Невыдуманные истории

                АРФЕНИК

Сванетским этот район окрестили не потому, что там жили сваны, а потому что расположен был он на склонах горы, террасами спускавшейся к Куре. Это неофициальное  название он получил еще и потому, что жители этого района были самыми хулиганистыми  во всем городе. Арфеник слыла когда-то самой красивой девушкой Сванетского квартала города Тбилиси, но в восемнадцать лет она связалась с воровской шайкой, встав, таким образом, на преступный путь. Её прельстила, так называемая романтика свободной жизни, возможность вырваться из нищеты и, что самое главное, вор в законе, красавец Ларго, устоять перед которым было выше её сил. Голливудские звезды позавидовали бы его внешности: огромным, выразительным глазам Кондрада Вейда, очень популярного тогда по фильму «Багдадский вор», фигуре Джона Вайсмюллера, исполнявшего роль Тарзана в фильме «Тарзан, человек-обезъяна», и походкой Юла Бриннера, который запомнился всем по роли Криса в фильме «Великолепная семерка». Но, к сожалению, хеппи-энды бывают только в кино и, как говорится, «недолго музыка играла, недолго фраер танцевал», в общем, все закончилось тем, что при очередном ограблении банда нарвалась на «афганца», который в перестрелке ранил главаря, который все-таки успел смыться, а остальных, под дулом пистолета сдал в полицию. Арфеник, страдая в разлуке с любимым, пару раз пыталась совершить побег, но неудачно и каждый раз мотала новые сроки.  Побеги прекратились с того дня, когда Ларго, спасая свою возлюбленную от неволи, решился на вооруженное нападение на женскую колонию строгого режима, где находилась Арфеник. Переодевшись полицейскими, они проникли на территорию колонии якобы для проверки соблюдения условий содержания во время прогулки заключенных. Но, как только они посадили в машину Арфеник, якобы для допроса, и открыли ворота, охранники разгадали хитрость и открыли стрельбу. Толпа заключенных бросилась через ворота. В перестрелке Ларго был смертельно ранен. У Арфеник был шанс спастись в машине, которая прорвав цепь охранников, покинула место трагедии, но она не могла расстаться с возлюбленным, и оставалась с ним до последней минуты, когда пришлось её силой оторвать от тела любимого.

Из колонии Арфеник вышла в 36 лет, настрадавшейся, но все еще сохранившей былую красоту женщиной. В нашем доме жила её сестра, жена знаменитого фотографа, имевшего фотоателье в самом центре города. Квартира у них была трехкомнатная, но муж Варсеник, возомнивший себя блюстителем нравственности, категорически отказался пустить её к себе, опасаясь видно, что бывшая заключенная может позариться на его деньги, или поколеблет нравственные устои его трех сыновей. Дом наш был П-образный и был похож на греческий амфитеатр. Жители, как зрители, все выходили на балконы, когда во дворе разыгрывалась очередная семейная драма, или заходил торговец. Кроме четырех этажей дом обладал и подвалом, в котором ютились три, как сейчас говорят, социально неблагоустроенных семьи. Моя бабушка, о которой я уже рассказывал в «Велосипеде» и других новеллах, пользовалась большим авторитетом в округе и с её разрешения Арфеник построила себе маленькую клетушку, в которой, по-моему, кроме широкой кровати ничего не помещалось. Туалет был во дворе, водопроводный кран тоже, так что вскоре мужское население нашего дома получило возможность наблюдать бесплатный  спектакль, когда Арфеник, абсолютно голая выше пояса, подставляла свою спину под кран, даже в зиму умываясь холодной водой. Жены увлеченных необычайным зрелищем мужчин, громко возмущались, оттаскивая их от окон, но Арфиник  одарила их пару раз такими эпитетами, угрожая раскрыть их заветные тайны, что те предпочли ретироваться и тех пор не вступали с ней в пререкания.

Может быть, им и вправду было что скрывать, я не знаю, но факт, что Арфеник завоевала уважительное отношение к себе, несмотря на свою профессию. Я забыл рассказать вам о самом главном. Дело в том, что, не имея средств к существованию, Арфеник занялась проституцией. По вечерам, первая путана города, выходила на «работу» и, подцепив клиента, вела добычу в свою каморку. Интересная деталь: дверь была с большим матовым окном с железной решеткой, к которой давным-давно свыкся её взгляд, а на двери висел огромный амбарный замок, которым она, закрывалась от непрошенных гостей, просунув руку изнутри, создавая видимость, что ее нет дома. Профессия для тех времен была революционной, поскольку многие нелегально занимались этим, но Арфеник была первой, кто в городе, не лицемерил, не фарисействовал, а в открытую называя все своим именем.  В нашем квартале её сначала побаивались, но потом, как, ни странно, зауважали. Мальчишки поначалу пытались её дразнить, крича ей вслед: «Такси! Такси!», но, однажды, она поймала за уши одного, и при всех, громко, на всю улицу объявила: «Да, я проститутка и зарабатываю этим себе на кусок хлеба. А твоя мать живет на всем готовом, но втихаря, изменяет твоему отцу с кем попало, то кто из нас такси? Спроси своего отца  об этом». После этого стало известно о большом семейном скандале, хотя все, к счастью, этим и обошлось. Ребята с нашего двора её как-то в шутку спросили, не слишком ли трудная у нее работа, для такой миниатюрной женщины? На что она, смеясь, рассказала, что внешность порой обманчива. Однажды, я закадрила огромного гиганта и потребовала у него за работу не менее десятки, что с портретом Ленина. Тогда это была неплохая сумма. Приняла я его, но так ничего и не поняла, откуда у двухметрового мужика такой хилый червячок появился? А в другой раз пришел карлик, мне его жалко стало, я с ним за трешку переспать согласилась и напрасно. Потом целую неделю не могла работать. У нее были свои законы. Например: она никогда, как говорится не входила в «ближний бой» с соседскими мужчинами, а одного из них, весьма респектабельного мужчину, даже со скандалом выгнала вон, когда он по пьянке попробовал подъехать к ней. Буквально на второй день  после этого случая, супруга этого бедолаги благополучно разрешилась девочкой и, когда крик младенца возвестил трибуны нашего двора о своем появлении, Арфеник, купив на свои, потом и кровью заработанные деньги, полный комплект для новорожденной, преподнесла его счастливой матери.

Отопления в нашем доме не было и все запасали дрова на зиму. Как-то отец прислал нам целый грузовик дров, причем шофер приехал из района, поздно ночью и спешил обратно. Все ребята спали, и пришлось мне с водителем разгружать машину. Шофер вскоре уехал, а мне предстояло к утру освободить проход и перетащить все в сарай. Поленья были не очень тяжелые, но их было много, и я выбился из сил. В это время во дворе появилась, возвращавшаяся «с работы», вдребезги пьяная Арфеник. Увидев мои мучения, она, всплеснув руками и, громко посочувствовав мне, принялась таскать поленья, собирая их в охапку и прижимая к груди и пачкая нарядное платье. Все мои уговоры, оставить дрова в покое, ни к чему не привели. Наконец-то, закончив работу, мы с ней присели у ворот, чтобы перевести дух. Она, окончательно протрезвев,  достала коробку «Казбек», и, постукав папиросой о крышку (как бы утрамбовывая табак), затянулась, выпустив дым из ноздрей, так, что мне даже завидно стало.  Я рискнул стрельнуть у неё, благо бабушка была в доме и не могла заметить. Арфик (как мы её звали по-соседски) очень строго посмотрела на меня и сказала: «Если ты настоящий мужчина, то докажи это тем, что можешь сдерживать себя. Если хочешь обрадовать свою бабашку, то мечтай о том, когда ты начнешь работать и освободишь её от неженских забот. Люди курят, чтобы нервы успокоить, а тебе рано еще нервничать. Я курю потому, что прошла через такое, что и врагу не пожелаю».

- А о чем ты мечтаешь? – спросил я.

- Я давным-давно уже не мечтаю. Я только планирую.

- И какие у тебя планы? – не унимался я.
 
- Я хочу купить квартиру у Барабадзе – ответила она.

Барабадзе жили на втором этаже в пятикомнатной, солнечной квартире с отдельным входом. Хозяйка когда-то была женой очень высокопоставленного чиновника и он, при разводе оставил ей эти хоромы.

-А зачем тебе одной такая большая квартира – удивился я.

- Я её подарю своей сестре, ведь у нее трое сыновей, а сама переберусь в её квартиру.

- И ты надеешься таким трудом заработать столько денег? – удивился я.

- Нет, - ответила она. Я знаю, что уже далеко не та красавица, какой была известна когда-то. Поэтому я меняю профессию. Стану маклером.  Первой женщиной-маклером города Тбилиси.

Вы не поверите, но так и случилось. Она стала работать маклером и добилась таки своего. Надо было видеть, как она радовалась изумлению своей сестры, когда предложила ей поменять свою пятикомнатную на её трехкомнатную квартиру. И, когда я спросил её: почему она это сделала? Ведь в свое время они не впустили её в свой дом, как заразу. Она мне ответила всего одной фразой: «Я наконец-то почувствовала себя человеком».

Правда, несмотря на такой подарок, она никогда не переступала порог их квартиры и, жила довольно скромно. И никто из соседей, никогда и ни при каких обстоятельствах не смел, напомнить ей о тяжелом и порочном прошлом.

Потом наш дом пошел на слом, квартиры мы получили в разных районах города, и я потерял след этой колоритной женщины.

С тех пор прошло много лет. Как-то, возвращаясь с работы, я остановил машину у  супермаркета, чтобы сделать кое-какие покупки по дому. Рядом со мной остановился роскошный джип, из него вышел мальчик, который вбежал в магазин. Незнакомая женщина, сидевшая в машине окликнула меня по имени. Взглянув на нее, я узнал Арфеник. Выглядела она как вполне респектабельная особа, и узнать в ней прежнюю Арфеник было довольно трудно.

- Арфик, неужели это ты – воскликнул я, пораженный её видом. Тебя просто не узнать.

- Не зови меня Арфеник, я теперь Афина. С прошлым покончено навсегда и мой сын ничего не должен знать об этом.

-Ты вышла замуж? - бестактно удивился я.
 
- Нет, я его усыновила, но его родители погибли в автокатастрофе. Она произошла на моих глазах, но он был такой маленький, что ничего не помнит.  Я объяснила ему, что отец погиб при катастрофе  самолета, а меня он считает своей матерью.

Мы закрыли эту тему потому, что мальчик подошел к матери и спросил все ли он купил так, как она наказала.

- Познакомься Ларго, это наш давний друг, он знал твоего отца и с большим уважением относился к нему - сказала Афина.

- Да, мой мальчик, - сказал я, погладив его по голове, ты можешь гордиться своим отцом, и, взглянув на Афину, добавил, и матерью тоже. Афина протянула мне визитную карточку.

- Не забывай старых друзей. Заходи, поможем продать или купить квартиру. В этом деле у меня конкурентов нет – Сказала она.

- А они у тебя когда-нибудь были? - улыбаясь, ответил я. Машина медленно двинулась с места, набирая скорость.



                ВЕЛОСПЕД
 
Жизнь сложилась так, что мои родители жили в Москве, а я воспитывался у бабушки и дедушки в Тбилиси.  Дед все время проводил в деревне, снабжая нас экологически чистыми продуктами, и приезжая в город только на зиму, так что бабушка мне заменяла сразу всех одновременно.    
               
Жили мы на улице Квали, параллельной проспекту Руставели. К ней круто спускалась улица Герцена, по которой мы любили гонять на велосипедах. В то время не было такого оживленного движения транспорта, как сейчас, и мальчишки нашего квартала могли свободно играть в футбол, флажки, лапту и другие игры, зачастую напрочь забывая о том, что, хотя бы иногда, нужно  обедать и готовить уроки. Только авторитет моей бабушки мог заставить нас прекратить игру и подобру-поздорову разойтись по домам. Она стояла с палкой у ворот, и плохо приходилось тому, кто не успевал, разогнавшись вбежать во двор. Внешне она казалась строгой, но тем не менее, все, от мала до велика, очень любили её, и с удовольствием подчинялись, понимая сколько тепла и любви крылось в её  требовательности. На летние каникулы я уезжал в деревню к дедушке. Там я с соседскими мальчишками целый день проводил на берегу реки, играл в футбол и, забывая о том, что коровы, оставленные на наше попечение, уже объели вокруг всю траву и теперь рвутся с привязи, и жалобным ревом напоминают нам о том, что пора менять им место. Возраст был переходной и я, подражая взрослым ребятам, научился курить. Вернувшись в город, я поспешил похвастаться перед сверстниками своими достижениями в этой области. Бабушка, или запах почувствовала, или кто из соседей выдал мой секрет, но в один, далеко не прекрасный вечер, она позвала меня и, глядя пристально в глаза, спросила: «- Ты куришь? Учти, что, если ты соврешь, то уедешь обратно к деду и можешь не возвращаться.  Если скажешь правду, я прощу тебя, но при условии, что ты никогда не возьмешь папиросу в руки». Я покраснел и признался в «преступлении», тут же дав слово, что  брошу курить. Бабушка прочла мне убедительную лекцию о вреде курения и отпустила с миром.

В то время, мы любили все свободное время проводить на углу проспекта, где продавались воды Лагидзе, (там находилась наша «биржа»).

Это было время первых застолий, тостов и новых песен, первой влюбленности и первых поцелуев.

Человеческой душе свойственна ностальгия по старому времени, когда и волны на море были совсем другими, но сейчас, сравнивая публику, которая наводняет проспект, я ищу те поразительно красивые, благородные лица, те радостные восклицания и искренние поцелуи при встречах друзей, и с горечью убеждаюсь в том, что они исчезли, как будто испарились.

Люди ходят  озабоченные, с хмурым выражением лица и поздоровавшись, сразу начинают жаловаться на свои проблемы. А разве их раньше было меньше? То было послевоенное время, когда очереди за хлебом, керосином и чем угодно были в порядке вещей. У нас дома после сходняка на бирже собиралась вся золотая молодежь города. Жили мы на пенсию деда, который, как первый грузинский летчик и авиаконструктор, один из основателей гражданской авиации в Закавказье, получал довольно солидную персональную пенсию, но её все равно не хватало, и бабушка, эта бывшая аристократка, которая ходила когда-то в шляпе с вуалью и перчатках, теперь обшивала весь район.  Зачастую у нас за столом было всего ничего, но мы безумно интересно проводили время. Резо Амашукели читал вдохновенные стихи, Демур Цкитишвили потрясающе пел старинные романсы. Не было ни телевидения, ни компьютеров, ни мобильных телефонов, но была духовность и были рыцарские отношения. Мы были скромны и довольствовались тем, что имели, поэтому нам всего хватало. Взгляните на фотографии своих предков. Какие благородные, одухотворенные лица! Это они, наследники высокой культуры, своим примером учили нас жизни, приобщая к высоким идеалам нравственности. Когда на улице старшие ребята травили похабные анекдоты, то пацанву прогоняли, оберегая их уши от непристойностей. Туфли у меня быстро изнашивались, поскольку я любил играть футбол (о бутцах тогда мечтать не приходилось) и тогда бабушка умудрилась гвоздями прибить к подошве аккуратно вырезанную автомобильную покрышку. Сначала я возмутился, но, видя зависть своих сверстников, успокоился. Наряду с «Бутылками» (узкими брюками) это даже вошло в моду. В ту пору школа наша была мужской, но в последнем, одиннадцатом классе, нас объединили и хотя наш класс так и остался мужским, но в десятых уже появились девушки со всеми вытекающими отсюда последствиями.  Я тут же влюбился в одну, как я считал тогда, писаную красавицу (впоследствии, много лет спустя, встретив её на улице, я изменил свое мнение), забыв о выпускных экзаменах, о спорте и, что самое главное все реже общался с бабушкой (о чем теперь горько сожалею). Сказано ведь: «Если б молодость знала, если б старость могла». Однажды, когда на вечеринке, когда в модном тогда «светском» полумраке, я никак не мог решиться поцеловать свою избранницу в щечку, прибежал соседский мальчишка и сообщил, что на бабушку налетел какой-то велосипедист, и к ней приезжала скорая помощь. Когда я прибежал, запыхавшись, домой, бабушка лежала на постели вся в гематомах. Увидев меня, она подняла руку и сказала: «Все нормально, вот только очки жалко. Я не мог сдержать слез, но вскоре взял себя в руки. Бабушка успокаивала меня: «Врачи сказали, что сотрясения мозга нет, все кости целы, вот, немножко полежу, и все пройдет».

Оказывается какой-то неизвестный мальчишка, разогнавшись на спуске, не вписался в поворот, колесо задело бордюр тротуара и он всей массой, как снаряд, налетел на старушку. Перепугавшись, он вскочил, помог подняться бабушке, а потом убежал с великом, пока не собрались соседи.

Я поднял на ноги весь квартал. Всех, у кого имелся велосипед, за уши таскал к бабушке, но она никого не «признавала», видимо предчувствуя, какая расправа ждала виновника. Да и ребята, те которые знали, скрывали от меня. Они знали, как я обожал свою воспитательницу, но боялись, что я буду слишком жесток с провинившимся.

К счастью, бабушка скоро выздоровела, но через год, перед тем, как я собрался уезжать в Москву для поступления в институт, она неожиданно скончалась. Догадавшись, что у бабушки начинается агония, отец послал меня за кислородной подушкой, чтобы я не видел этой душераздирающей сцены. В жизни я не бегал так быстро, но когда я прибежал, то все соседи, собравшись у постели всеобщей любимицы, рыдали во весь голос. Я до сих пор помню тепло её тела, когда обняв, кричал, звал её, но она не отзывалась. На похоронах было так много народа, что прохожие удивлялись, переспрашивая у соседей, что за начальник такой умер, что перекрыта народом вся улица, и у всех глаза на мокром месте?  В день похорон, на панихиде, я заметил одного незнакомого, толстощекого мальчугана, который плакал, пытаясь скрыть слезы, вытирая их платком, но они текли, как бы само собой, не останавливаясь. Я подошел к нему и спросил кто он такой? Мальчик, сквозь слезы признался, что он именно тот, кто свалился на бабушку с велосипеда. Я его, оказывается, притащил для опознания, но она сделала вид, что не узнала его.  Он приезжал из деревни к родственникам на каникулы и, не удержавшись от соблазна, впервые сел на велосипед. Когда он помог бабушке подняться, первые слова, что она сказала ему, были: «Возьми свой велик и дуй отсюда пока цел, чтоб тебя не видели!». Он хотел признаться мне, но боялся моих кулаков. Время было такое, что у всех во дворе были штанги, ребята гордились накачанными мускулами и драки часто случались, но потом все мирились и оставались, если не друзьями, то хорошими знакомыми. Ножей и огнестрельного оружия тогда никто не применял. Такое было безобидное время.

Отчего ты плачешь? – спросил я, Ты ведь избежал наказания.

«Я плачу потому, что оказался трусом и не решился потом, когда она выздоровела, подойти к ней на улице и попросить прощения» ¬- ответил он и протянул мне руку. - Вы меня прощаете? – спросил он. Я подумал о том, как бы ответила бабушка и сказал: - Да, конечно! Это горе сблизило нас, так что будем друзьями. Не забуду выражения его глаз. И  взгляды ребят, которые облегченно вздохнули, увидев, что мы вместе выносим гроб.

Когда я уезжал в Москву, он пришел попрощаться со мной. Меня вдруг осенила идея. «Ты ведь, каждый раз зависишь от того, когда будет твой поезд в деревню». –« Да, автобусы до моей деревни не ходят» – ответил он. –«А сколько километров? – спросил я. –«Около ста». – ответил тот. –«Знаешь что, вот возьми мой велик, дарю, и дуй на нем до деревни, а заодно вот еще запасная камера, на всякий случай». Парень покраснел от радости и засмущался, но я вывел свой велик из сарая, и передал ему со словами: Бери, в Москву я на нем все равно не доберусь». Приятно было смотреть, как он пробует его на нашей улице, осторожно и медленно кружа вдоль тротуара. Перед отъездом я пошел на кладбище попрощаться с бабушкой. На могиле лежали цветы от кого-то, впрочем, нетрудно было догадаться от кого. Царство ей небесное! Надеюсь, что сверху ей видно все и она довольна нами.




МЕМУАРЧИК
 
         Конфуций говорил, что на старости лет, самое большое богатство человека – это его воспоминания.  Жаль, конечно, тех, кому трудно вспомнить что-либо значительное из прошлой жизни, но каждому дороги именно его эпизоды жизни и поэтому в преклонном возрасте почти всех тянет на мемуарную литературу. Наверное, самым счастливым периодом своей жизни я могу назвать те годы, когда мне представилась возможность организовывать монтажно-наладочные управления. Я был назначен Начальником Закавказского монтажно-наладочного управления в Тбилиси, имея на руках только приказ и… больше ничего. Ни помещения, ни штата сотрудников, ничего кроме молодого задора и веры в идею того, что внедряя в каждое, новостроящееся или действующее предприятие, новые технологии, облегчая труд рабочих и улучшая качество продукции, мы как бы играли роль акушеров производства. Миссия благородная и плодотворная. Через несколько лет Закавказскому управлению подчинялись управления и механические мастерские в Баку, Ереване, Краснодаре, Новороссийске и Харькове. Мы охватывали все сферы от проектирования до монтажа, наладки получения первой продукции и даже обучения персонала. С союзным министром я был в дружеских отношениях. Входил к нему в кабинет с кейсом (в котором умещались шесть бутылок армянского коньяка) и, выходил налегке с бумажкой победителя соц. соревнования в таком же кейсе (тоже подаренным мной). Но работали мы на совесть. Мотались по всему Советскому Союзу. Даже анекдот ходил про наладчиков такой: «Приезжает наладчик домой после длительной командировки. Жена на радостях бросается ему на шею, а он как врежет ей. «За что Васенька?» - «Если б знал за что, убил бы – отвечает Вася.  Вспоминается и такой эпизод: впервые присутствуя на коллегии союзного министерства, где собралась вся элита (я был самым молодым среди них) обсуждался какой-то вопрос очень долго, а мне хотелось выйти, но я никак не мог решиться. Наконец я не выдержал и обратился к министру, подняв руку, как школьник:  Лев Владимирович! Не слишком ли долго стоит этот вопрос?  - Лев Владимирович, отпил чай, и спокойно ответил: «Вопрос не хрен, может и постоять! Только потом я обратил внимание на то, что в зале не было ни одной женщины. Ему нравился мой стиль работы, и он часто приводил меня в пример, говоря: Работать надо так, как Гагуля (вместо Гугули) - приносит письмо, где все согласовано, только подписи не хватает. Я его шокировал своим авантюризмом. Пригласил его в Грузию, узнал, когда он летит, и когда он сел в самолет в Домодедово, рядом в кресле оказался я. До Тбилиси все вопросы были решены. После совещания на бюро Центрального комитета компартии Грузии  у Шеварднадзе, поехали в серную баню.  Потом застолье. Он был покорен грузинскими песнями, природой, монастырями, традициями и полюбил Грузию по-настоящему. Его семья каждый год отдыхала на наших курортах от Шови до Черного моря. Дочь его была довольно привлекательной, и мне приходилось нередко отшивать её поклонников., ,.. Жена моего шефа как-то сказала, что она самая смелая женщина на свете. Когда я спросил почему? Она ответила: «У меня муж Лев!» Да таким он остался в моей памяти: сильным и добрым львом. Но время не щадит никого. Я был в Москве в командировке и, как всегда, без очереди и доклада направился в его кабинет, но секретарша предупредила меня, что он не в духе: пришел приказ, и его с почетом отправляют на пенсию. Когда я вошел к нему, он сидел, опустив голову, и вдруг, не поднимая головы, сказал: «Чачу открой». Я даже вздрогнул от неожиданности, не понимая, как он догадался, что это я, во-первых, и как он понял, что на этот раз я пришел с чачей, а не коньяком, как обычно. У меня в кейсе был коньяк и совершенно случайно, для разнообразия захваченная чача. Я поставил бутылку на стол и пошел к холодильнику, в надежде найти какую-нибудь закуску. Когда я вернулся. То бутылка была пуста, а за столом сидел совершенно трезвый шеф. В тот день он был отправлен на пенсию. Лев зимой!

Сейчас, на закате жизни, я с болью вспоминаю, сколько человеческой энергии, финансовых средств было потрачено на вывод этих предприятий, на самый высокий уровень. И какое разочарование увидеть во время политического и социального беспредела, как технологические линии по производству ДВП и ДСП (древесно-стружечные и древесно-волокнистые плиты), были самым бессовестным образом сданы в металлолом. Трагический эпизод в жизни страны и её строителей, которым уже поздно было начинать все сначала и оставалась лишь надежда на новое поколение, да и то, больше надеялось на помощь других стран, чем на собственные силы. А помощь с их стороны, уж слишком похожа была на «троянского коня». Ведь недаром сказано:  «Бойтесь данайцев, дары приносящих!».

Но что поделаешь? Такова жизнь, с её взлетами и падениями, причем, чем выше поднимаешься, тем больнее падать.


ПРОМАХ

Люди нередко ошибаются в жизни, но приобретая горький опыт, зачастую остаются наивными, или плохо целятся. Бывает и так, что даже мишень путаешь, вроде того анекдота, когда тенор должен начать арию из Евгения Онегина, но молчит. Суфлер ему подсказывает:

-Куда, куда Вы удалились?. А он суфлеру шепчет:  Да не слова мотив забыл!

Вспомнился один трагикомический эпизод моей жизни. Поскольку я учился в русской школе, что было модным тогда, то у меня непроизвольно возникала ностальгия по всему грузинскому. Мой выбор пал на одну девушку, которая по моим представлениям олицетворяла идеал грузинской красоты. Её мать очень придирчиво отбирала кандидатов на роль будущего зятя, и я по всем параметрам не отвечал её критериям, что меня, разумеется, мало смущало. Я даже добился того, что она пришла ко мне, и я смог объясниться ей в своих чувствах, но безрезультатно. Как я потом догадался, ей нравился мой друг, который по иронии судьбы, был к ней равнодушен. Из разговора по телефону я выяснил, что она уезжает в туристическую поездку по Японии. В прошлом году я тоже был в таком круизе и преподал ей пару советов. Она, как бы в шутку, упрекнула меня в том, что я не провожаю её. Фраза вроде бы незначительная, но она запала мне в душу. Было Первое Мая, все веселились, а мне было грустно и что-то не сиделось на месте... И вдруг я решил, что должен лететь. А лететь надо было во Владивосток, в то время закрытый город, причем попасть надо было именно на тот рейс, которым летела моя Дульцинея. На улице Первое мая, парад, праздник! Чтобы взять билет на самолет в закрытый город нужно разрешение милиции. Иду туда. Начальник, к счастью знал меня по городу, но печать у кадровички, а она на праздники уехала в деревню. Где деревня? Спрашиваю. – Недалеко от Тбилиси. Еду к ней, забираю из-под праздничного стола, привожу, делаем печать, отправляю на такси обратно. Сам мчусь в аэропорт. Оставляю машину там. В кассах билетов нет. Но я, ведь внук первого летчика и одного из основателей гражданской авиации в Грузии! Летчики берут меня в  свою кабину. Но я не один там: со мной летит, мой товарищ, не очень известный к тому времени певец, Буба Кикабидзе. Я неплохо вооружен. В результате распиваем с пилотами бутылку коньяка. Когда я спросил пилота, а как с управлением, а он на автомате – был ответ. Незабываемое впечатление: посадка! Второй пилот объявляет - высота 100 метров, высота 50 метров, двадцать, десять, десять и выравнивание, и посадка, удивительно мягкая. Сели. Вы не поверите, но к этому времени, в аэропорту меня уже ждал свой человек с командировочным удостоверением во Владивосток и билетом на желанный рейс. Когда я вошел в салон, туристическая группа всполошилась, хотя и старалась не выдавать своего волнения. Дело в том, что все везли с собой или доллары, или какие-то драгоценности на обмен, и всех интересовало, кто в группе из КГБ. А тут, как тут, в Москве подсаживается грузин и, причем открыто делится со знакомыми, что был в прошлом году в таком же круизе, и тогда, хорошо шли янтарные ожерелья. На них можно было обменять модные тогда часы фирмы «Сеико». Я даже умудрился поменяться местами с соседом моей избранницы и всю дорогу развлекал её, даже одолжил ей книгу «Династия Романовых», которую она потом так и не вернула. В общем, долетели благополучно, хотя пассажиры терялись в догадках. Нелогично звучало мое заявление о том, что в прошлом году я уже был в Японии и все спрашивали себя: если он был в прошлом году, то какого черта он едет еще раз? Наверняка нас проверяет. Во Владивостоке, от аэропорта до города, если не ошибаюсь, около 50 километров, причем дорога идет через тайгу. Туристов встречал автобус, нашлось место и для меня. Едем. Я сижу рядом с Дульцинеей, счастливый, довольный. Но она смотрит больше в сторону  высокого парня, который делает вид, что не обращает на неё внимания, но держит нас под контролем. И вдруг, на почве нервозности мне так приспичило, что хоть кричи: «Остановите автобус! Но  для джигита нет большего позора, чем, как пионер, под взглядами всех туристов, с любопытством выглядывающих из всех окон, стоять и поливать дерево на обочине дороги, заставляя ждать весь автобус. Не найдя другого выхода, не выдержав я действительно крикнул: Вот у этого поворота остановите, пожалуйста! Не ждите меня, у меня здесь дело! Пассажиры были изумлены: какое дело может быть, у молодого человека из Тбилиси из Тбилиси, во Владивостокской тайге? Все, наверное, решили, что я сейчас подойду к какому-то одному мне известному дереву, и, достав из ствола телефон, начну передавать сообщение: Я звезда, прием, прием. Короче, автобус быстро уехал и я, наконец, освободившись от бремени, вышел на трассу. Оглядевшись вокруг, я понял, что остальную часть пути мне придется пройти пешком.  Погода была отличная, тайга манила завораживающей таинственностью, слышались незнакомые звуки и вдруг, мне стало страшно. Я впервые очутился в тайге и, вспомнив о её диких обитателях, прибавил шагу, потом побежал, но устав остановился. Я  по детским книжкам знал,(Лев Толстой «Два товарища» курсив мой) что при виде медведя надо притвориться мертвым, но медведь вряд ли знаком был с этой сказкой. А что делать, если появится знаменитый уссурийский тигр? Передать привет от кавказских тигров, которые давным-давно перевелись? Потомку витязя в тигровой шкуре не пристало трусить. Если бы я щеголял по тайге в тигровой шкуре, то может быть они и приняли бы меня за своего, но в данном случае можно было надеяться только на провидение. И, к счастью, оно не заставило себя долго ждать. К моей дикой радости и удивлению, вдруг появилось такси. Меня больше всего удивило то, что водитель по дороге ни разу не спросил, что я потерял в тайге, хотя всю дорогу рассказывал, что в этих лесах много медведей. Медведей мы не встретили, хотя автобус наш обогнали, и, когда они прибыли в морской порт, я уже ждал их там.  Представьте себе их лица. Моим объяснениям естественно никто не поверил.  К этому времени ситуация резко изменилась не в мою пользу. Чемодан моей Дульцинеи уже был в руках у моего конкурента, а она всего лишь помахала мне ручкой на прощанье. У меня было такое ощущение, что это не она, а он, издеваясь, махал мне рукой, как, бы радуясь тому, что я остаюсь на берегу.  Тогда и родился у меня куплетик, посвященный, выдуманному мной идеалу:

В профиль – римская камея,
Голос – рай земной,
Но, увы, все остальное,
Выдумано мной.

ДВОРНЯЖКА И ВЕЛИКАЯ СИЛА КОНЬЯКА

Наконец-то все поднялись на теплоход, тот стал медленно отплывать от берега и тут, я обнаружил, что рядом со мной стоит один из туристов. Оказывается, при оформлении заграничного паспорта была допущена ошибка, вклеили не его фотографию. Наша таможня даже могла пропустить его, но японцы могли задержать и человек струсил. Терялись деньги, время и что самое главное, он не знал, с каким лицом он вернется домой, с какими впечатлениями и подарками. Конечно, я мог показать ему Владивосток, но это небольшое утешение, по сравнению с туристическими достопримечательностями страны Восходящего Солнца. Я, пособолезновав ему, представился. Он назвал свою фамилию, и тут произошло чудо: он оказался её однофамильцем… Надеюсь, Вы уже догадались дорогой читатель. Чьим на свое счастье однофамильцем оказался этот бедолага. Тут  охотничий азарт взыграл во мне: я спросил: « У тебя коньяки есть? Дело в том, что когда мы, как туристы прибыли во Владивосток, то с нами в горкоме партии провели беседу о том, как надо вести себя в капиталистической стране. Под занавес Начальник Тихоокеанского пароходства, обаятельнейший мужик, предупредил всех, а в зале сидело около двухсот человек, что норма спиртного: одна бутылка водки и две бутылки вина. Тут я не выдержал и задал вопрос, исходя и того, что нам предстояло целый месяц плыть вокруг Кореи и Японии: Скажите, пожалуйста, это норма на один день, или на всю поездку?. «Конечно, на весь месяц, но я Вас грузин знаю, остальное допьете дома.». После этого мы пошли к нему на прием. Преподнесли коньячок и попросили сделать нам поблажку. Попробовав коньяк, он согласился, и увеличил нам норму до двух бутылок коньяка на каждого. Но мы злоупотребили его доверием и, договорившись с моряками-грузчиками, в ящиках «Боржоми» пронесли коньяки. Они спасали нас и от морской качки, и хорошо шли на жаренную лягушку, которую вначале мы приняли за цыпленка. Когда мы вернулись из рейса, то пригласили почетного гостя, на прощалку и там, выдали свой секрет, на что он ответил, что ему доложили об этом, но он знал, что мы не торговать собираемся, а так сказать, для внутреннего употребления и, махнул рукой. Так вот к нему и направили мы стопы, в первую очередь. Узнав, в чем дело, он сказал: “ Ребята, дело сложное, поскольку поменять фотку может только дипкурьер, а он сидит в Находке, а это 200 км. Отсюда, и уже поздно. Можно конечно смотаться туда и обратно, пока теплоход на рейде до утра, но сначала надо договориться с  Находкой. Он тут же позвонил и стал беседовать с представителем министерства, но видимо не совсем удачно, потому, что с выражением огорчения собирался повесить трубку, когда я жестом попросил разрешить мне поговорить с ним лично. Голос у меня был решительный и властный. Это ошибка Вашего ведомства и Вы обязаны исправить её. Человек прилетел за тысячу километров а Вы хотите, чтобы он не солоно хлебавши уехал обратно со своим коньяком. Пусть лучше он оставит его у Вас. Магическое слово «коньяк» сработало мгновенно, и на конце провода прозвучало: «Черт с Вами, приезжайте. Но радоваться было рано. Когда наш добрый ангел-хранитель по рации связался с теплоходом, ему сказали, что тот уже двинулся с рейда медленным ходом в  сторону Кореи. Наша попытка вроде бы потерпела фиаско. Мой подшефный совсем сник. Но меня вдруг осенила идея, и я спросил у шефа» «А теплоход идет в сторону Находки, или как?». В сторону Находки, но будет в нейтральной воде.» А на катере можно будет до него доплыть?  Организуем – сказал шеф, и тут же связался с теплоходом, отдав приказ задержаться  на рейде Находки и дождаться катера с туристом. Мы наградили его еще одной бутылкой коньяка, уже из моих запасов и побежали на площадь за такси. Площадь перед морским портом была абсолютно безлюдна. Ни людей, ни такси, три часа ночи. Город отсыпался после праздников. На моего туриста жалко было смотреть. И вдруг, вдалеке, я заметил зеленый огонек такси. Вмиг я очутился около водителя. На заднем сидении у него обитали две дамочки явно (не)легкого поведения. «Шеф, может, подбросишь до Находки? - на всякий случай спросил я? – Ты че не видишь, что я занят. – был ответ. Но я не сдавался. - А какая такса до Находки? – поинтересовался я. Водила ответил. – А за двойную цену поедешь? – спросил я сутенера. – Ану-ка, бабы вылезайте из машины, вдруг взревел таксист. Меня они довезли до гостиницы.  Все произошло именно так, как мы и спланировали, но когда я представил себе удивленные лица туристов, увидевших во время завтрака на теплоходе, отставшего туриста, который им рассказал, что именно я помог ему, то вряд ли кто-либо из них, стал бы сомневаться в том, что я не являюсь высоким чином в засекреченной системе КГБ.

ЭПИЛОГ:

Год спустя, я как-то ехал на вечеринку к друзьям, которые просили привезти хлеба. Все остальное у них уже было накрыто на столе. Ждали только меня. Не заглушив мотора, я остановился у хлебного магазина и обратился к очереди с просьбой, что очень спешу в больницу и прошу разрешения без очереди взять одну буханку хлеба. Все с пониманием закачали головой. Только один мужчина резко обратился ко мне: Вам что трудно стоять на ногах? Что не видите, что люди стоят в очереди? – Людей вижу, а Вы кто? – спросил я и вдруг узнал в мужчине того бедолагу из туристической группы. – Вы что не узнали меня? – спросил я. Узнал, но порядок есть порядок – был ответ. Тут очередь зашумела на него и я, взяв буханку и поблагодарив людей, побежал к машине. В душе я пожалел и простил его, но историю не забыл, как видите… С тех пор, его якобы княжеская фамилия, у меня ассоциируется с одним эпизодом. В конструкторском бюро, где я работал, был один чертежник по фамилии Флейшмахер. Подходит он как-то ко мне, и таким застенчивым голосом, спрашивает: -  Я хочу поменять фамилию и прошу Вашего совета, какая лучше: Амирэджиби, или Амилахвари? – Возьмите Эбралидзе, фамилия грузинская, а происхождение еврейское – убьете сразу двух зайцев – съязвил я. При любом камуфляже человек любой национальности, вероисповедания, уровня образования или профессиональной квалификации остается двойняжкой, если он – хамелеон и приспособленец!



               

               
ГЛАС ВОПИЮЩЕГО В ПУСТЫНЕ

Что было, то и теперь есть, и что будет,
то уже было; и Бог воззовет прошедшее.
Екклезиаст, 3, 15

Эта история могла произойти
в любой стране и в любое время

Добрый день, дорогой читатель!
 
Впрочем, может быть, уже вечер, хотя я предпочла бы, чтоб моя исповедь попала вам в руки поздней ночью. Это самое лучшее время для размышлений и уединения со своими мыслями. Я люблю читать по ночам, чем и испортила себе зрение и вынуждена теперь носить очки, за что в школе меня прозвали лягушонком, хотя где они видели лягушонка в очках?!

В общем, я такая же читательница, как и вы, но мне необходимо было рассказать кому-либо то, что со мной случилось, а излить душу оказалось некому, так как все отвернулись от меня, кроме…

Впрочем, не буду забегать вперед. Расскажу все по порядку. Меня с детства к нему приучили. Уроки всегда готовы, в комнате чисто и убрано, несмотря на то, что мой пес обожает устраивать войну с призраками, пользуясь моим отсутствием. Он даже научился открывать двери, приподнимаясь на задние лапы.

Я никогда не опаздывала в школу, и как тут опоздаешь, когда мама работает учительницей в той же школе. Но самый главный в доме – папа. Он у нас полицейский и, несмотря на то, что целый день наводит порядок в городе, дома продолжает делать то же самое, на том же высоком профессиональном уровне. Заслышав его шаги еще на улице, наш пес уже бежит к двери с тапочками в зубах и радостным лаем возвещает, что явился его коллега, что на посту идет смена караула и, наконец-то, он может спокойно поспать.

В общем, дома было все тип-топ. Семейный поезд катился по привычному, и казалось, по раз и навсегда установленному расписанию. И, вроде бы, ничто не предвещало ни опозданий, ни тем более крушения…

То, что я получу золотую медаль, ни у кого не вызывало сомнений, ведь у меня был рекордный рейтинг – за все время учебы я не получила ни одной четверки. Но вдруг случилось непредвиденное.

В третьей четверти я умудрилась схватить несколько двоек. Даже к землетрясению мама отнеслась бы более спокойно. Грянул гром среди ясного неба, – я влюбилась, но это еще мягко сказано. Я вдруг вылетела из поезда и скрылась в облаках.

Во сне и наяву я, как в бреду, говорила со своим возлюбленным, хотя мы при встрече не успели переброситься даже парой фраз. Впрочем, я опять забегаю вперед.

Мой одноклассник как-то пригласил меня на спектакль в театральном институте. Я ему нравилась, и он как-то даже попытался меня поцеловать, но, получив увесистым учебником по голове, прекратил ухаживания. На этот раз я была приглашена скорее его братом, причем мой одноклассник настаивал на том, что приглашена, только я и никто другой из нашего класса. Сначала я была приятно удивлена такому вниманию, но потом догадалась, что мой друг расписал меня, типа того, что такая она умная, талантливая и, к тому же, недотрога, любит церковное пение и т.д., и т.п., чем поневоле вызвал у него интерес к моей персоне. В некотором смысле он не грешил против истины. Я, как белая ворона, разительно отличалась от своих ровесниц. Из-за своего пуританского воспитания я смущалась, когда девочки рассказывали о своих приключениях, смакуя подробности. В таких случаях я уходила от них подальше или находила себе какое-нибудь занятие. Зная мою слабость, они порой начинали болтать о сексе при мне и резвились, наблюдая за тем, как я краснею и затыкаю уши.

Так я попала на спектакль. Я не помню, о чем была пьеса. На сцене я видела только одного актера, в котором по пышной шевелюре сразу узнала брата моего одноклассника и, как только он произнес первую фразу, мгновенно переключилась на его волну.

По ходу пьесы он читал стихи, но надо было слышать, как он их читал. Его голос завораживал, пронзительный взгляд проникал прямо в душу, глаза горели внутренним светом, одухотворенное лицо пылало, а тембр голоса долго ласкал слух, и я уже не слышала других актеров. Я была околдована и потрясена. Когда мы пошли за кулисы поздравлять его, то, по-видимому, я смотрела на него такими восторженными глазами, что, смутившись, он, как и я, потерял дар речи. Мой дружок попытался разрядить обстановку, сказав, что идет ловить такси, а мы можем пока поделиться впечатлениями.

Мы некоторое время стояли, молча, не в силах оторвать глаз друг от друга. Казалось, он хотел мне что-то сказать, но вдруг, передумав, неожиданно обнял меня так сильно, что я даже не смогла пошевелиться, и крепко поцеловал прямо в губы. Я чуть не потеряла сознание, меня будто током ударило. Когда я пришла в себя, то мой одноклассник теребил меня, спрашивая, где его брат, такси уже ждет. Я сказала, что его позвали к режиссеру и нам лучше не ждать его. Не помню, как мы доехали домой, разговор не клеился, я отвечала невпопад. Помню только, как удивился мой одноклассник, когда, выходя из машины, я вдруг поцеловала его в щеку.

– За что? – спросил он.

– Мне спектакль понравился, – ответила я.

С того дня я уже не могла думать ни о чем, кроме как о том поцелуе. Всю ночь пыталась писать стихи о любви, но ничего не получалось.

Утром впервые опоздала в школу. Мне казалось, что весь класс уже знал о моем падении. Когда учитель вызвал меня к доске, я весело сообщила ему, что задание не выполнила, и он смело может поставить мне двойку. Учитель так и остался с открытым ртом, за что мой дружок обозвал его удивленной лошадью. В школе начался переполох. Мама, которая контролировала каждый мой шаг, никак не могла доискаться причины моего умопомрачения, как она объясняла мое поведение. Всем было ясно, что я влюблена, но в кого, было неизвестно. Мой дружок хранил стоическое молчание. Строились разные догадки, в общем, тема стала волновать умы и языки наших сплетниц, но мой герой был вне зоны их умозаключений. Мы не встречались, мне никто не звонил, так что зацепиться было не за что. На вопросы домашних я отвечала, что это просто головные боли, связанные с расцветом весенних аллергенов. Папа пытался снабжать меня таблетками, которые ему приходилось принимать после травмы головы, полученной им при усмирении хулиганствующих демонстрантов. Я их скармливала нашему псу, который прикрывал меня и вообще был поразительно понятлив. Мне иногда даже казалось, что в прошлой жизни он был человеком, и не простым, а очень хорошим человеком. Понимал он меня на телепатическом уровне. Стоило мне подумать, не пора ли выгуливать его, как он уже стоял у дверей с ошейником в зубах. Все эти дни он не отходил от меня и, положив голову мне на колени, смотрел с таким пониманием, что я готова была рассказать ему все, как лучшему другу.

Мне хотелось признаться во всем маме, но я представила её реакцию на то, что её дочь целовалась в кулисах студенческого театра с почти незнакомым молодым человеком, причем вот так сразу, не успев переброситься с ним даже парой слов. Нет! Она бы мне просто не поверила. Мама призвала на помощь весь свой педагогический опыт. Сначала доверительно рассказывала о своем первом поцелуе в школе, пыталась вызвать меня на откровенность, но я сразу, же сказала, что мои одноклассники не тема для обсуждения. Тогда мама перевернула пластинку.

– Интересно посмотреть на твоего виртуального поклонника, – говорила она. – Разве нормальным юношам может нравиться двоечница? Наверное, он и сам двоечник.

В конце концов, она решила, что на меня нашла блажь, и я по ночам мечтаю о каком-то герое романа или кинофильма, потому что на горизонте никого не было видно. Я никуда, кроме школы и церкви, не ходила, и ко мне никто не приходил. Бедная мама терялась в догадках, но ничего не могла сказать отцу, который каждый вечер требовал у неё отчета о том, где я была и с кем, что ела и когда собираюсь исправить оценки. Но и полицейские методы оказались бессильны.

Я мечтала о том, чтобы хоть раз увидеть его, но не могла, же я первой позвонить ему. У него, наверное, столько поклонниц! Может, уже и не помнит меня. Я стала чаще ходить в церковь. Не могу сказать, что я из числа тех, кто истово молится, целуя образа, но сама атмосфера, аура святости, запах ладана, песнопения, утешали меня и, как спасательный круг, подавали надежду на то, что я смогу выплыть из моря неопределенности, бушующего в моей душе. Ведь даже самая горькая, правда, лучше неопределенности.

Если б я узнала, что он любит другую, а эпизод со мной для него так и остался всего лишь шалостью, может быть, я ушла бы в монастырь, но мой отец не пережил бы этого. Он обожал меня настолько, что даже принял кое-какие меры. Ну, какие меры мог принять полицейский? Однажды, возвращаясь из церкви, я обнаружила, что на почтительном расстоянии меня сопровождает полицейская машина. Тогда я объявила отцу, что, если он не снимет “наружку”, то я перестану ходить в школу. И он сдался под давлением матери, которая горячо доказывала ему, что с таким же успехом он может установить наблюдение за Аленом Делоном или Ди Каприо.

Но в один прекрасный день занавес поднялся неожиданно для всех и в первую очередь для меня самой.

Церковь находилась недалеко от нашего дома, и я всегда ходила туда пешком. В тот день я задержалась дольше обычного. И с грустью думала о том, что даже церковный бальзам не может снять с меня то наваждение, от которого я никак не могла освободиться. Я не знаю, какие ощущения испытывают люди, когда любят, но я практически не могла, ни о чем думать. Мне необходимо было увидеть его, чтобы или окончательно утонуть, или хоть на секунду выплыть, глотнуть воздуха и оглядеться вокруг.

Еще до того, как я вошла в подъезд, у меня екнуло сердце от странного предчувствия. У почтовых ящиков, спиной ко мне стоял молодой человек. По пышной шевелюре не трудно было дога­­даться, что это был Он. Я замерла, как парализованная. Он резко обернулся, и… повторилась сцена, ниспосланная нам самим Богом за кулисами студенческого театра. Мы не могли оторвать глаз друг от друга и не могли вымолвить ни слова. Вдруг какая-то неведомая сила бросила нас в объятия друг к другу. И мы потеряли счет времени. Ощущения мои невозможно описать словами, даже великая музыка тут бессильна. Я чувствовала себя так, как будто, не умея плавать, попала в бушующее море и неожиданно для самой себя оказалась в родной стихии. Когда пришла в себя, то рядом никого не было. Как в полусне, я поднялась домой. Не было сил открыть двери своим ключом, пес уже заливался лаем, узнав мои шаги, а мама стояла в дверях. Окинув меня встревоженным взглядом и не скрывая иронии, она спросила:

– Ты была в церкви? - и на мой кивок головы добавила:

– По-моему, тебе самое время туда возвращаться.

– Я немного прогуляюсь, - ответила я.

Пес тут же ринулся в комнату и вернулся с ошейником в зубах.

В скверике, перед нашим домом, я встретила своего одноклассника с огромным сенбернаром. Мой терьер попытался, было запугать его лаем, но, увидев, что тот не обращает на него никакого внимания, начал заигрывать с ним. Внушительные габариты новой знакомой его почему-то не смущали.

– Откуда у тебя это чудовище? - спросила я.

– Мой брат собирался в горы с ним, да все некогда. Вот я его и пасу. Кстати, на его счету несколько спасенных туристов, - ответил он с такой гордостью будто бы сам, рискуя жизнью, вызволял замерзающих людей из снежного плена.

– А где твой брат? – поинтересовалась я.

– К тебе намылился, он же без памяти от тебя.

– Я тоже, – с вызовом сказала я.

– И когда же вы это успели? – поинтересовался мой друг.

– А пока ты собаку выгуливал. Что, завидно? – съязвила я.

– Да нет, мне даже приятно, что ты будешь играть в нашей команде, только учти, с моим братом нелегко будет общаться. Он у нас нестандартная личность.

–Так ведь и ты мне все время твердил о том, какая я необыкновенная, хотя порой и обзывал лягушонком.

– Ну, теперь тебя не узнать. Теперь ты царевна-лягушка.

– А ты думал, что я так и останусь на всю жизнь гадким утенком?

Мой друг поднял руки, как бы сдаваясь в плен:

– Ты превратилась в прекрасного белого лебедя, но я, как друг, хочу предупредить тебя, что мой брат вряд ли соответствует тем параметрам, которые приемлемы для твоих родителей.

– Если ты имеешь в виду то, что у него много поклонниц, то не забывай, что лебеди моногамны и настолько сильно любят друг друга, что когда погибает один из них, то другой, поднявшись высоко в небо, сложив крылья, камнем падает вниз и разбивается насмерть, не перенеся разлуки.

– Да я не об этом. Дело в том, что мой брат в партии зеленых, оппозиционной правительству, он участвует в демонстрациях протеста, а это вряд ли придется по вкусу твоему папочке. Он ведь у вас блюститель порядка. Вот, кстати, и твой лебедь прилетел.

Собаки, отдыхавшие у наших ног, вскочили и запрыгали вокруг моего возлюбленного.

– Ты был у нас? - спросила я.

– Да. Просил у мамы твоей руки, - был ответ.

– Ну и как?
– Сначала она не врубилась, потому что, передав ей букет с цветами, я сразу же стал говорить о предложении руки и сердца. Я, говорит, уже давно замужем, а моей дочери нет дома. Может, вы сначала её спросите?

– Ну, а ты?

– Да вот, пришел спросить твоего мнения по этому поводу.

В нашу беседу вмешался младший:

– Вы тут выясняйте отношения, а я пойду домой, собаку пора кормить, – сказал он почему-то обиженным тоном и, забрав сенбернара, удалился.

Когда мы пришли домой, первый вопрос мамы был:

– Где вы учитесь?

– Заканчиваю театральный, – ответил мой жених.

– Тогда понятно. Надеюсь, вы не всегда перевоплощаетесь?

– Может быть, это входит в привычку со временем, но я пока еще дебютант.

– Ну что ж, вы пока репетируйте, а на просмотр спектакля надо будет пригласить отца. Сейчас у нас все равно нет кворума для решения столь важного вопроса.

Мы скрылись в моей комнате, собака незамедлительно последовала за нами. Она с интересом обнюхивала ботинки моего жениха, и все время крутилась вокруг него.

– Ты даже моему псу понравился, - сказала я.

– Я тут не при чем, – рассмеялся он. – Мои ботинки пахнут моей собакой, и она, видно, пытается понять, почему я пришел в её обуви.

Моя мечта с каждым мигом становилась реальностью.

Я все время держала жениха за руки, как бы убеждаясь в том, что все это не сон.

– Я знаю, что театр твое призвание. Мне нравится то, что ты увлекаешься альпинизмом, но зачем тебе лезть в политику? Это ведь очень опасно.

– Я не могу равнодушно смотреть на то, как копаются в мусорных баках люди, конкурируя с собаками, кошками и крысами. Олигархи ради кошелька губят природу, травят воду, воздух и выкачивают последние запасы природных ресурсов. Я пытаюсь спасти не только нас с тобой, но и наше будущее.

На кухне вовсю свистел чайник, пес лаял на нарушителя спокойствия, а мама говорила по мобильнику, докладывала отцу о ЧП в нашем доме. Наконец она позвала нас к столу. Я, удивленная, уставилась на него. Ведь в тот день у нас почти ничего особенного не было, а тут стол уставлен яствами, ощущается аромат грузинского чая. Мама оказалась на высоте, выложив все свои запасы.

– Прошу к столу, – сказала она. – Простите, но отец задерживается на работе. Он не советовал появляться в центре города, у правительственных зданий опять беспорядки. Он надеется, что завтра вечером вы сможете встретиться в спокойной атмосфере. Мы с удовольствием познакомимся с вашими родителями.

Мама включила телевизор. Полицейские, как римские легионеры, прикрываясь щитами, теснили демонстрантов. Те забрасывали их камнями. Туман слезоточивых газов стелился по земле. Диктор объявил, что для разгона демонстрации на помощь полицейским вызван спецназ.

И тут опять произошло непредвиденное. Мой жених (для меня это слово звучало, как незнакомое иностранное выражение, о котором следует справиться в лексиконе), итак, мой жених, побледнев и извинившись, вдруг заспешил к двери.

– Куда вы? - удивилась мама.

– Родители будут нервничать, я к вам завтра приду обязательно, – сказал он и вышел.

Мой пес рвался его провожать, но, пока бегал за ошейником, моего жениха и след простыл.

Отец пришел поздно ночью, злой, голодный, и первым его вопросом было:

– Кто он? Чей сын?

Узнав, что мой жених сын известного киноактера, помрачнел и сказал:

– Эта семейка давно состоит у нас на учете. Отец неоднократно задерживался за превышение скорости, езду в нетрезвом виде, драки на светских туcсовках, а сын состоит в активной оппозиции правительству и часто выступает на митингах протеста.

Мама пыталась возразить, но отец резко оборвал её:

– Обществу нужна стабильность и спокойствие для решения всех проблем, а они только путаются под ногами и тормозят движение. Я не намерен выдавать единственную дочь за какого-то смутьяна. По ним тюрьма плачет. Чтоб его ноги не было в нашем доме, – и, так и не поужинав, удалился в спальню.

Мама последовала за отцом, по дороге бросив на меня негодующий взгляд.

Через час они вошли в мою комнату, и мы долго беседовали о положении в стране. Когда я слушала отца, то поневоле соглашалась с его доводами, но когда вспоминала аргументы жениха, понимала, что он прав. Спорить с отцом было бесполезно. Он краснел от негодования, мама кричала мне:

– Замолчи! Ты убьешь своего отца, – и бежала за каплями.

Во избежание эксцессов я замолкала. В эту ночь мне снились кошмары. Мой пес скулил во сне, наверное, ему снился сенбернар или он проклинал свою холостяцкую судьбу.

Утром я не пошла в школу, потому что занятия отменили. В городе было объявлено чрезвычайное положение. Отец впервые ушел на работу, не поцеловав меня.

Мама сидела у моей кровати, пытаясь как-то утешить, но она не могла пропустить дежурство и вскоре ушла в школу. Я пыталась дозвониться к любимому, но телефон был отключен.

А беспорядки в городе нарастали с каждым часом. Демонстранты требовали отставки правительства. Хулиганствующие молодчики жгли машины, разбивали витрины, мародеры грабили магазины. Все это показывали по телеку, и я пыталась найти среди демонстрантов своего жениха, но безуспешно. Наконец я дозвонилась до своего одноклассника. Он тоже искал брата, но не мог его найти. Я хотела пойти в центр города, но он просил меня не делать этого, и обещал сообщить сразу, как только узнает что-либо.

Уже стемнело. Я с волнением, как затравленная, смотрела, как разгоняют демонстрантов полицейские и спецназ, орудуя дубинками, стреляя резиновыми пулями и пуская слезоточивый газ, и не сразу расслышала телефонный звонок.

– Я нашел его. Он в реанимационном отделении Центральной больницы, еду сейчас туда. Подробности перезвоню. Жди дома.

– Нет! – закричала я в трубку. – Что с ним? Я приеду.

– Он, к счастью, отделался переломом ребра, а его друг избит до полусмерти.

Я бросилась в больницу. В реанимацию не пускали, но мы, достав в гардеробной халаты, проникли, помогая санитарам таскать носилки. Даже в коридоре не было свободного места. Полицейские лежали вперемежку с демонстрантами.

У моего жениха все лицо было в кровоподтеках, грудь перебинтована.

Он утешал лежащего рядом друга, уверяя в том, что им еще повезло, ибо лучше быть раненым здесь, чем покойником в морге. Оказывается, друга избивали четверо полицейских, а он вступился. Хорошо, ребята успели подогнать машину скорой помощи, и их сразу же доставили сюда.

В палату вошел врач и распорядился:

– Вам, молодой человек, первая помощь оказана, можете отправляться домой на постельный режим. Вы, девушка, приберите постель. У нас тяжелораненый, а мест не хватает.

Ребята, дожидаясь меня, вышли в коридор, а в палату внесли полицейского с перебинтованной головой. Его осторожно переложили на ту же койку, где до этого лежал мой жених. Взглянув на раненого, я чуть не потеряла сознание. Это был мой отец.

– Отец! Папа! – кричала я, и, вероятно, мой истошный вопль привел его в сознание. Узнав меня, он прошептал:

– Позвони маме.

Я бросилась в коридор к ребятам за мобильником и увидела ужасную картину. Мой жених рыдал, закрыв лицо руками и повторяя:

– Это он! Это он! Теперь я потерял её навсегда!

Брат теребил его, пытаясь понять, в чем дело.

– Что случилось? Объясни! Я ничего не понимаю!

– Это её отец! Он командовал теми, кто избивал нашего парня, и я бросил в него камень, чтобы отвлечь полицейских. Иначе мы не смогли бы спасти его. Все кончено!

Тут я потеряла сознание. До сих пор еще как-то держалась, но перенести такое было выше моих сил. В чувство меня привел голос мамы, кричавшей:

– Убийцы! Убийцы! – и обращавшейся ко всем сразу.

В больницу её привезли коллеги отца. Я не могла войти в палату, боялась взглянуть в глаза отцу, не могла видеть его, обычно такого сильного, умирающим. Тупо смотрела, как полицейские уводят моего любимого в наручниках. Не помня себя, бросилась к ним:

– Ведь он не знал, что это мой отец! Он не виноват!

Один из полицейских отвел меня в сторону:

– Если ты хорошая дочь, то дашь нам показания. Он пытался убить полицейского, и просто случайно им оказался твой отец. Такое никому не прощается.

Случилось самое страшное из того, что могло случиться, и все дальнейшее потеряло для меня всякий смысл.

Отец мой скончался во время операции, не выдержало сердце. Оказывается, он уже перенес несколько инфарктов на ногах, а мы ничего не знали об этом.

Мать кляла и меня, и правительство, и оппозицию. Мой жених, тем временем, томился в тюрьме, перед которой митинговали представители оппозиции, требуя его освобождения.

Дом потерял опору, и мне казалось, что стены готовы каждую минуту обрушиться на меня.

Я металась между могилой отца, тюрьмой и церковью, где в молитвах пыталась найти утешение или хотя бы какой-то выход из того невыносимого состояния, в котором находилась.

Если бы я содействовала осуждению своего любимого, то мне было бы обеспечено блестящее будущее, поскольку правительственные круги использовали бы меня, как козырную карту в дебатах с оппозицией. Но для меня это было равносильно самоубийству. Даже как-то сразу постаревшая от горя мать со временем перестала бы уважать меня. Ну, а я превратилась бы в живой труп. Среди нас, к сожалению, встречаются такие, весьма преуспевающие, самодовольные живые трупы. Нет, я не могла изуродовать свою душу и, что самое главное, не могла предать свою мечту. Я не могла не любить его, несмотря ни на что.

Если б я решилась выйти замуж, то все равно ничего бы не вышло. Тень отца, его укоризненный взгляд всегда преследовали бы меня. Я бы страдала, а вместе со мной, видя мои переживания, страдал бы и мой законный супруг. Он предпочел бы сидеть в тюрьме, чем видеть меня столь безутешной в горе. Моя мама никогда не смогла бы примириться с ним и, в конце концов, мы бы разошлись, переживая каждый свое в одиночку.

Если бы я ушла в монастырь, это убило бы маму. Это, во-первых, а во-вторых, меня “спас” от этого решения мой исповедник, который устроил мне встречу с настоятелем одного монастыря. Настоятель сверлил меня сальным взглядом и, положив волосатую руку на мои колени, сулил мне такую райскую жизнь в его обители, что я предпочла тот ад, в котором мне приходилось жить. Я знала о том, что многие служители церкви нередко нарушают заповеди и фарисействуют, но не решалась открыто осуждать их. Сказано ведь: “Не судите, да не судимы будете”, - каждый несет свой крест в одиночку.

Одно время я подумывала о самоубийстве, но, зная то, что церковь осуждает самоубийц, не хотела быть похороненной где-то за кладбищенской стеной.

Моя мать замкнулась в себе, бросила школу, даже перестала посещать церковь. Я спросила:

– Ты что? Перестала верить в Бога?

Она мне ответила:

– У меня отняли бога. Им для меня был твой отец.

Я стала чаще ходить в церковь, хотя и там оставалась одинокой среди многочисленной паствы. Приходя домой, долго молча, всматривалась в иконы, занимавшие весь угол комнаты, и мучительно искала ответа. За что же так наказала меня судьба? За то, что я потеряла голову, встретив свою мечту? И как можно было не полюбить этого пылкого юношу с копной непокорных волос? Мы ведь даже и согрешить-то не успели. Не долюбили, не доцеловались. Как все это несправедливо! Ведь все мы братья по крови, а со времен Каина продолжаем уничтожать друг друга. За всю историю существования вида homo sapiens, он так и не смог стать Человеком.

Мне довелось только один день прожить в образе царевны, так и оставшись навсегда лягушкой.

Мой поезд все еще витает в небесах. Почему-то ему очень не хочется возвращаться на грешную землю. Для души, страдающей и страждущей, там нет ответа. Боюсь, что нет его и у вас, мой дорогой читатель, но мне стало чуточку легче оттого, что я рассказала вам мою историю. Простите, если огорчила вас, но что поделаешь, такова жизнь!


P.S.

Мой пес при каждом звонке бежит к двери со шлепанцами в зубах. Знает ведь, что это не хозяин, а все равно бежит. На что он надеется?


Каждый шаг – лишь начало пути

СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ

Как только немного потеплело, Старик вынес кресло-качалку на балкон и с тех пор каждый вечер отдыхал там, прихватив свежие газеты и неизменные чертежи, над которыми любил колдовать, словно решая замысловатые кроссворды.

В тот вечер он вернулся поздно. В комнате было тихо, только на кухне чуть слышно постукивали капли воды, как бы подчеркивая его одиночество.

Дочери не было дома, хотя обед, еще теплый, дожидался его на столе.

«Видно, недавно ушла, но что, же ей помешало дождаться меня?» – подумал он, присаживаясь к столу.

Он с утра ничего не ел, но есть все равно не хотелось.

Вот он, долгожданный день в его жизни, и как жаль, что ее нет сейчас рядом.

Не думал Старик, что этот праздничный день так огорчит его. Правда, его проект утвердили, но какая-то горькая капля разочарования отравляла радость победы.

Старик решил отвлечься от мрачных мыслей и вышел на балкон. На улице деревья прощались с последними листьями. Солнце «спешило на работу» в другие края, на прощанье, высвечивая красновато-лимонным закатом черные силуэты гор. В парке мамаши уже уводили детей домой, и на смену им появлялись влю­б­ленные пары. Но привычный пейзаж почему-то не радовал его.

Старику показалось, что где-то промелькнуло знакомое платьице, но зрение уже начало изменять ему, а возвращаться в пустую квартиру за очками не хотелось.

«Где же все-таки моя девочка?» – подумал он.

Когда-то, в дни его молодости, парк был заброшенным кладбищем на окраине города, и сюда забредали лишь самые отчаянные пары.

Когда-то и он гулял здесь со своей возлюбленной в дни их пер­вой счастливой весны, но... Не перенесла Лела родов, и осталась на руках у отца маленькая Дали.

Много лет прошло с тех пор. Теперь город разросся, и новые дома уже стали подниматься по склонам гор.

В сущности, он был не так уж стар, но привычка сутулиться и седина так старили его, что трудно было узнать в нем прежнего красавца и весельчака. За преждевременную седину и замкнутый характер сослуживцы и прозвали его Стариком.

Дали выросла красивой, похожей на мать, но своенравной девушкой. Старик гордился дочерью и часто с грустью думал о том, что скоро она выйдет замуж и улетит из гнезда, а без нее ему будет тоскливо.

Сегодня она запаздывала, и он уже начал беспокоиться.

«Хоть бы записку оставила», – подумал он.

В последнее время он так увлекся своим проектом, что перестал замечать отсутствие дочери. Уже много месяцев допоздна засиживался над чертежами последнего варианта чаесборочной машины. Его увлекла идея облегчения труда сборщиц чая, с корзиной за спиной по утренней росе, как пчелки, порха­вших над длинными рядами кустов чайных плантаций.

Опытный образец машины уже прошел испытания, и результаты мож­но было бы считать положительными, если бы... если бы качество собранного чайного листа не оставляло желать лучшего.

Машина, прочесывая чайные флеши по высоте, вырезала подряд и нежные, ароматные лепестки, и грубые листья, и не могла конкурировать с ловкими руками и наметанным взглядом сборщиц.

Этот единственный недостаток и омрачал радость конструкторов при доработке проекта.

И вот сегодня, на техническом совете, этот мальчишка внес свое предложение, и Старику ничего не оставалось, как принять его с благодарностью.

Ведь теперь машина будет производить выбор лепестков по нежности, и качество сбора окажется в норме, хотя по производительности новый проект уступает его варианту.

Сегодня его проект решили представить на Государственную премию, но все-таки где-то, в чем-то ему было обидно за то, что целой группой конструкторов-единомышленников было потрачено столько сил и энергии, бессонных ночей, и вот теперь, когда все почти готово, этот вчерашний студент, присланный к ним на практику, «собирает выращенный ими урожай».

«А все-таки молодец мальчишка! Как его зовут, кажется, Гурам?!» – не удавалось Старику отогнать мысли о проекте.

Он прошел в комнату и, не притрагиваясь к обеду, разложил на столе чертежи. Его раздумья прервала Дали, которая ворвалась в дом и, не поцеловав отца, выбежала на балкон.

Старик удивленно посмотрел ей вслед. Она перегнулась через перила и махнула кому-то рукой.

Старик не выдержал и тоже вышел на балкон. На противоположной стороне улицы в лучах заходящего солнца виднелся силуэт юноши.

Конечно, этого когда-нибудь следовало ожидать, но сейчас у Дали был такой счастливый и сияющий вид, что Старик растерялся.

А Дали повернулась к отцу, сказала вдруг:

– Папа! А что, если ты пообедаешь без меня, а я еще погуляю немного?

Но заметила его растерянность и смутилась.

– Ну, надеюсь, ты меня хоть познакомишь с ним?

Дали покраснела и, чмокнув отца в щеку, умчалась, крикнув уже из передней:

– Хоть сегодня, папа, хоть сейчас!

«Что за спешка?» – хотел было ответить он, но хлопнула дверь, и Старик услышал только, как она сбегает по лестнице, не вызывая лифта. Старик вошел в комнату и вынес остывший обед на кухню. «Ну и денек сегодня, – подумал он. – Обеда, пожалуй, на троих не хватит». Вернувшись в комнату, он глянул в зеркало, чтобы поправить галстук, но вдруг раздался звонок. В дверях стоял... Гурам.

Прочитав на лице хозяина довольно сложное выражение, тот хотел было ретироваться, но Старик успел нарушить паузу:

– Милости просим, молодой человек, чем могу быть полезен?

Этот полуиронический тон установился между ними еще на техническом совете.

– Дa вот, хотел посоветоваться с вами.

Гурам покосился на чертежи, которые у него были под мышкой.
– Впрочем, если вам некогда...

– Нет-нет, входите, – сказал Старик, – сейчас, возможно, заявится еще один гость, но мы успеем.

Они вошли в комнату, и Гурам разложил свои чертежи на столе. Старик с первого взгляда понял, что конструктивное упрощение было правильно и грамотно разра­ботано, но ему хо­те­лось проэкзаменовать молодого человека, и он стал опро­вергать его доводы. Юноша разгорячился, и смело бросился в бой. «А у не­го есть чутье», – думал Старик. От прошлой неприязни не оста­лось и следа. Перед глазами инженеров вставал образ машины. Мечта становилась явью. «Я взял за основу вашу конструкцию, позволяющую сохранять горизонтальное положение машины при прод­вижении по горным склонам, но изменил принцип действия ножниц, что гарантирует качество собранного листа», – доказывал Гурам.

– Я согласен, дорогой мой, – отвечал Старик, – но давай теперь вместе решать проблему производительности.

Вдруг, обернувшись, он заметил дочку. Она уютно примостилась на диване, и в ее глазах светилось столько счастья, что казалось, сама весна пришла к ним в гости.

– Папа, может быть, вы хотя бы поужинаете, а то за чертежами вы забыли и о себе, и обо мне, – сказала Дали и вышла на кухню.

Мужчины нехотя стали собирать чертежи.



МОЕМУ ДРУГУ

Всем, подобно Иисусу Христу,
смертию смерть поправшим...
Да святится имя ваше,
и ныне, и присно, и во веки веков.
АМИНЬ!

Моему другу изменила жена, и с кем... с его лучшим другом. История, в общем-то, банальная, и далеко не новая. Но меня заинтриговало, то обстоятельство, что мой друг пере­живал предательство друга намного трагичнее, чем измену жены. – Ну, женщины, положим, почти все оди­наковы, в их генетике изначально заложена вторичность, подчиненность лидеру, она могла последовать и за искус­ственной мамой, как неопе­рившийся птенец, но он, мужчина, “ царь зверей», как он мог решиться на такой шаг, ведь нет хуже преступления, чем преступление без мотивации, тем более, что он не был, ни сексуальным маньяком, ни «тряпкой», ни патологическим эгоистом из разряда тех, кто считает себя осью мироздания, и вообще выглядел вполне порядочным человеком. Как я мог в нем ошибиться? – сетовал мой друг.

Я безуспешно пытался утешить его, выдвигая разные версии происшедшего. Ну, а если она была активной стороной, сначала дала ему повод, пококетничала, а потом он потерял голову, а когда нашел ее, то было уже поздно. Вот тебе и мотивация.

– Нет, – возмущался мой друг, – это не оправдание. Даже если бы он случайно застал ее совершенно голой, то долг должен был пересилить в нем физиологию и, взяв себя в руки, он должен был уйти подальше от греха. У нас в горах раньше бытовал такой обычай: если гость не заставал дома мужчину, то он не входил, чтобы не компрометировать женщину или на всякий случай застраховать себя от излишних соблазнов.

Все мои попытки погасить его эмоциональный взрыв были безуспешными.

Парень даже подумывал о самоубийстве.

Когда я посоветовал ему поговорить со своим, теперь уже бывшим, другом по-мужски, может быть, он сможет как-то объяснить свои действия, мой друг вскипел от негодования.

– Если б это была любовь, я бы еще попытался как-то его оправдать, но он прекрасно уживается со своей женой, а мою семью разрушил просто так, походя, может быть само­ут­вер­ждаясь в вечном соревновании со мной.

Ведь я любил ее, и даже сейчас не могу не думать о ней. Такая любовь была, что даже Ромео и Джульетта поза­видовали бы, но я мучаюсь более всего от того, что не могу объяснить себе причину происшедшего. Если б не ее преданные взгляды, я бы мог подумать, что в наших отношениях наступило охлаждение и ее увлекла новизна ощущений.

– А может, она просто привыкла к тебе? – спросил я. – Ведь у каждой любви когда-то наступает конец.

В пылу спора мы абстрагировались от реальных фактов и стали обсуждать феномен любви, как понятие, сочетающее в себе мистику и случайность, божес­твен­ное и дьявольское начало.

Я привел ему в качестве доказательства пример одной пары. Он был популярным солистом оперы, а она одной из самых красивых женщин города.

Видя их вместе, нельзя было не нарадоваться на их взаимоотношения, и вообще они очень подходили друг к другу, но... но в, то, же время было известно всем и то, что она изменяла мужу на каждом шагу. Умер он внезапно, но в полном неведении о супружеских изменах, счастливым и обожаемым супругом. А после его смерти она на все оставшиеся деньги построила усыпальницу, потом отказалась от пищи и, уморив себя голодом, завещала похоронить себя рядом с ним. – Так, может быть, он был импотентом? Неужели он даже не догадывался? – пред­положил мой друг.

– Может быть, – согласился я, – но он слишком сильно любил ее, чтобы переносить разлуку, совсем как Ося Брик в пору увлечения его жены Владимиром Маяковским. Жили же они мирно втроем. – Но я не импотент, - вскричал мой друг. – Наоборот, я даже чувствую в себе какой-то прилив сил, но не могу общаться с другой женщиной. Я пытался, но ничего не получалось. Я закрывал глаза и представлял себе только ее одну. Я не могу делить ее ни с кем. А теперь, если она даже и примет меня, то уважать, как мужчину, перестанет. А там, где нет уважения, о настоящей любви не может быть и речи.

– Ты противоречишь самому себе, – возразил я. – В принципе ты не должен уважать ее после того, что случилось. Значит, ты должен разлюбить ее, и твои страдания в таком случае лишены основания и логики. У любви много ипостасей, но всех их объединяет один постулат: настоящая любовь достигает идеала только тогда, когда один любит другого сильнее самого себя, и чувство это взаимно.

– В твоем случае это была односторонняя любовь, или в тебе говорит уязвленное самолюбие самца. Согласись, что если б в течение ряда лет она была бы верной женой, то спустя какое-то время ты бы сам изменил ей, и даже не увидел бы в своем поступке ничего предо­судительного. Я и сам не могу объяснить себе, почему мужчины больше любят порочных женщин, чем девственниц.

Мой друг задумался, а потом сказал: – Да, я видно слишком высоко поднял планку, ей она оказалось не по плечу. Не каждому дано подняться на Эверест, даже альпинисту. Когда человек достигает идеала в любви, то это уже взаимная нирвана, и там уже не остается места для страдания. Но это бывает так редко, что мне кажется, в реальной жизни вообще никогда, – резюмировал мой друг.

Мы помолчали, задумавшись каждый о чем-то своем. Мне почему-то вспомнилась одна история.

Случилось это в пору моей беззаботной юности, когда я, заканчивая школу, готовился к поступлению в институт. Это было то счастливое время, когда проблемы только радуют молодого человека. Экзамены не пугали нас, мы все почему-то были уверены, что обязательно попадем в ВУЗ. Но в это время, как сон наяву, у меня закрутился безумный роман с одной принцессой из соседней школы и медаль была принесена в жертву на алтарь любви (что не помешало моей возлюбленной окончить школу на золотую медаль).

На нашей улице по соседству жили два брата, которых все, даже не читавшие Чехова, называли Толстым и Тонким. В данном случае сказывалась не социальная разница, а противоположность характеров и внешнего облика, проти­воречащая парадок­сальному представлению о том, что близнецы обязательно должны копировать во всем друг друга, как клони­ро­ванные барашки. Один из них обладал тучной, груше­видной фигурой с походкой, вызывающей вокруг легкое землетрясение, а другой выглядел стройным и холеным аристократом из старомодных фильмов. Тонкий был педантом, любил точность во времени и в разговоре, опрятность в одежде и делах, в общем, из категории тех мужчин, которые, несмотря на мужественность внешнего облика, не расстаются с расческой и щипчиками для ногтей, придирчиво выбирают себе дезодоранты, а о культуре человека судят по блеску его туфель. Как ни странно, но среди женщин он пользовался колоссальным успехом, правда, в основном, на первой стадии знакомства.

Толстый, наоборот, мало внимания уделял своей экипировке, лишь бы его ничего не стесняло, и, что самое странное, несмотря, на внушительные габариты, ел меньше своего брата. Видимо, у него что-то не ладилось с обменом веществ, но это его мало волновало. Это был вечно веселый, добродушный человек, которого, несмотря на подшучивания над его фигурой, никак не удавалось вывести из себя, за что вся улица его очень любила. Лечил он всех подряд, от соседей до их случайных знакомых, вплоть до окрестных собак, и, разумеется, всех бесплатно. Он притягивал к себе людей своей биоэнергетикой, и они тянулись к нему, в общении с ним освобождаясь от отрицательных эмоций.

Жили мы в самом центре города, перегруженного цивилизацией, на фоне которой эта история выглядит, чуть ли не пережитком прошлого, каким-то анахронизмом, удивительно целомудренным фактом, реаль­ность которого поражает наше воображение.

Братья были врачами во втором поколении, если не считать их предков, которые славились в родной деревне и далеко за ее пределами, как искусные лекари, передававшие семейные секреты из поколения в поколение. В детстве мне самому пришлось в этом убедиться, когда я на каникулы приехал погостить к ним по соседству. Лето было жаркое, и мы целый день пропадали на реке, играя с местными мальчишками в войну на скользком, как мыло, глинистом островке посреди реки. Однажды, когда я прыгнул с высокого обрыва в реку и на глубине открыл глаза, то почти перед самым носом увидел змею (у нас в деревне не принято называть ее по имени, суеверные люди считают, что кто-то в это время может навести на них порчу, а если вы убьете ее, то на том свете у вас одним врагом будет меньше). С перепугу я, как ужаленный, пробкой вылетел из воды (хотя меня и уверяли мои сверстники, что в воде они безопасны, так как яд оставляют на берегу). Не помню, как я выскочил на берег и, как и был, голеньким бросился за камнем, но тут у самых кустов мне между пальцами правой ноги впилась большая ящерица. Я попытался оторвать ее, но только лишь хвост остался у меня в руке. В ужасе, я, как и был, в чем мать родила, смешно подпрыгивая на одной ноге, помчался к чуть ли не столетней знахарке Цаце, бабушке наших соседей врачей-близнецов.

Я помнил рассказы мальчишек о том, что, если тебя укусит «неупоминаемая», то нужно побежать к бабке Цаце и, не говоря ни слова, войдя во двор, бросить на землю палку или на худой конец ветку. После ее заклинаний можно смело играть и смеяться, потому что любой яд бессилен против ее колдовских чар. Я знал, что ящерицы неядовиты, но она, как пиявка, присосалась к моей ноге, а пытаясь прибить ее камнем, я, промахнувшись, пребольно стукнул себя по пальцу, и теперь вся надежда была на тетю Цацу, как я ее называл, пытаясь разжалобить. Представляю себе, как я смешно и нелепо выглядел, когда совершенно голенький с ящерицей на ноге вбежал во двор бабки Цацы с истошным воплем: – Тетя Цаца! Скорее, меня ящерица ест!

Бабка Цаца, выглянув в окно и мгновенно оценив ситуацию, пробурчав что-то вроде: “Я давно уже не тетя, поросенок”, – исчезла. Я решил, что буду наказан за то, что нарушил непи­санные законы, ворвавшись во двор с криком, и, с трудом пересилив себя, замолчал. Бабка Цаца наконец, вышла во двор со щепоткой соли в руках. Не глядя на меня, она посы­пала соли на глаза ящерице, и та, отвалившись, мгновенно исчезла в кустах.

Бабка Цаца сделала несколько легких взмахов рукой, что-то пробормотала про себя, и ранка вдруг полностью заруб­цевалась, не оставив и следа. (Может быть, поэтому я теперь не сом­неваюсь в искусстве филиппинских хиллеров.) Потом бабка Цаца оглядела меня и с улыбкой спросила: – А где ты трусы потерял? – На берегу остались, – ответил я, и только тут до меня дошла вся трагикомичность ситуации. Я стоял, как истукан, парали­зованный от смущения, а бабка Цаца говорила, что мне еще повезло, ведь могло случиться и худшее. В чувство меня привел заливистый хохот моей подружки – правнучки бабки Цацы, которая, выглядывая из окна и стыдливо прикрывая ладошкой рот, никак не могла удержаться от смеха. Окончательно сконфузившись, я бросился к спасительным воротам, но там меня ждала толпа моих сверстников с моими трусами на длинной палке. Их-то мне стыдиться было нечего – мы всегда плавали без трусов, и во главе улюлю­кающего войска с трусами, как со знаменем в руках, мы направились обратно к реке.

С тех пор прошло несколько лет.

Когда настала пора вступительных экзаменов, моя подружка приехала в город и начала готовиться к поступ­лению в институт. Братья-врачи приходились ей родными дядями и души не чаяли в своей племяннице. Виделись мы урывками между занятиями у репети­торов. Готовилась она, как вы уже догадались, в меди­цин­ский институт, и Толстый дядя по такому случаю, даже продал свою машину, чтобы нанять ей репети­торов. Во время коротких перерывов между занятиями мы вспоминали веселые эпизоды нашего детства, я, естественно, в первую очередь поведал ей о своем увле­чении, и она, переживая за меня, все беспокоилась о том, чтобы я не завалил экзамены, я же все пытался убедить ее, что главное любовь, а экзамены никуда не убегут, их можно хоть каждый год сдавать. Вот один наш сосед третий раз поступал на один и тот же факуль­тет, и все вхолостую. Мы вместе рассматривали фотографию моей возлюбленной, и я ей клятвенно обещал, что на свадьбе она будет шафером. Не довелось...

Первый экзамен был сдан на отлично, о чем теле­граммой сразу была сообщено родителям в деревню. Шла подготовка ко второму, но вдруг в разгар экзаменационной горячки девушка пропала. Братья обегали все больницы, морги, подняли на ноги полицию, но девушки и след простыл. Скрепя сердце, послали телеграмму в село, но и там ничего не знали. В тот же день родители выехали в город. И вдруг, вечером того же дня она появилась. Исхудавшая, бледная, с огром­ными глазами, излучавшими такое откровенно бесстыдное счастье, что Тонкий дядя, славившийся своей выдержкой, не дождавшись ее объяснений, вдруг влепил ей пощечину. Толстый брат встал между ними так, что Тонкий и племянница даже не видели друг друга. Толстый тихо потребовал у нее объяснений. – Я полюбила, – сказала она, – я потеряла голову от любви! – вдруг выкрикнула она, – мы вместе ходили к репетитору, и однажды, когда, забыв обо всем, я осталась у него, мы потеряли счет времени. Он тоже провалил экзамены, – вдруг улыбнулась она. Но тут Тонкий опять не выдержал и, обойдя брата, ударил ее по второй щеке. У девушки из глаз брызнули слезы, она вдруг резко повернулась и выбежала из комнаты. С лестницы, ведущей на улицу, был слышен перестук ее каблучков. Тонкий спросил брата: – Что нам делать? К черту экзамены, твоя машина, но что мы скажем нашей сестре? Толстый, не раздумывая, вытолкал брата за дверь: – Беги скорее за ней, а то опять придется искать. Выбежав, Тонкий увидел племянницу где-то в конце улицы и ринулся вслед за ней. Толстый тоже пытался бежать, но у него это плохо получалось. Переваливаясь с ноги на ногу, пыхтя, он пытался догнать их, стараясь хотя бы не потерять их из виду. Самое страшное заключалось в том, что девушка бежала в сторону реки. Кура в ту пору взбунтовалась, и волны, как бешеные, непрестанно атаковали арки моста, как бы злясь, что не могли снести его. Тонкий еле успел догнать девушку у самого парапета набережной и, вне себя от гнева, схватив ее за руку свобод­ной рукой, снова ударил, пытаясь как-то образумить.

– Что ты делаешь? Совсем с ума сошла? – Но не успел он закончить фразу, как племянница выскользнула из его рук и бросилась в реку. Тонкий, не раздумывая, бросился за ней. К этому времени Толстый наконец-то добежал до перил и, перегнувшись, в смятении и страхе следил за ними. Плавать он не умел. С берега было видно, как Тонкий, увидев среди волн голову девушки, подплыл к ней, схватил за руку и ...оба вдруг пропали из поля зрения. Толстый катался по земле в отчаянии. В мутных волнах ничего не было видно, река унесла их в неизвестность. Их долго искали, но так и не нашли. Мы были на панихиде. Это была самая странная панихида, которую только можно было увидеть в жизни. В середине комнаты в цветах утопали портреты племянницы и дяди во весь рост, а вокруг сидели убитые горем родные и близкие. Было очень много народу, но стояла поразительная, воистину гробовая тишина. Даже деревенские родственники, свято чтившие обряд похорон, не могли вымолвить ни слова. И вдруг в дверном проеме появилась незнакомая женщина в черном с портретом юноши в руках. И тут началось что-то невообразимое. Оказывается, ее единственный сын, когда узнал о гибели возлюбленной, тут же, не раздумывая, вспорол себе живот несколькими ударами кухонного ножа. Спасти его не удалось. Врачи были поражены – в таких случаях самоубийцы не решаются на повторный удар. Матери, срочной телеграммой вызванной из деревни, соседи ничего не могли объяснить толком. Они и сами не могли понять, что же случилось на самом деле.

Фотография девушки, ее учебник с конспектами открыли им дорогу к истине. Репетитор был в недо­умении, почему вдруг пропали его «пингвины», как он обычно именовал своих подопечных, может быть, раздумали заплатить за уроки или, в лучшем случае, заболели, но предположить подобное не способна была никакая фантазия. Теперь две матери рыдали друг у друга в объятьях. С портретов возлюбленных смотрели на нас полные жизни и радости красивые молодые лица. Я не выдержал этой сцены и вышел на улицу. Прошло много лет, но когда я вижу пошлые фильмы, в которых не любят, а занимаются любовью, я вспоминаю ту вечно молодую пару, которая умела любить по-настоящему, но, увы... не довелось.

А теперь давайте вернемся к моему другу, который собирался покончить с собой из-за двойного предательства, если вы не успели уже позабыть о нем. Выслушав меня, после некоторой паузы он глубокомысленно заметил: - Кто знает, если б им не помешали любить друг друга, то, может быть, когда-нибудь с ними произошло бы то же, что и со мной?

Тут уже вскипел я: – Как ты можешь поднимать руку на самое святое? Что наша жизнь без веры в идеалы? Они тем и прекрасны, что неподвластны времени, эти вершины человеческого духа, просто не каждому дано покорить эти Эвересты. Есть люди, которые готовы за этот миг счастья заплатить жизнью, а есть и такие, которым хватает и небольшой горки. – Я согласен с тобой, – сказал мой друг, – порой любовь так возвышает человека, что ему и Эверест нипочем. У меня на всю жизнь запечатлелся в памяти урок самоотверженности, который преподала мне моя бабушка. И теперь, в свою очередь, он рассказал мне давнишнюю историю:

– Это случилось в ту пору моей юности, которую принято называть переходным возрастом, когда у подростков ломается голос, появляются усы и они, наконец-то, начинают ощущать себя настоящими мужчинами.

Когда как-то я попытался от избытка сил поднять пухленького соседского мальчика вместе с трехколесным велосипедом, то от перенапряжения у меня лопнул аппендикс и гной, попав в полость живота, вызвал перитонит. Целый месяц врачи боролись за мою жизнь, а когда они потеряли надежду, за меня взялась бабушка. Она ни на минуту не отходила от моей постели, и, когда бы я ни открывал глаза, она всегда была рядом. Воду мне давали столовой ложкой, и только кипяченую, так что я и позабыл вкус сырой воды. И однажды, не выдержав, я стал умолять, чтобы мне дали воды прямо из крана. Бабушка тогда заявила врачам, которые были категорически против, что берет всю ответственность на себя и, если мне суждена смерть, то пусть лучше я погибну от ее руки, чем от их лекарств. И дала мне столовую ложку холодной воды. Какое это было наслаждение! Не знаю, вода мне помогла или бабушкины молитвы, но с тех пор я быстро пошел на поправку.

Перед тем, как выписать меня из больницы, мой отец на радостях затеял какие-то символические танцы-обниманцы с бабушкой. Та не поддавалась, и в это время у бабушки из кармана выпали какие-то порошки. Бабушка попыталась поднять их, но отец опередил ее, и я увидел, как он вдруг побледнел. – Что это такое? Для чего у тебя это? – Если б с ним что-нибудь случи­лось, то я бы тут же последовала за ним, – спокойно сказала бабушка. Оказывается, это был сильнейший яд, но меня больше всего поразило то, как просто, даже буднично она ответила на этот вопрос. Для нее в этом вопросе не было никаких сомнений, ничего необычного.

Разве это не означает то, что она меня любила сильнее, чем себя. Или разве мало примеров этого в жизни. В литературе мы к ним привыкли, как будто их место только там, в нереальной жизни.

Я взял сигарету у друга и сладко затянулся, хотя совсем недавно бросил курить. – Мы часто желаемое принимаем за действительное. В одиночку на Эверест не взобраться, может быть, цивилизация когда-нибудь найдет новые средства для покорения вершин, и Эверест превратится в заурядную туристическую достопримечатель­ность, но тогда человек выдумает себе новый Эверест, ибо без цели, без идеала, без стремления к нему жизнь становится пресной, как кипяченая вода. – Что поделаешь, – ответил мой друг, – у кого-то в сердце Бог, у кого-то сатана, а у кого-то и тот и другой однов­ременно, только не надо воспри­нимать это, как трагедию. Жизнь надо принимать такой, какая она есть. В сущности, мы так и живем из века в век, и ныне и присно, и во веки веков. Аминь!

Сказано ведь когда-то одним мудрым человеком: если не можешь изменить ситуацию, то измени свое отношение к ней.

Мой друг улыбнулся своим мыслям, а я тому, что он уже не был похож на человека, помышлявшего о самоубийстве.