Мир

Утро озарялось ярким солнечным светом. Лучики холодного уже солнца заглядывали во все дома спящего Петрограда. Хотя спящим его назвать было трудно. Теперь уже не до сна.
За столом в чуть освященном кабинете сидел мужчина сорока лет. Руками он подпирал свой подбородок и несмотря ни на что сидел в своей позе, бессмысленно смотря в угол комнаты.
Ничего примечательного не было в этом углу. Ободранные холодные стены, сбитые между собой да ободранный стул с отломленной задней ножкой, которая расположилась рядом. Часто Василий Павлович – так звали мужчину – хотел починить стул, поскольку он вечно мозолил ему глаза, но кому будет дело до стула в наше-то время…

Дела шли плохо. Василий Павлович уже практически год не получал писем от сына. Сын его – Петр Васильевич – с 1914 года на фронте. Он исправно писал отцу даже в самые тяжелые времена. Спрашивал у него советы, делился переживаниями и страхами. Их Василий Павлович воспринимал с должным спокойствием – война и есть место для страха и переживаний. А теперь его сердце колотилось в бешеном ритме, он предчувствовал что-то неладное.

В 1914, теперь уже далеком 1914 он с гордостью встретил добровольное решение сына отправиться на фронт. Тогда он думал, что Российская Империя вмиг обрушит Германскую, и войну они с сыном вскоре будут вспоминать как мимолетное событие. Тогда он хотел, чтобы Петя познал суть каждого дня, ценность каждой минуты. Он преданно считал, что Россия на этот раз одержит победу.
Сам он никогда до конца не осознавал, что он хочет получить от воображаемой победы. То ему казалось, что так он отыграется за поражение в Русско-японской войне 1905 года, в которой ему пришлось почерпнуть немалого горя, то он вдруг останавливался на мысли, что хочет сделать из сына настоящего мужчину, но в итоге никак не решался признаться себе ни в том, ни в другом. И вот уже который год он ждет возвращения сына. Сначала – ждал с победой, теперь – с неоторванной жизнью.

В первые дни войны все шло так, как должно было быть. Грезы о капитулирующем второй раз Берлине ясно поражали его разум и надолго заседали в его сердце. Но затем что-то резко поменялось.

Сам уже не помнил, когда получил от сына первое тревожное письмо. Зато прекрасно помнил его содержание. Петя писал о немецком крупном наступлении. О том, что они забросали солдат нашей армии каким-то едким газом. Что Петя чудом успел выхватить и надеть противогаз. Петр писал о море умирающих на глазах сослуживцев, об отравленных газом, которые таяли в госпиталях, как маленький огарок свечи. О том, что теперь, только теперь он понял, что такое война. Какое чудовищное у нее лицо.

Василий Павлович на минуту отвлекся от своих дум. Он открыл верхний ящик своего стола и вновь убедился, что все лежащие в нем конверты были вскрыты, что нет новенького, покрытого тайной долгой разлуки письма. Все Петины послания Василий Павлович держал в этом ящике. Каждый день заглядывал он туда – нет ли чего там нового. Многие, посещавшие его изредка, считали Василия Павловича сумасшедшим только из-за этой необычной привычки, причину возникновения которой он не желал ведать никому.
И никто не знал, что местный почтальон по просьбе Василия Павловича кладет ему письма именно туда. Просьба эта родилась после случая, когда на нижних этажах дома начали один за другим пропадать почтовые ящики. Никто не знал, как они пропали, никто не видел преступников. Трудно было сказать, зачем они понадобились кому-то. Но ящиков уже не было. Тогда Василий Павлович забеспокоился о том, что может внезапно пропасть и его ящик.
Конечно, волновался он не за кусок медного сплава, сам ящик его вовсе не интересовал. Ему было до смерти страшно потерять письмо с фронта. Поэтому почтальон заносил письма прямо в квартиру и клал в первый ящик стола, а затем тихо покидал дом.

Почтальон был приятелем Василия Павловича, поэтому последний был уверен, что ничего не пропадет из его дома. Впрочем, брать у Василия Павловича было нечего. В его маленькой квартирке с открывающейся вовнутрь входной дверью был только письменный стол, умывальник и две кровати – одна для себя, другая - для Пети, это если обходить вниманием сломанный стул.

Василий Павлович преданно ждал возвращения сына, и все его мысли и разговоры были только об этом. Наверное, поэтому в сочетании с приписываемым ему слухами сумасшествии его выгнали с работы и уже третий год ему предстояла жизнь в неотапливаемой квартире, в беспощадном одиночестве.
Уже третий год он выживал в этом странном мире. Перебивался с одной временной работы на другую. Он все еще ждал своего сына и каждый раз про себя твердил: «Ничего, переживем».

Он хотел, чтобы приехал Петр, и они вместе отправились бы в свой дом, который находился неподалеку от Петрограда в богом забытой деревушке. Он с нетерпением ждал перемен. Ждал и неутолимо верил, что вот-вот что-то случится. Вот-вот все станет хорошо.
Василий Павлович жил в Петрограде уже пятый год. Постепенно он освоился и стал частью семьи жителей столицы. Изучил некоторую манеру речи, хотя все-таки говорил он обыкновенно, без особенностей, присущих этому городу.

С приходом Февральской революции он ожил. Он думал тогда, что вот они – долгожданные перемены. Он не принимал участия в стачках и забастовках, но пламенно верил, что конец войне и его тихое счастье уже на горизонте, что скоро наступит весна, и его отцовское сердце успокоится, увидев на пороге своего сына. Но какого было горе безутешного отца, когда Временное правительство отказалось заключать мир и выходить из войны. Это решение стало настоящим ударом для Василия Павловича.

Трудно сказать, что двигало им в тот момент, но когда он узнал о решении Временного правительства, он совсем потерял было голову. Он помнил, как ходил по улицам, собирал вокруг себя людей и, рассказав им свою историю, призывал бойкотировать Временное правительство.
Безусловно, такая реакция привлекла внимание так называемой «народной милиции». «Милиционеры»  напали на Василия Павловича, когда тот перешел в центр Петрограда. Повалив его на землю, «милиционеры» долго колотили его ногами и палками. Затем Василия Павловича, избитого, дотащили в какое-то заброшенное здание на конце города. Там его еще раз избили и хотели уже убить как контрреволюционера, но какая-то сила помешала это сделать.
Всю ночь и половину следующего дня тогда пролежал Василий Павлович на ледяном полу заброшенного дома на окраине Петрограда. Он не мог радоваться тому, что жив. Его мучили дикие боли, пронзающие все его тело.
Он уже не помнит, через какие усилия ему пришлось добираться до дома. Помнил он только то, что очнулся уже у себя в квартире. На лбу его лежала влажная тряпка, а углу, где ныне сломанный стул, на нем сидела его соседка. Как выяснилось потом, это она нашла его во дворе дома. Она дотащила его в квартиру и несколько дней не отходила от постели.
-Я думала, совсем скоро отойдешь,- говорила она, но слова ее не делали с Василием Павловичем ничего.
Спустя некоторое время у него начали сильно болеть мышцы и спина. Так откликнулся ему тот необдуманный поступок, порожденный криком души, искренней мольбой о помощи. Но война продолжалась.

Мучаясь, Василий Павлович прожил до октября. На политические события до последнего времени он реагировал мало. Он следил только за своим ящиком, в котором с января не было ни одного нового письма. Но совсем недавно он услышал, что РСДРП большевиков намерена вывести страну из войны.

 С новой силой вспыхнул в душе его огонек надежды, заглядывая своим жгучим пламенем во все самые сокровенные уголки души. Вера. Вот, что вновь окутало в холодные октябрьские дни душу Василия Павловича, и тот бесповоротно решил, что он будет за сына бороться.
Он познакомился с некоторыми товарищами. Вернее – он открыл для себя товарищей в давних знакомых. Они не понаслышке зная, что на Василия Павловича можно положиться, стали ему помогать вступить в партию, вводили в курс дела.

Наступили непростые времена. Времена, пугающие своей неопределенностью. Среди народа уже всходили стойкие слухи о  начинающейся общественной буре. Буре, которая вскоре должна была смести Временное правительство и положить конец бессмысленной войне. Над Петроградом стало виснуть томительное ожидание.

Иногда Василию Павловичу казалось, что пророчимая его друзьями, подпитанная жадностью слухов готовящаяся революция не наступит вовсе. Но всякий раз кто-то или что-то уверяли Василия Павловича в обратном. Весь октябрь с нетерпением Василий Павлович жал перемен, которые вот-вот должны были разбить сковавший его отцовское сердце лед пленительного ожидания.

В городе стали чаще слышаться выстрелы. Временное правительство тоже чувствовало вкус зреющей бури и все пыталось задушить революцию на корню. Но все чаще и чаще становились разговоры. Чаще начали расползаться новые слухи. Город питался ими и становился все горячее и горячее, но затем резко наступило затишье.

От товарищей своих он более ничего не слышал. Ни слухов, ни разговоров, ни указаний партии, и тем более никакого готовящегося плана. Это затишье очень напугало Василия Павловича. Он никак не хотел возвращаться к томному и невыносимому ожиданию, не хотел тушить в своем сердце разгоревшееся пламя надежды вернуть сына. Он долго метался, не находил себе места, ходил по городу, бессмысленно, только привлекая к себе внимание подозрительных прохожих.

И вот через пару дней к нему в дверь постучали. На пороге был его товарищ и старый знакомый Вася Звонарев. Он аккуратно прошел в комнату,предварительно оглядевшись, не привел ли кого он за собой. Его высокая фигура проплыла мимо стола и опустилась на заправленную постель, предназначавшуюся Пете.

Василий Павлович проследовал к гостю, заперев плотно дверь и убедившись еще раз, в отсутствии посторонних через замочную скважину. Разговор их был короткий, потому что был исключительно по сути. Вася поведал, что революция вот-вот начнется. Что дела серьезные,  важно было еще раз убедиться, не откажется ли Василий Павлович от своих прежних слов – выступать вместе со всеми и брать власть.

Василий Павлович с трепетом в груди жадно ловил каждое слово своего приятеля. В воздухе уже веяло грядущими переменами, и Василий Павлович с радостью готов был открыть им дверь.
- Понимаешь, Василий,- говорил Звонарев привычным спокойным и размеренным голосом, будто объяснял сыну важность предстоящих событий,- наша жизнь – ничто без борьбы. Без борьбы праведной, той, что сделает наш мир, нашу жизнь справедливыми. Но борьба наша – дело очень серьезное, а самое главное – беспощадное. Пойми, как только начнется Революция, прятаться будет поздно. Нас начнут убивать, как только мы выдвинем свой ультиматум. Никто из Временного правительства не уйдет мирно. Эти буржуи до последнего будут держаться за свои места. А раз так, Василий, нам придется забрать власть. Арестовать Временное правительство. Скажу тебе сразу, хотя думаю, это очевидно – по нам будут стрелять, а значит, мы тоже будем стрелять в ответ. Нам нужны решительные солдаты, ты ведь не спасуешь, верно?

Василий Павлович пристально смотрел в глаза своему собеседнику. Тот, ловя на себе взгляд, отводил глаза, то в сторону, будто осматривая окно, то опускал вниз, точно измотанный делами, уставший донельзя человек. Но раз за разом глаза собеседников пересекались, и оба знали, что во взглядах друг друга и были уже ответы на интересующие обоих вопросы. Однако молчание, воцарившееся на минуту в маленькой комнатушке Василия Павловича, так же неожиданно резко оборвалось как давеча и возникло.
-Конечно, нет,- ответил Василий Павлович.

Затем товарищи обговорили несколько вопросов, в частности, касающейся оружия и начала революции.
- Оружие тебе выдадут, когда за тобой придут,- уверил Звонарев Василия Павловича.
Они посидели еще пару минут, потом Звонарев, сославшись на скорое заседание поспешно удалился. А Василия Павловича снова пленило томительное, испепеляющее ожидание.
Он вставал ни свет ни заря и ложился далеко за полночь. Он все боялся проспать, упустить момент, боялся пустить свои слова на ветер.
На календаре было 24 октября 1917 года.

В четыре часа началось движение по городу. Отряды юнкеров начали разводить мосты. Василий Павлович предчувствовал, что вот оно – начинается. Он метался взад-вперед по комнате. Из угла в угол. Осторожно подходил к окнам, выглядывая из них краем глаза. Его душу тревожило лишь одно – почему  за ним не шли. Он несколько сотен раз за день прильнул к двери, пытаясь услышать необходимый его душе топот. Но топота не было. Все чаще в городе стали звучать выстрелы, а беспокойство Василия Павловича все больше и больше росло.

Выстрелы вскоре затихли. Кроткая тревожная тишина охватила город. Все понимали, что уже в следующие минуты начнется то, о чем так долго говорили, что разносили слухи, что было так важно для Василия Павловича.

С шести до поздней ночи снова слышались выстрелы. Василий Павлович не мог найти себе места, но уйти из квартиры тоже не мог. Он все ждал, когда за ним кто-то придет, но никто не шел.
Ночь укутывала мятежный город. Она покрывала своим спокойствием крыши домов, но город, отказываясь засыпать, отвечал редкими выстрелами. Часы пробили полночь. Василий Павлович пошагал вновь по комнате, оторвал лист календаря и, не раздеваясь, отправился в постель.


Кто-то громко ломился в дверь. Спотыкаясь, Василий Павлович побежал к ней. На пороге стояли четверо бойцов и Звонарев. Василий Павлович вмиг отошел ото сна, взял протянутую ему винтовку, повязал красную повязку и стал спускаться вслед за всеми.

Как только он вышел из дома, на него сразу дыхнуло ночной свежестью. Подтягивая ремень винтовки, он растворился в ночи, как и несколько десятков бойцов, из которых состоял его отряд.

Двинулись к Николаевскому вокзалу.
Тьма таинственно заволакивала отряд. Звуки шагов разносились в переулках и таяли в ночной тишине. Добрались без перестрелок, но как только подошли к вокзалу послышались выстрелы. Отряд тут же рассыпался по боевым позициям, Василий Павлович залег под стоящую не запряженную телегу и зарядил винтовку. Трудно стрелять на звук.

Через некоторое время сопротивление было сломлено. Отряд без труда вошел в здание вокзала.
2 часа ночи.
К 10 утра прибыли сюда свежие новости. Матросам удалось  взять Государственный банк и закрыть редакции центральных газет.
В 6 вечера выдвинулись к Зимнему дворцу.
На улицах никого не было. Все жители разбежались по домам, боясь даже выглянуть в окна. Одно за другим  проносились строения. Стали подходить к цели.
 В 7 вечера выдвинули ультиматум Временному правительству. Получили отказ.
Стягивались силы. Подтянулись матросы, еще несколько отрядов добровольцев. Напряжение стало нарастать.
Около 10 часов послышались выстрелы. Стреляли из Петропавловской крепости,  огонь открыла Аврора. Залп этой революционной артиллерии поднял бойцов в атаку. Начались первые столкновения. Василий Павлович как опытный военный выжидал, когда юнкера покажутся достаточно хорошо, чтобы не тратить зазря патроны.
К 11 часам удалось оттеснить юнкеров, и отряд Василия Павловича одним из первых попал в здание.
В 2.10 ночи после ожесточенных боев отряд Василия Павловича вместе с солдатами Петроградского гарнизона и матросами Балтийского флота во главе с тов. Антоновым-Овсеенко ворвался в кабинет Временного правительства. Оно было тут же арестовано.

Это был октябрь  1917 года. Впереди оказались долгие, мучительные дни борьбы за установление Советской власти. Затем затруднительные мирные переговоры, и только 3 марта 1918 года был подписан Брестский мирный договор, выводивший Советскую Россию из бессмысленной и кровожадной Мировой войны.
Многие не признавали его, все ждали более приемлемых условий, а Василий Павлович все еще продолжал ждать сына с фронта.

Спустя неделю после подписания мирного договора надежда Василия Павловича начала угасать. От сына не было ни весточки. И каждый раз, когда Василий Павлович обнаруживал отсутствие новых писем, его сердце сжирала ужасная тоска. Все чаще стала промелькивать мысль: « Не успел, не успел».

Он стал угрюмый. Ни с кем не здоровался, и казалось, что он навсегда ушел в себя. Смирился с невосполнимой утратой. Похоронил ее в душе вместе с дальнейшей жизнью. Он стал бессмысленно бродить по городу, меняя каждый раз направление, что-то искал, но никак не мог найти. Так же он побрёл и вчера. В узкие улочки ставшего однотонно серым города. Угрюмые, как он, места. Он неторопливо шел. Тщательно оглядывал каждый дом, каждого прохожего. Спустя несколько часов он привычно решил возвращаться домой, но чей-то знакомый голос вкопал его в землю. Он стоял и ждал, когда голос снова раздастся. И он раздался
Отец,- отчетливо доносилось со спины.

Василий Павлович обернулся. Он не мог поверить глазам. С перевязанной рукой в нескольких метрах от него стоял его сын – Петр.