Делать вопреки

Мне хотелось бежать этими чёрными, по-южному тёплыми ночами прочь от всего мира, от надуманных условностей и нагромождённых невидимой рукой судьбы запретов. Бежать и ни за что не останавливаться, пока острые края ракушек врезаются в ступни, раздирая, протыкая острыми ножами боли. Нещадно жечь ноги песком и задыхаться от духоты днём. Бежать отчаянно, глотая горько-солёные слёзы непонимания и отрицания. Ослепнуть от жгучих поцелуев солнца на веках. Но страшное, всеобъемлющее и беспощадное чувство, поселившееся неугомонно порхающей в груди птицей, заставляло меня остаться, утопая в черноте южного неба, развернувшегося в твоих глазах. Лить мимо придающие шаткой уверенности коктейли, когда их взгляд на мгновение замирает, устремившись в мои глаза, и корчиться то ли от горечи алкоголя, то ли от глухих ударов сердца прямо под дых, когда ты проходишь мимо, словно в один миг вся моя кожа стала прозрачна и незаметна. Заложенное в каждую секунду счастье от твоего существования взрывает грудную клетку и после оставляет ее совершенно опустошенной, пустынной и выжженной. Ты недосягаем для меня. Совершенно чужой, но бесконечно завораживающий. Мне хотелось бы пустить своё измученное тело в твои дикие танцы, затеряться в хищных изгибах и надорванных движениях, поймать одну известную нам волну, позволить ей завладеть нашим разумом нежными басами по-летнему яркой музыки. Чтобы губы рвались в неудержимой улыбке, а глаза искрились чем-то сокровенным, но неудержимым. Мне хотелось бы смотреть на тебя вечность. Найти в твоих глазах звездное крошево ярких созвездий, но вместо них остался лишь отблеск всеобъемлющей, глубокой тоски, которую мне никогда не вычерпать прикосновениями своих неловких пальцев, не излечить. Твоя душа покрыта болезненными трещинами, как безводная, иссохшаяся почва пустыни, и мне никогда не взрастить на ней изумрудных лугов с кипящем морем трав. Не показать, что мир бывает ярче приевшейся и навязанной палитры, что в нём могут мелькать такие оттенки и полутона, в которые по обыкновению не верят из-за их редкости. Но что могут мои потрескавшиеся, обласканные морской солью губы? Лишь ломаться в жгучей от боли улыбке, полной отчаяния и медленно, мучительно угасающей надежды. Ты скалишься в ответ, раздирая моё сердце своими зубами без единого прикосновения. Я не знаю, что искать в этом оскале: сожаление или отвращение? Непонятный, схожий с неприрученным, но уже изувеченным неосторожными людьми зверем, ты оставил мне предупреждающий надрез когтистой лапой, стоило лишь потянуться к тебе в неуверенном жесте. И я не могу винить тебя. Не хочу винить. Впервые моя жестокость свернулась тоскливым комом возле горла, превратившись в разъедающее изнутри понимание безнадежности. Мои руки, до этого с упрямством и верой тянувшиеся к тебе, невольно опускаются. Зверь не вернёт доверие к людям. Ты изведешь себя отрицанием и вечным отстранением. Я - удушающей обидой. Оставленный тобой порез горит. Гноится. Но он заживёт. И твой трещащий хрипотцой голос, прорезавшись сквозь полотно моей памяти, уже не раздерёт сросшихся краёв затянувшейся раны. Я не могу быть ни лекарем, ни спасителем. Невольный наблюдатель, осмелившийся сделать шаг за обозначенную черту, я могу только вшить твой образ в шов невольно оставленного шрама и надеяться, что и ты не забудешь моё лицо в тот же момент, как я уйду прочь. Потому как я не в силах затереть твоё деланно-громким смехом и наигранно-весёлыми криками. Ты останешься там, в своём мире, далеком и разительно отличающимся от моего. Мне впервые захотелось стать частью чего-то чужого, потерять своё в угоду обретения нового. Мне хотелось бы быть. В сердце или возле плеча. Но ты не позволил мне. Ни мой переполненный мольбой взгляд, ни мои колючие прикосновения, ни мои слова не могли смягчить вынесенного тобой приговора. Моё истекающее кровью сердце также не послужило бы достаточно веским доказательством искренности, потому что в твоём мире для неё нет места. Люди сменяются людьми, лица - лицами, и в этом сумасшедшем круговороте я пойду ко дну, оставив после себя разве что размытый образ, хотя и его черты сотрутся без следа. Вся моя жизнь была брошена на поиски особенного, дорого места. Мне удалось прикипеть душой к чему-то эфемерному и иллюзорному - перемигивающиеся звёзды в черноте далёкого чёрного неба вдоволь хохочут надо мной, но их смех глушит пенная молитва волн. Море было живым свидетелем моих взбушевавшихся, будто конь, вставший на дыбы, чувств. Моего лихорадочного смущения, моей горькой, острой ревности, моей изгрызающей внутренности тоски и того, что сметает предыдущее подобно цунами - счастья. Это трепыхающееся волнение, засевшее в горле, мешало мне жить чем-то иным, кроме тебя, но одновременно вплетало в мои артерии настоящую, кипучую жизнь. Вместо скуки и равнодушия заворочалось предвкушение, зажгло солнце ещё ярче, сделало воздух жарче, море - более солёным, а твои глаза - двумя бездонными колодцами, до дна которых мне не суждено было опуститься. Но каждый их взгляд врезался в мою память, и теперь, чтобы не истечь кровью, мне нельзя вытащить эти лезвия. Каждое слово, каждый вздох, каждое прикосновение - пуля, вошедшая в плоть сердца и напомнившая ему о том, что оно живое, настоящее, чувствительное и уязвимое. И нет ничего более окрыляющего и вдохновляющего, чем сбросить с себя шелуху равнодушия и обнажить пульсирующую мякоть чувства. Быть может, я ещё сяду в этот самолёт и приземлюсь посреди пустынной страны, чтобы разыскать твоё лицо среди тысяч незнакомых лиц, чтобы обвить дрожащими руками твою шею, пока мир вокруг кружится в горячем пляжном танце под разноцветными лучами софитов, пока мы оба глухи от грохота музыки, пока алкоголь в нашей крови срывает все оковы ограничений и запретов. Ты не будешь меня ждать. Главное, что я буду помнить о тебе, сжимая в холодных руках скомканную тобой упаковку из-под сигарет.
Ты стал моим югом.