Который пошел не в ногу

Виктору  Некрасову, Иосифу Бродскому, Анатолию Кузнецову, Савелию Крамарову и другим  творческим   личностям,  изгнанным из России и умершим на чужбине, посвящается   
               
                «ТАК  ЗАЧЕМ  ЖЕ  Я  ВДРУГ  ПРИ  ОДНОЙ  ТОЛЬКО  МЫСЛИ  ШАЛЕЮ,
                ЧТО  УЖЕ  НИКОГДА,  НИКОГДА,  БОЖЕ МОЙ,  НИКОГДА!..» 
                К 90-летию А. Галича, который пошел «не в ногу»
               

         Александра Галича я видел летом 1949 года в Днепропетровском  парке им.  Шевченко. В модном легком костюме, он сидел на скамейке  в тени деревьев - среднего роста, лет около тридцати. Густая темно-русая шевелюра, зеленоватые немного грустные глаза, лицо приятное. О таких говорят: красавец-мужчина. Рядом сидели два его приятеля и стояла гитара. Галич раскупорил бутылку вина, налил приятелям, поднял свой стакан: "За искусство, друзья, и за женщин!"
 
    День был ясный, аллеями прогуливались днепропетровцы. Мимо  прошла стройная белокурая девушка в короткой юбке. Провожая ее восхищенным взглядом, Галич воскликнул: «Ах, какая прелесть!»  - взял гитару, тронул струны и  запел в полголоса: «Сред шумного бала, случайно, В тревоге мирской суеты, Тебя я увидел, но тайна Твои покрывала черты…»

    Приятный баритон певца привлекал внимание гуляющих. Некоторые останавливались и слушали. Прервав песню, Галич разлил остаток вина, и  приятели пошли  к  Днепру, сверкавшему вблизи солнечными бликами. Больше своего именитого земляка я не встречал.

     Он был популярен. Мы, молодые,  с интересом смотрели его пьесу "Вас вызывает Таймыр", фильмы "Верные друзья", "Дайте жалобную книгу", слушали в записи его песни,   покорявшие новизной и смелостью.

                Над Окой летят гуси-лебеди,
                Над Окой свистит коростель!
                А тут по наледи курвы-нелюди
                Двух зеков ведут на расстрел!

      В зените популярности Галич вдруг исчез. Скудные сведения по зарубежному радио и рассказы людей, знавших его, постепенно вырисовывали в моем сознании силуэт барда, посмевшего спеть "дерзкие песни".

      Он родился 19 октября  1918 года в Екатеринославе (Днепропетровск), где, сменяя друг друга, приходили белые, красные, зеленые, махновцы, петлюровцы. Семья Галича, спасаясь от еврейских погромов, пряталась у добрых людей. Выжили.

     В юности Галич увлекался чтением стихов. И сам писал. Эдуард Багрицкий, прочитав  его стихотворения, сказал: «У тебя, Саша,  есть "божья искра". Надо раздуть из нее  пламя». Позже добрые слова о  его творчестве высказывали Корней Чуковский, Анна Ахматова, Булат Окуджава, Даниил Гранин.

     Учился в студии МХАТа, восхищался Станиславским,  старался следовать  его заветам:  правда, только правда! В годы  войны работал  в прифронтовом театре. Надеялся, что после Победы жизнь  в России станет  вольготнее. Увы, опять сталинские репрессии, лагеря, тюрьмы, поиски "врагов".
 
      Разоблачение Хрущевым культа личности Сталина, публикация  повести Солженицына "Один день Ивана Денисовича", открывшей, как  казалось Галичу, отрадную отдушину в гнетущем методе соцреализма, радовали. Хотелось глотка свободы. Но вскоре пришло разочарование. Созданный усатым вождем тоталитарный режим в принципе остался незыблемым, лишь несколько смягченным. Вольно или невольно приходилось многим литераторам  заниматься лакировкой, а то и  лгать, чтобы, упаси бог, не лишиться соблазнительных льгот и привилегий.

     Галич сначала тоже не выходил за рамки соцреализма. Неприглядная  действительность, где  господствовала  сытая партноменклатура,  властвовали публичная ложь,  бесхозяйственность,  грубое подавление инакомыслия, заставили Галича пересмотреть свою творческую позицию. Безнравственно прятать кричащие недостатки, загонять болезнь внутрь, усугубляя  ее.

                И не странно ли, братья серые,
                Что по волчьи мы, на лету,
                Рвали горло -  за милосердие,
                Били морду - за доброту!

     Боролся ли Галич за свержение существующего режима? Нет, лишь за его совершенствование, за "социализм с человеческим лицом". Но все равно оказался в опале.

      В газете "Правда" появилась разгромная статейка о   легкой комедии Галича, шедшей в театрах: если, дескать, пьеска останется в репертуаре, то нечего и думать о построении  коммунизма (!!!)   Дочь Галича, Алена, вспоминает: "Очень об этом больно писать. Мне и тогда было больно, что песни его не печатают, но мое природное легкомыслие успокаивало - напечатают. У него даже взяли заявку на публикацию книги стихов и пьесы "Матросская тишина".  Правда, потом тоже не напечатали".  Обиду и горечь он иногда глушил хмельной рюмкой.

                Облака плывут, облака.
                Не спеша плывут, как в кино.
                А я цыпленка ем  табака.
                Я коньячку принял полкило.
               
                Им тепло, небось, облакам,
                А я продрог насквозь, на века!

      Свое творчество он старался реализовать с подмостков эстрады.   Его песни - это маленькие спектакли под звон гитары, театр одного актера. Весной 1968 года в Академгородке под Новосибирском состоялся Всесоюзный фестиваль бардов. Тут звездой первой величины зрители  признали Галича - бунтаря-сатирика, поэтический талант которого проецировался на талант драматурга. Руководитель одного из московских театров, послушав песни Галича, предложил ему написать сатирическую комедию по мотивам песни "Баллада о прибавочной стоимости", которую Галич с большим успехом спел на фестивале.
   -  Хорошая песня! - заметил руководитель. - С нее отличная комедия получилась бы. Как вы думаете, Александр Аркадьевич?
   -  Такую пьесу ни за что не пропустит цензура. Писать в стол? В нем и без того немало моих писаний. 
   - Печально... А "Баллада" острая, смешная,  даже Карла Маркса не обошла.

     Да, вещь острая: некий Володя получил из Фингелии извещение, что его тетя  Клерия передала ему в наследство землю и фабрику. Осчастливленный Володя поехал принимать наследство, а там вдруг – революция,  декрет  о  национализации земли, заводов, о чем передали по телевизору. Володя в отчаянии: "Я гляжу на экран, как на рвотное: то есть, как это так - все народное?! Негодяи, бандиты, нахалы вы! Это все, - я кричу, - штучки Карловы!"

   Спел Галич еще несколько песен, в том числе "Закон природы", где есть такие слова:
                Повторяйте же на дорогу
                ( не для кружева-словца).
                А поймите, ей же богу,
                Если все шагают в ногу-
                Мост обру-ши-вает-ся.

      В строках этих глубокий подтекст, о чем речь ниже. Следует назвать еще одну  песню - "Ошибка" (реквием под гитару), где говорится о погибшей в сорок третьем пехоте, без толку погибшей, зазря.

    На фестиваль прибыло партийное начальство из Новосибирска и признало  затею  бардов идеологической ошибкой, чуть ли не антисоветчиной. В прессе появились статьи об "инакомыслящих" певцах. Особенно досталось Галичу. "Галич... Он заметно отличался от молодых, - писал журналист Николай Мойсак в  "Вечернем Новосибирске", - ему вроде бы пятьдесят. "Галич, Галич", - шепчут в зале. Галич? За что подносите "барду"  цветы, ребята? " Его "герой"  Володя, узнав о наследстве с радости напивается. "Пил в субботу и пью в воскресение. Час посплю и опять в окосение. Пью за родину и за неродину..."   Святые слова "за Родину", - негодует журналист, - произносятся от лица пьянчуги. С этим словом ваши отцы ходили в атаки, бросались на немецкие танки...  Узнав о революции и национализации наследства, - продолжает журналист, -  Володя, так сладко воспеваемый Галичем, приходит в бешенство: "Я смотрю на экран, как на рвотное! Негодяи, кричу, лоботрясы вы!" Это о тех, кто совершил революцию, избавил страну от угнетателей! Это же откровенное издевательство над нашими идеями!"

    Сегодня подобный пафос журналиста вызвал бы лишь снисходительную улыбку. Еще больше возмутила автора статьи  песня "Закон природы", особенно слова: "Если все шагают в ногу, мост обрушивается".  Журналист негодует: "Это уже враждебная программа, которую предлагает бард! Выполняя пятилетки, весь народ шагал в ногу; защищая отечество от нацистов, весь народ шагал в ногу. И мы победили. Бард же предлагает: пусть каждый шагает, как хочет, а это - разброд, анархия, предательство... Глубоко роет бард, предлагая в шутовском камуфляже этакую линию поведения!"

    Вероятно, журналист не понял истинного подтекста песни, ее эзоповского языка. На самом деле Галич не призывал к анархии, а выступал против слепоты людей, которые подобно стаду баранов идут туда, куда гонит их всевластный пастух-диктатор. Разве не так было при сталинском режиме, когда многотысячные толпы, одурманенные и обманутые, «шагая в ногу», дружно   кричали: "Смерть врагам народа!" В результате много невинных людей погибли в тюрьмах и лагерях. А гитлеризм? Разве  не залил  он Европу кровью потому, что  большинство немцев слепо "шагало в ногу", поддерживая  фюрера?
 
    Особенно гневно  критикует  журналист барда за его " кощунственные" слова о пехоте, которая в сорок третьем полегла без толку, зазря (песня "Ошибка").  "Галич клевещет на мертвых, а молодые люди аплодируют. Чему аплодируете, ребята? Тому, что погибли ваши отцы? Он же подло врет, этот  бард, чтобы посеять в молодых душах сомнение, морально разоружить".

    Гнев журналиста можно понять: он воевал, инвалид войны. Но лгал ли Галич, говоря о пехоте, которая полегла без толку, зазря?  Да, на войне люди гибнут. И все же...  Можно ли оправдать нелепую гибель сотен тысяч советских воинов в начале Отечественной войны из-за легкомыслия, некомпетентности и безответственности высшего руководства? Можно ли оправдать страшный разгром советских войск во время обороны Харькова и Киева?  Сталин приказал тогда: не отступать!  И как следствие, города пали, войска погибли. А во время штурма Зееловских высот и Берлина? Превосходя противника  живой силой и огневой мощью почти в три раза, пало свыше ЗОО тысяч советских воинов,  в пять раз больше, чем потерял  противник. И такие ужасные ошибки  замалчивать? Галич не мог. Он оказался в числе тех неугодных партноменклатуре  лиц, которые "шли не в ногу".  Над бардом сгущались зловещие тучи. И наконец грянул зловещий гром.

      В декабре 1971 года его исключили из Союза писателей СССР. Никто, ни руководители Союза  К. Федин и Г. Марков, ни рядовые писатели не выступили в защиту преследуемого коллеги, как в свое время не защитили  Пастернака, наоборот, всячески поносили. Даже такой в общем порядочный человек, как  драматург Розов, и тот не посмел пойти  "не в ногу" и вместе со всеми проголосовал за изгнание  Галича из писательской среды. Не зря волею фантазии Михаила Булгакова кот Бегемот сжег  здание Союза писателей, как нечестивое заведение («Мастер и Маргарита»).

    Да разве только писатели - от Галича отвернулись бывшие друзья, обрекая его на  тяжкое одиночество. Вот оно, абсурдное послушание властям, торжество лжи при всеобщей немоте!

    Потом последовало исключение Галича из Союза кинематографистов.  Расправа длилась недолго: слушали,  проголосовали. Именитые режиссеры Герасимов, Бондарчук, драматург Ольга Кучкина и другие дружно подняли руки -  "Изгнать!" Не устыдились ли они впоследствии, не лишились ли сна по принципу, выраженному Галичем в таких строках: "Плохо спится палачам по ночам, если снятся палачи палачам". Нет, не устыдились и сна не лишились, ибо верили, что расправились с "опасным"  диссидентом согласно с волей родной партии.

     Двери редакций и киностудий для Галича прочно закрылись, из Литфонда его тоже исключили, выступать публично запретили. Оклеветанный, униженный, фактически изгнанный  из страны, опальный бард, чтобы не умереть с голода,  вынужден был  искать пристанища на чужбине.  В 1974 году  со своей второй женой Ангелиной Николаевной, он поселился в Париже. Хорошо владея русским, английским и немецким языками, стал сотрудничать на радиостанции "Свобода», которую в СССР называли вражеским голосом. Он по прежнему сочинял стихи, песни, находя в этом временную отраду, и не оставлял давнишней мечты работать в каком-нибудь ресторане тапером, петь простым людям свои песни.

     Было грустно, тоскливо. Часто вспоминалась родина, где прожил более полувека, оставив там часть своего сердца.  Вспоминались родной Днепропетровск, чудесные днепровские берега, вспоминалась Москва - город его творческой зрелости и печальных испытаний, вспоминались людный Арбат - любимое место вечерних прогулок, и  Ордынка, где в доме писателя Виктора  Ардова не раз бывал и встречал                Б. Пастернака, М. Зощенко, А. Ахматову, И.Эренбурга, А. Вертинского, многим из которых посвятил свои стихи; вспоминалась  дочь, которой  посылал из Москвы теплые письма: "Где же ты, моя Алена, где же ты, родная дочь? О тебе на Малой Бронной папа помнит день и ночь".

    И еще вспоминались питейные заведения Москвы, нескончаемые беседы за рюмкой водки с другом молодости Юрием Нагибиным, умным, скептически настроенным писателем, интересным собеседником, к которому однажды привел очаровательную звезду кино Дину Дурбин, ставшую первой женой Нагибина.  Говорили о  Брежневе, его соратниках, преуспевших в славословии, когда речь касалась верного ленинца, товарища Леонида Ильича,  говорили о воровстве и коррупции, захлестнувших страну и "темном туннеле", в конце которого, к сожалению, не видно желанного огонька.

    Когда однажды речь зашла о том, как Галич крестился в церкви священника Александра Меня, впоследствии зверски убитого неизвестными душегубами, Нагибин с улыбкою заметил:
   -  Интересно  получается: знаменитый бард Галич, сочинивший потрясающую песню о жестоком боге, повелевающем убивать, вдруг принимает обряд крещения! Зачем?
   - Понимаешь, Юра, креститься у такого мудрого священника-еврея, кумира прихожан, весьма любопытно. Ты же знаешь, люблю  неизведанные ощущения, как мой тезка Саша Куприн. И выпить люблю, как он.
   - Если истина в вине, то сколько истин в Куприне? Хорошо он писал.  Художник милостью божьей!  Помянем его, Саша. Официант! Еще бутылочку!

     Вспоминались также выступления с гитарой в руках, аплодисменты, возгласы:  «Галич, Галич!» Возникали в памяти милые сердцу Булат Окуджава и Володя Высоцкий, которых партэлита, как и его, Галича, ненавидела за смелость, новаторство, популярность. Да, там, в далекой России, осталась самая значительная часть его жизни.

                Не жалею ничуть; ни о чем, ни о чем не жалею,
                Ни границы над сердцем моим не вольны,
                Ни года!
                Так зачем же я вдруг при одной только мысли шалею,
                Что уже никогда, никогда...
                Боже мой, никогда!..

     Путь в Россию закрыт. И все же, где-то в глубине души таилась робкая надежда. Она  жила пока жил Галич и  умерла вместе с  ним 15 декабря 1977 года, когда мятежное сердце поэта остановилось. Он погиб, не дожив до 60-летия, в своей парижской квартире от короткого замыкания, налаживая  комнатную антенну. По удивительному стечению обстоятельств свое очередное  стихотворение, которое обещал жене прокрутить на магнитофоне, он назвал "Последняя песня". Она действительно оказалась последней:
                Мы со сцены ушли, но еще продолжается действо,
                Наши роли суфлер дочитает, ухмылку тая,
                Возвращается вечером ветер на круги своя,
                Возвращается  боль, потому, что ей  некуда деться.
               
           Придя из магазина с покупками, Ангелина Николаевна увидела мужа лежащим на полу с обугленной рукой и зажатой в кулаке антенной. Она упала перед ним на колени. Саша! Она ведь мечтала уйти раньше. Он опередил ее… С той минуты она уже не могла жить, только существовала, пусто стало вокруг.
 
    "Его сгубили вельможные каты", - скажет  Даниил Гранин в одной из московских телепередач, посвященных Галичу, где с воспоминаниями о  нем выступили  режиссер Юрий Решетников, дочь Алена, бард Александр Дольский.

     Похоронен Галич на русском кладбище в Париже, по соседству с могилами Бунина и Тарковского. На памятнике его надпись: "Блажены изгнанные правды ради".

     Узнав о гибели друга, Юрий Нагибин записал в  дневнике: "Что там не говори, но Саша Галич спел свою песню, а сыграть ему пришлось почти что роль короля Лира - предательство близких, гонения, изгнание"  и высказал предположение, что Галич, глушивший тоску по родине морфием и спиртным, перенесший два инфаркта, возможно, умышленно прикоснулся к оголенным проводам, чтобы покончить счеты с жизнью.

   ... Плывут облака над Сеной и дальше, дальше к берегам Днепра, где Галич любил встречать  летние рассветы.  Ему не пришлось вернуться в Россию, но вернулись его стихи, песни, фильмы.  Верно говорится: умирает тиран - и власть его кончается, умирает мученик за правду - и власть его начинается.