Жарким днем на Кинерете

ЖАРКИМ ДНЕМ НА КИНЕРЕТЕ

Вначале сотворил Бог небо и землю.
Земля же была безвидна и пуста, и
Дух Божий носился над водою.
Первая книга Моисеева
Солнце палило нещадно, вонзая свои жгучие стрелы в гигантскую, пронзительной голубизны, гладь озера, с раскиданными по ней рыбачьими лодками и прогулочными корабликами, в крутобокие бледно-охристого цвета холмы, в светло-каменные улочки курортной Тверии, террасами спадающие к самому обрезу воды. Середина августа не самая лучшая пора для экскурсий по библейским местам вокруг озера Кинерет, его, еще называют Тивериадским. Жарища, в это время года здесь удушающая - хватай банный веник и вперед из кондиционерной про
Но туристам, особенно российским, природные экстремальные явления по барабану. Они специально выбирают подобные места, чтобы проверить себя на выживаемость. И как бы в подтверждение этого на вершине одного из холмов показался мужчина. Постояв немного, он начал быстро вприпрыжку спускаться вниз к автобусной остановке, беседка которой прыщом прилепилась к обочине шоссе, метрах в двухстах от тропинки. Функционально выполненная из затемненного прочного стекла, с легким навесом, она привлекала спасительной тенью.
Внутри на одном из сидений пристроился в ожидании странноватый на вид субъект с небольшой бородкой клинышком, одетый явно не по погоде: в костюм-тройку, с галстуком в горошек и с кепкой на голове. На другом – уютно устроились две ящерки. Взглянув на путника, они, словно по команде, повернули голову к сидевшему, явно выпрашивая разрешение остаться. И, не дождавшись ответа, с ленивым неудовольствием скользнули вниз за стенку в поисках нового укрытия.
– Как с автобусом? Давно ожидаете? – обратился пришедший по-русски, нутром почувствовав, что тот, в беседке, имеет к России непосредственное отношение, и не надо объясняться жестами. – Может, мне лучше пехом? Тут до гостиницы всего-то километра три будет: авось не расплавлюсь. Времени в обрез: вечером домой улетаю.
– Да вы пгисаживайтесь, – прокартавил мужичок и указал на сиденье. – Чего понапгасну стоять. Будет вам автобус. А вгемя за газговогом скоготаем. Я ведь не автобуса, вас поджидаю. Увидел, как вы там, навегху, сгеди камней в одиночестве топтались, словно козел, – мужичок захихикал, – решил поинтересоваться. – И, хитро прищурившись, чуть помедлив, добавил: – Хотите пивка хлебнуть для начала, какое еще при Николашке Втором пивали? Увегяю, не чета нынешнему.
Пришедшему хотелось пить до дурноты. И при одном упоминании о живительной влаге он чуть слюной не подавился. А когда на стариковское «газ, два, тги» на свободном кресле материализовалась запотевшая бутылка темно-зеленого стекла с желтой этикеткой. А к ней два граненых стакана и очищенная тушка вяленой воблы, на помятой газетке тех же времен, глаза у него наружу полезли, как у выловленной креветки.
– Мало одной, – продолжал ворковать дедок, – дгугую откупогим.
– Ну, ты, старый, фокусник! Какой натюрморт сообразил! Словно не в Израиле на остановке, а в московском дворике банкетимся. Давай наливай, только не за «шекалики». За них я через сорок минут в гостиничном буфете настоящим бочковым «Шпатеном» разживусь, а не этим просроченным продуктом.
– Пгобовал я «Шпатен», когда в начале пгошлого века заезжал по геволюционным делам в Гегманию. Ничего особенного. Увегяю – это много лучше будет. И денег не возьму. Пгедлагаю исключительно ради знакомства.
– Какие революционные дела? Тебя что, не в том месте обрезали? От той революции нас, почитай, век отделяет. Кончай пудрить мозги да разливай презент.
– А с чего вы, батенька, взяли, что пудгю?
– А с того, что в Москве неподалеку от меня на Земляном Валу жил один придурок, очень похожий на вождя мирового пролетариата. Он всегда по праздникам натягивал ленинский прикид, чтоб народ на улицах веселить. Ты от него отличаешься тем, что вырядился на буднях и пивко припас. А вообще, знать бы надо тем, кто под Ленина косит. Ильич ни пивом, да и ничем другим не торговал. Он деньгу экспроприацией зашибал, согласно большевистскому лозунгу «грабь награбленное». Об этом во всех книгах по истории написано. Потом из него после смерти верные соратники чучело сделали и в кунсткамеру под названием Мавзолей определили для всеобщего обозрения. Об этом ты наверняка знаешь. Сам, небось, глазел для интересу.
– Вот что я тебе скажу, ходок заблудший. – В голосе  дедка вдруг прорезались стальные нотки, и исчезла картавость. – Обижать недоверием и грубыми словами человека грешно и противно. Я ведь и рассердиться могу. А в гневе я страшен, поскольку никакой не смертный. Я есмь начало начал – Бог всемогущий и всеблагостивый, который был, есть и будет вечно. Усек, червь земной? И учти, здесь я не просто так прогуливаюсь, для развлечения таких, как ты, охламонов, а по делам в командировке. Так что называй меня Творцом-Спасителем и относись впредь со всем почтением.
«Ты чё разъякался... Фокусник, бля!»
Но возникшая было в мозгу фраза так и не успела оформиться в слова. Мысли в голове у пришедшего вдруг подравнялись, словно солдаты на плацу по команде «смирно». А внутренний голос приказал: посмотри по сторонам.
Под навесом не чувствовалось липкой духоты. Веяло прохладой с легким ароматом хвои, прихваченной первым морозцем. А сидящий человечек вдруг вырос, распрямился в плечах и стал сильно похож на освещаемый прожекторами по праздникам монумент вождя работы героя соцтруда скульптора Кербеля.
– Влез я в ленинскую личину, – продолжало вещать восседавшее на скамейке божество, – единственно для того, чтобы узнать, насколько прижились мои христианские идеи социальной справедливости в их большевистской интерпретации. Может, новации какие потребуются. И первый к тебе вопрос. Как ты к ним относишься?
– Тогда ты, Ваше Спасительство, не по адресу. Поинтересовался бы у тех, кому прежде эти идеи в мозги впендюрил, а потом на распыл пустил. Они бы тебя непотребностями обложили, как покойника цветами. Я же – грешное со всех сторон дитя очередной российской перестройки, у которого идей поболее, чем страниц в твоем полном собрании сочинений, и все – про то, как бабки срубить. И, между прочим, некоторые из них умело претворяю в жизнь. По заграницам вот шастаю, винцо попиваю. Короче, на жизнь не жалуюсь.
– А на гору зачем забрался? Что там потерял?
– Почему потерял? Нашел... Вид оттуда хороший открывается для фоток. Дома я по деревням круиз устраиваю и продаю отснятое в виде открыточек.
–  И берут?
– С удовольствием. На стенку в рамочке вешают, чтоб любоваться озером, где Христос по воде как посуху ходил. А вчера здесь, неподалеку, поснимал на Иордане. Заодно и мелочи разной насобирал. В том месте реки баптисты купальню соорудили для омовений. Вот верующие и прут туда валом, чтоб приобщиться к святости. А попутно монеты бросают, чтоб вновь тут оказаться. Примета есть такая.
– И много насобирал?
– Не так уж. Сильно жарко. Люди в такие дни все больше по гостиницам в бассейнах отмокают. Но все равно потрафило. Больше десяти евро по мелочи, плюс, оставленный каким-то умником из США, старинный серебряный доллар, который в гостинице, наверно, ему же за сотню баксов и уступил. Сильно просил, прямо настаивал. Так что за жлоба не держи. Если деньги бесхозные ржавеют, отчего не подобрать! А сегодня ты, «неожиданная радость», с пивком подвернулся. Может, Ваше Спасительство, заодно и на автобусный билетик расщедришься? Однако хорош в слова играть. В большевики не подамся. По коммунизму не тоскую. В Бога не верю. Атеист я и все такое. Так что мне до задницы твои разговоры о Боге. Наливай чего припас – во рту Сахара.
Но слова его ухнули в пустоту. Ни похожего на Ильича, ни пива с воблой.
«Обманул, паскуда, – подумал пришедший. – А ведь как взаправду. Я было поверил».
Автобус подрулил к остановке точно по расписанию.
*   *   *
В то время как томимый жаждою турист с комфортом подъезжал к заветной кружке «Шпатена», на вершине оставленного им холма проявилась, словно негатив в ванночке, все та же похожая на вождя фигура. И почти сразу рядом с ней возникла черная точка, быстро расширившись в полупрозрачную сферу, внутри которой вальяжно развалилось непотребное до омерзительности и, тем не менее, чем-то притягивающее к себе рогатое существо.
– Опять прокололся, братец? Добро б на личности известной, на мыслителе. На обычном засранце, у которого в мозгу одна извилина, и та пунктиром. Предупреждал же тебя, когда ты, пару тысяч лет назад, тут неподалеку, в пустыне, сидя на камушке, размышлял о сложностях бытия. Не ходи в народ – оконфузишься. Не послушался. И получил по полной. В первом случае тебя, как рубашку, на кресте развесили. Во втором – соломой набили. Хочешь опять поэкспериментировать? Вперед! С веткой оливы вместо флага. Людишки – они создания ушлые и подлые. Обязательно что-нибудь веселенькое придумают. Тебе на досаду. Мне на потеху!
– Изыди! Нет у меня сегодня настроения с тобой общаться.
– Ухожу, ухожу. Будет над чем посмеяться нынче за ужином на нашем Олимпе.
Сфера затемнилась, свернулась в точку и пропала, оставив сидящего в тоскливом одиночестве.
Он, конечно, предполагал, что люди могут поступить дурно по отношению к нему. Но чтобы на виду у всех лежать чучелом, на которое одни молятся, другие плюются! На это даже его божественного предвидения не хватило.
А как все хорошо начиналось! И припомнился ему день 5769 лет назад, когда он излагал всему архангельскому ежегодному собранию план борьбы со скукой – этой божественной напастью, властвующей над бесконечными во времени и пространстве. Отчего лицо его озарилось улыбкой, сделалось похожим на излучающую добро физиономию вождя с известной картины «Ленин в гостях у пионеров». Но только на мгновенье.
Какие же эта рогатая и хвостатая образина пела дифирамбы, когда он водил экскурсию по только что сотворенному миру. Особенно у древа познания – этого суперкомпьютера с ответами на все мыслимые кроссворды, когда услышал про изюминку, про намерение создать существа по Божьему образу и подобию, чтобы было с кем поиграть на досуге. Видно, уже тогда почуял, гад, где можно будет порезвиться.
Тихий шорох прервал его печальное раздумье. Он и не заметил, за думами, что солнце уже давно преодолело зенит и неспешно катилось вниз на вечер, удлиняя тени и понижая градусы.
– Вот где совершенство, – пробормотало Божество, взглянув на чуть притормозившую, чтоб оглядеться, маленькую симпатичную рептилию. – Оно в этом безмозглом существе, а не в «гомо сапиенсе», вместилище непотребностей и колодце пороков. Будь он неладен, тот, встреченный поутру, «венец творения». Только настроение испортил.
Воспоминания о полуденном разговоре с тем недалеким человечишкой вернули мысль в прежнее русло.
Да и он хорош. Знал ведь о скрытой опасности, сотворяя человеков. Может, размяк под струями дьявольской патоки слов? А может, в чем боялся себе признаться, во внутренней противоречивости собственного «я», разрушающей субстанциональные абсолюты: Добра и Зла, Красоты и Безобразия, Жизни и Смерти, делающей идеальный мир, по сути, матрицей мира материального, где данные дефиниции нераздельны, как полюса магнита.
Но тогда виноват не дьявол, а сам родитель, поскольку дети, слепленные им по образу и подобию, унаследовали и все его внутренние противоречия.
Он, конечно, знал о высокой вероятности такого развития событий, понимал, что люди, научившись мыслить, обязательно начнут спорить о данных категориях, доказывать правоту кулаками, палками, бомбами, ракетами и иными мерзкими способами. И, чтоб обезопасить себя от подозрений, придумал красивую историю с Сатаной, который совратил неразумную сладкую парочку – Адама с Евой – кислятиной от растреклятого древа в момент Божьей отлучки по надобности. У богов ведь тоже надобности случаются.
А то, что все его оправдания ничего не стоят и его вина перед рогатым братцем очевидна, он не признал бы ни под каким соусом. Поэтому и отсылал всякий раз какого-нибудь интересующегося серафима в божественную библиотеку почитать о его положительной роли в человеческой истории, внушая, таким образом, мысль о своей тяжелейшей обязанности – бороться всегда и везде с дьявольскими кознями.
Результатов, правда, кот наплакал. Ноево потомство как грешило, так и грешит с одинаковым успехом: с его именем на устах или без оного. Но что для бессмертных итог?! Главное – процесс.
Солнце между тем почти закончило свою дневную часть пути и начало ускоренными темпами проваливаться за горный кряж. Серело. В домах Тверии засветились первые огоньки. Заверещали цикады – петухи наступающей ночи.
Он любил эту землю, несмотря на то, что именно на этой земле его крепко обидели: дом, то есть Храм, разрушили, на бревнах распяли. Но он зла не держал. На этих пустынных полугорах, полухолмах ему всегда хорошо думалось. Оттого-то и не упускал случая посетить этот обустроенный евреями уголок земной тверди.
А еще он любил осеннюю промозглость российской средней полосы, когда на дворе его «путевой станции» – какой-нибудь деревенской церковки – пахнет прелой листвой, прихваченной утренним морозцем, веет покоем от могилок священников да дьяконов, души которых он пристроил в рай или ад. Куда кого – всех не упомнишь! Именно в этих краях во время одной из своих бесчисленных остановок и пришла к нему шальная мысль большевистского эксперимента.
«А не слетать ли мне туда по-новой? – подумал он. – Давно не был. Посмотрю, что нынче там к чему...»
– Никак опять в Россию лыжи навострил?
Светящаяся сфера со знакомым существом внутри вновь зависла в воздухе.
– Вот пристал, заноза окаянная. У тебя что, других занятий нет?
– Нет, и не может быть, поскольку ты занимаешься созиданиями, я – разрушениями. Такая уж у нас, родственничек, планида – быть противоположностями. Мы с тобой – как две стороны монеты. Ты – орел. Я – решка. Или наоборот, если угодно. Кстати. Хочу поделиться догадкой, что мир ты сотворил не для борьбы со скукой, в чем всякий раз пытаешься убедить. Хотя, снимаю шляпу, ее ты как раз и одолел, подкинул работы, успевай поворачиваться. А из-за внутреннего неосознанного томления, имманентной, так сказать, неудовлетворенности быть абстрактной математической величиной. Ты и от древа познания отлучился, чтоб дать мне возможность совратить Адама с Евой. Небось, подглядывал из-за куста и руки в радостном ужасе потирал: ах, ах, ах! Что теперь будет!
– Но я не об этом, – продолжил рогатый. – Предлагаю тебе задуматься вот о чем. Ни один твой поход в люди не был безгреховным. Ты и сам действуешь супротив собственных установок, и все твои ученики и последователи в грехе погрязли. Вспомни, как во гневе, который всегда публично порицал, изгонял торговцев из Иерусалимского Храма. Как романчик с Магдалиной закрутил. Как в ленинской личине призывал из Кремля ради светлого будущего расстреливать собственных адептов – священников. А религиозные конфликты с кровопусканиями, в которых христиане грызутся с мусульманами, мусульмане – с буддистами, католики – с православными, шииты – с суннитами... Что, я не прав?
Эти бесовские обвинения ему приходилось слышать множество раз. Они давно стали привычными, как собачий лай. Он и на этот раз не обратил бы внимания, если бы не дьявольская фраза про имманентную неудовлетворенность.
Неужели, – как молнией высветилось, – у Антихриста хватило сметки разглядеть тайное, доступное, как он считал, только ему? Что в их горнем мире абсолюты так же не абсолютны и пронизаны червоточинками, вроде старого пня, что и тут? И что добро и зло не только неразделимы, но подчас и неразличимы? Однако, что за мысли неуютные к ночи набегают? И чтоб переменить тему, он строго произнес:
– Угомонишься ли ты, наконец, непарнокопытный? Выкинь из головы хоть на минутку непотребности и полюбуйся красотами Святой Земли. Глядишь, у тебя в характере что-нибудь сдвинется в положительную сторону.
– Не отвлекай, – не унимался братец. – Дай закончить. А то, что мои слова тебя коробят, не дает тебе права меня оскорблять, ибо кому, как не мне, тебе правдой-маткой глаза открывать. Давно бы тебе пора понять, что созданный тобой мир, в котором бал правит относительность, и добро для одних обязательно оборачивается злом для других, не только твой, но в равной степени и мой. Так что перестань лицемерить и из себя главного корчить. И давай управлять человеками вместе на паритетных началах. Впрочем, не мое это дело – философствовать. Я практик. И мне очень интересно узнать, что тебе в России, в этом слабом на башку звене человеческой цивилизации, на ум придет. Какой там у меня фронт работ откроется.
– Ну что ты заладил, – уже добродушно заметил Бог. Вместе, да вместе... Пойми, чучело рогатое. – Из сферы донеслось со смешком: «Про чучело кто бы говорил». – Не могу я разделить с тобой правление. Как я, всесильный и всеблагостивый, людям в глаза смотреть буду. Ни Дьявола не одолел, ни зла не искоренил. И так уже больше половины землян не верят в мое существование, а остальные вспоминают лишь всуе.
– Так прикрой лавочку новым потопом или кометой Землю подмети, чтобы начать с чистого листа. А я помогу.
– Ишь как губу раскатал. Лучше будь у себя в офисе. Понадобишься. Не в Америку или Китай – на Русь путь держу. Хоть мысли у меня на ум там приходят содержательные, с претворением их в жизнь всегдашняя проблема. Чувствую, потребуется масса новых идей, умственных усилий и времени, чтобы заставить неблагодарных человеков жить счастливо. Азарт у меня опять возник по этой части.
Последняя фраза прозвучала эхом из небытия.
– Как же, в офис... Да куда ты без меня, родственничек непутевый...
Сфера свернулась в точку и, рванувшись светлячком вверх, растаяла в темноте.
*   *   *
И настала ночь и тьма над бездной озера. И Дух Божий пронесся над водою. Впереди было утро, и был день – очередной день 5769 года со дня творения.