Минька и Гуля

(из неоконченной повести)

Гуля была восточной девушкой с кукольным личиком, глазами серны и матово-смуглой кожей. Жесткие, совершено прямые темно-каштановые волосы были подстрижены коротко, что придавало ей еще большее сходство с Барби в ее ориентальном варианте. Фигура у Гули тоже была восточная: верхняя половине тела была по-девичьи хрупкой: узкие плечики и нежная округлая грудь. Нижняя же часть туловища скорее подошла бы взрослой матерой женщине: широкий таз и короткие, немного кривые мускулистые ноги дочери кочевого народа. Однажды, стоя с любимой девушкой на автобусной остановке, Минька вдруг явственно уловил терпкий запах пота, исходивший от стиснутых в модные босоножки ног подруги. Сие весьма подивило Миньку, однако, пребывая на пике своей страсти, он отметил это, как явление приятное и даже довольно возбуждающее.
Гуля была девушка начитанная и эксцентричная, часто вскрикивала "Хочу шампанского!" и обожала декламировать стихи своего любимого поэта Олжаса Сулейменова:

Ты как мед, как вспомню — зубы ноют,
Ты как шутка, от которой воют,
Я бессилен, кто меня обидит!
Видел ад,
Тепеpь бы pай увидeть.
Ах, зачем тебя другие любят,
Не люби,
Да разве это люди?
Они ржут, собаки, до икоты.
Это же не люди, —
Это кони...

Или:

Жена поэта — дивная Наталья.
Ее никто не называл Наташей...

У Гули тоже было полное имя — Гульмира, и, подобно вышеназванному поэту (Пушкину, а не Олжасу), Минька пользовался именно им, поскольку "Гуля" почему-то ассоциировалось с чем-то детским и неприятным, вроде шишки на лбу. Будучи перманентно расстроенным из-за монголо-татарского происхождения любимой девушки, Минька однажды попробовал сократить ее имя в желательном для себя направлении, а именно, воспользовавшись второй его половиной. Получилось неплохо — "Мира", что даже подавало некоторые надежды на возможность продвинуть свои отношения в более конкретную плоскость: жениться на Мире — это совсем не то, что жениться на Гуле, особенно для еврейского мальчика. Однако же сия неожиданная новация была встречена Гулей холодным непониманием, и Минька смирился... Да и то сказать, какая она к чертям "Мирра"!

Она курила в общем-то довольно много, но с удовольствием, зажав сигарету между хищными пальцами правой руки. Миньку это очень смущало — хищные пальцы и манера держать сигарету в правой руке. Уж не знаю откуда, но он считал, что девушка должна курить, пользуясь исключительно левой рукой. Если же это было по-другому, то в девушке предполагался мужской характер. Хищная форма гулиных рук выражалась в очень коротких ладонях, длинных и довольно пухлых пальцах, сужающихся в концах, и завершенных прилично отращенными острыми, по-птичьи загнутыми ногтями. Гуля пользовалась исключительно яркими лаками: от пунцово красного до темно-коричневого, что еще больше подчеркивало сходство ее рук с лапами мифических гарпий. Страх перед гулиными руками усилился особенно после того, как он навестил свою тбилисскую тетушку Ревекку Соломоновну, всерьез и профессионально занимавшуюся хиромантией…

Чем более очевидными становились нелепость и бесперспективность минькиной страсти к восточной девушке с дымящейся сигаретой в хищной правой руке, потными кривыми ногами и папой-антисемитом, тем сильнее в нем разгорался азарт и желание обладать ею. Стоит ли говорить, что страсть его разжигалась именно пикантностью ситуации, а также и тем, что сама Гуля была совершенно индифферентна к уже давно обалдевшему и изнемогающему от вожделения Миньке.
Будучи однако по природе трусливым и весьма неуверенным в себе, Минька никак не мог решиться на окончательное объяснение. Смущали его и циничные насмешки, исходившие от его приятеля Броньки, чрезвычайно умного и саркастически настроенного еврейского паренька. При этом тот употреблял весьма разнообразные словесные пассажи, сплошь состоявшие из неконвенциональной лексики, смысл которых сводился к следующему: "Подумать только, — подначивал он Миньку, — какой шум поднимется в городе, когда узнают, что М-ский женился на татарке с кривыми ногами!" Эти сентенции на какое-то время охлаждали минькин пыл, оттягивая тем самым момент разрешения весьма двусмысленной ситуации. Проблема заключалась еще и в том, что в свои двадцать два года Минька почти не имел сексуального опыта, и потому технические детали перехода от платонических воздыханий к интимной близости были ему совершенно неизвестны. Более того, возможная перспектива более близких отношений пугала его настолько, что он начинал ощущать в себе явные суицидальные позывы. Он подозревал (и не заблуждался), что существует некий стандартный набор приемов, которые должны привести к желаемому результату, однако не имел ни малейшего понятия, из какого источника сии волшебные знания можно почерпнуть. Как у всякого переростка у Миньки был панический страх перед сексом, боязнь конфузии и всевозможных нежелательных последствий. В общем, как говорят в Одессе, «об жениться не могло быть и речи». В его воображении возникали довольно причудливые картинки жидовско-татарского достархана, где с одной стороны — убитые горем родители жениха и ехидно перешептывающиеся сотоварищи — соплеменники, а с другой стороны кровожадно вращающие раскосыми глазами родители невесты, а также всевозможные джигиты, "абреки и кунаки" — друзья детства, то есть. Тяжело отплясывать "фрейлахс" с набитым казы и бешбармаком брюхом!..