Из книги Полководец Соня - Встреча с Симочкой

  Фрагмент из моего романа "Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной" © (Издательства "Э.РА" и "Летний сад", 2009 год, серия "Русский роман XXI век", предисловие Льва Аннинского)
   
     Так как бумажные книги все проданы, то я разместила весь текст романа в электронном виде ТУТ, где его можно ПОЛНОСТЬЮ БЕСПЛАТНО СКАЧАТЬ или читать через опцию "Посмотреть", которая высвечивается, если поводить курсором по низу обложки:
   https://yadi.sk/d/YID9yQZTX54tA
-----------------------------------------------    

ВСТРЕЧА С СИМОЧКОЙ (в жизни её зовут Ольга ИЛЬИНА, стихи в этом фрагменте - её)

     "...Соня неслась, как метеор, из звёздной дали протягивая руку друзьям и родным, не поспевающим за её полётом или вовсе оставшимся на земле. Но рука всё чаще касалась пустоты. И голос тонул в пространстве.
     Лишь в мыслях роились любимые лица. ПарИли в воздухе, как улыбка Чеширского Кота. Почему-то всегда под уютным жёлтым абажуром над круглым столом, летящим среди звёзд в круге света, — так виделось. О чём-то говорили, но слов не слышно — только губы двигались...
     Что-то опять не так, хотя будто бы — в гуще событий, и события творит по своей воле. Но опять — мимо чего-то главного…

     Временами казалось: ведёт она скорый поезд. Меж лесов-лугов, туч-облаков, сёл-городов, комет-планет. Сойти нельзя — пассажиры надеются, что привезёт, куда обещано. Хотя пункт назначения, расписание да и поезд сочинила сама. Родные, друзья-приятели группками стоят на станциях, полустанках, о чём-то беседуют, расходятся по делам, зажигают свет в домиках, мелькающих за окнами, спешат на автобусы, идущие в ином направлении, чем сонин поезд, или никуда не спешат — едят бутерброды на лужайках, на облаках катаются, радужные пузыри из них выдувают. И всё время остаются позади. Лишь некоторые едут на других поездах параллельно её маршруту. Их поезда иногда останавливаются на тех же станциях — и тогда можно встретиться, переброситься парой слов, но опять — зелёный свет, и опять — вперёд, вперёд… Кто-то входит, кто-то выходит. Пассажиры меняются… Только Ося неизменно рядом. Сожмёт ласково плечо, уткнётся в шею, поцелует завиток, пошепчет нежное: «Я с тобой! Мы вместе»…

     А далеко впереди — фигурка маленькой Сонечки. Идёт-идёт меж полей-лугов, звёзд-облаков… по следам солнечных зайчиков… по лунной дорожке… по Млечному Пути… обернётся, поманит за собой — и снова идёт не оглядываясь…
     Стучат колёса, мчится поезд к Иным Небесам — в Новую Историю. Опять вляпалась Соня в историю?

     …А потом явилась Симочка. Серафима.
     «И шестикрылый Серафим на перепутье мне явился».
     Много лет спустя они продолжали спорить: кто кому явился… явился, чтобы спасти.

     Шумели, трепетали, перепутывались, мешали друг другу шесть серафимовых крыльев на тонком стремительном теле бабочки. Симочка писала лёгкие улыбающиеся стихи. Рисовала лёгкие срывающиеся с листа акварели. В симочкиной голове, вокруг которой летали лёгкие тёмнорусые волосы, роились воздушные необычные мысли и идеи. Лишь только надо было что-то придумать, Симочка взмахивала шестью крылами, они поднимали суматошный ветер, тот вздымал вверх мусорную кучу знаний и слов, в беспорядке валявшихся в её голове, выбрасывая на поверхность самые нужные в данный момент, — и Симочка сама удивлялась, где же они так долго прятались.
    Временами Симочка порывисто спорила, даже сердилась, маша крылами, но никогда не била наотмашь, хотя крылья её были сильными, а будто поглаживала, ласкала, успокаивала, примиряя несогласных. Огромные близорукие добрые глаза — ах, как небо! Да, да, именно как небо! Так говорили толкущиеся в сониной редакции-кинорубке юные таланты, стесняясь штампа и пытаясь новыми сделать небо симочкиных глаз особенным, неповторимым:
     — А в нём — цветные воздушные шарики… их ветер несёт. И солнышко в прозрачных боках играет…

     Нет, не ветер! Это белые серафимины крылья, как облака, несут на себе небо… и шарики…
     Небесная солнечная весёлая летучая волшебная девочка Симочка!
     Серафим, который держит небо крылами и несёт его на себе в бесконечные дальние дали…

     Все, кого Соня любила, будто соединились в Симочке, дополнив друг друга и создав это светлое деятельное существо.
     Она напоминала Лию с её беззащитной верностью Идеалам и людям, подчас того не заслуживающим. Безалаберную, доверчивую, неизменно доброжелательную минскую Лёлю, готовую посмеяться в первую очередь над собой. По-детски прямодушную сонину сестру Ирочку. Племянницу Нану — обилием талантов, выдумкой, страстью узнавать новое, подбираясь к нему всегда с неожиданной стороны. Умением радоваться — Манюню. Крепостью тонкого глубоко спрятанного внутри от бесцеремонных глаз духовного стержня — Ларису из Даугавпилса. В ней был и Ося с его уважительным любопытством ко всему. И «бумажный солдат»  Гоша. И Мехти с его застенчивым романтизмом, скрытым за «хиханьками», живущий в предложенных условиях без зависти к другим, без осуждения.
     И… чем-то похожа на маленькую Сонечку — не ту, какой была когда-то Соня, а ту, которая явилась из таинственной мета-истории и маячит временами далеко впереди, маня за собой, увлекая куда-то… по следам солнечных зайчиков… по лунной дорожке… по Млечному Пути…

     Симочка перешагнула возрастной рубеж в восемнадцать лет, после которого Соня уже не брала новеньких, — Симочке скоро двадцать. Но таким странным образом заискрился, замерцал радужной пылью в кинорубке воздух, когда она вошла, растёкся запахом свежего огурца, зазвенели невидимые колокольчики, заиграли скрипочки, что Соня не смогла отказать, сразу поняв: это её девочка.

     Cовместная работа и сближение подтвердили истину: недостатки — продолжение наших достоинств. Недостатков в Симочке хватало. Многообразие талантов и увлечений оборачивалось поверхностной разбросанностью, легковесностью. Тонкость нервной организации — импульсивностью. Романтичность — оторванностью от реалий. Бесхитростность — неумением видеть чужие хитрости и корысть. Прямота внутреннего стержня ранила прежде всего её саму, мешая строить гибкие отношения. Доверчивость приводила к неразборчивости в знакомых, к готовности идти за ложными пророками и к тяжёлым разочарованиям, когда она вдруг замечала чью-то несостоятельность

     Интерес вёл к всеядности и в сочетании с наивным бесстрашием был чреват опасностью попасть в дурную компанию, сделать нечто такое, после чего не будет хода назад, — например, попробовать наркотики.
     Хорошо знакомая с Небесами, эта шестикрылая плохо знала коварство Земли. Серафиму надо было спасать от неё самой — ею же.
     Вектор вертикали был чрезмерно силён в Симочке, зато вектор горизонтали — пунктирен, еле прочерчен, изломан, грозил зацепить вектор вертикали каким-нибудь рванувшимся ввысь зигзагом, притянуть вниз, запачкать, облепить комьями грязи, не дав больше подняться.

     И вот используя симочкину страсть к полётам, решила Соня вернуть ей землю. Не ту, которая докучлива или опасна. Не место временной посадки, когда не известно, куда садишься и во что вляпаешься. А как хорошо оборудованную стартовую площадку… как бесконечную взлётно-посадочную полосу, с любого места которой можно взлетать и в любом приземляться, так надёжна бы она была, так далеко бы простиралась… и чтобы выстроила бы её осознанно сама Серафима.

     И Соня, тоже любительница полетать, взмывала вместе с Симочкой в её Небеса, откуда опускала вниз проекции, уча замечать на Земле возведённый другими Град Небесный и достраивать его, осушать болота, засаживать пустоши, обеспечивая себе и ближним удобное просторное место, где не жмёт, где радостно и не опасно, где каждому есть понятная работа, где вот-вот лев возляжет рядом с ягнёнком.
     Преобразование — вот главное слово! Не бегство от того, что не нравится. Не рабский конформизм. И не махание шашкой направо-налево. Все эти три пути — тупиковые, коварные. Преобразовывать себя, Землю и тварей на ней! C учётом реалий, а не кажимостей, порождать новые реалии, чтобы стало «внизу, как вверху».
     Но не как в арифметике, где знак равенства обозначает тождество одной части другой. А как в языках программирования высокого уровня, о которых рассказывал Ося, — где знак равенства обозначает развёртывание той части, что перед ним, в ту, что за ним.

     Соня убеждена: уж коли поселён ты во плоти на Земле, то не должен быть ангелом. Небеса для того, чтобы ловить их сигналы и работать, где поставлен, не презирая плоть. Человек — не Дух, хотя вдохновлён им, вДУХновен. Он — часть Земли. И негоже пренебрегать бытийными мелочами, воспаряя ввысь, где много пространства, но не человеком созданного, — ему дарованного! — лишь потому полёт мнится свободным и лёгким, а не потому, что летун искусен. Это — украденный полёт.
     Небесный простор надо устроять на Земле, сверяясь с Небесами, но не убегая туда. Иначе Земля отомстит за небрежение — поглотит, если не сумеешь с ней сладить, сделать помощницей в полётах.

     Серафима, четвёртая поздняя дочь немолодых родителей, «в семье своей родной казалась девочкой чужой»  и старалась реже бывать дома, где ей не было места: там жили вещи, каждая из которых числилась куда более важным членом семьи, и пять кошек, имеющие равный с вещами статус. Маме, не умеющей ладить с людьми, было спокойнее с предсказуемыми вещами и кошками. Ещё в квартире жили тараканы. Забегали в кастрюли с едой, сыпались на пироги в духовке. Эти пироги не хотелось есть. Мама считала домочадцев неблагодарными и уносила пироги на работу, где запечённых тараканов принимали за изюм.
     Трое старших детей, едва став совершеннолетними, сбежали, кто — в брак, кто — в институтское общежитие. Выросли на стороне, обзавелись своим жильём, и, не приученные к теплу, почти не поддерживали отношений ни с родителями, ни друг с другом, как не приходит в голову сокамерникам встречаться после освобождения.
     Сейчас о бегстве помышляла Серафима, которую мама родила как сатисфакцию.
Серафима имела иные виды на будущее. Только жаль папу. Журналист, выпивоха, весёлый эгоист, вечный мальчик, он допоздна пропадал на работе или с друзьями, оставляя вещи, кошек и тараканов в безраздельном владении жены, не рискуя конфликтовать с ней ни ради себя, ни тем более ради детей, любя их по-своему, но не будучи защитником. Дома спасался Симочкой. Они ходили ночами смотреть звёзды, по выходным — в лес слушать птиц. Мама пеняла: последнего ребёнка портит. И так дочь увлечена всякой блажью вроде стишков. Прочитать их маме не приходило в голову, хотя стихи валялись везде:
         Смотри! — мне прятать нечего.
         ЧуднО моё житьё:
         мерцаньем строк расцвечено
         угрюмое жильё…

     Эти двое летучих — отец и дочь — рвались из тесноты угрюмой квартиры, где мебель намертво вросла в грязь, смешанную с кошачьей мочой, так что и перестановку уже не сделаешь, — к просторной чистой красоте природы, не видя красоты в расставленных по полу враждебно огромных вазах, в мешающих проходу пыльных индийских столиках с помутневшей инкрустацией, в сваленных кучей тюках-саванах и коробках-гробах, где похоронены вещи, которыми нельзя пользоваться, потому что не подберёшься. В словах мамы «Это всё твоё!» Симочка слышала приговор — стать могильщиком собственной жизни.
     Отец, хороший рассказчик, грелся вниманием дочери, но сам не слишком интересовался ею, как и другими детьми. Симочка скоро поняла, что и папа врос, как тюки и коробки. Его «полёты» — это полёты во сне, а не наяву. Наяву ему не надо. Временные вылеты на природу с дочкой — просто отдых для него, как для иных мужчин — футбол и телевизор. Симочку он тоже не замечал. Она была для него тростником, какому в сказках поверяют мечты и тайны, боясь признаться публично, — потом из тростника кто-то вырежет дудочку, и она превратит нашёптанное в песни. Сам мастерить дудочки он не умел.

     После школы, пройдя творческий конкурс в Литинститут, но провалив экзамены, Серафима стала курьером в редакции, чтобы поближе к журналистике. Решила идти по стопам отца, но вырваться за меловой круг, который тот не рискнул пересечь. Подкопив денег, снимет жильё и устроит быт по-своему:
         …Я бы себе заказала несметное лето.
         Вечное лето на сочной зелёной Земле.
         Чтобы всё время сменялись цветные букеты
         в длинном бокале пивном у меня на столе.
         Чтобы в квартире моей было сонно от звона
         глупых ночных насекомых, летящих на свет.
         Чтоб развивалась судьба по несложным законам
         над головой пролетающих мимо планет.
         Чтоб, как трава, подрастали весёлые дети,
         солнцу, смеясь, раскрывая ладони-цветы.
         Чтоб я сама, как центральная роза в букете,
         не сомневалась в сознанье своей красоты…

     На квартиру курьерского заработка не хватало. Она сняла комнату в коммуналке на окраине, с окном на заросший палисадник, обретя свободу и сохранив при этом тёплые отношения с папой и даже с мамой, насколько та позволяла себе поддерживать такие отношения с «предательницей».
         Как хорошо, что мне немного надо:
         ночной триумф, когда, беду избыв,
         гляжу в окно поверх деревьев сада,
         поверх судьбы.

     И услышав про подростковую газету, Серафима пришла сюда — за приработком и профессией, быстро став дудочкой в руках Крысолова, пленившись возможностью петь свои песни, очищая город от крыс и выводя детей к чистой реке. И постепенно делалась Крысоловом сама, подменяя его, чтоб он мог отдохнуть. И певучие дудочки, изгоняющие нечисть, создавала из любого подручного материала. У неё к этому был талант.
    
     Получив больше, чем ожидала, — её, наконец, заметили! её! — и пережив импринтинг, Симочка прилепилась к Соне и стала неотвязно ходить за ней, как вылупившийся из яйца утёнок за человеком, оказавшимся первым двигающимся существом в поле его зрения, и потому утёнок считал его мамой.
    
     Соню это пугало, хотя она тоже воспринимала Симочку своей девочкой. Но мама, какая-никакая, у Серафимы была, подменять родную родительницу негоже, в первую очередь для самой Симочки — такой перекос в сознании! Мягко отодвинула.
    
     Тогда Симочка назначила её Учителем, чему Соня тоже противилась, переводя отношения в партнёрские, желая оставаться в соответствии с принципами лишь Фактом Реальности — вроде яблока для Ньютона, — и продолжала время от времени отставлять, посылая в свободное плавание, боясь сделать её слишком зависимой от себя.
     Та растерянно моргала близорукими глазами, но списывала всё на сонину занятость Великими Делами, жалела и, будучи существом благодарным, искала, чем бы и она могла быть полезной. А ещё — искала поводы побыть рядом.

     И как-то незаметно взяла Соню под опеку, добившись доступа к её быту. То забежит неожиданно: «Мимо проходила, зашла наудачу!» — окна возьмётся мыть, посуду. То новые красивые шторы из каких-то обрезков соорудит. То нажарит картошки, как любит Ося. И, занимая всё больше места в сониной жизни, позволяла влезать в свою жизнь, понимая, что преимуществом положения благородная Мама-Учитель не воспользуется и лишнего места там сама не займёт за ненадобностью — места Соне хватало.

     И так привязались друг к другу, что Соня перестала заботиться о том, кто от кого зависит, потому что обе зависели друг от друга — это называется любовь. А как перестала строить отношения, так они сами собой превратились в партнёрские.
    
     Они стали вроде сестричек — старшая и младшая, которые иногда менялись местами. Тем более что Симочка легко усваивала сонины уроки. Сделалась организованной, не теряя праздничности, — ладя с глубиной, как с высотой, и со временем так же, как с пространством. Уже не крылья влекли её, куда ветер несёт, а она, превратив их в паруса, умело управлялась с ветрами событий, прокладывая свой курс...
*     *     *     *     *

     Позже Симочка напишет Соне:

     "Беспокойный, талантливый, мудрый Господень ребёнок,
     ты вошла в мою жизнь, как в холодный неприбранный дом.
     Было нервным, усталым жильцам непонятно спросонок,
     что весна — за окном!

     Осмотрелась, ругнулась, рванула заплывшие створки,
     растолкала жильцов, расчихалась от вечной пыли.
     Зашумела вода, закудахтало пламя конфорки —
     перемены пришли!

     Сквозь апрельский набат, сквозь пасхальный полёт благовеста
     жизнь рванулась вперёд. Бились шторы в квадрате окна.
     Всем красивым вещам отыскалось законное место,
     всем мотивам — струна!

     И окончив дела, ты уселась, усталый мышонок,
     на диване в углу, дав и мне напоследок понять,
     что и я — беспокойный, талантливый Божий ребёнок,
     мой черёд колдовать!

     Я покуда учусь и волшебником стану не скоро,
     но я выбрала путь, научилась стоять на своём.
     Мы построим наш Дом, и повесим весёлые шторы...
     И — весна за окном!"