Румынская история

                Румынская история.

       Сара.

Последняя, прощальная ночь никогда не была так сладка Саре и так горька. Она так хотела его, так принимала его в себя, так изнемогала, умирала под ним. Такого не было даже в их первую брачную ночь. И эта сладость была наполнена одновременно страхом перед будущим, перед тем, что это в последний раз.  Ведь завтра Иосиф уйдёт от неё надолго, а может быть, навсегда, уйдёт на войну, и что будет с ними невозможно предугадать, невозможно представить. А утром через слёзы она собирала его котомку, с маленьким Фимой на руках провожала на вокзал, где формировался воинский эшелон. В солдатской форме он казался ей ещё более красивым, ещё более любимым, ещё более желанным, особенно, когда он держал в своих руках их маленького сына, гладил его по головке и смотрел на неё грустными влюблёнными глазами. Раздался приказ: «По вагонам!». Он обхватил её свободной рукой, лихорадочно целовал её щёки, волосы, губы. А она, приникнув к нему всем телом, плакала. Поезд тронулся, а он, передав ей сына, бежал рядом, держась за ручку вагона, повернув голову в их сторону, запрыгнул на подножку и всё смотрел и смотрел на уменьшающиеся фигурки самых любимых и самых близких ему людей, пока они совсем не истаяли в точку.
Сара долго ещё стояла на перроне, прижимая сына к себе и глядя вслед удаляющемуся поезду. Слёзы сползали по её лицу, и она чем-то изнутри чувствовала, что больше никогда не увидит своего Иосифа. И эта мысль о неизбежности и непоправимости давила её и не давала ей сдвинуться с места. Но нужно было думать о сыне, маленькой частице Иосифа, и о свёкре, который сейчас лежит, прикованный к постели, и ждёт её.
Вечером пришла её подруга Сима. Она сообщила ей, что завтра будет подан состав для отправки жителей города в тыл, что нужно подготовиться, собрать всё самое необходимое, чтобы быть на вокзале не позднее двух часов, что её муж договорился о подводе. Там будет место и для них.
--Немцы уже захватили почти всю Молдавию, а ведь это совсем близко от нашего города.
--Спасибо, Сима. Я постараюсь собраться. Когда вы подъедете к нам?
--Я думаю, часам к десяти. Ты всё приготовь, а мы поможем тебе уложить всё на телегу.
Сима ушла, а Сара, уложив сына в кроватку, стала собирать вещи. К вечеру всё было готово к отъезду. А под утро у отца Иосифа случился очередной приступ. Сара сделала ему укол, который научил её делать их участковый врач, но когда пришла к ним Сима с мужем, чтобы перенести их вещи, свёкор ещё не отошёл от приступа.
--Нет, Сима, никуда мы не поедем. Отца нельзя сейчас трогать, пока ему не станет лучше.
--Ну, хорошо, давай мы какое то время подождём.  . Может быть…
--Нет, Сима, мы не поедем. Не бросать же его одного. Что будет, то будет. Ведь немцы, в конце концов, не звери. Как-нибудь переживём это время.
Первые два дня было тихо, город продолжал жить обычной жизнью, работали различные мастерские, магазины. А ночью жители были разбужены треском проезжающих по улицам мотоциклов и лязгом гусениц танков. Город затаился, никто не показывался на улицах. Только иногда в зазоре между задёрнутыми шторами на окнах можно было увидеть встревоженные глаза. Так продолжалось более двух суток, а потом снова всё стихло. И в это время пришла ещё одна беда. Скончался свёкор. Не помогли и уколы, которые делала ему Сара. Нужно было его похоронить, а Сара не знала, как это сделать, к кому обратиться. Но на помощь пришли соседи, которые не уехали из города. И это произошло сразу, как только в городе стих грохот немецких танков. Итак, передовые отряды немцев ушли на восток, а через некоторое время на их место пришла румынская часть. Судя по всему, она должна была сформировать городскую администрацию, которая бы поддерживала порядок в городе. Губернатором был назначен местный украинец, также из местных была сформирована полиция. Небольшой румынский гарнизон был размещён в местной военной казарме, но большинство офицеров остановилось на квартирах у местных жителей. Такой квартирант в чине капитана поселился и в доме Сары. Был он, как потом узнала Сара, из города Плоешти. Звали его Драгомир. Высокий в военной немецкой форме он занял одну из комнат в доме, откуда убрали все лишние вещи, оставив лишь кровать, на которой раньше спали Иосиф и Сара, стол, платяной шкаф и пару стульев. Сара перебралась в комнату свёкра. Туда же перенесла кроватку сына. В обязанности Сары входила уборка комнаты квартиранта и, когда потребуется, стирка белья и приготовление пищи. Так ей объяснил губернатор. Отношения между квартирантом и Сарой с самого начала сложились довольно спокойные. Общение велось на смеси немецкого языка и идиш. Был он вежлив, за каждую услугу благодарил Сару, а она обращалась к нему: «Гер капитан». Иногда он приносил в дом продукты, из которых Сара готовила ему завтраки и ужины. Первое время их общение было кратким и ограничивалось его просьбами сделать то или иное, что-то приготовить к вечеру. Но однажды он принёс бутылку вина и попросил Сару составить ему компанию.
--Сегодня день рождения моей жены Констанцы. Ей исполняется тридцать лет. И мне бы не хотелось отмечать этот день одному.
Для Сары такое изменение взаимоотношений было неожиданным. От распоряжений, хотя и даваемых в вежливой форме, к просьбе. И вот, они сидят за столом в его комнате, Сара, переодевшись в более нарядное платье, и он, сняв с себя китель и галстук. После того, как они выпили по первой стопке и закусили тем, что приготовила Сара, он достал из сумки фотографию и дал посмотреть её Саре. С фотографии на Сару смотрела молодая черноволосая женщина, похожая на цыганку, и двое детей: мальчик лет семи, и девочка лет десяти, такие же черноволосые, как их мать.
--Это вся моя семья: сынок Зиндело и дочь Крина. Я очень их люблю и скучаю по ним. Если б не эта война…
И он замолчал, задумался, наполнил очередную стопку и тут же выпил. После нескольких минут молчания он, как бы, очнувшись от своих раздумий, спросил:
--А, где твой муж, Сара? В армии?
Сара уже была готова к такому вопросу.
--Не знаю, Гер капитан…
--Не называй меня так, Гер капитан. Моё имя Драгомир..
--Хорошо… Драгомир. Его забрали, а куда, я не знаю. Может быть в армию, а может быть, и в тюрьму. Здесь многих забирали, а потом люди бесследно пропадали.
--Но это и не важно, если даже в армию. Ведь это не по его воле, так ведь? Вот и я не по своей воле. Я ничего не имею против русских, против России, но приказали, и вот я здесь.
Ещё немного поговорив, Сара стала прощаться. Он поблагодарил её за компанию, взял её руку, поцеловал, и Сара ушла в свою комнату с каким-то непонятным чувством не то растерянности, не то смущения. Что это было?
Обстановка в городе была напряжённая, но жизнь шла своим чередом. Заработали некоторые магазины, крестьяне из соседних деревень стали привозить на базар кое-какие продукты, которые меняли на одежду или другие предметы быта. За деньги ничего нельзя было купить. Да и о каких деньгах можно было думать: о рублях, марках или румынских леях, когда не ясно, какая власть будет завтра. Так продолжалось довольно долго. Румынская власть не свирепствовала, как, по слухам, это происходило в других местах, где управляли немцы. Говорили, правда, что в городе кого-то арестовывают, иногда были слышны выстрелы, кого-то куда-то увозили на машинах. Занимался ли этим её квартирант, Сара не знала. Но дома он вёл себя довольно корректно, хотя и приходил домой в основном по вечерам.
Ранней весной вдруг заболел Фима. Ему тогда уже было более двух лет. У него была высокая температура, он с трудом дышал, как-то надрывно кашлял. Врач, к которому раньше обращалась Сара, эвакуировался на восток. Аптека тоже не работала. Сара металась в страхе за жизнь сына, не зная, что предпринять, поила сына тёплым чаем, давала ему аспирин, единственное лекарство, которое осталось в доме, чтобы как-то сбить температуру. Но ничего не помогало. Сара была в отчаяние. А вечером пришёл домой Драгомир, И когда Сара готовила ему ужин, он сразу увидел, что Сара не в себе.
--В чём дело, Сара? Почему у тебя слёзы?
--Сын заболел, и я не знаю, что делать. Ничего не помогает. Я боюсь за него.
--Давай, я посмотрю его.
--А Вы разбираетесь в этом?
--Сара, ведь я по специальности врач. В Плоешти я лечил людей.
Когда они зашли в комнату, где в кроватке лежал Фима, Драгомир потрогал лоб ребёнка, приложил ухо в его грудке, послушал кашель.
--У него ложный круп. Есть у тебя грелка? Нагрей воду и приложи к ступням, а я съезжу в часть и привезу лекарство.
Когда Драгомир вернулся, Фиме уже стало лучше. Кашель стал мягче, и Сара с благодарностью смотрела на Драгомира, когда он, придерживая ребёнка за спинку, давал ему выпить лекарство.
--Ну, вот, и всё. А завтра он пойдёт на поправку.
--Спасибо Вам, Драгомир.
--Сара, прошу, не обращайся ко мне на Вы. Тогда и мне будет удобнее говорить тебе «ты».
И он ушёл к себе в комнату. А Сара осталась с сыном, и что-то тёплое поселилось у неё внутри.
Прошло ещё несколько месяцев. Заканчивался 1942 год. Однажды вечером Драгомир спросил:
--Сара, я на Новый год хотел бы пригласить к нам своего друга. Ты не возражаешь?
--Нет, не возражаю. Ты волен приглашать к себе кого угодно.
--Ты не поняла меня. Я хотел бы, чтобы ты тоже составила нам компанию.
Сара была смущена. Одно дело, выпить рюмку вина за здоровье его жены и детей, и совсем другое: составить компанию.
--Ну, … хорошо… я согласна.
--И ещё, было бы совсем не плохо, если бы ты пригласила какую-нибудь свою подругу. Всё-таки Новый год. Нужно как-то отвлечься от этой войны и от всего, что происходит вокруг.
--Хорошо, Драгомир, я подумаю.
Долго думать Саре не пришлось. Из всех её подруг, которые не уехали из города, оставалась только Ганка. Жила она с больной матерью на соседней улице. Она была первой, с кем познакомилась Сара, когда Иосиф привез её в свой дом. На Сариной свадьбе она исполняла роль «подружки». И сейчас, когда город заняли румыны, она часто забегала к Саре чем-то помочь или просто поболтать. Она интересовалась, не пристаёт ли к Саре её квартирант. Рассказывала о том, что происходит в городе. У неё были какие-то свои источники информации. Однажды она прибежала с новостью, которая очень встревожила Сару.
--Ты знаешь, что немцы сотворили в Киеве. Они согнали всех евреев в одно место, где-то в лесу, а потом там всех их расстреляли и закопали в одной общей яме. И детишек, и стариков. Ты представляешь, сколько там загубили людей. Это ж Киев, огромный город. Ужас!   Мамин родственник, который приезжал к нам недавно, всё это видел. Всё-таки под румынами легче жить, чем под немцами. Они не такие злыдни.
Но когда Сара рассказала ей о приглашении отметить Новый год, которое сделал им Драгомир, Ганка с радостью согласилась.
--А, что? Не было ещё у меня дружка румына, а теперь будет. А ты видела того, второго, друга твоего квартиранта? Может, он старый?
--Не знаю. Может и старый.
--Ну, тогда я буду охмурять твоего квартиранта. Он ничего, симпатичный и вежливый. А ты не против?
--Охмуряй, - Но всё же что-то неприятное шевельнулось в душе у Сары. «Неужели это ревность», - подумалось ей.
За день до нового года Драгомир принёс несколько пакетов с продуктами и две бутылки молдавского вина, а также небольшую ёлочку. Весь следующий день Сара готовила праздничный ужин и вместе с Фимой наряжала ёлку игрушками, которые сохранились с довоенного времени. Мальчик был возбуждён, радовался и ёлке, и игрушкам. Для него всё это было впервые. Сара пела ему новогодние песни, и они, взявшись за руки, водили хоровод возле ёлки. Ближе к вечеру Сара уложила сына спать. 
 Всё было готово. И Сара с каким-то неясным чувством тревоги и, в то же время, предчувствия чего-то, что может произойти этим вечером, ждала гостей.  И когда пришёл Драгомир вместе со своим другом, Сара обрадовалась. Его друг был молодым лейтенантом приятной наружности. И звали его почти по-украински – Богдэн.  Драгомир принёс ещё подарок Фиме, плитку шоколада, а Богдэн - бутылку коньяка. Стол был готов, и все ждали Ганку. Ганка пришла за час до наступления нового года. Раскрасневшаяся с мороза, нарядная и шумная. И сразу внесла оживление в компанию. Вечер удался. Сначала провожали старый год, потом встречали новый. Объяснялись друг с другом на ломаном русском языке. В центре внимания была Ганка. Богдэн сидел рядом с Ганкой и всё время, как бы случайно, старался прикоснуться к ней. После рюмки коньяка скованность Сары как будто ушла. Сара на идиш сказала Драгомиру, что у Ганки хороший голос, и тогда все стали просить её что-нибудь спеть. Не долго пришлось уговаривать Ганку, и так же, сидя за столом, после небольшой паузы она запела «Дывлюсь я на нэбо». Всем понравилось её исполнение.  А затем Богдэн спел какую-то шуточную песню на румынском языке. Потом танцевали под патефон. И Саре было приятно ощущать на своей спине сильную мужскую руку Драгомира. Когда Ганка стала собираться домой, Богдэн предложил отвезти её на машине. И они ушли. Сара стала убирать со стола, а Драгомир, опершись на спинку стула, внимательным взглядом наблюдал за ней. Она чувствовала его взгляд и, не поднимая глаз, продолжала мыть тарелки. И вдруг он попросил:
--Сара, останься сегодня у меня.
Она опустила тарелку в раковину, вытерла полотенцем руки и только потом подняла на него глаза,
--Драгомир, а как же…
--Не надо. Я знаю, что ты скажешь.
Он замолчал, уставив свой взгляд куда-то мимо неё и, вздохнув, продолжил:
--Да, я люблю свою жену, своих детей и хотел бы эти слова сказать ей и быть с ними. Очевидно, то же самое хотела бы и ты. Но мир перевернулся. Идёт война, и неизвестно, что будет и с ними, и с нами. Увидим ли мы их когда-нибудь? Кто знает? Сейчас немцы несут большие потери, и, возможно, нас перебросят на передовую, а там…, ты знаешь, что может быть там. Так же, как и ты не знаешь, что сулит тебе эта война. А жизнь пока ещё идёт, и очень хочется жить, хочется хоть чем-то скрасить её. Ты мне нравишься и как человек, и как женщина, и я только прошу тебя, если тебе это не неприятно, побудь со мной эту ночь.
Сара смотрела на его грустное лицо, на устремлённые на неё в ожидании глаза, а у самой внутри метались сложные и противоречивые чувства. И всё же она осталась. И прошедшая ночь сохранилась в её памяти слезами, которые лились как из её, так и из его глаз.
Прошла пара месяцев, и Драгомир пришёл домой чем-то очень встревоженный. Сара спросила, что случилось.
--Под Сталинградом русским сдалась армия Паулюса. В полном составе. Теперь они захотят её кем-то заменить. И не исключено, что это будем мы.
--Почему ты так решил?
--Есть такие слухи. А я не хочу! Понимаешь, не хочу умирать за бредовую идею Гитлера. Я хочу вернуться домой к своей семье, к своим детям живой.  Понимаешь, передовая, это верная смерть. Русские упорно сопротивляются, и немцы несут огромные потери.
--Подожди, но это ведь не точно? Может быть, всё обойдётся, и вас не отправят.
-- Может быть, - но эти слова не успокоили Драгомира. Он почти не притронулся к еде, которую подала ему Сара. Сидел окаменевший. А затем поднялся, прошёл в свою комнату и, не раздеваясь, лёг на кровать, заложив руки за голову и уставившись взглядом в потолок, молчал. Сара понимала его состояние. Ей хотелось как-то успокоить, его, ободрить. Она зашла вслед за ним в комнату, но не находила нужных слов. И вдруг он протянул к ней руку, привлёк к себе и стал лихорадочно целовать. И она уже не сопротивлялась.
Прошло ещё какое-то время, но ничего не изменилось, и Драгомир успокоился. Приходя домой, он рассказывал различные новости, иногда приносил Фиме сладости, а как-то, даже маленькую заводную машинку. А Сару беспокоила одна мысль, как бы не забеременеть. Надежда, что после войны Иосиф вернётся домой, не покидала её. И как она сможет ему объяснить то, что произошло.
Однажды Драгомир пришёл домой не как обычно, вечером, а посреди дня. Сара в это время мыла в тазу сына. Он позвал её в комнату.
--Сара, есть очень плохая новость. В город приехала группа эсесовцев с заданием депортировать из города всех жителей еврейской национальности. Тебе надо что-то делать. Или уехать из города, или где-то спрятаться.
 Куда уехать, где спрятаться, тем более, с ребёнком? Таких вариантов у Сары не было.  И об этом, после недолгого раздумья, она сказала Драгомиру. Растерянно, с тревогой и надеждой она смотрела на него. Тот некоторое время думал, а потом предложил:
--В общем, так. Если придут за вами без меня, скажешь, что ты не еврейка, а румынка. Скажешь, да, муж у меня был евреем, а до этого был молдованином. Жили вы с новым мужем совсем не долго, и сын у тебя не от него. Ты переехала к нему совсем недавно из другого города после того, как там у тебя сгорел дом, где и погиб твой настоящий муж. А с этим мужем ты даже не зарегистрирована. А если потребуют документы, то скажи, что они сгорели вместе с домом. И скажи, что это может подтвердить Гер капитан, так как я нахожусь с ним в родстве. Но если это произойдёт при мне, то я сам им всё объясню.
И он уехал, а Сара со страхом стала ожидать визита эсесовцев. Драгомир теперь стал наезжать домой чаще, и даже днём.
Это случилось, когда Драгомира не было дома. Но за ней пришли не эсесовцы, а два полицая, возможно местные, но она их не знала. Они не поверили её объяснениям и приказали собираться, мол, там разберёмся. И когда узелок с вещами был собран, и Сара с сыном на руках в сопровождении полицаев уже вышла на крыльцо, к дому подъехала машина, из неё вышел Драгомир и спросил: - «В чём дело?».  Мундир капитана немецкой армии произвёл на полицаев впечатление.  Они попытались объясниться.  Но он приказал: --«Отставить! Она не еврейка. Она родственница моей жены. Так что, можете быть свободны».  И полицаи ушли.
Как она была благодарна Драгомиру! Разложив собранные вещи по своим местам, она села на кровать, взяла сына на руки, прижала его к себе и долго не могла поверить, что всё обошлось. Но, на долго, ли? И в эту ночь она сама пришла к Драгомиру.
А через несколько дней она узнала сначала от Ганки, а затем и от Драгомира, что всех евреев их города вывезли куда-то в лес, где были глубокие рвы, расстреляли, а жителей соседней деревни заставили засыпать рвы землёй. И эта земля несколько дней шевелилась. Под ней ещё оставались живые и раненые. Но эсесовцы, охранявшие эти рвы, добивали и их из автоматов. Выполнив свою задачу, эсесовцы уехали. А полицаи занялись мародёрством, правда, в основном по ночам, втайне от румынской администрации. Грабили оставленные евреями дома, а в некоторые из них даже заселяли своих родственников из соседних деревень. Но в остальном жизнь шла своим чередом, как будто в городе ничего не произошло. Некому было плакать по погибшим. Только слухи и страх бродили по городу.
В конце 1943 года румынскую часть всё же отправили на передовую. Сара трогательно простилась с Драгомиром, и только тогда сказала ему, что ждёт ребёнка. Эта новость поразила и, как будто даже обрадовала Драгомира. Он обнял Сару, гладил её волосы, целовал в губы, и Сара отвечала ему. Ведь он был отцом её будущего ребёнка. И это был второй мужчина, которого она провожала на войну. Пусто стало в доме, и пусто было на душе у Сары.
Никто не пришёл в город вместо румын, и вся власть в нём осталась в руках полицаев. А когда фронт стал приближаться к городу, то и они куда-то исчезли. И город замер в ожидании.
Всё время, вплоть до освобождения их города советскими войсками, Сара жила в страхе и ожидании беды. Ведь теперь у неё не было защитника. За это время у неё родилась девочка, которую она назвала   Кариной, почти как звали дочь Драгомира.
Шла к концу война. Советские войска уже вели бои на чужой территории. Стали возвращаться беженцы. Но не радостней стало жить Саре. Многие осуждали её, и даже её близкая подруга Сима перестала навещать Сару. И только Ганка понимала её, помогала, чем могла. А когда Сара получила извещение, что её муж «Рубин Иосиф Моисеевич погиб смертью храбрых в марте 1942 года», она оставила этот дом и этот город и уехала в городок Рудня Смоленской области, где жили её родители, и откуда в своё время увёз её Иосиф. И было ей к тому времени всего 28 лет. Она так и не вышла больше замуж, и всю свою жизнь посвятила детям. Шли годы, росли и взрослели дети. Карина окончила медицинский институт, стала работать врачом в городе Вязьма. Вышла замуж, и когда у неё родилась дочь, Сара, уже вышедшая к тому времени на пенсию, переехала к ней. Сын Ефим вместе со своей семьёй продолжал жить в Рудне, работая на местном заводе инженером-технологом. Уже появились первые внуки. Приближался Сарин юбилей, 60 лет.
Однажды, придя с работы, Карина сказала:
--Мама, а я приготовила тебе подарок. Мы едем с тобой в Румынию. На целых две недели. В санаторий на берегу Чёрного моря. В Констанцу.
Сара растерялась. Она смотрела на Карину удивлёнными глазами.
--Какую Констанцу? А что, в Румынии есть такой город? Ведь так звали жену Драгомира.
--Да, есть. И мы с тобой будем жить в хорошей гостинице в двухместном номере. И ты хоть раз за свою жизнь побываешь за границей и хоть раз отдохнёшь по-настоящему.
--А, как же работа, дети?
--Я возьму отпуск. А дети? А на что у меня муж? Я уже с Мишей договорилась. Но самое главное, мама, я хочу познакомиться со своим отцом.
--Карина, но ведь он из Плоешти. Да и жив ли он? Ведь была война.
--Ничего, мама. Мы попытаемся и всё узнаем. А если не получится, ну что ж…
Санаторий находился в трёх километрах от порта Констанца. Сару всё время не покидало чувство неловкости. Ей странно было, что не надо готовить еду, не надо убирать за собой посуду и даже можно после сна не убирать постель. Ей надо было что-то делать, но Карина уводила её на море, увозила в Констанцу, где они посещали местный рынок, магазины, музей. Многие в Румынии понимали русскую речь и могли даже как-то объясняться, и поэтому им не трудно было узнавать адреса тех объектов, которые они посещали. А через неделю они выехали через Бухарест в Плоешти. Сара помнила фамилию Драгомира, Прутяну, и в адресном бюро им дали адрес Констанцы Прутяну.
Во дворе домика, к которому они подошли, женщина лет сорока развешивала на верёвке бельё. Карина через забор по-русски окликнула её, надеясь, что, может быть, она их поймёт:
--Скажите, здесь проживает Констанца Прутяну?
Женщина обернулась, внимательным взглядом посмотрела на них, а потом на чистом русском языке, ответила:
--Да, здесь, - а затем после небольшой паузы, -А, зачем она вам?
--Понимаете, это долгая история. Можно, мы зайдём и всё объясним?
Женщина вытерла руки о фартук, который был на ней, подошла к калитке, открыла её:
--Проходите.
Они вошли, но женщина не торопилась приглашать их в дом. Она ждала ответа на свой вопрос. И тогда включилась в разговор Сара.
--Скажите, а Вы случайно не Крина?
На лице женщины отразилось крайнее удивление.
--А, откуда Вы меня знаете?
--Мне о Вас рассказывал ваш отец, Драгомир. Он даже показывал вашу фотографию, где Вы ещё маленькая.
Женщина явно была взволнована.
--А, что, он жив? Где он?
--Я не знаю. Скорее всего, нет. Раз он к вам не вернулся.
--А, как Вы с ним познакомились?
--Это долгий разговор. Всё это было очень давно, во время войны. А мне бы хотелось ещё повидаться с Констанцей. Я могла бы ей многое рассказать.
Женщина с сожалением пожала плечами.
--Мама очень больна. Да и, кроме того, она не знает русского языка. Так что, всё, что Вы знаете об отце, Вам придётся рассказать мне, а я ей потом всё перескажу. Только не знаю, поймет ли она.
--А, откуда у Вас такой правильный русский язык?
--Так я училась в Ленинградском пединституте на филологическом факультете, а сейчас здесь преподаю русский язык и русскую литературу.
Они вошли в дом. В крайней комнате в постели лежала старая женщина. Она вяло отреагировала на вошедших. Крина что-то говорила ей на румынском языке. Было видно, что она её слушает, но на лице её никаких эмоций не отразилось. Крина, взглянув на Сару, качнула головой, как бы говоря, - «Вот видите, я Вас предупреждала». Они вышли в гостиную. Крина приготовила кофе, поставила на стол тарелку свежих, ещё тёплых пирожков, и здесь, за столом Сара рассказала всю историю её встречи с Драгомиром, ничего не утаивая. В течение всего рассказа на глазах Крины то и дело появлялись слёзы. Не могла сдержать слёз и Карина, хотя всю эту историю она уже знала.
--Так вот, вы оказывается сёстры, и звать вас почти одинаково. Так обнимитесь, сестрички.
Дочь Сары поднялась, поднялась и Крина. И они обнялись и так, обхватив руками друг друга, с влажными глазами они стояли перед Сарой, и она тоже не могла сдержать слёз.
А потом они ещё долго сидели за столом, разговаривали. Крина принесла их старые фотографии. На одной из них Драгомир был в военной форме.   Карина внимательно разглядывала, каким был её отец. В разговоре Сара узнала, что у Крины есть две дочки, одиннадцати и тринадцати лет, которые ещё не пришли со школы. На прощанье Крина подарила Карине одну из фотографий отца. Но прежде, чем уйти, Сара вновь зашла в комнату Констанцы. Она смотрела на эту немощную старую женщину и вспоминала её той, молодой, на фотографии, которую показывал ей Драгомир. Там её красивое молодое лицо светилось любовью, верой, что впереди её ждёт прекрасная, счастливая жизнь рядом с любимым человеком. А сейчас перед ней лежит человек, чьё существование совершенно бессмысленно и для неё самой, и для тех, кто рядом. И Саре подумалось, что, может быть, было бы лучше, если бы у человека была возможность завершить свою жизнь в тот момент, когда дальнейшее его существование становится потерявшим всякий смысл, а зачастую и очень болезненным. Была бы такая кнопочка, нажал, и ты уже на небесах. Кто знает, может быть, там тоже существует какая-то жизнь, не такая как здесь, на Земле, а другая, вечная. Может быть, там встречаются любимые, и счастье продолжается. Ведь об этом никто не знает. Так почему не допустить такую возможность. Сейчас в мире обсуждается вопрос о допустимости эвтаназии. Спорят учёные мужи. Молодые и не очень. А они лучше бы спросили у стариков, о чём мечтают они в последние годы своей жизни. И они ответят – «О достойном уходе!».   Сара снова посмотрела на Констанцу, на ничего не выражающий взгляд её тусклых глаз, погладила её седые волосы, а потом поцеловала в лоб.
.               
               

                Иосиф.

1990 год. Карина с мужем и детьми репатриируются в Израиль. Вместе с ними покинула Советский Союз и Сара. А через два года за ними последовал и сын Сары, Ефим, со своей семьёй. Все они обосновались в Тель-Авиве. Карина очень скоро освоила новый язык и стала работать семейным врачом в одной из поликлиник (купат холим) Тель-Авива. Её муж Михаил, тоже нашёл работу. А через год, взяв ссуду в банке, они купили четырёхкомнатную квартиру, где у Сары была своя отдельная комната. К тому времени ей уже исполнилось 72 года.
Однажды, придя с работы, Карина рассказала матери, что у неё на приеме был мужчина лет сорока, у которого фамилия была такая же, как у Сары, Рубин. Карину заинтересовал этот мужчина, потому что он репатриировался из Румынии, и имя у него было Ефим. Рубин Ефим. Всё так же, как у её брата. И ещё, как выяснилось в разговоре, его отец был родом с Украины, а попал он в Румынию во время войны. Сердце Сары вдруг дёрнулось и замерло. Неожиданная догадка вдруг поразила её. Она не поняла, чего было больше в этом чувстве, радостной надежды или болезненного отторжения. Нет, не может быть. Немного успокоившись, она спросила:
--А имя его ты спросила?
--Но я ж тебе сказала, Ефим.
--Да нет, не его, а его отца.
--Нет, не спросила. – Карина взглянула на мать и ахнула. - Мама, ты что, думаешь, что?..   Не может быть, ведь он погиб. Ты ж получила извещение.
--Ой, дочка, не знаю, что тебе сказать.
--Слушай, мама, завтра я всё узнаю. У меня в карточке записан их телефон.
--Не знаю, нужно ли. Я почему-то боюсь.
--Чего ты боишься? Узнаем, и если это он, встретимся, поговорим. А там видно будет.
Назавтра Карина пришла с потрясающей новостью. Отца её клиента звали Иосиф. Иосиф Рубин. Больше того, она договорилась о встрече в следующую субботу. Сара была в смятении.
--Нет, Карина, никуда я не пойду.  Я уже такая старая и страшная.
--Мама, какая ты у меня «страшная»? Ты очень симпатичная пожилая женщина. А он? Ты думаешь, что он такой же молодой, как пятьдесят лет тому назад.
Всю неделю Сара мучилась сомнениями. Стоит ли ворошить прошлое. Как всё было хорошо, спокойно на душе. Дети устроены, любимые внуки. Есть даже друзья, с которыми она познакомилась на курсах иврита. Она боялась потерять то спокойствие, которое, наконец, она обрела в последние пару лет, после тех страхов, перенесённых в военные годы, и тех лишений, которыми была наполнена вся её жизнь, пока удалось поднять детей. А где он был все эти годы? Почему не вернулся в семью, если остался жив? Иногда ей вдруг хотелось бросить эти слова упрёка ему в лицо. И когда подошла суббота, она ещё не была готова к предстоящей встрече, и все свои сомнения выложила Карине.
--Мама, что ты так переживаешь? Ведь эта встреча ни к чему тебя не обязывает. А про него? Ты же не знаешь, как сложилась его жизнь. И вообще, может быть, это совсем не он, а кто-то другой, с таким же именем и фамилией.
Когда Карина нажала на кнопку звонка, у Сары перехватило дыхание. Ей хотелось скорей уйти, убежать отсюда. Но открылась дверь, и мужчина средних лет, поздоровавшись, пригласил их войти. В просторной комнате их уже ожидали. С кресла поднялась невысокая пожилая женщина. Из кухни вышла женщина помоложе. Снимая фартук, она поздоровалась с вошедшими. Их пригласили присесть на диван. Состоялось знакомство. Пожилую женщину звали София, молодую – Алина. Она была женой Ефима. Ефим достал из буфета бутылку вина, открыл её, поставил на стол, который уже был накрыт.
--Прошу к столу, а потом и поговорим.
Все уселись вокруг стола. Все стулья были заняты. Сара недоумённо посмотрела на Карину. Та пожала плечами, а затем всё же спросила:
--Скажите, а где Иосиф?
Теперь настала очередь удивляться хозяевам. Ефим посмотрел на Софию, потом, обращаясь к Карине:
--Вы имеете в виду моего отца?
--Ну, конечно. Если мы не ошибаемся, то он является нашим родственником.
И тут все пришли в замешательство. Наконец Ефим спросил:
--А Вы его в лицо помните?
--Я нет, а мама, наверно, помнит.
Ефим встал, прошёл в соседнюю комнату и оттуда принёс фотографию.
--Посмотрите, это он?
Сара взяла фотографию, руки её дрожали. Она взглянула на снимок и вдруг почувствовала, как заколотилось сердце. Да, это был он, её Иосиф. Только одет был в какую-то необычную одежду и в какой-то странной шляпе. Все поняли, что Сара узнала его. Она ещё держала фотографию в руках, а уже посыпались вопросы, на которые она с трудом отвечала. В чём могла, ей помогала Карина. Рассказ был долгим и путанным. Но внимание слушателей было абсолютным. Когда Сара закончила, София, вздохнув и качнув головой, сказала:
--Да, кое-что из того, что ты рассказала, мне было известно от Иосифа. И всё-таки, как сложно и драматично может сложиться судьба людей в этом мире.
А затем вперемежку София и Ефим рассказали о дальнейшей судьбе Иосифа. Вот, тогда и узнала Сара, как сложилась жизнь её мужа после того, как она проводила его на войну на перроне их городского вокзала.
София не знает, когда и где попал в плен к немцам Иосиф. Она знает по рассказам Иосифа, что его часть была окружена фашистскими войсками и частично уничтожена ещё в самом начале войны. Оставшиеся в живых были захвачены в плен. Их перебрасывали из одного лагеря для военнопленных в другой. Последний такой лагерь находился на территории Румынии, недалеко от их посёлка. Именно из этого лагеря Иосифу и ещё двум красноармейцам удалось бежать. София вместе с родителями и младшим братом жили тогда на краю посёлка, рядом с берегом небольшой речки, заросшим густым кустарником. Их дом представлял собой одноэтажное кирпичное здание из четырёх комнат и кухни. Был также небольшой приусадебный участок с коровником и сараем, а также с огородом. Отец работал главврачом в местной больнице, а мать занималась домашним хозяйством, огородом, а также уходом за домашней птицей и коровой. София ещё до войны окончила школу и собиралась поступать в медицинский институт в Бухаресте. Но война смешала все карты, и её поступление было отложено до лучших времён. Когда Германия напала на Советский Союз, среди местного населения их посёлка прошёл тревожный слух о том, что нацисты со всей подвластной им территории, в том числе и в Румынии, сгоняют евреев в концентрационные лагеря. Это, конечно, напрягло местных евреев. Но как-то до их посёлка пока это не дошло. Еврейских семей в посёлке было совсем немного. Но всё же жили они в постоянном страхе. Правда, отец считал, что их семью не тронут. Ведь на нём держалась вся поселковая больница. А остальные люди жили привычной жизнью, если не считать, что часть мужского населения была призвана в армию и отправлена на восточный фронт.

--Это случилось ранней осенью 1943 года. Поздно вечером к нам в дом кто-то постучал. Все были напуганы. Прислушались, но стук повторился. Тогда отец, подойдя к двери, спросил: - «Кто там?». В ответ он услышал на языке идиш: - «Откройте, пожалуйста. Не бойтесь меня. Мне нужна ваша помощь». Отец открыл дверь. В комнату вошёл худой, в изодранном мокром ватнике, с непокрытой головой и заросшим лицом человек. Он облокотился спиной о косяк двери и начал медленно сползать на пол. Отец подхватил его, мы с братом стали помогать. Какой он был лёгкий. Посадили его на стул. Отец стащил с него ватник. Под ним оказалась солдатская гимнастёрка. Мы сразу догадались, что это пленный русский солдат. Наконец он открыл глаза. Мама принесла ему стакан молока и кусок белого хлеба. Он поднял на неё глаза и еле слышно сказал «спасибо».  Я никогда не видела, чтобы с такой жадностью люди ели. Он откусывал кусок хлеба, запивал молоком и, почти не пережёвывая, глотал. Когда он кончил, мама забрала у него стакан, а он обессиленно опустил руки и вновь закрыл глаза. Папа дал ему некоторое время отдохнуть, а потом повёл его в душ. Душ у нас находился в пристройке к дому, куда можно было попасть, не выходя во двор. Потом после душа, уже одетый в   папино бельё, и сидя у стола, где мама поставила тарелку с какой-то едой, он подтвердил нашу догадку. Говорил он с трудом. И действительно, он был советским военнопленным, но ему удалось сбежать из концлагеря. Он объяснил, как он догадался постучаться именно в наш дом. После бегства он добрался до посёлка и затаился в кустах позади забора. А днём он услышал, что обитатели дома разговаривают между собой на идиш, и поэтому, дождавшись темноты, он постучался именно к нам.
Дома ему оставаться нельзя было. Немцы могли его искать. Поэтому отец и брат соорудили в сарае на соломе лежанку, загородили её ящиками с садовым и другим инвентарём, застелили. Мама дала ещё тёплое одеяло, потому что ночи были уже холодными. И там он провёл много дней.  Пищу ему по очереди носили я и мама. Потом, когда, как нам казалось, опасность миновала, по вечерам, особенно в зимние дни, он приходил в дом и ночевал уже в комнате вместе с братом. Прошла зима. Наступила весна 1944 года. Концентрационный лагерь около нашего посёлка опустел. Всех военнопленных увезли куда-то в Германию, а вместе с ними уехал и немецкий гарнизон, охранявший этот лагерь. Теперь он стал выходить во двор, помогал по хозяйству, восстановил сарай, который требовал ремонта. Соседям мы сказали, что это наш родственник, который в результате контузии потерял голос и слух, и временно живёт у нас. А папа пытается ему хотя бы в малой степени вернуть слух. Ведь он не знал румынского языка, и всё наше общение во дворе, когда нас могли видеть или слышать соседи, велось с помощью жестов.
Война шла к концу. Бои велись уже на подступах к территории Румынии. Советская и американская авиация бомбила большие города Румынии, но наш посёлок не трогали. Да и кому он был нужен, когда в нём, кроме обувной фабрички, сыроварни и пекарни, никаких важных объектов не было. Раньше все прятались в погребах, а потом уже к этому привыкли и особенно не опасались. Но вот однажды, когда никто не ожидал, произошёл единственный за всю войну налёт советской авиации и на наш посёлок. Это произошло под вечер, когда люди находились в своих домах. Посыпались бомбы, разрушившие почти половину посёлка. Был разрушен и наш дом.
София смолкла. Как будто комок прокатился по её горлу. Отвернулась и долго, молча, смотрела в окно. Взяла со стола салфетку, приложила к глазам. Все тоже молчали, поняв, что там могло произойти. И, наконец, совладав с собой, она продолжила свой рассказ:
--Мы ужинали, когда стал нарастать рёв летящих самолётов. Мама послала меня отнести тарелку с едой Иосифу. Когда я пересекла двор и оказалась в сарае, раздался первый взрыв. За ним последовали ещё, и всё ближе и ближе к нам. И наконец, совсем рядом. По крыше сарая забарабанили осколки, в отдельных местах пробивая её. Я хотела бежать домой, но Иосиф силой уложил меня рядом с собой и прикрыл мою голову своими руками. Когда прекратились взрывы и утих рёв самолётов, мы с Иосифом бросились к дому. То, что я увидела, лишило меня сил. Передняя стена дома обрушилась, и наружу смотрела та комната, в которой мы ужинали. Мама с братом лежали на полу в комнате, а отец был выброшен наружу. Я бросилась к отцу, а Иосиф поднялся в комнату. Отец был жив. Он лежал на земле, а под его спиной торчали два обломка кирпича, как мне тогда показалось, причинявшие ему боль. Я с трудом вытащила их, и стала прислушиваться к тому, что, с трудом размыкая губы, спрашивал меня отец: - «Мама жива?».  Я подняла голову на подошедшего Иосифа. Он покачал головой. Отец понял и закрыл глаза. И только тут я увидела, что у него в боку в районе рёбер торчит осколок. Я хотела его вытащить, но Иосиф закричал:
--Не трогай! Пойдёт кровь. И это всё. Он умрёт от потери крови. Беги в больницу. Пусть пришлют санитаров.
Больница к счастью не пострадала. Там уже принимали раненных. В приёмной я столкнулась с дежурным врачом, сказала про отца. Тут же были посланы санитары. Отца сразу занесли в операционную. Мы с Иосифом ждали у её двери. Я хотела вернуться домой к маме и брату, Но Иосиф удержал меня. Он сказал, что маме и брату уже ничем не поможешь. Он проверил их пульс, пульса у них не было. Дальше уже я ничего не помню. Мне делали укол, давали нюхать нашатырный спирт. Когда я очнулась, то почувствовала на спине чью-то руку. Это поддерживал меня Иосиф, а рядом стояла сестричка.
--Ну, наконец, слава Богу, очнулась.
Я постепенно приходила в себя, и тут я вспомнила про отца.
-- Как папа?
--Нормально. Ему сделали операцию. Никакие важные органы не пострадали. Но придётся ему полежать здесь несколько дней.  Сейчас после наркоза спит.  Можете посмотреть на него, но лучше приходите завтра.
Когда мы вернулись домой, была уже глубокая ночь. Вход в дом был завален, и попасть в ещё оставшиеся целыми комнаты было невозможно.  Иосиф поднялся в комнату, где лежали тела моей мамы и брата. А я осталась во дворе. Мне страшно было смотреть на разбитую голову мамы, на развороченное тело моего брата. Я закрыла руками глаза, и рыдание сотрясало всю меня. Иосиф перенёс тело мамы на диван и сразу же спустился ко мне. Обхватив меня за плечи, он повёл меня в сарай. Там он соорудил из соломы ещё одну лежанку, а меня уложил на свою. Но я не могла уснуть, слёзы душили меня. Передо мной стояли страшные картины убитых моих самых близких и дорогих людей.  Иосиф встал со своей лежанки, подошёл ко мне, сел рядом, обняв за плечи, гладил мои волосы, пытался успокоить, а я приникла к его груди и дала волю своим слезам. И этой ночью мы стали мужем и женой.
Последние слова Софии перехватили её горло. Она отвернулась в сторону и замолчала. Молчали все, потрясённые её рассказом. Пауза длилась довольно долго. Прервал её Ефим. Он разлил по рюмкам вино.
--Давайте выпьем за убиенных, мою бабушку Эстер, моего дядю Бориса и за замечательного человека, за Драгомира.  После того, как все выпили и закусили, обстановка немного разрядилась. Успокоилась и София. Но Сара ждала продолжения, и оно последовало.
--Назавтра с утра мы хоронили маму и брата. Сначала мы разобрали завал на входе в дом, не позволявший нам пройти в сохранившиеся комнаты. Затем Иосиф выкопал в дальнем углу нашего участка две неглубокие ямы. Обложил их дно и края кирпичами от нашей разрушенной стены. Я застелила их бельём, которое сняла с кровати мамы и брата. Потом мы пошли в больницу, чтобы проведать папу и заодно взять носилки, чтобы перенести маму и брата в их последнюю обиталь. Папа лежал в своём кабинете, куда перенесли больничную койку. Он был весь в бинтах. Забинтована была не только грудь, но и голова и даже рука. Первое, что он спросил: --«Как Боря?» (Боря это мой брат). Я опустила глаза, и он понял.
Мы возвращались домой в сопровождении двух санитаров, которые помогли нам перенести тела мамы и Бори в вырытые Иосифом могилки.  Сверху Иосиф прикрыл их досками, а затем присыпал землёй.
Шло к концу лето 1944 года. Наконец вернулся из больницы отец.  Мы стали жить в тех комнатах, которые мало пострадали от бомбёжки. Иосиф продолжал жить в сарае. И вдруг, мы узнали, что произошёл правительственный переворот. Глава правительства Антонеску арестован, и власть перешла в руки короля Михая, который прекратил сотрудничество с Германией и объявил о капитуляции. И сразу через наш посёлок двинулись на Бухарест советские войска. А в конце августа был занят и Бухарест.
Уже осенью отец стал выходить на работу. Иосиф продолжал жить у нас, но теперь он уже не скрывался и жил в Бориной комнате. А мне хотелось, чтобы он пришёл ко мне. Но он не приходил, а я сама не решалась пойти к нему. Они с отцом начали восстанавливать наш полуразрушенный дом. Завезли цемент и кирпичи, и Иосиф, пока не наступили морозы, делал кладку. Наступил Новый год. Мы отмечали его дома втроём. Грустным был этот день.  За столом Иосиф заговорил о том, что пора подумать о возвращении домой. Меня как будто током ударило. Но я промолчала, ничего ему не сказала. Не выдала свою тайну.
Кончилась война.  Однажды, придя с работы, отец рассказал, что дня три назад около их больницы остановилась крытая грузовая машина. Из неё вынесли больного тифом человека, передали его в больницу, и машина уехала. Больного поместили в специальный бокс. А сегодня этот человек пошёл на поправку и смог с трудом говорить. Оказалось, что он ещё в начале войны попал к немцам в плен. И всю войну пробыл в разных лагерях для военнопленных. И когда пришли советские войска, все в лагере были счастливы. Но из лагеря их не выпустили. Только немецкую охрану сменили охранники из НКВД. В лагере началась паника. Стали спрашивать у охранников, в чём дело, и один из них объяснил:
 - Вы все предатели, вы сдались фашистам. Вот посидите в наших лагерях и узнаете, как предавать Родину.
На Иосифа этот рассказ произвёл ужасное впечатление. Он помрачнел, долго сидел, уставившись в одну точку. А потом ушёл в свою комнату и даже не вышел к ужину. Мы понимали, чем был так расстроен Иосиф. Весь вечер я порывалась зайти к нему, но не решалась. И только ночью, когда поняла, что мне не уснуть, я решилась и зашла к нему. Он лежал не раздетый поверх одеяла, подогнув ноги под себя, лицом к стене и спал, а может быть дремал. И когда я вошла, он сразу подхватился, сел на кровати и смотрел на меня каким-то потухшим взглядом. Я села рядом, притронулась к его руке.
--Ну, что ты так расстроился? Никто тебя не выдаст. И свою судьбу ты можешь строить сам, как захочешь. Не обязательно тебе возвращаться в Советский Союз.  Ведь здесь, в Румынии, тоже живут люди.
--Живут люди? Да? Но ведь там у меня жена и ребёнок. Понимаешь?
Я опустила голову, убрала свою руку с его руки и через подступающие слёзы сказала:
--А, ведь здесь у тебя тоже будет ребёнок.
А потом через силу выдавила из себя: - «Иосиф, я беременна».
Иосиф молчал, уставившись взглядом в пол, а потом растерянно посмотрел на меня.
--Что?... Не может быть. Неужели?
--Да, Иосиф, у нас будет ребёнок. Твой ребёнок. И мой.
--И ты всё это время молчала?
Он взял мои руки, стал гладить их, а я потянулась к нему. Он прижал меня к себе, и какое-то время мы так и сидели. Безмолвно. Ну а потом… Ту ночь я провела с ним.
С этой ночи с Иосифом произошла резкая перемена. Из, казалось бы, безвыходного положения у него нашёлся какой-то выход, появилась надежда. Он решил начать свою жизнь заново. И уже здесь, в Румынии. Он стал изучать румынский язык. Восстанавливал наш дом. Ему нужно было влиться в новую жизнь. Мы зарегистрировали наш брак. Так я стала Рубиной. А когда у нас родился сын, он назвал его Ефимом. И всё это было нашей роковой ошибкой.
София замолчала, опустила голову и долго смотрела на свои сомкнутые в замок руки, а потом, сделав над собой усилие, продолжила:
--В конце войны и после её окончания Румыния была наводнена советскими оккупационными войсками. Действовали и агенты КГБ, которые и обнаружили бывшего военнослужащего Красной армии, «сдавшегося врагам». Нам нужно было изменить его фамилию. Тогда это было возможным. А так, по фамилии его и разыскали. Его под конвоем увели, и с тех пор мы о нём не смогли ничего узнать. И до сих пор о его судьбе нам ничего не известно. Ну, а в 1978 году нам удалось репатриироваться в Израиль. Папа тогда ещё был жив. Он умер уже здесь. Вот и всё, что я могла вам рассказать об Иосифе.
София, подперев подбородок рукой и устремив взгляд куда-то вдаль, замолчала. Какое-то время молчали и все, собравшиеся за столом. Сара пересела на стул рядом с Софией, обняла её за плечи. Так и сидели они, две вдовы одного мужа.





.