23 глава. Деревенский клуб

    На фотографии угуйская молодёжь. 60-е годы ХХ века.   

                Чем более цивилизованным становится образ жизни, тем более
               приближаются люди к тому, какими были они вначале: наивысшей
               ступенью знания оказывается неведение, а вершиной искусства –
               природа и нравственная простота.

                Ф.Шатобриан, французский писатель-романтик

      Если бы вы  могли перелистать подшивку газеты «Ленинская трибуна», что выходила в Татарске в 1964 году, то обязательно нашли бы в номере от 12 июня статью  И.Петрова с гордым заголовком – «Уважаемый в селе человек». Но поскольку вы сами вряд ли  сможете это сделать, я познакомлю вас с этой  статьёй, но, чтобы не утомлять, в сокращении.

   «За бугром блеснуло чистой синевой озеро, навстречу побежали матовые квадраты шиферных крыш. Это – село Угуй. А вот и сельский клуб.
 
   Пётр Назаров повёл нас вдоль стен. Стенды, плакат «Претворим в жизнь решения декабрьского и февральского Пленумов ЦК КПСС!», диаграммы, почётные грамоты под стеклом, многочисленные портреты – всё рассказывало о богатстве земли, о трудолюбии людей, о семилетнем плане, об освоении космоса…
 
   В уютном помещении клуба в свободное время собираются и стар и млад. Здесь подводятся итоги работы, намечаются планы дружного коллектива хлеборобов и животноводов. Сельские лекторы – коммунисты и комсомольцы – проводят свои лекции,  талантливая сельская молодёжь ставит концерты. Проводит интересные вечера.

    Назаров часто собирает активистов. Он стремится разнообразить формы и методы клубной работы. В сельском очаге культуры действуют кружки. Любители самодеятельного искусства дали с начала текущего года более 20 концертов. В дни сева действует агитхудожественная бригада.
 
  Сельский клуб  – центр лекционной работы Прочитано около 30 лекций. В лекционной пропаганде активное участие принимает сельская интеллигенция – учителя.

   Пётр Дмитриевич постоянно бывает с газетами и журналами на всех  участках колхоза, рассказывает о том, что находит живой отклик у членов артели".

                ***

   А видел ли своими глазами этот «очаг сельской культуры» корреспондент? Скорее всего, даже не приближался к нему! Никаких шиферных крыш в селе не было! Да и клуб предстал перед Линой совсем в другом виде.
      
   Длинная изба из тёмных брёвен. Крыша из дранки. Без наличников и ставен чернеют окна. Неуклюжий забор из жердей превращается в удобные места для «вечерних посиделок».
 
   За ним – палисадничек, в котором сиротливо жмутся друг к дружке кусты черёмухи под старым огромным тополем. Возрождаясь каждую весну, черёмуха радует буйным цветением. Как красиво тогда здесь!

   За клубом два столба с обрывками верёвки, оставшейся от волейбольной сетки. Молодёжь может тут «покидать» мяч... 
 
  Внутри клуба облупившуюся штукатурку «украшают» потрёпанные лозунги и засиженные мухами плакаты.
 
   Фойе – небольшая комнатушка: на окне - бачок с водой, около стен - сломанные  скамьи, а ещё гордость и обуза Назарова -  бильярдный стол, подаренный председателем колхоза.

  В другой комнате столы под красными скатертями, на них – журналы и газеты. Печь-плита для зимнего обогрева и дедовский шкаф с клубным инвентарём (шахматы, шашки, мячи). На другой стене - крючки для одежды. Здесь можно было раздеться перед танцами.

    В зале – некрашеные полы, деревянные скамьи для зрителей.  Комнатушка для киномеханика с маленьким окошком, откуда во время показа лился сноп голубовато мерцающего света. Отражаясь на экране, он переносил в другую жизнь…

    Но каким бы невзрачным ни был клуб, он оставался очагом культуры, собирая взрослое население и молодёжь, особенно зимой. Весной и летом молодых больше манил берег озера, клубный садочек. Над озером всплывала  улыбающаяся луна. Прохлада опускалась со звёзд на тёмное озёрное зеркало и кипенно-белую черёмуху.

   Назаров, хлопотливо-суетливый мужик без возраста, открывал клуб, в основном,  для  «кина», для "партейных" и прочих собраний, для репетиций самодеятельности. «Танцульки» не поощрял и «невыступающую»  молодёжь безжалостно «гонял», то есть,  сердито сверкая косящим глазом, выталкивал из клуба. Другой глаз закрывало белёсое бельмо.

    Молодёжь его не любила. Бедовые пацанята пользовались любой возможностью, чтобы подстроить  какую-нибудь каверзу.

   Фильмы привозили раз в неделю, они собирали в клубе всех не занятых колхозным  или домашним трудом.  «Казала» фильмы киномеханик Зоя Кизлер, помогали ей школьники.    

    О танцах учителя заранее договаривались с Назаровым, обещая следить за порядком и чистотой. А у стен на лавках старухи, обсуждая молодых, выносили безжалостные приговоры.

- В энтом годе учителек много молоденьких.
- Во-он и не поймёшь, то ли ученица, то ли учителка. Платьице коротенькое, обдёрганное, коленки видны.  Волоса обстрижены.
- Тебе, кума, не всё ли равно?
- А и не всё. Слыхала,ой! батюшки-светы! Балеты всякие, сцены ставят.

- Не говори, Клавдея. Мово внука, бывало, за книгу не усадишь, а ныне всё  бубнит-бубнит, а я-то ничо не понимаю.

- Девки за лето вытянулись, глянь, Машка-то  баская стала, не узнашь сразу, отплясыват лихо, не стесняется.
- А чего им стесняться? Учителя тоже пляшут.
- Танцы-манцы всяки... Не доведут до добра, помяните моё слово.

- Вот раньше-то отучились – и домой, матери помогай.
- Уж больно твой тебе помогал, а? Хулиганил по огородам, такой неслух был. Може, в армии образумится.

-  А правду говорят, что беленька  учителка с Васькой гулят? Видели, провожал её от школы до дому, тетрадки нёс.
- Тоже скажешь – гулят. Да у ей жених в армии.

- Провожал, милая, провожал, кума не даст соврать. Видели мы, дивовались. С учеником стояла  до-олго. Стыда нет.

- Може, по учёбе чо обсуждали.
- Как же, жди…

- После уроков оставят, занимаются с имЯ, сердешные.
- Ране четыре класса прошёл, расписаться б умел да счесть – и хватат.
- Это какие времена-те, вспомни ишшо про царя Гороха! Ноне десять лет отсидят…
- Не десять, а одиннадцать, да ишшо мало.
- В город норовят уехать. А ежели поступят учиться по сельскому делу, колхоз пособием помогат. Спасибо председателю.
- А как же! Чтобы возвернулись в колхоз робить!

- Витька Сапунов баско на баяне играт, талантище Бог дал.
- Хороший парнишка, ничо не скажу.
- Давече в клубе-то после доклада, ох, веселое было представление. Я от души насмеялась, до слёз, бабоньки.
- И то. Поизмазались все краской, не узнать. Платья старинные пошили, ну, мастерицы.

   Пока шёл душевный разговор, Витя Сапунов безотказно играл всё, что просили, мог подобрать любой мотив, лишь один раз услышав его по радио. У Вити  приятное, чисто русское лицо с толстоватым носом, полными губами, выпуклым лбом  и необыкновенно мягким, застенчивым выражением слегка прищуренных глаз. На белой, с открытым воротом рубашке комсомольский значок.
   
      Танцевать разрешалось до 22 часов. Молодёжь, конечно, возмущалась, но директор был непреклонен. В знак протеста иногда после танцев, если мороза не было, старшеклассники шлялись по заулкам, орали песни, озоровали, пугая девчонок, или просто «свиданничали», расходясь после танцев влюблёнными парами.

    Вот и сегодня около тёплой белёной печи клуба греются молодые педагоги. Римма переобулась – на ногах у неё туфельки, у Кати полусапожки, Лина осталась в валенках – так легче скользить по некрашеному полу.  И Валя с мужем пришли, вальс танцуют.

  Смущал Лину Сергеевну прокурорский надзор старушек, ведь, наверняка, обсуждают каждую деталь. Ну да ладно, что уж теперь их бояться: они своё отплясали - вот и вспоминают, поди, молодость.

- Когда-нибудь и мы, Катя, такими будем, – вздыхает  Лина.
- Нет! Такими точно не будем, – категорически не соглашается подруга. Старухи поглядывают на Катину короткую юбку и круглые колени с неодобрением. А как поглядывают парни? Ну, уж никак не с осуждением.

   Михаил в группе старшеклассников что-то рассказывает, а нет-нет  и заметит Лину Сергеевну. На ней - тёмная юбка и всегдашний голубой свитерок.  Щёки  раскраснелись. Улыбается...Эх, пригласить бы на танец... Подошёл поближе - девчонки оттеснили. А она и не смотрит в его сторону... 
 
   Петя Савельев опять надоедает Римме Иосифовне. Она уговаривает страдающего  Петю пригласить на танец ту, в которую он безответно влюблён:

- Как джентльмен, пригласи,  иначе ведь она никогда не узнает о твоих чувствах.  Улыбнись ей, спроси о чём-нибудь.
- Я не знаю, о чём спрашивать, - робко отвечает Петя, напряжённо  хмуря  густые брови над красивыми цыганскими глазами.

- Ну, например, какая ей музыка нравится.
- А еслив она меня спросит, чо мне говорить?

- Да что угодно, - Римма приходит в отчаяние от Петиной стеснительности, а он – оттого, что Валя танцевала не с ним, а с его тёзкой, щеголявшим  в  пушистых  штанах ярко-красного цвета, над которыми молодые  учительницы  втихомолку посмеиваются.
 
  Не раз потом ещё они вспоминали эти «пушистые штаны»: уж очень они не гармонировали с его замашками записного ловеласа.

    Вот,  наконец, Савельев, поборов робость, направляется к Вале, но музыка,  как назло, умолкает… Сконфуженный влюблённый возвращается на место, снова впадая в отчаяние.
   
     Иногда, сбившись в кучку, девчата  пели да так задушевно, что невозможно было не присоединиться к ним:

                Не могу я тебе в день рождения
                Дорогие подарки дарить…,   
Потом:
                Далеко, далеко, где кочуют туманы,
                Где от лёгкого ветра колышется рожь,
                Ты в родимом краю у степного кургана
                Обо мне вспоминая, как прежде, живёшь…
 Или:
                Снова замерло всё до рассвета,
                Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь.
                Только слышно, на улице где-то
                Одинокая бродит гармонь…

     Да разве мало сложено на Руси песен, от которых становится так грустно и в то же время так легко на сердце?

   Освободив душу от тоски и тревог, старушки уже  совсем по-другому смотрят на молодёжь, прощая им вольные и невольные грехи. Под ворчание Назарова расходятся с размягчёнными сердцами, и, может, снятся им в эту  ночь далёкие, невозвратимые годы пролетевшей юности. 

               Продолжение  http://www.proza.ru/2017/07/21/1675