Доброжелатель. Часть 6, глава 6

Глава 6
Женщина в черном

Они плыли в лодке по озеру, затем через канал выныривали в следующее, и так тянулись часы, плотные в мире островного безмолвия, будто на картине Нестерова сказала она, он кивнул, вот и Большой Валдай, Большой Перт, березы, ивы, осины, красные мельтешащие точки рябины, призадумавшаяся ольха у большого серого камня, можжевельник, под которым пляшут незаметные вороника и морошка. А среди родных соловецкой земле корней, породивших знакомые местному небу дерева, вдруг вросший от рукотворных усилий кедр, призывающий своими орешками белок, мощные иноземки лиственницы, модница черемуха. Вот высокие валунные стены по берегам, и выход в озеро Красное, и снова они говорят, отделенные от утихнувших среди величественной тишины туристов, словно вдруг уменьшившихся в сферах своих самомнений, вернее, Карсавин спрашивает, а она отвечает, пока не вырисовывается на приближающейся горе на самой ее вершине белый храм – среди пышного золотоволосого леса осени, и рыжих, и охряных, и коричневых сливающихся в отдалении крон. И едва видны вросшие в ил полузатопленные пни – будто надгробные плиты природы, уходящей под серовато – хрустальную гладь, – перегородила внезапная плотина извечный ход вод, и разлилось озеро, в котором так и осталась память о некогда здесь возросших деревьях. А потом мерное движение в гору, к силуэту церкви…
И снова она в ответ говорит Петру: Христос себя никому не навязывал. Он предлагал жертву. Жертвуют и мусульмане, они готовы отдать свою жизнь за своего Бога, почему же мне ближе мученики за Христа, а не за Аллаха?
Он пытается сформулировать ответ, глядя вниз, на внезапно проваливающуюся поверхность горы, вернее, отчаянно и резко выскальзывающую из-под ног крутым обрывом – чтобы вынырнуть взглядом уже внизу, вырвавшись из моря разноцветных верхушек деревьев, и увидеть на горизонте узкую черту морского побережья. Сюда сбрасывали тела заключенных после пыток, многие еще были живы, и вот так погибали, летя вниз и разбиваясь о стволы и камни – доносится до Петра рассказ экскурсовода…
– Мученики за Христа отдают свою жизнь, но не отбирают чужие. Мусульманские мученики тоже отдают свои, но взамен берут чужие.
В этом принципиальная разница между Христом и всеми остальными тенями Бога. Христос – отдает, остальные – берут.
Но выбор за нами и здесь, где кровь вопиет из каждого фрагмента почвы, из камней, деревьев и тяжелой серой воды – здесь только и можно понять, чем человек платит за настоящий выбор.
Но это и есть свобода – уничтожение рамок, границ, необходимости. Только непроходимый идиот вроде Ильича мог назвать свободу осознанной необходимостью. Свобода есть конец необходимости, она начинается с радости безграничного осуществления своего выбора и не заканчивается, поскольку не имеет границ ни внутри, ни вовне себя.
Ландшафт соразмерен человеку, человек соразмерен Богу, ландшафт соразмерен Богу. Но ландшафт сохраняет свое с Господом тождество и несет свое задание с честью, человек же соразмерен ландшафту, если он соразмерен свободе. Тогда в радостном взаимодействии осуществляется миссия человека на земле – очеловечить землю и ее облик, и вернуть земле человеческую устремленность в небо, взяв взамен верность земли Богу. Там, где ландшафт соседствует с небом, там человек торжествует, а значит, торжествует и его Создатель. Там же, где человек ландшафт использует или разрушает, там гибнет и он сам, и Создатель оплакивает гибель своих творений. Там уже нет свободы, но лишь одна необходимость.
Она отвечает ему, будто продолжает его собственную мысль, придав ей устойчивость человеческих имен: по этой земле ступали и мученик отец Павел Флоренский, и мученик Владыка Петр Зверев, и они освобождали землю и спасали ее от крови невинно убиенных своей праведной кровью. Но по этой же земле ходили и ходят палачи и их потомки, безразличные, любопытствующие, самоуверенные, такие как я, такие как я, – отвечает Карсавин, как эти шумные пошлые туристы и нагловатый их экскурсовод, разбавляющий жуткие рассказы о бесчинствах охранников солеными шутками и тупыми туристскими анекдотами.
Не стоит, говорит она, просто не стоит отравлять свой мир, вздохните, попробуйте увидеть все вокруг не глазами палача, но глазами жертвы. Это нелепость, отвечает Петр, осознанно становиться жертвой, обладая свободой и возможностью побеждать.
А мне иногда удавалось, женщина говорила почти шепотом – мне иногда удавалось вдруг увидеть весь мир в таком же свете – солнечные лучи с высоты горы падают вниз, под ногами дрожат листья вершин будто летишь прозрачный воздух наполняет грудь и тихая неземная радость захватывает тебя от того, что есть вокруг этот удивительный мир, эти протяжные глотки насыщенного весною воздуха,
Эти окрики конвоиров и сознание, что через несколько минут тебя не станет, и смерть твоя окажется больше чем ты и все, что о себе мнил – твое исстрадавшееся тело исчезнет под грудой таких же тощих и бессмысленных манекенов, а смерть останется созерцать столь чудесно описанные Вами красоты – продолжил Карсавин.
Экскурсия уже давно завершилась и они возвращались к монастырю – небольшая группка любопытствующих, тем же путем, но в обратном направлении, шестьдесят лет назад вели заключенных к Секир – горе. А Карсавину и случайную попутчицу ждали гостиничные номера в бывших кельях братского корпуса, теплые постели и простая, но радостная еда: любимые с детства консервы, о которых так легко забыл в америке Петр, горячий до обжига чай с овсяным печеньем, бутерброды с докторской колбасой.
Вечером, после скорого ужина сухим пайком, они сидели в номере Карсавина, собралось несколько человек – шутили, прихлебывали растворимый кофе, рассказывали анекдоты. Карсавин по большей части молчал, молчала и его дневная собеседница. Вскоре она пожелала всем спокойной ночи и ушла – разговор продолжить не получалось.