Нить жизни

               
                «Времена не выбирают
                В них живут и умирают»
                А. Кушнер

                Р О С С И Я               
               
                Глава 1
Будильник зазвенел, как всегда, резко и неожиданно. Герман дёрнулся на кровати, заученным движением выбросил руку из под одеяла и прижал кнопку на будильнике. Противный звон прекратился, захотелось повернуться на другой бок, поплотнее закутаться и вздремнуть ещё минут 120. Чем бы он занялся после этого вожделенного промежутка времени, ему в голову не приходило, зато, что делать сейчас тело знало, вопреки сознанию. Оно потянулось, изогнувшись под одеялом, задержалось несколько секунд в таком состоянии, шумно выдохнуло и, как чёртик из шкатулки, выскользнуло в прохладу комнаты. Тело было ещё розовым от тепла, созданного под коконом одеяла, в меру упитанным, но без излишков жира, появляющегося у большинства мужчин к сорока годам, от частого употребления пива и невоздержанности в еде. Фигуру завершала аккуратно подстриженная голова с явными признаками интеллекта, на непроспавшемся лице. Стройность фигуры оттеняли трусики, плотно облегавшие узкие бёдра.

Ноги сразу оказались в домашних тапочках, которые направили тело на кухню. Движения, благодаря ежедневным повторениям, были заучены до автоматизма и не допускали ни малейшего сбоя. Налить воды в электрический чайник, включить его, извлечь из холодильника сыр, колбасу и маслёнку, протопать обратно в комнату и проделать несколько физических упражнений, убрать постель, совершить переход в ванную, почистить зубы и помыться под душем, вытереться и причесаться. Тело двигалось, как сомнамбула, при невключившемся сознании.

Через окно однокомнатной квартиры, на втором этаже пятиэтажной «хрущёвки», внутрь вползал грязно-серый рассвет и телу, при перемещениях, было его вполне достаточно, чтобы не наталкиваться на аккуратно расставленные в комнате предметы. Электричество зажигалось только в ванной. Бриться в темноте оно ещё не научилось, но режим разумной экономии соблюдало.

Цикл утренних перемещений завершался на кухне, где надо было заварить кофе и съесть пару бутербродов. Кофе он любил и без него жизни уже не представлял. Он доставал его всеми доступными способами основным из которых, был магазин «Чай - кофе» на улице Кирова в Москве. Магазин посещался ранее, чем то место, куда была выписана очередная командировка, чтобы, не дай Бог, не забыть в суете дел приобрести кофе до отъезда.

Легко сходясь с людьми, он как-то познакомился с директором, расположенного недалеко от дома, универсама. Когда очередной выезд в столицу по какой-то причине задерживался, а кофе заканчивался, он ходил к нему и «через заднее кирыльцо» уносил, таясь от всех, килограмм коричневых зёрен. Сам жарил их на газовой плите, в специально приспособленной для этой процедуры, сковороде, а потом молол на каждую заправку кофейника.

Растворимый кофе, появившийся несколько лет назад, за напиток не признавался и не употреблялся из принципиальных соображений. Кстати, любил он не только хороший кофе, но и знал толк во вкусной еде, хороших винах и даже, как ни странно, разбирался в коньяках, различая их не только по количеству звёздочек на дагестанском, или армянском, но и по буквам на этикетках таких экзотических как «Мартель», или «Хеннеси», хотя их можно было приобрести только в магазине «Берёзка». Короче, кроме интеллекта, Герман был наделён и задатками гурмана, но культа из еды никогда не делал, в основном удовлетворяя свои потребности в заводских столовых.

Всё, что тело совершало по заученной схеме, сегодня, как впрочем и ежедневно, завершилось, когда из джезлы, стоящей на плите, распространился удивительный, присущий только любимой «Арабике», аромат. К телу вернулось сознание и далее оно действовало уже осознанно.

 От кого-то он слышал, что всё человечество делится на две категории: на тех, у кого кофе всегда выкипает и тех, у кого это не происходит никогда. Герман, безусловно, относился ко второй. Он привык всё делать тщательно и не терпел небрежности ни в себе, ни у других. Нет, он не был педантом и брюзгой, но терпеть не мог неряшливости. Был строг и опрятен в одежде, а человек, от которого плохо пахло; неважно, то была женщина, либо мужчина, вызывал в нём чувство брезгливости и всякое общение с ним прекращалось.
     Даже в пору тотального дефицита, он умудрялся одеваться элегантно. Джинсы, не вываренные китайские, а настоящий «Wrangler»; тонкая, с расстёгнутым воротом рубашка, как правило, светлая; короткая кожаная, утеплённая куртка на молнии, а главное, мягкие, под цвет куртки, мокасины.

На его столе никогда не было лишних бумажек, карандаши и ручки лежали строго на своих местах. Он и от своих подчинённых требовал того же. Все знали эту черту характера начальника и, со временем, приняли, обнаружив, что такой порядок резко облегчает жизнь.
Мозг окончательно проснулся, после чего кофе был вылит в чашку, а голова заполнилась мыслями о предстоящем дне. В мозгу прокручивались задачи, которые предстояло решить сегодня. Увы, с грустью подумал он, с каждым днём этих задач становится всё меньше и меньше, а ему всё чаще приходится прибегать к  услугам приятеля - директора для пополнения запасов кофе и не только его.

                Глава  2               
     Ему нравилась его работа. Давно прекратив трудиться на инженерном поприще, уготованном ему после пяти лет обучения в институте, он связал свою судьбу со странным занятием по курированию вопросов, так называемого «социального развития». Ни в одном квалификационном справочнике не было указана и объяснена столь странная специализация, но она существовала в том отделе, в котором Герман трудился вот уже неполных десять лет, с небольшим перерывом, как он говорил – «на обед».

     Под его началом, поскольку он был руководителем бюро, было ещё четыре человека, обеспечивающих то самое «социальное развитие» огромного ленинградского завода. Однако, в связи с проблемами всё сильнее сказывающимися в последнее время, объём работы сокращался и одного подчинённого он уже потерял.
Завод входил в систему Министерства оборонной промышленности и наравне с реконструкцией, связанной с необходимостью увеличения выпуска основной продукции, имел возможность много средств вкладывать и в строительство социальных объектов: пионерских лагерей, пансионатов, профилакториев, жилых домов и прочего. А всё это требовало и отводов территории, и получения условий на присоединение к источникам энергоснабжения, и заказа проектной документации и, связи строителей с проектировщиками на стадии строительства, и т. д. Этим и призвано было обеспечивать будущие и ведущиеся стройки, бюро Германа.

Прошедшие годы они трудились с полным напряжением сил, мотаясь по проектным институтам, городам и весям, где строились, или предполагались к строительству те самые социальные объекты, доставая, заказывая, согласовывая и пробивая. Это была живая работа, связанная с многочисленными поездками, знакомствами с новыми людьми, требующая изворотливости и настойчивости, хитрости и умения обольщать.  Всё это в избытке присутствовало в его характере.

     По специальности, полученной в институте, он был инженером-механиком. Увы, конструкторский стол, при однообразном процессе проектирования очередного, улучшенного узла трансмиссии, или ходовой части, старой, но подлежащей модернизации, машины, не место где можно  проявить живость характера. Герман сменил профиль и оказался там, куда надо было идти сейчас на работу.
     Всё было прекрасно. Была отличная группа, которая признавала в нём квалифицированного начальника, был хороший шеф, с которым сложились приятельские отношения, было много интересных объектов, и жизнь не казалась скучной. Наоборот, каждый день приносил что-то новое, требующее напряжения ума и проявления интеллекта, и в этом была прелесть бытия. Не задаваясь вопросами «о бренности всего земного» и продолжительности такой жизни, он просто жил, упивался успехами, расстраивался при неудачах, заводил новые знакомства и всячески поддерживал старые, встречался с женщинами и изредка играл «по маленькой» в преферанс с друзьями.

Однако,в этом мире от рядовых членов общества мало что зависит в масштабах государства, вне зависимости от формы общественного устройства. Посему, стоило на смену очередному, престарелому, и потому «безвременно ушедшему», Генсеку, прийти другому и всё в стране изменилось. На вершину государственной иерархии взобрался сравнительно молодой человек, по меркам, выработанным советской властью, и объявил, что «так жить нельзя». Правда, он не сказал как можно, но зато как говорил! Какие речи произносил! Страна прилипала к экранам телевизоров, когда он вещал с трибун съездов и конференций, митингов и собраний. В народ, который вслед за Цоем давно уже пел: «Мы ждём перемен», был вброшен новый слоган -  «Перестройка» и все, кроме отъявленных скептиков, вздохнули с облегчением. Наконец-то! Увы, «благими намерениями выстлан путь в ад».

     Не то, чтобы  Герман был антисоветчиком, или, не дай Бог диссидентом, к которым так модно стало причислять себя. Он просто, держа свои мысли при себе, тихо не любил этот строй. Он был предприимчив и всегда хотел зарабатывать значительно больше, чем получал в установленном государством порядке. В этом смысле он мало чем отличался от всех остальных, разница заключалась в том, что он умел это делать и делал, однако никогда не мог понять, почему государство заставляет его скрывать, как своё умение, так и те небольшие доходы, которые получал за честно выполненную работу.
Не прибегая к наёмному труду, он работал по вечерам в своём гараже, доводя, очередному счастливцу, новенький, только что приобретенный «Москвич», или «Жигуль», до состояния, когда тот сможет уверенно двигаться по дорогам страны, не рассыпая по ним недозавёрнутые гайки, и получал за это те дополнительные рубли, позволявшие не считать последние копейки в кармане перед очередным авансом и постоянно держать в баре бутылку хорошего коньяка. Несмотря на довольно скромную зарплату, в гараже стояла жигулёвская «шестёрка», оснащённая всем, чем только можно было оснастить такую машину.

С появлением нового «Мессии», Герман, поначалу поверил в сменившуюся власть. «Мессия»  вещал с трибун о пагубности старой экономической политики, обещал её перестроить, углубить и расширить, направляя все силы на всяческое поощрение предприимчивости и инициативы масс, для убедительности размахивая руками. Уже одно это вселяло надежду, примиряло Германа с властью и вселяло надежду на изменения нелюбимого строя.

     К сожалению, кроме слов, которые всем вскоре надоели, ничем иным положительным, деяния нового руководства отмечены не были. Наоборот, вскоре «нетрудовые доходы» были вовсе объявлены вне закона, так как они, якобы, подрывают основы социалистического строя. На рынках, рьяные милиционеры, стали хватать старушек, продающих пучки укропа со своих огородов, чтобы хоть как-то восполнить дыры в семейных бюджетах, пробитых  бешеным ростом цен. А  дыры в них, день ото дня, становились всё значительней, и латать их становилось всё сложней и сложней. Лично ему, Герману, вечерние работы в гараже тоже стали грозить неприятностями с ОБХСС, лишний раз убеждая, что верить власть предержащим нельзя.

     К счастью, вакханалия длилась недолго, и партийный рулевой, с такой же принципиальностью, провозгласил «вольную» для кооперативов и акционерных обществ, которые начали возникать со скоростью пузырьков в кастрюле при начале кипения. Однако, тут же была объявлена новая война – теперь с пьянством, что для страны Советов было равносильно атомному взрыву.
     Население, не мыслившее себе жизни в условиях несвободного спиртопотребления, выстраивалось за водкой в огромные очереди, соблюдавшиеся только до момента открытия магазинов, так что порой, доходило и до смертоубийств. В ресторанах «выдавали» не более 100 грамм, спиртосодержащих напитков, а на свадьбах и поминках самогон стали наливать из чайников, камуфлируя под безобидный морс.

После чего была объявлена «Конверсия» и огромный, создававшийся десятилетиями, оборонный комплекс встал, а с ним встала и вся страна. Выпуск продукции, на предприятиях, сокращался, стройки сворачивались, средств не хватало, о новых объектах никто и не помышлял. Надежд на изменение ситуации к лучшему с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Нехитрый анализ показывал, что вскоре, нужды в его бюро не станет, и чем он будет заниматься, было неведомо.
     С такими грустными мыслями, он, «без всякого удовольствия» выпил кофе и съел свои дежурные бутерброды. Кофе сегодня даже показался почему-то кислым.
Хотя ничего хорошего от наступающего рабочего дня Герман уже не ждал, тем не менее, это не давало повода изменить себе. Тщательно вытерев со стола, он также тщательно причесался, оделся, однако, при выходе на улицу, выражение лица у него было такое, будто, как говорят французы: «ему плюнули в суп». К сожалению, с таким выражением лица в те дни ходило большинство населения страны.
 Неожиданно для себя он стал подсчитывать в уме, сколько лет осталось до пенсии. Мысль, что не так уж мало, несколько развеселила новоявленного мизантропа и, несмотря на неопределённость предстоящего периода, он продолжил своё движение к станции метро чуть живее.

Какая-то плотная, серая масса упаковала всё пространство между такими же серыми, покрытыми мелкоклетчатыми плитами, однообразными пятиэтажными коробками. Воздух был пропитан влагой так, что она оседала на листьях и ветках тополей и при малейшем дуновении ветра осыпалась мелким и противным дождём. Даже вездесущие голуби, которых было полно в микрорайоне, попрятались под карнизами домов. За свои 48 лет жизни в этом городе, Герман настолько привык к причудам погоды, что они уже не доставляли каких-либо неудобств, хотя и настроения не поднимали.
     Несмотря на ранний час, вход в вестибюль станции метро окружал плотный ряд старушек и стариков, обречённо протягивающих, к медленно плывущей мимо них толпе, висящие на согнутых в локтях руках: кофточки и платки, нижнее бельё и вязаные носки. Толпа никак не реагировала на этот избыток предложений, вкатываясь в незакрывающиеся двери станции. Вид этой нищеты и безысходности тоже не добавлял настроения и он с тоской думал о безрадостном будущем, а мысли о пенсии уже не будоражили воображения. Не  было желания даже читать, что он непременно делал в вагоне, прихватывая из дому новую книжку.
     В бюро он приходил первым, только иногда Николай Васильевич оказывался там раньше. Сегодня был именно такой день. Не успел он открыть дверь, как тот выскочил из-за стола, всем своим видом изображая подобострастие и раскинув руки в стороны, низко склонился перед ним.   
     - Милости просим, барин! Позвольте-с!
      Улыбаясь, он забежал за спину и, как настоящий швейцар, попытался снять с Германа куртку. Это была их игра и он поддержал её. Сбросил с плеч коротенькую кожаную курточку, в которую был облачён, и молча сунул в протянутую руку специально смятый рубль.
     - Благодарствую! Не извольте беспокоиться, местечко Ваше свободно-с. Прошу садиться. Сей момент девки придут, а покаместь никто не спрашивал.
Герман величественно подошёл к своему столу, утвердился в кресле и уже приготовился произнести фразу, вроде: «Не суетись голубчик», как дверь в комнату открылась, и на пороге появился Вадим.
                Глава 3
Вадим Алексеевич Ромашкин, приятель и одновременно заместитель начальника управления, в котором работал Герман. За годы совместной работы они сошлись, обнаружив друг в друге множество схожих черт. Почти ровесники, начитаны и умны, оба владели машинами, прекрасно водили их и разбирались в устройстве.  Оба любили порядок и были тщательны во всём, особенно в том, что касалось личных дел. Ромашкин, в отличие от Германа, к общественно полезным относился несколько иначе, не вкладываясь в их исполнение столь же безукоризненно, как в личные.

     Собственно способности Германа к обнаружению и исправлению постоянно возникающих неисправностей в отечественных агрегатах выпускаемых автозаводом в городе Тольяти, и стало причиной их сближения. Вадим был человеком предельно прагматичным и все более тесные, нежели обычные, возникающие в процессе совместной работы, взаимоотношения, строились лишь на полезности того, или иного индивидуума. Герман был полезен в части ремонта автомобиля, добычи «левого» бензина, за более низкую плату и вообще был приятным парнем, а следовательно, с ним стоит поддерживать отношения.

     При всей похожести, они всё же, во многом и отличались друг от друга. Оба отнюдь не безразлично относились к деньгам, но, если Герман умел и знал, как их зарабатывать, то Вадим больше жаловался, что ему их катастрофически не хватает, несмотря на значительно более высокую зарплату. Хотя первый, зарабатывая, деньгами тоже не разбрасывался, но достаточно легко расставался с ними, у второго получить рубль, даже на какое-либо «богоугодное» дело, было почти, немыслимо.
     В то же время, Вадим был весьма грамотным инженером, прекрасно знал своё дело и достойно справлялся с многочисленными обязанностями заместителя начальника управления. Дома, это был мастеровой человек, способный, например, изготовить в своей маленькой мастерской, которую оборудовал в бывшей кладовой, стол для бильярда. Любой знающий человек представляет, сколь трудно добиться абсолютной плоскостности такого стола, выдержать строгие размеры всех луз и обеспечить ещё массу тонкостей при подобной работе, да ещё в домашних условиях, а не на специальном производстве.

     В юности он занимался морским моделированием и добился отличных результатов – был чемпионом Советского Союза, мастером спорта и неоднократным участником международных соревнований. Так что, как говорят в народе: «Руки у него росли из нужного места».

     Внешне его можно было считать привлекательным. Хорошо сложенная фигура, голова с гладко зачёсанными волосами, умные, карие глаза, приятная улыбка, обнажавшая ровные зубы. Всегда опрятно одет и выбрит – что ещё нужно, чтобы нравиться женщинам? Однако, что-то в его облике настораживало и женщинам, обладающим большей чувствительностью, нежели мужчины, он нравился редко, чего нельзя сказать о Германе, пользовавшегося несомненным успехом.

     Со временем у них составилась весьма «спаянная» компания, некий триумвират. Третьим членом был тоже их сверстник и начальник одного из отделов управления, Веня Курман. Это была удивительно колоритная фигура. Небольшого роста, с копной рыжих волос, большим, слегка искривлённым носом с обязательной горбинкой, ярко выражавшей его семитское происхождение.  Даже одежда не могла скрыть, того, что всегда согнутые руки обладают большой силой, которая прекрасно использовалась приятелями, когда требовалось её применить. У него был один изъян –не было машины, что являлось предметом постоянной зависти к приятелям.

Безобиднейший человек с предельно отзывчивым характером. Он не мог отказать никому в услуге, в просьбе, с которой  к нему обращались. Про таких говорят, что на них можно воду возить и они безропотно будут это делать. Приятели постоянно подшучивали над ним, а он никогда не обижался, как бы изощрённы не были их издёвки. Это было довольно странное объединение, двух интеллектуалов, бывших всегда, как говорится, «себе на уме», и человека не страдавшего этим недостатком, зато безгранично преданного дружбе.

     - Ты не занят? Пойдём, поговорим.
     - Да, нет, а что случилось?

     Вы никогда не задумывались над бессмысленностью такого словосочетания, как – «Да, нет»? Тем не менее, оно весьма распространено в обиходной речи. Возникло даже разъяснение к нему, например: «Скорее да, чем нет» и наоборот. Ни на один язык мира невозможно перевести это взаимоисключающее понятие. Ни один  иностранец не в состоянии его перевести и понять, а русские, вернее говорящие на этом языке, понимают и употребляют. Здесь важна интонация, нюанс произнесения. Выслушал и понял – человек занят, но если тебе очень нужно, он готов отвлечься. Или – ему совершенно делать нечего и он рад тебе безмерно и так далее. Нюансы русской речи – великая вещь!

     - Ничего не случилось, просто появилась идея.
     - О, идея – это интересно! Что-то я уж и не вспомню, когда к тебе приходила по ночам идея. Она красивенькая? Как время провели?
     - Фуй, фуй, Герман Давидович - вмешался в разговор Николай Васильевич – разве можно спрашивать мужчину о столь пикантных делах, да ещё в присутствии третьего лица?
     - Тоже мне пикантное дело. Ну, пришла ночью баба, ну, получил удовольствие! Так и скажи и ничего пикантного в этом нет, обычно и даже тривиально. Да и Вы - разве лицо?

     Последние слова были произнесены на пороге комнаты, так что взрыв негодования разбился уже о закрывшуюся дверь. Приятели вышли на лестничную площадку. Мимо торопливо пробегали последние сослуживцы, здороваясь на ходу. Зазвенел звонок, возвещающий начало очередного рабочего дня, через 15 минут надо было идти на ежедневное совещание, проводимое начальником управления. Они устроились на подоконнике и Вадим зашептал:
- Мне звонил вчера Генка Дрёмов. Представляешь, они организовали кооператив. Достали где-то обрезки паролона, отходы ткани, купили несколько швейных машинок, шьют наволочки и делают подушки. Кроме того, режут паролон на полоски, собирают в моток и продают, как утеплитель для окон. Деньги гребут, лопатой! Давай придумаем что-то подобное и пошлём наше управление куда-нибудь подальше. Шеф уже сказал, что надо сокращать людей. Я ведь знаю, что он держится перед дирекцией из последних сил. Долго так продолжаться не может, а первые на очереди - вы. Кому сейчас нужно соцразвитие? Так и так придётся уходить. Ну найдёт он тебе какую-то работёнку, но ведь всё равно не надолго.
     - Ну, хорошо, уйти и организовать кооператив – дело нехитрое. Сбросились по 10 рублей, написали Устав и зарегистрировались. А делать что?
     - Я, например, слышал, что многим организациям нужны всяческие этикетки. Можно купить хороший, цветной принтер, Коля будет рисовать эскизы, я перенесу всё на компьютер, сдублирую и будем их печатать. Да, мало ли тем можно найти! Надо только начать! Веньку заберём с собой, и дело пойдёт!
   - Ну, без Веньки я и не пошёл бы. Однако, надо подумать. Идея интересная, но сырая. Надо знать, чем заниматься, проработать рынок, а уж потом организовывать дело. Ладно, пошли, время подошло, а то Михалыч ругаться будет.
                Глава 4
     Оперативные совещания, проводимые начальником, позволяли всем руководителям быть в курсе дел не только своего подразделения, но и всего управления, давало пищу для размышлений и понимание общей обстановки на всём заводе. Это было интересно, а поскольку они проходили весьма быстро, то и не обременительно.

     Вообще, как и бюро, возглавляемое Германом, так и всё управление, в которое оно входило, было довольно странным подразделением в череде обычных отделов, присущих любому заводу. Называлось подразделение Проектно-конструкторское управление. Никакого отношения к конструированию изделий, выпускавшихся заводом, оно не имело. Это был миниатюрный проектный институт, каких множество существовало при каждом Министерстве и в каждом большом городе. Только в Ленинграде их было несколько десятков: Гипромез, Гипрорыба, Гипроэнергомаш, Гипрошахт и т. д. Это были многофункциональные проектные организации, в которых трудились сотни высококлассных специалистов, проектировавших новые заводы, фабрики, шахты и города. К их услугам прибегало большинство предприятий страны,и только такой гигант, как их завод, мог себе позволить иметь подобное подразделение, позволявшее вести постоянную модернизацию предприятия почти не прибегая к помощи института.

     Завод, был заложен более 250 лет тому назад и долгие годы носил имя его создателя, пока не сменил на другое, более созвучное времени великих перемен. Все годы своего существования, несмотря на смену имён, на заводе сохранялась тенденция постоянного роста и перманентной реконструкции. Создавались новые производства, восстанавливались, разрушенные бомбёжками цеха после войны, менялась продукция, строились новые цеха, сносились старые, прокладывались железнодорожные пути и магистральные трубопроводы.

Чтобы выполнять эти задачи выпускались сотни тысяч чертежей: на строительные конструкции, сети водопровода и линии электропередач, на дороги и причалы, железнодорожные станции и складские пакгаузы, не говоря уже об установке и подключении тысяч станков, стендов, гальванических ванн и окрасочных камер. Поскольку каждое новое изменение надо было осуществлять быстро и без проволочек и пришлось создать при заводе подразделение, способное оперативно решать поставленную в каждый данный момент задачу.

     На совещании у начальника управления, так же как на тысячах подобных и проводимых в разных концах страны, проверялся ход выполнения срочных работ, ставились новые задачи, увязывались между собой работа отделов. Здесь можно было узнать о перспективах, стоящих перед заводом, поскольку так уж сложилось, работа управления была связана с новыми планами по дальнейшему развитию предприятия. А сейчас это было огромное объединение, включающее сам завод и несколько филиалов, разбросанных по нескольким областям страны, на которых трудилось, в общей сложности, более 60 тысяч человек.

Через пол-часа совещание закончилось.  Увы, перед Германом, на этот раз, как и всё последнее время, новых задач не ставилось, что оптимизма не добавило. Идти в бюро, где его с надеждой ждут ещё три человека, было тяжко и очень не хотелось. Впереди, всё ускоряясь, шёл Венька.

     - Эй, пижон, куда несёшься? Надо поговорить.
     Такое обращение к приятелю вовсе не означало, что Герман хотел его оскорбить. Просто, это была грубая форма, принятая ими во взаимоотношениях, за которой скрывалась огромная симпатия и, пожалуй, даже нежность. Он относился к своему другу покровительственно, приняв над ним шефство, как над младшим братом, хотя они были ровесниками. Герман считал себя как бы старше, опытнее, более устойчивым к жизненным невзгодам, которые Веня, казалось, притягивал к себе. Ему постоянно и фатально не везло. Если в каждой, данной ситуации могла случиться неприятность, то если в неё был вовлечён Веня, она непременно случалась. Герман  всячески пытался оградить приятеля от них и, иногда, это получалось.
 Да и вообще - не будешь же обращаться к мужику с жёсткими, как наждак, ладонями со словами: «Радость моя! Пойдём, побеседуем». А так – доходчиво и попахивает чем-то мужским. Такая форма обращения давно уже вошла в привычку и не была для них неожиданной.

     Вадим помчался на очередное совещание, на которое его направил начальник, а они с Веней уселись на любимый подоконник в коридоре.
     - Ромашкин предлагает сматываться из управы.
     -  С каких это радостей? Он что, знает место, где будет лучше? Не смеши меня! Да и где это сегодня, когда все сокращают, ждут троих великовозрастных оболтусов с дипломами о высшем образовании? Я что-то о таких местах не слышал!
     - Что за привычка вечно взрываться, не дослушав до конца? Слушай старших!
     - Ну, давай, умник, излагай.
     - Ему приснилось, что можно организовать кооператив, или акционерное общество и заколачивать деньгу. Он говорит, что мы лопухи. Деньги валяются под ногами и умные гребут их совковыми лопатами, а мы прохлаждаемся.
     - Интересное дело. Он плохо спал, а мы должны срываться с места и идти искать лопату, а главное  - место, где неизвестно кто и когда, вроде бы, зарыл чужое богатство. Ты, умник, ты как себе это представляешь?
     - Если честно, то никак. Хотя, что-то в идее есть. Можно, например, организовать мастерскую по ремонту машин, но это мы с тобой сами можем делать и без кооператива. Да и потом,мы же всё таки инженеры, так что надо найти какое-то интеллектуальное занятие. В этикетки я не верю. Вот Фридман начал торговать компьютерами, можно этим заняться, но ведь надо где-то денег достать на первую партию.
     - Что за этикетки? Какие компьютеры? Ты где их возьмёшь? Что в челноки подаваться? Так это мне и даром не надо!
     - Ну чего ты кипятишься? Я, просто, рассуждаю вслух. Короче. Надо собраться дома и побазарить, может что-нибудь и выгорит. Хуже, уже всё равно не будет. Ладно, пошли. Думай, если можешь, хотя, что с тебя взять?  - не преминул «лягнуть» напоследок, Герман.
- Тоже мне, интеллектуальный богач! Давно ли с пальмы слез и мыслей набрался?
                Глава 5
     В бюро три пары глаз впились в него с немым вопросом. Как всегда, первые слова произнёс Николай Васильевич.
     - Ну, не томи, что нового? Может пора писать заявление?
     - Нового ничего, а заявления писать - торопиться не будем. Шеф, пока, на дверь не указывает, а что будет завтра, никто не знает. Читайте научно-техническую литературу и повышайте свой умственный и интеллектуальный уровень, а мы с Галиной Николаевной поедем в ЛЕНЗНИИЭП. Надо из них, всё-таки вытряхнуть документацию на стадион. Наше дело – обеспечить, а будут ли строить – это забота других. Поехали.

     Будучи руководителем бюро, Герману вовсе не обязательно было бегать самому по проектным институтам и согласующим инстанциям. Его люди были весьма квалифицированными работниками и, в большинстве случаев, сами справлялись с возложенными на них обязанностями. Тем не менее, он считал своим долгом быть в курсе всех дел и часто срывался с места, отнюдь не из-за недоверия к подчинённым, а из-за необходимости постоянно быть в курсе, поскольку начальник спрашивал с него. В этом он чётко следовал линии поведения последнего, так как высшее руководство завода, в свою очередь, спрашивало с начальника управления. Тот тоже ездил по институтам и иным присутственным местам, забирался на стройки и ходил по цехам, тогда как мог бы сидеть в кабинете и руководить коллективом, не отрываясь от вращающегося кресла.

Кроме всего, делать в бюро было совершенно нечего, смотреть как бездельничают подчинённые, не имея возможности обеспечить их работой, было тяжко, вот он и решил съездить в институт. Надел свою курточку, помог Галине Николаевне надеть пальто и открыл перед нею дверь. Он делал это всегда, считая, что в таких делах нет начальника и подчинённой, а есть мужчина и женщина и надо соответствовать. Серый смог сменился моросящим дождём и перед выходом пришлось одолжить у Маргариты Борисовны её зонтик, поскольку от станции метро до института надо было пройти пешком довольно большой отрезок.
 
     Несмотря на рабочее время по Невскому проспекту перемещались сотни насупленных, неулыбчивых людей под зонтиками, отчего проспект был похож на поляну с сотнями опят, облепивших пеньки домов. На выходе из метро, у Дома Книги суетились какие-то тёмные личности, предлагая, из под плащей с накинутыми капюшонами, книжный дефицит, продаваемый исключительно по талонам за сданную макулатуру. По давно некрашенным фасадам зданий растекались сырые пятна, ещё больше усугубляя и без того унылый вид красавца – проспекта. Проносящиеся мимо машины поднимали в пропитанный влагой воздух мириады брызг, заставляя, без устали работать дворники на их стёклах, а прохожих не приближаться к проезжей части.
     Институт зонального проектирования располагался в восточном крыле гениального творения Росси и Фельтена – здания старого Генерального штаба. Там, где до революции размещалось Министерство иностранных дел и личные апартаменты Министра, теперь сидело несколько сотен архитекторов и инженеров, проектировавших города на севере и юге страны, а также всевозможные сооружения в самом Ленинграде, да и ещё в десятках городов, вплоть до зарубежных столиц. Возможно, близость к нетленному творению великих архитекторов, стимулировало, сидящих в этих стенах, создавать прекрасные образцы современной архитектуры, не раз отмечаемые на всевозможных конкурсах и украшавшие многие города.

     Здесь были спроектированы, уже действующие, пансионат и пионерлагерь завода на берегах Чёрного моря, а сейчас велась работа над проектом реконструкции заводского стадиона. И хотя проектирование ещё не было завершено, завод уже приступил к строительству плавательного бассейна. Увы, надежд на завершение строительных работ не было, но проект-то надо было закончить, и Герман намеревался заполучить у проектантов остатки документации.

Институтские архитекторы пребывали в аналогичной грусти, поскольку перспектив на новые заказы тоже не было, посему тесные коридоры, выгороженные из великолепных залов, украшенных ранее лепкой и росписью плафонов, а теперь заставленные канцелярскими шкафами, были плотно забиты курящими и просто болтающими о чём-то своём, представителями обеих полов.

Поднявшись на третий этаж, на лязгающем и дрожащем при подъёме, старинном лифте, сохранившемся здесь, в полном смысле: «С времён Очакова и покорения Крыма», и с некоторым усилием протолкавшись сквозь толпу, Герман с Галиной Николаевной вошли в отдел, дорабатывавший их проект, где были встречены вполне благожелательно.

     - Здравствуйте Герман Давыдович, привет Галя! А мы кофейничаем. Хотите кофию со свежими булочками?

     По устоявшейся традиции, которая сохранялась, несмотря на трудные времена, булочки ежедневно покупались на весь коллектив в небольшом кафе неподалёку, а кофе готовился в электрическом кофейнике, купленном в незапамятные времена в складчину. Булочки были свежими и вкусными и представители заказчика, уже знакомые с предложенным деликатесом, с удовольствием уселись за один из чертёжных столов. После промозглой сырости, что окутала весь город, откуда они только что пришли, кофе и булочки оказались, как нельзя, кстати.

     Отдел многие годы занимался проектированием спортивных сооружений и был даже автором спорткомплекса «Юбилейный» и Большой спортивной арены у Парка Победы в Ленинграде. Проект реконструкции стадиона завода был им тоже весьма интересен, поскольку на небольшом участке старого стадиона надо было разместить множество спортивных сооружений, и они с энтузиазмом трудились над завершением проекта. Впервые, за многие годы совместной работы, у Германа не было к ним никаких претензий за срыв сроков.

     Рассмотрев спорные вопросы и договорившись о новой встрече, они покинули институт. Герман отпустил Галину Николаевну домой, поскольку дел в бюро для неё не было, а сам отправился обратно. Стоя в вагоне, он пытался сосредоточиться на предложении Вадима, но никак не мог. Мысли прыгали. То ему виделся кабинет, обставленный современной мебелью и симпатичная секретарша в шикарной приёмной, то он бродил по грязи в резиновых сапогах на стройке какого-то сооружения, то наклеивал этикетки на тысячи бутылок, выстроившиеся в очередь на конвейере.
                Глава 6
Вернувшись к обеденному перерыву, созвонился с ребятами и обедать они пошли втроём. За столом разговор продолжился, но тоже ни к чему  не привёл. Договорились после работы поехать к Герману, и устроить мозговой штурм, обсудив всесторонне идею, всё больше овладевающую умами двух членов тройки.
Веня относился к ней скептически. Ему нравилось в управлении. Нравился начальник, с которым у всех троих сложились весьма хорошие и почти приятельские отношения, нравился коллектив, в котором он работал уже 15 лет. Придя из цеха, он начал с должности архивариуса, а теперь возглавляет отдел. Пусть не основной, но всё же. За эти годы управление выросло и численно, и качественно и у него была почти святая вера в то, что шеф найдёт выход из положения и спасёт «управу» от развала. Поэтому, нечего мельтешить и надо спокойно пересидеть смутное время.

     Вадим был настроен весьма решительно. Перспектива быстро разбогатеть нежно грела душу. Ему уже виделась преуспевающая фирма, завоевавшая положение на рынке и позволяющая концессионерам безбедно существовать во всеобщем бардаке. Герман относился к идее более трезво, прекрасно понимая, что до такого положения - дистанция огромного размера, тем более, что не было главного – темы, которой можно было заниматься и во имя чего всё затевать.

     Задержавшись на несколько минут, пока не схлынет основная масса тружеников карандаша, стремившихся побыстрей вернуться к домашним заботам, трое приятелей покинули стены Инженерного корпуса и направились к Герману.

     Дождик продолжал привычно моросить. Выдавливаемая из дверей метро плотная масса растекалась в разные стороны, на ходу стреляя автоматическими, японскими зонтиками.   
 
      От метро до дома надо было пройти довольно большой отрезок пути, и его вполне хватило бы, чтобы вымокнуть насквозь. Двое из будущих концессионеров не так ответственно отнеслись к вероятности возникновения дождя, доверившись прогнозу погоды, переданному накануне, и теперь всячески пытались пристроиться в тесную «кучку» под единственным Вадимовым зонтом. Стараясь идти в ногу, плотно сбившись в единый организм, они бодро шагали, время от времени перепрыгивая через лужи, от чего ритм движения сбивался, и надо было вновь пристраиваться к единому темпу.

     - Парни, надо зайти в Универсам, может что-нибудь к вечеру выкинули.
     - Давай заглянем, авось,  действительно, что-нибудь урвём.
 Именно «урвём», так как в магазинах давно уже, почти ничего, на прилавках не лежало. Однако, к концу рабочего дня, когда основная масса работающих добиралась до конечных остановок своего транспорта, в залы выносились кое-какие продукты, и их надо было с силой вырывать в толчее и ругани из лотков и корзин. Сахар и масло, вообще, можно было получить только по талонам.

     Троица, сложив зонтик, с которого обильно полилась вода, вошли в огромный зал Универсама, в котором, среди пустых стеллажей, у дверей служебных выходов, обречённо группировались по несколько десятков человек. Они обошли зал. У застеклённой стены мясного отдела стояла самая плотная толпа. За окном, несколько работниц в белых халатах, бодро развешивали связки сосисок и заворачивая в полиэтилен закидывали пакеты в решетчатую тару на колёсиках. Ящики быстро наполнялись, что сулило ожидавшим, надежду на скорое приобретение, вожделенных изделий Ленинградского мясокомбината. Там же, за другим столом, взвешивали и приклеивали ярлычки к замороженным курам, кажется, венгерским.

     Аналогичное действо происходило и за стенкой молочного отдела, только там две молоденькие девицы, одетые также как и в первом отделе, резали головки сыра, предварительно распиленные пополам с помощью нехитрого приспособления, состоящего из куска тонкой проволоки, на концах которой были прикручены две коротенькие деревяшки. Распиливала головки здоровая тётя с руками портового грузчика. Головок было много, так что можно было надеяться на получение ещё и куска сыра.

     Компания разделилась – двое остались у мясного отдела, а Веньку отрядили к сырному источнику. Вскоре Герман завёл беседу с какой-то молоденькой женщиной. Это было его любимым занятием. Поскольку, в последнее время, без очередей не обходилось ни одно событие в стране, и соответственно, в городе, у него появилось обширнейшее поле деятельности. Он вмешивался в любой разговор, превращая нудное стояние в ожидании очередного дефицита, в какое-то подобие бурлеска. Как правило, через несколько мгновений у хмурых и озабоченных людей появлялись на лицах давно забытые улыбки, люди оборачивались, включались в разговор, появлялось некое оживление, а Герман получал от такого общения массу удовольствий.

     Увы, в магазинах нельзя было торговаться, но вот на рынках он отводил душу сполна. Он обожал ходить на рынок, особенно, где торговали южане. Неважно  – азербайджанцы, или грузины, узбеки, или таджики, лишь бы южане. Когда он попадал на юг, для него один поход на рынок приравнивался к трём купаниям в море. Здесь он был в своей стихии. Наверное, кто-то из его далёких предков был скупщиком, а в нём проявились гены пращура.

Ах эти южные рынки, с их толчеёй и многоголосием, призывными криками продавцов, расхваливающих свой товар. Разноцветье гор фруктов и овощей, сбрызнутых для создания вида свежести, водой. Разнообразие оттенков трав, пряный запах десятков сортов сухих специй и бесконечные разговоры.

Он начинал зубоскалить едва подойдя к первому же прилавку. Всё делалось с абсолютно серьёзным лицом и хотя вокруг все покатывались от смеха, Игорь вёл свою партию, как профессиональный артист. Он влюбился в Мельпомену ещё в школе и усердно посещал театральную студию при Доме пионеров. Занимаясь в институте, был непременным участником курсовой самодеятельности и легко ощущал себя на сцене, привыкнув к вниманию слушателей. А поговорить он умел и обладал хорошим чувством юмора.

Не то, что ему нужно было купить килограмм груш, или персиков на рубль дешевле. Нет, важен был сам процесс и удовлетворение он получал не от того, что сэкономил этот рубль, а от того, что заставил похохотать окружающих, доставил пару приятных минут продавцу, почувствовавшему свою значимость, поскольку за его товар торгуются, и спутнице, которая вволю насмеялась, узнав его сегодня с новой стороны.

     Вот и сейчас вокруг него улыбались люди, поддерживали разговор ни о чём, но всё же разговор, а не угрюмое молчание, давившее всех тяжестью безрадостных жизненных обстоятельств, рождённых «Перестройкой», и мучивших большинство населения страны.

     Однако, кажущаяся благостность обстановки мгновенно разрушилась, как только металлическая корзина с сосисками наполнилась и те же женщины потащили её в зал. Толпа, напоминавшая к этому времени перезревший помидор, при одном соприкосновении с тележкой, лопнула и растеклась вокруг неё мутной жижей. Каждый старался ухватить из телеги свой пакет, отталкивая других, работая локтями, плечами, ввинчиваясь в толпу, хватался одной рукой за прутья решётки, а вторую запускал в узкую щель, чтобы выхватить из неё, так трудно достающийся килограмм сосисок. Крик, ругань, нечаянные оплеухи и пинки, растрёпанные, задыхающиеся фигуры, с трудом выбирающиеся из плотной толпы, в которую со всех сторон мчались новые, жаждущие приобрести хоть что-то к скудному, домашнему столу.

Герман с Вадимом сумели вытащить, полагающиеся им три пакета и ещё успели к раздаче «слонов» в другую толпу, чтобы помочь Вене в его борьбе за сырные ломтики, упакованные в такой же полиэтилен, но весом, увы, только около 300 грамм и достающиеся с неменьшим трудом, нежели сосиски. Захватив ещё пару бутылок молока и круглый хлеб, почему-то называемый «Дарницкий», троица успела выхватить из очередной тележки ещё и по замороженному цыплёнку.

     Расплатившись в кассе, они отправились, уже в темноте, по переходам, проложенным у подножья, однообразных коробок, беспорядочно расцвеченных отдельными световыми пятнами, разной степени освещённости.

     Дождь, как ни странно, прекратился, и они бодро шагали, время от времени переругиваясь, при попадании в лужи, образовавшиеся в ямах давно не ремонтировавшихся дорог. Фонари, видимо, не горели с того же времени последнего ремонта, и дорога освещалась лишь светом из окон. В промежутках между домами, было совсем темно, так что их передвижение к цели осуществлялось сугубо по устоявшемуся инстинкту, поскольку каждый, уже не раз проделывал этот путь.
     Наконец, они ввалились в подъезд, освещаемый лампочкой мощностью не более 15 ватт, однако, позволявшей сравнительно легко найти замочную скважину, в обитой дермантином двери.

      Внутри квартиры было тепло и уютно. Друзья разделись, а Герман даже переоблачился в спортивный костюм, и все трое устремились в маленькую кухню, принявшись готовить нехитрый ужин. Были сосиски, в ящике под газовой плитой, слегка проросшая картошка, а в холодильнике, почти полная, бутылка Столичной водки.

Герман выпивал редко и понемногу, так что бутылка водки могла опорожняться в течение довольно длительного времени, что было абсолютно нетипично для нормального советского человека. Оставить недопитую бутылку было чуть ли не кощунством и порицалось обществом, поскольку от такого поступка явно веяло буржуазным пережитком.

- Эй, умник в «Адидасе»! Где у тебя нож, чтоб картошку почистить?
     - Маленьким детям и психам давать ножи противопоказано. Они обязательно порежутся сами, или зарежут кого-нибудь из близких.
     - Надо было давно тебя прирезать, да вот терплю, боюсь вони слишком много будет. Так, где нож?
     - Лопух! Можно подумать, что ты ещё не все углы в этом доме обшарил и не знаешь, где нож. В верхнем ящике стола!
     - Так бы и сказал. Во характер. Надо сначала наговорить гадостей, вылить сорок бочек помоев и потом всё равно сказать. Ну, м – к, что с тебя взять?
     - А что ты хочешь с меня взять? Ты руки вымыл, чтобы брать?
- Ты считаешь, что тебя, также как и твою грязную и старую картошку надо чистить обязательно предварительно вымыв руки?
     - Я говорю об брать, а не об чистить.
     Беззлобное переругивание могло длиться долго, но это никоим образом не мешало всем споро делать что-то своё. Вадим, молча, стягивал с сосисок скользкую полиэтиленовую плёнку, которой, с некоторого времени, стали оборачивать сосиски. Герман поставил на плиту пару кастрюлек с водой и резал хлеб, Веня чистил картошку.

     Вскоре, все трое сидели за столом в комнате, выпивали, поднимая небольшие рюмочки за успех предстоящего предприятия, и закусывали, попутно перейдя к  обсуждению будущего профиля работ. Предлагались и тут же отвергались десятки вариантов, стоял гвалт и крик. Наконец, Герман понял, что так они ни до чего не договорятся, вышел на кухню и включил чайник. Вернувшись, стоя в проёме двери произнёс:
     - Вот что парни! Кончайте кричать. Дело это, как я и говорил, не простое. Нам предстоит выбрать совсем другой путь в жизни. Если всё пойдёт так, как мы хотим, нам нужно понять, что из исполнителей, которыми мы являлись раньше, мы превращаемся в хозяев, и над нами уже не будет начальника, который будет разруливать спорные ситуации. А это совсем другая жизненная философия. Кроме поля деятельности – то, над чем мы базарим уже почти три часа и не можем договориться, надо определиться, мне кажется, с главным - а  насколько приспособлены мы к этому. Деньги – большое искушение. Сколько дружб рассыпалось под влиянием денег. Так что, давайте выпьем чаю, разбежимся  и подумаем поодиночке. Мне очень не хотелось бы, через год, или два, потерять Вас и вычеркнуть из памяти.
     - Да брось ты – вскинулся Вадим - с чего это мы перегрызёмся? Надо на берегу договориться, что всё делим строго на три части и всё!
     - Ой ли. Не торопись. Не мы первые, не мы последние, а мы ещё и не самые умные. Как говорит наш шеф: «Если ты додумался до этого, то можешь быть уверен, что ещё кто-то додумался до того же». А примеров когда компаньоны стреляли друг в друга, пруд – пруди. Но, не будем о грустном, просто подумаем.

     Когда ребята ушли, он убрал со стола, перемыл посуду и улёгся в постель, размышляя над тем, что сам высказал час тому назад. Он был уверен в искренности и честности Веньки, но за Вадима поручиться не мог. Его жадность никогда не нравилась Герману. Она вызывала даже некоторое отторжение, и ему было совершенно неясно, как поведёт себя будущий хозяин. Чётко понимая, что в любом триумвирате, всё равно, должен быть лидер, то есть, человек более «триумвиратистее» двух других, он размышлял над кандидатурой. Сам на роль лидера он никогда не претендовал, и быть им не хотел. Это было давно определённое им кредо и не было никакого желания его менять. Да, он был руководителем бюро, но он не рвался к этой должности и, главное, над ним был начальник, так что он тоже был в подчинении. Венька на эту роль, просто, не годился. Значит Вадим. А это резко меняло дело. Так в сомнениях и непрерывном споре с самим собой, он и уснул.

     Какое счастье, и в тоже время - наоборот, что будущее закрыто от нас непроницаемой пеленой.  Если бы было не так, сколь многих невзгод нам удалось бы избежать,  зато скольких открытий лишился бы мир. Если бы Герман мог этой ночью заглянуть в недалёкое будущее, скорей всего, его жизнь пошла бы совсем по иному руслу.
                Глава 7
     Пробуждение, подъём, путь на завод и начало рабочего дня было абсолютно аналогичным предыдущему и через 15 минут, после его начала, он сидел за столом в кабинете начальника и прислушивался к ходу планёрки, пытаясь одновременно думать о вчерашнем вечере.

     Видимость работы в будущие дни спорадически прерывалась Ромашкиным, бесцеремонно врывавшимся в комнату и вытаскивавшим Германа пошептаться на лестницу для обсуждения новой идеи. Ни один из вариантов не был одобрен, но по управлению уже поползли слухи о том, что троица куда-то «намылилась».

     Как рождались эти слухи, человечеству неведомо, но стоило кому-то собраться вместе, пройтись по коридору, или, не дай Бог, подать пальто, как все сразу «узнавали» о том, что «А» гуляет с «Б», а у него двое детей и сам далеко не молод. И что она в нём нашла? И пошло, и поехало. «А» уже давно позабыл, что подавал «Б» пальто, а слухи не утихают и вскоре надо оправдываться, что он ни сном, ни духом, что семья для него свята и общественность может спать спокойно.

     В один из безрадостно протекавших дней, его позвали к начальнику. Раньше эти вызовы были частыми, сейчас он оказался неожиданным.
     - Привет, Гера! Садись.

     Их отношения были достаточно близкими, что позволяло начальнику, наедине, обращаться к нему по имени, Герман же к шефу обращался только по имени-отчеству, и не только потому, что тот был начальником, но и потому, что был старше, да и просто из уважения.

     - Слушай, тут такое смешное дело. Мне позвонил какой-то директор совхоза из Краснодарского края. Он говорит, что узнал о нашем строительстве пионерлагеря. Он тоже строит свой лагерь, но в другом месте. Представляешь – совхоз строит пионерлагерь! Каков совхоз! Короче, у него не хватает денег, чтобы завершить строительство, и он просит дать ему тысяч 50-60, но отнюдь не безвозмездно. Он заканчивает стройку и отдаёт нам половину мест, а это 125 штук. Кроме того он берёт наших детей на полное обеспечение, так что цена путёвки ребятам будет равна только стоимости проезда. Я поговорил с Всеволодом (бывший начальник их управления, а теперь заместитель генерального директора по капстроительству) и тот сказал, что деньги он найдёт. Можешь прокатиться на пару дней на юг?
     - Георгий Михайлович, о чём речь? С превеликим удовольствием. Когда ехать?
     - Иди, оформляй командировку, вот адрес предприятия, бери билет. Скажешь номер рейса, я позвоню, тебя встретят.

Герман выкатился из кабинета, со скоростью колобка, убегавшего от лисы. На выписку командировки у секретаря, оформление её в канцелярии завода и получение денег, ушло не более часа. Учитывая немалое расстояние между их корпусом и зданием заводоуправления, а также то, что везде ещё надо было ждать, время  можно считать почти рекордным.

     К концу рабочего дня, объяснив подчинённым, как надо себя вести в его отсутствии, попрощавшись с приятелями и получив наказ от начальника, он отправился знакомым маршрутом домой. Надо было позвонить маме и Нине и предупредить, что его несколько дней не будет.

     Как всякий интеллигентный и добропорядочный сын, он питал к матушке весьма тёплые чувства, хотя давно уже жил независимо от родителей. Мама, несмотря на достаточно солидный возраст, не утратила живости характера, имела десяток подруг, посещала с ними и в одиночку всевозможные выставки и музеи, могла поговорить, со знанием дела, о последних событиях в политической жизни. В общем была полна жизненной энергии, которую с лёгкостью тратила.

     С Ниной у него установились какие-то странные отношения. С одной стороны – она ему нравилась и ему было тепло и уютно с ней, с другой – он никак не мог решиться связать свою жизнь с её. Это была не первая его привязанность. Он вообще не только легко входил в контакт с людьми, но и также легко влюблялся и женился. Он нравился женщинам, ему нравились женщины и между ними часто возникал, как с лёгкой руки нового Генсека стали говорить, тот самый консенсус, приводивший обоих в одну постель, что обязывало.

Не всегда это проходило бесследно и в результате, где-то, на другом конце города, жил сын от первого брака, которому он ежемесячно отдавал четверть своей зарплаты, даже несмотря на то, что не оформлял исполнительного листа. Он считал, что платить всё равно надо будет, так зачем ещё ставить себя в дурацкое положение на суде. Аналогично обстояло дело и со вторым ребёнком. Таким образом, от зарплаты у него оставалась всего половина, но он не страдал от этого, восполняя недостачу вечерними работами в гараже.

     Они встретились с Ниной уже давно. Оба были в разводе, разница состояла только в том, что дети Игоря жили с мамами, а дети Нины с ней. Ребята хорошо относились к нему, и он их уже не считал чужими, так что не они стояли неким препятствием к объединению. Он и сам не мог бы объяснить, что не позволяло им съехаться и жить одной семьёй. Она приезжала к нему, оставалась на ночь, им было приятно вдвоём, но что-то мешало произнести нужные слова и узаконить отношения. Что? Он не знал.

Нине звонить не пришлось, так как, раскрыв дверь, он обнаружил её дома, что-то скребущей на кухне.
     - Привет!
     - Здравствуй. Не ждал?
     - Не-а. Собирался звонить и сообщить, что отбываю. Чтоб не плакала от тоски и неизвестности, потеряв меня из виду на несколько дней.
     - Вам не кажется, сэр, что вы несколько преувеличиваете свою значимость в моих глазах? Я, по моему, не давала повода думать, что ваша драгоценная жизнь представляет интерес ещё для кого-то кроме вас самих и может вызвать слёзы от утраты.
    - Ах так! Ну, берегитесь мадам!

   Пока длился их диалог, Герман успел снять куртку и войти в кухню. Он  обнял её за талию, привлёк к себе и поцеловал, почувствовав, как охотно она ответила. Стало тепло и покойно. Несмотря на то, что у Нины уже было двое детей, к своим сорока годам она сохранила стройность фигуры, а сиреневая, обтягивающая кофточка с высоким воротником, называемая «водолазка», выгодно подчёркивала округлость форм. Длинные, белокурые волосы легко ниспадали на плечи, обрамляя миловидное лицо с небольшим носиком и чуть раскосыми, так называемыми, миндалевидными глазами. Если уют имел бы запах, то от неё пахло уютом.

     - Ну, здравствуй. Чего это ты тут скребёшь?
     - Куда это вы намылились в такую погоду?
     - Родина требует, чтобы я срочно вылетел на юг страны, дабы спасти от разорения ещё один погибающий совхоз.
     - Города ты уже спасал, теперь дошла очередь и до сельхозпредприятий? Теряете уровень, уважаемый. А если серьёзно?
     -Да, чёрт его знает. Шефу позвонил какой-то чудак и предложил поучаствовать в строительстве пионерлагеря. Смех! Вся страна валиться в преисподнюю, а какой-то сумасшедший продолжает строить пионерлагерь для детишек. Однако, наше дело махонькое, начальство велело – пролетариат ответил – есть! Да, и вообще, почему бы не прокатиться на пару дней на юг за казённый счёт?
     - Что ж. За казённый счёт и на юг не грех съездить. Надолго?
- Да нет, при всём желании больше двух дней там делать нечего, так что к выходным вернусь. А у тебя как дела? Сегодня свободный день?
     - Наоборот. Дежурство затянулось, так что я домой не поехала, а поспала у тебя.

Нина работала врачом в приёмном покое больницы и дежурила посменно. Дети оставались в таких случаях одни, но были уже достаточно самостоятельны, чтобы не испытывать, при вставании по утрам, неудобств от отсутствия мамы.

     На плите что-то парило приятным запахом, суля хороший ужин. Пока он звонил маме, не придавшей никакого значения очередной отлучке сына, зато рассказавшей, какую потрясающую выставку картин из американских музеев она посетила сегодня, Нина накрыла на стол. Они вместе поужинали, и недавнее желание сменить надоевшую, полную сомнений и поисков обстановку, на что-то свежее и непознанное, что ждало его на юге, неожиданно сменилось желанием остаться, улечься в постель, отдаться ласкам и любви и не думать ни о чём, кроме как о лежащей рядом женщине.

     А  потом она проводила его до автобуса №13, идущего в Пулково, откуда он должен был вылететь после полуночи в Краснодар. Они молча шли по пустынным улицам, тесно прижавшись друг к другу. Вдали, размытый туманом столб света, вокруг одинокого перста на площади Победы указывал им направление. Глядя на уходящий ввысь луч,Герман, почему-то подумал об одиночестве.

По сути, всю свою жизнь он прожил таким же одиноким, как этот луч в ночи. Вокруг стоит сонм истощённых фигур, днём и ночью вьются машины, приходят люди с цветами, а он стоит один, унося в небо тоску по погибшим и увековеченным в камне. Герман, к счастью пока, никого не увековечивает - рангом не вышел, но тоже один. Были приятели, жёны, сослуживцы, мимолётные знакомства, но даже сейчас, рядом с женщиной, которая ему нравится и близка, и с которой он скорей всего свяжет свою судьбу, он чувствует своё одиночество. Что это? Судьба, как у Вечного жида? Но почему? За что?

     Ведь он никого не отталкивал от своей стены. Правда, внутрь всё же не пускал, зато всегда стремился подойти, помочь, старался быть отзывчивым и, по возможности, добрым. Кажется, не был заносчивым и высокомерным, но всю жизнь, какая-то невидимая преграда стояла между ним и приблизившимся человеком. Он слишком сильно соблюдал и оберегал, единожды выбранную дистанцию между своим миром и всяким другим. Ненавидел любую опеку над собой и, видимо поэтому, рано ушёл из дома. А может и не поэтому? Просто, стремился к свободной жизни и потому даже с женщинами плохо уживался и не приобрёл истинных друзей. Кто знает и так ли уж это важно – почему. Важен факт, а не причина, ибо ещё старик Фрейд утверждал, что человек осознает лишь малую часть того, что происходит в его душе и только эту часть своих поступков он в состоянии правильно понять.

     Темень, сыро, скоро самолёт и короткое расставание с Ниной, а он занялся самокопанием и резко погрустнел.
     - Что с тобой? Что-то случилось? О чём ты думаешь?
     - Да нет, ничего, просто задумался.

     Потом, сидя в самолёте, он вернулся к тем же мыслям и подумал, насколько Нина чувствует его. Они шли молча, он задумался, а она поняла, что что-то не так. Может, наконец, он нашёл свою любовь? Странные существа женщины. К счастью не все. Большинству никакого дела нет до мыслей собеседника, они в себе, и только в пору пылкой влюблённости её интересует - о чём ты думаешь. Наступают  будни и вопрос сменяется на – где ты был? А он всю жизнь не хотел отчитываться в том, где он был. Это его личное дело и оно никоим образом не наносит ущерба их совместной жизни. Нет! Отчитайся! А может и в этот раз будет тоже самое? Как хочется надеяться, что всё же Нина умнее предыдущих и лучше понимает его.


                Глава 8
     Огромная, китообразная туша ИЛ-86 парила в ночи над облаками. Вдалеке медленно перемещались звёзды, невидимые с земли, из-за плотного слоя облаков, луна освещала пространство мертвенным светом. Пустыня. На тысячи километров никого, только такие же самолёты, да чуть выше десятки одиноких спутников незримо следящих за копошением людей на всех континентах. Рядом оказался угрюмый дядька, заговаривать с ним не было желания. Теперь, по причинам дефицита продуктов, ужин отменили и Герман, повернувшись набок, насколько это было возможно в узком кресле, задремал.

     Он проснулся, когда самолёт пошёл на снижение и стюардесса объявила, что надо пристегнуть ремни. Шея затекла, ноги отяжелели, а в правую руку впивались тысячи маленьких иголок. Он повернулся, защёлкнул карабин пояса и, вытянув ноги под переднее кресло, стал крутить шеей. Кровообращение восстановилось. За иллюминатором сияло солнце, внизу редкие полоски зелени сменялись чёрно-коричневыми квадратами, по которым перемещались тени от медленно плывущих облаков. Виднелись крошечные домики, постепенно увеличивающиеся в размерах.
Аэропорт встретил его теплом и запахом керосина. Он чуть задержался на трапе - слегка покачивало и кружилась голова. Полностью восстановить координацию удалось лишь дойдя до здания аэропорта. На выходе он увидел свою фамилию, написанную крупными буквами на плакатике, который держал в руках загорелый парень. Подойдя к нему, он ткнул пальцем в плакатик и сказал – это я. Парень расплылся в улыбке и протянул руку.

     - А это я – Витя. Здравствуйте. Как долетели? Видать сильно противно лететь ночью.
     - Ничего. Главное, что долетели. А у вас тепло. Солнце ещё не встало, а уже градусов 18, не то что у нас. Меня зовут Герман.
     - Знаю – Герман Давыдович, мэни напысалы. А шо у Вас вже холодно?- он выдал фразу подряд, произнеся отчество с присущим украинцам мягкими «г», «л» и «ы» и проглатывая слог. Получилось, что-то вроде - Херман Давыдыч.
     - Ну, не так, чтобы холодно, но и не жарко. Утром градуса 2, а днём чуть потеплее. Осень.
     - Не-е, в нас ще лито, ще овощи ни зобралы, та и Кубань тепла. Ну, шо? Поихалы?
     - Поехали. Ехать-то далеко?
     - Та ни, с час.

Они подошли к серой, почти новенькой «Волге» последней модели и Витя сказал, что директор велел послать для встречи свою, личную машину, а он, Витя, возит самого директора и машину свою никому не доверяет. Вообще в гараже несколько машин для встречи гостей, есть даже «Рафик», но в связи с рангом гостя, велено оказать ему самую высокую честь. Герман на ходу вырастал в собственных глазах.

     Странно, он ехал в какой-то совхоз, а тут - «Волга», гараж для встречи гостей. У него было вполне реальное и устоявшееся представление о колхозах и совхозах Ленинградской области, поскольку неоднократно приходилось отбывать в них повинность, начиная ещё с институтских времён. Вдрызг разбитые грунтовые дороги, по которым осенью можно проехать только на «УАЗике» с четырьмя приводными колёсами. Покосившиеся дома с вынесенными в глубину участка, туалетами. За серыми, кривыми заборами, коровники и свинарники, от которых за версту несёт тяжёлым запахом перепрелого навоза, техника, на которую страшно смотреть, не то что садиться.

Им пришлось проехать  через весь город, и Герман неотрывно смотрел в раскрытое окно машины на старинные особняки, людей, преимущественно в светлой одежде, понемногу заполняющих улицы уже проснувшегося города. Проехали по нескольким мостам и выехали за его пределы.
По сторонам замелькали пирамидальные тополя, выстроившиеся вдоль дороги, аккуратные хатки, под черепичными и камышовыми крышами. Промелькнуло стадо коров, навстречу проносились грузовики, покрытые, полощущимся на ветру, брезентом, под которым лежало зерно. Огромные поля, залитые светом встающего сзади солнца, утюжили трактора, оставляя за собой широкие, чёрные полосы на бурой поверхности земли и это было совершенно не похоже на осеннюю пору в полях под Ленинградом.
Герман далеко не в первый раз приезжал на юг, как тогда говорили о Крыме и побережие Чёрного моря от Туапсе до Батуми. Он многократно бывал здесь и в отпусках, и по делам службы, но впервые попал, как бы на материк этого благодатного края и впитывал новые впечатления, отнюдь не предполагая какое поразительное место ждёт его впереди.

     Наконец они въехали в маленький, уютный городок и остановились на площади. Прямо перед ними стояло трёхэтажное здание, выстроенное в стиле Сталинского ампира, с колоннами, поддерживающими треугольный антик. На нём красовался барельеф ордена Ленина и золотая надпись «Совхоз Красно-кубанский». На некотором расстоянии стояло ещё одно, не менее помпезное здание, с надписью «Дворец Культуры». Противоположную сторону площади образовывали два здания современной постройки, на одном из которых он увидел неоновую вывеску, повергшую его в некоторый ступор. Он даже сначала не поверил своим глазам и потряс головой. Вывеска гласила, что в здании разместился «Отель».

     В центре площади, широкий цветочный круг, в середине которого, на массивном, гранитном постаменте, вздыбился бронзовый конь удивительной красоты. От площади в обе стороны отходили две тенистых улицы с заасфальтированной проезжей частью и мощёными тротуарами. За низенькими, аккуратными и окрашенными в разные цвета, заборчиками, сквозь зелень деревьев, проглядывали двухэтажные, типовые домики.
     - Вить, мы куда приехали?
     - То наша центральная усадьба. Здесь правление совхоза, а есть ще несколько станиц, захотите – съездим. Вас уже наверняка ждёт директор. Пошли, я провожу. Велено было доставить прям в кабинет.

     Захватив свой кейс, с которым он ездил в такие короткие командировки, Герман направился за Виктором. Как всякий автомобилист, он обратил внимание, на то, что машину шофер не закрыл и даже оставил ключи в замке зажигания. В обширной приёмной, за большим письменным столом с несколькими телефонными аппаратами и маленьким пультом, сидела пожилая дама, отнюдь не похожая на колхозницу. Она поздоровалась первая и, мило улыбнувшись вошедшему, произнесла: «С приездом, Герман Давыдович. Как долетели? Я сейчас доложу Степан Степановичу, что Вы уже здесь».

Герман, не переставая удивляться, отметил про себя, что ему, совершенно ненавязчиво, напомнили имя и отчество человека, с которым предстоит встречаться. Через минуту,отворив дверь, он оказался в просторном кабинете. Из-за письменного стола поднялся мужчина и пошёл ему навстречу, вытянув руку для рукопожатия.
Мужчина был уже далеко не молод. На вид ему можно было дать лет 60-65, однако, рукопожатие было крепким, да и весь он был кряжист и как бы сбит в плотную массу, как тесто, которое долго мяли и бросали на доску для раскатки, чтобы удалить из него как можно больше влаги. На короткой, борцовской шее сидела крупная голова, наклонённая чуть вперёд, как будто человек шёл бодаться. От него прямо несло силой и убеждённостью в непререкаемости своей власти. Это было воплощение хозяина. Герман подумал, что ему бы сыграть Прохора Громова в «Угрюм-реке». Вот была бы роль!

     - Степан Степанович Зверько. Директор этого хозяйства. Он раскинул руки и обвёл ими вокруг себя, даже чуть повернувшись.
     - Герман Крупин.
     - Это хорошо, что Герман, так проще и близость ощущается, я и своих мужиков почти всех по именам зову. Правильно, что у иностранцев отчеств нет.
Перед Германом стоял человек, привыкший к власти и уверенный в своём положении, проживший долгую и явно не простую жизнь. Фамилия вполне соответствовала внешнему облику. Он был в белой рубашке, с закатанными выше локтей рукавами, а пиджак висел на кресле, с которого он встал. На лацкане Герман сразу заметил значок депутата, а ниже звездочку «Героя».
     - Как долетел? Не трясло? Не люблю летать. Видно, у меня что-то с аппаратом не совсем хорошо – укачивает. Да ты садись.
Не успел он вернуться на своё место, а Герман сесть за небольшой стол, поставленный, как было заведено в подобных кабинетах, в торец к столу хозяина, как открылась дверь и секретарь внесла поднос с двумя чашками, тарелкой с бутербродами и вазочкой с небольшими пирожками, явно домашней выпечки.
     - Вам чай или кофе?
     - Чай, пожалуйста.

     Хотя всё совершенно не вписывалось в его представление о колхозно-совхозной жизни, и уже можно было ожидать чего угодно, всё же представить, что здесь и кофе пьют нерастворимое, Игорь не мог. Это было бы уже совсем за гранью реального.
     - Может всё же кофе? У нас хороший, бразильский.
Если бы в этот момент в комнате пошёл дождь, он бы не удивился больше, чем фразе произнесенной директором.
     - Ну, если бразильский, не откажусь, - с трудом пролепетал окончательно сражённый гость. Через минуту на столе появился странного вида кофейник. Это был явно термос, но Герману такого ещё видеть не приходилось. Секретарь слегка отвинтила крышку, разлила ароматную жидкость по чашкам, поставила одну на стол хозяину и удалилась, тихо затворив дверь за собой.
     - Ты пожуй, в самолёте, наверняка, не кормили. На меня не смотри, я уже поел, у нас не в самолёте, что поесть – есть.
     - Спасибо.
Герман обожал всяческую выпечку, посему бутерброды с рыбой и даже икрой, на него впечатления не произвели и он отдал предпочтение пирожкам. Они были бесподобны! С ягодами, картошкой, мясом. Он брал пирожок за пирожком, и начинка у всех была разной, а кофе показался божественным. Он был ароматным, густым и слегка горчил. Видно, человек его готовивший, знал толк в этом.
     - Что, вкусные? Это у нас в пекарне пекут. Мы теперь перешли на натуральное хозяйствование. Всё своё, а чего не производим – покупаем. Социализм, так сказать, в одном, отдельно взятом совхозе.
     Оказывается директор, кроме властности, обладал ещё и здоровым чувством юмора, не растерянным на длинных дорогах жизни. На Германа смотрели хитрые глаза, совершенно не вязавшиеся с внешним обликом, и ждали ответной реакции. Не поддержать шутку он не мог.
     -  И, что весьма важно - с человеческим лицом.
    Степан Степанович улыбнулся, – вот, вот, именно. Я думаю так, ты иди отдохни с дороги, приведи себя в порядок, а часов в 12 мы с тобой пообедаем и займёмся делами. Покажу тебе лагерь, наше хозяйство, познакомишься с моими ребятами. В общем будем трудиться. Витька тебя проводит, а обратно дорогу сам найдёшь.

     Открывая дверь из кабинета Герман, слышал, как директор уже с кем-то разговаривал по телефону и одновременно просил секретаря, чтобы Колька подъехал на УАЗике.

     В гостинице напротив, Витя сдал его с рук на руки пухленькой, миловидной женщине, которая без всяких формальностей, и даже не спросив паспорта, проводила в номер на втором этаже. Номер был двухместный и ничем не уступал обычному номеру в столичной гостинице «Россия». Герман не мог избавиться от ощущения чего-то ирреального.

     Совхоз, колхоз – он не очень разбирался в различиях между этими понятиями, но в нём, как и у большинства городских жителей, они ассоциировались с убогостью и неустроенностью быта, разбитыми дорогами и ватниками, как принятой униформой крестьян. Да, он знал, что были колхозы – миллионеры, где всё было на более высоком уровне, однако, считал, что это всего лишь пропагандистский ход и не более того. Он, просто не верил, что в условиях коллективного хозяйствования, можно поддерживать порядок и создать что-либо путное.  Здесь, всё было не так.

     Спать не хотелось и он, побрившись, умывшись и сменив рубашку, отправился на осмотр местных достопримечательностей. Выйдя на улицу, он обратил внимание на памятник. Казак в кубанке, натягивая одной рукой повод, вздыбил коня, а в другой поднял над головой автомат, как бы призывая невидимых конников, мчащихся за ним, вперёд. Фигура была выполнена с удивительной экспрессией и легла на полочку памяти в мозгу, как ещё одна капля необычности, тем более, что была она ещё и бронзовой, а не белой, гипсовой, что сотнями «украшают» города и посёлки СССР, изображая колхозниц со снопом, или спортсменку с веслом.

Свернув направо, он двинулся вдоль ровного ряда палисадников, за которыми  на равном расстоянии друг от друга, стояли дома. Они оказались двухквартирными и отличались не только цветом, но и габаритами. Были они трёх типов, но все в два этажа. Вокруг домов были небольшие участки, росли фруктовые деревья, но не было никаких огородов. Он подумал, что может они за домами, но дойдя до конца улицы и заглянув за последний дом, он и там не обнаружил грядок с луком или огурцами. Зато почти в каждом дворе стояла машина, а иногда, и две, не говоря уже о мощных мотоциклах типа «ИЖ», или «Ява».

     По пути обратно, он зашёл в небольшой магазин с игривым названием «Морковочка». Не «Сельпо», как принято в деревнях, а именно «Морковочка». За прилавком стояла молодая девушка, в белом фартуке и что-то живо обсуждала с двумя женщинами средних лет. При его появлении, продавщица замолчала, и на её лице явно читалось удивление. Женщины тоже обернулись и с неменьшим любопытством воззрились на вошедшего.

     - Здравствуйте.
     - И Вам того же. Чего желаете? Вы хто? У нас, вроде, своих, таких молодых та гарных нэма. Небось из столицы пожаловали? Бабы, гляньте - оне в джинсах. А почём такие счас?

     Даже Герман смешался перед этим потоком словоизвержения, однако, через секунду пришёл в себя и начался трёп, длившийся минут 15. Из магазинчика несся хохот, привлёкший внимание ещё нескольких женщин так что в зале стало тесно и душно. Он вышел оттуда, жуя сочное яблоко, которым его угостили в магазине, и направился к странному сооружению, увиденному ранее в противоположной стороне деревни.

     Это было круглое здание с конусообразной крышей, похожее на цирк. За ним стояли два длинных, железобетонных сооружения, с воротами по торцам.  Над входом в круглое здание было написано «Манеж» и не надо было быть провидцем, чтобы после этого понять назначение двух прямоугольных сооружений позади.

     Дверь в манеж была незаперта, и Герман вошёл вовнутрь. Круглую арену окольцовывал барьер, как в цирке, а за ним расположилось несколько рядов скамеек. В центре манежа, мужчина с хлыстом, водил по кругу на длинной корде удивительной красоты коня. Лошадь не хотела идти, вставала на дыбы, ржала, тогда мужчина щёлкал бичом в воздухе и поддёргивал корд. Лошадь опускалась на все четыре ноги и трусила по кругу, пока опять не начинала артачиться и процесс повторялся. Это было очень красивое зрелище и хотелось смотреть и смотреть, но стрелка часов приближалась к 12, и надо было идти.

В приёмной, собравшись в кружок, стояли несколько мужчин и о чём-то громко разговаривали, когда Герман вошёл, все обернулись, оглядели его сверху донизу и продолжили разговор. Секретарь что-то сказала в трубку телефона, и через минуту из кабинета вышел Степан Степанович. Мужчины тотчас замолчали и повернулись к директору.

     - Знакомьтесь, Герман Давыдович, начальник отдела с Ленинградского завода, с которым мы будем пионерлагерь достраивать. 
     Затем последовало представление всех собравшихся. Здесь было всё руководство совхоза: от главного инженера до главного агронома.
     - Ну, пошли, пожуём малость, пищи Господней.

Герман не стал оспаривать неожиданное повышение в чине, произведенное Героем Соцтруда и последовал за ним на первый этаж, где разместилась небольшая столовая. В зале стояло с десяток столов. Яркими пятнами на белых полях скатертей выделялись маленькие букетики цветов в вазочках и ярко красные пятна борща в тарелках. Во всём чувствовался уют и что-то домашнее. За столами сидели люди, при появлении их группы, отовсюду послышались приветствия.
     - Здоровья всем. Приятного аппетита!

     Группа прошла в конец зала, где были сдвинуты два стола, и лежало соответствующее количество приборов. Обед был вкусен до неприличия. То ли всё действительно было вкусно, то ли Герман был голоден, но и борщ, и увесистая, свиная отбивная с жареной на сале картошкой, были отменны. Он обратил внимание на то, что за всеми столами кушали те же блюда. Отдав должное обеду, группа поднялась и, не расплатившись, вышла. Странно, но в зале не платил никто. Герман шёл рядом с директором и рискнул спросить:
- У Вас что, стадия социализма, о которой Вы говорили, уже пройдена?
     - Нет, но мы уже приблизились кое в чём к переходу в следующую. Например, у нас нет приусадебных огородов. Когда людям надо, они идут в магазин и берут овощей столько, сколько надо семье, но не больше, чем положено. Всё сверх нормы – оплачивается. Обеды внесены в смету расходов совхоза и выдаются бесплатно и здесь, и на станах. Так что коммунизм не за горами, как сказал когда-то Никита Сергеевич, чтоб ему икалось на том свете.

     Все вышли на солнцепёк, некоторые закурили, перебрасываясь фразами. Герман не вслушивался в разговоры, он старался понять – за счёт чего здесь созданы такие блага, о которых на 99% территории страны, и не мечталось. Если бы ему накануне сказали, что есть такое место, он бы расхохотался. Но ведь это всё есть, и отнюдь не «показуха». Всё реально и осязаемо. Невероятно!

     У подъезда стоял УАЗик с брезентовым верхом, куда Степан Степанович пригласил главного инженера и Германа, сам взгромоздился на переднее сидение, и уже знакомый Герману Витя, тронул машину. Повидимому, маршрут был оговорён заранее и Витя вёл машину, не спрашивая куда ехать.

     Повернувшись вполоборота к сидящим сзади и, естественно, обращаясь только к Герману, директор поведал, что совхоз их коневодческий. Выращивают они коней кубанской  породы и на их счету множество лошадей – рекордсменов всяческих международных скачек и дерби. В выведение этой породы много сил вложил маршал Будённый, с которым, как понял Герман, директор был, чуть ли не в дружеских отношениях.

     С некоторых пор они занялись рисоводством и по дороге Герману покажут гордость совхоза – рисовые чеки,
 на которых уровень воды контролируется лазерными датчиками, что является последним писком в рисоводстве. А ещё у них есть рыболовецкая бригада и маленький консервный заводик, где делают особые консервы из рыб, что разводят в плавнях.

     Хорошо укатанная дорога как раз проходила мимо плавней. Вспугнутые шумом машины, из поросших камышом и осокой, ярко-зелёных зарослей, в воздух поднялись сотни уток и другой пернатой живности. Размяв крылья в синеве неба, они вскоре опять опустились на воду и только шелест камыша, да всплеск рыбьих хвостов, нарушал послеобеденную тишину этого удивительного края.

     Свернув чуть в сторону от грейдера, они сделали остановку и, выйдя из машины, Герман, впервые в жизни увидел, как растёт рис. Далеко, за горизонт, уходила ровная гладь воды, из которой торчали вверх абсолютно ровные, выстроившиеся, как на параде, ряды зелёных султанов, будто квадраты батальонов улан. Кони и всадники ушли под воду и только перья торчат на киверах.

     Потом они оказались в небольшой деревне, похожей на первую, только без зданий на площади, и Герману продемонстрировали почти отстроенный пионерлагерь. В тени развесистых деревьев, расположились три небольших корпуса спален, столовая и ещё ряд всяческих построек, на одной из которых копошилось несколько человек. Сразу за низеньким забором начинался песчаный пляж, плавно переходящий в блестевшее на солнце огромное, слепящее зеркало. Догадаться, что это было море, можно было только зная, что лагерь находится на его берегу.

Степан Степанович сказал, что достроить всё он сможет в этом году, а вот денег на оснащение и подготовку к пуску в следующем году, ему уже не набрать. Вот он и просит помощи. Они же оборонщики, а значит деньги у них есть, остальное он берёт на себя.

Они вернулись в центральную усадьбу уже к концу рабочего дня. Улица и площадь наполнилась людьми, жара начала спадать, появились машины, тарахтели мотоциклы. Обнаружилось, что здесь довольно много людей. Народ тянулся во Дворец Культуры, где начинался первый киносеанс. Герман обратил внимание на большую афишу у входа во Дворец, на которой красовалась фамилия столичной знаменитости.
 
     - Ты, Гера, погуляй полчасика, а к 19.00 будь здесь, поедем, я тебя в баньке попарю. У нас банька отменная! А мне кое-что ещё сделать надо.

     Где-то, на отшибе деревни, за высокой, зеленой изгородью из кустов туи, скрытый от посторонних глаз, стоял небольшой двухэтажный коттеджик. За воротами палисадника, мощёная площадка могла вместить три, а возможно и четыре машины. Сам коттедж, как и остальные дома в деревне, был кирпичный, а внутри отделан деревом.
     Баня действительно оказалась отменной. В небольшой парилке вполне хватило места для шестерых, отнюдь не маленьких мужчин. Надев войлочные шляпы они молча сидели на полках, подложив под себя простыни, вдыхая запах эвкалипта, маслом которого кто-то, предварительно, сбрызнул каменку. Просидев минут пять и дождавшись, когда из пор появятся первые капли пота, компания сползла с полков и вышла в соседнее помещение, где  в раме из кафельной плитки отливало голубизной водное зеркало небольшого бассейна, в котором можно было даже поплавать, сделав три - четыре гребка.

     А потом был пир. За бассейном была ещё одна комната. На огромном обрубке дерева, покоилась столешница, выпиленная тоже из какого-то гигантского ствола. На отполированной до зеркального блеска поверхности можно было рассмотреть более сотни годовых колец. Столешница была толщиной не менее 20 сантиметров. Вокруг, следуя её изгибам, стояло 6 стульев, а напротив каждого были выложены столовые приборы. Достойным украшением этого необычного стола, были две запотевшие бутылки водки и множество закусок и зелени.

     Распаренные и закутанные в простыни фигуры, как римские патриции, разместились за столом. Сходство с древним Римом усиливала фигура директора. Его могучая голова, с глубокими пролысинами и чуть горбатым носом, вполне могла бы соседствовать с одним из бюстов, что украшают Камеронову галерею в Царском селе. Отличался только цвет. Там был белый мрамор, а здесь жаркая краснота. Голова ещё крепко сидела на мощной шее, однако, жизнь оставила на ней глубокие борозды, и было видно, что смотрит она на мир уже много лет.

     Компания отдала должное и питью, и закускам. Произносились тосты: «За Деда», «За гостя», за родных и близких, чтоб богател совхоз и пр. Через раскрытое окно, из темноты тянуло бесподобным дымком костра и запахом жарящегося мяса, с чёрного неба подглядывали звёзды, в паузах разговоров слышался треск цикад, и так это было не похоже на серую, неуютную жизнь города, из которого Герман только вчера перенёсся сюда, что перехватило дыхание. Не хотелось ни пить, ни есть, хотелось проникнуть в существо этого феномена, реально существующего в разваливающемся вокруг мире.

Он обратил внимание, что сидящий рядом с ним Степан Степанович лишь слегка прикладывается к рюмке, тогда как молодые сподвижники отдают должное изделию московского ликёроводочного завода в полной мере. Он сам тоже пил чуть-чуть. Ему захотелось побольше узнать и о человеке, сидящем рядом, и о совхозе, возглавляемом им.

     Обнаружив неподдельный интерес со стороны приезжего, «Дед», как называли его остальные, рассказал, что родился он в этих местах. Когда немцы захватили Кубань, ушёл в партизаны, а через пол-года, как и весь отряд, влился в армию. Было ему тогда всего 16 лет, но командир отряда, как-то добился, что его оставили в армии и он провоевал до конца войны.

     Вернулся домой, а дома нет, как нет и родных. Приютил его тот же командир отряда, возглавивший к этому времени, совхоз «Краснокубанский». Он заставил парня окончить школу и поступить в сельскохозяйственный институт. Через пару лет директора назначили секретарём райкома, а молодого парня, ставшего к тому времени агрономом, поставили во главе совхоза. Вот и тянет он этот воз  уже более 30 лет.
Вся компания несколько раз вставала из-за стола и переходила в парную, барахталась в бассейне и возвращалась опять к столу, на котором каждый раз появлялись, невесть откуда, новые бутылки. Невидимая в ночи рука, подавала через окно длинные шампуры с нанизанными на них, истекающими жиром кусками отлично прожаренной свинины, цельными помидорами, луковицами, перцами.

     Сколько продолжался этот гимн чревоугодию, Герман потом восстановить в памяти не мог, хотя выпил немного и отнюдь не был пьян. Конец пиршеству положил Степан Степанович, заявив, что пора и честь знать. Гость вторые сутки почти не спит, наверняка устал и давайте проводим его – пусть отдохнёт. Герман не возражал и, окунувшись в последний раз в бассейне, компания оделась и вышла в ночь.

     Через 5 минут он был у гостиницы, тепло распрощался с хозяевами, большая часть из которых не очень уверенно держалась на ногах, получил ключ от номера и через пару минут уже сладко посапывал в чистой постели. Спал он сном младенца и никакие сновидения его не мучили.

 Самолёт улетал около 7 вечера и у него была уйма времени, посему, а может вследствие вчерашних возлияний, проспал он до 8. Осуществив все необходимые утренние, ритуальные процедуры, он спустился на первый этаж, где ещё накануне обратил внимание на вывеску «Буфет». Он, как и всё в деревне, оказался чистеньким и уютным. Как ни странно, но в небольшом зале сидели и стояли у стойки несколько человек. Тишина в здании, наводящая на мысль, что Герман одинок в этом приюте для приезжих, оказалась обманчивой. Совхоз был посещаем.

     Завтрак, который он устроил себе, был обилен и необычайно вкусен. Он уже давно так не завтракал, в увязшей в дефиците второй столице разваливающегося государства. Плотно покушав, Герман отправился в дирекцию напротив. Солнце грело, как тёплым летом в Ленинграде. Клумба в центре площади цветилась астрами, от вчерашнего вечернего многолюдия не осталось и следа. Он пересёк площадь и вошёл в здание дирекции. Дождавшись выхода двух мужчин, замеченных им ранее в буфете, Герман прошёл в кабинет директора.

        - Привет Гера! Как спалось на новом месте? Позавтракал?
        - Доброе утро. Спалось великолепно, также как и елось.
        - Ну, как впечатление от увиденного? Не обманывает старый дед, когда говорит, что лагерь почти готов?
       - Ну, что Вы, Степан Степанович, какой обман, я ведь не проверять приехал, а познакомиться с местом, с хозяевами. Честно говоря, не ожидал и поражён. Не только тем, что Вы построили пионерлагерь. Многие строят. Но то, что я увидел, вообще не вписывается в мои представления о колхозах и о всей системе. Мы вчера в шутку сказали о социализме в отдельно взятом совхозе, а сегодня я склонен думать, что так оно и есть.
     - Это верно. Примерно так я и представлял себе социализм. Все работают и достойно получают за это. Надо было бы ещё малость подделать, да уже не успею.
     И вдруг, на глазах у Германа, произошла страшная метаморфоза. Сидевший за столом сильный, властный человек, неопределённого возраста, превратился, в уставшего от забот и жизни, старика. Мощные плечи опустились, голова хоть и продолжала смотреть вперёд, но как-то поникла, а в глазах появилась тоска.
     - Знаешь, скажу тебе одну мысль, которая мучает меня уже несколько лет. Скажу только потому, что ты приехал и уехал, и вряд ли мы ещё когда встретимся. Я всю жизнь пахал, как негр, хоть и неприлично так говорить о неграх, тем более, что пожалуй, и они так не пашут. Я сделал это хозяйство таким, каким ты и остальные его видят, и в котором счастливо живут несколько сотен наших людей. Я гордился плодами своего труда и был счастлив, от сознания, что создал им нормальные, а не скотские условия жизни. И люди платили и платят мне добром. Почти уверен, что никто из наших не думает обо мне плохо. Люди понимают, что хоть я и суров с ними, но справедлив и дела наши подтверждают мою правоту.

     Однако, что нашему человеку надо - чтоб было здоровье и достаток, и главное, чтобы при этом не надо было ничего делать. Но ведь не будешь делать ничего, ничего и не будет. Вот и борются в нашем человеке эти два желания – иметь побольше, а работать поменьше. Я заставил их работать, но не сумел научить их сознавать, что это, и только это, есть жизненная необходимость. Увы, уже и не научу. Вот и получается, что уйду я с этого кресла, или вынесут меня отсюда вперёд ногами, и пропьют и разворуют в одночасье мои наследники всю эту благость, созданную неимоверным трудом. Вот что страшно, Герочка.
     Он молча посидел несколько мгновений, потом резко встал, как бы встряхнулся, или Герману показалось, но перед ним стоял опять уверенный в себе директор огромного хозяйства, неизвестно как выросшего и существующего среди всеобщей деградации, только в глазах осталась едва заметная грустинка.

Сказать, что Герман был поражён этим признанием, значит не сказать ничего. Он был ошеломлён, это горькое признание надо было переварить в себе. Говорить ни о чём не хотелось, да и нужды не было, однако надо было завершить деловую часть командировки. Он сказал, что доложит начальству своё впечатление и подтвердит целесообразность намечающегося союза. Получил от Степан Степаныча пару экземпляров проекта договора и попросил отправить его в город, чтобы побродить по Краснодару и чуть познакомиться с ним.

     Они мило распрощались, и Герман отбыл с тем же Витей, и на той же «Волге», обратно. Весь путь они проделали молча. Герман даже не смотрел по сторонам, уткнувшись в собственные мысли о необычном человеке, встреченном так неожиданно и конечно навсегда уже ушедшем из его жизни.

Герман родился, и весь свой недолгий век, прожил в Ленинграде. Мама, человек энергичный, всю жизнь, сколько он себя помнил, провела в бурной, в том числе общественной, деятельности. Папа, наоборот, больше был устремлён в себя, тщетно пытаясь создать хотя бы видимое благополучие в семье. Герман детство и юность провёл в состоянии весьма далёком от изобилия и уже с тех пор стремился его создать, рано начав подрабатывать, но сразу столкнулся со всеми ограничениями, создаваемыми государством подобным ему. Сначала он удивлялся этому обстоятельству, затем сопротивлялся и обманывал его, а затем стойко невзлюбил.
Он не верил в искренность коммунистических бонз, не верил, и не напрасно, в искренность партийных лозунгов и патриотических речей деятелей от партии и профсоюзов. Не верил в это государство и его вождям. И вдруг, в какой-то деревне, вдали от столичных городов, он столкнулся с руководителем, создавшим во вверенном ему хозяйстве, всё то, что до сего дня он,  Герман, считал эфемерной мечтой, подвешенной перед народом, как пучок сена перед Буридановым ослом. Это не вписывалось в его представление о государстве и людях и, с одной стороны, мучило его, а с другой, он возвращался к последней мысли Председателя и вновь убеждался, что и его работа тщетна и сгинет в небытиё после его смерти. Тогда зачем так трудиться, зачем тратить свою жизнь, заранее зная, что всё уйдёт с твоей кончиной?

Машина остановилась, вернув Германа от мыслей в реальность. Они стояли на площади, недалеко от массивного, но безликого здания Исполкома города и Края.
- Приехали, Герман Давыдович.
Витя вышел, открыл багажник и извлёк из него увесистый пакет, протянув Герману. Герман пробовал отказываться, ссылаясь на то, что ему надо с ним таскаться по жаре пару часов, но Витя был неумолим, сразив доводом о неизбежном отчислении с работы, за невыполненное личное задание директора.
     - Ладно, раз так, вези в аэропорт, сдам пакет в камеру хранения, а потом вернусь в город.
     - Какие проблемы? Поехали.

    Как выяснилось позднее, в пакете находились фрукты, а кроме них, лежала ещё целая жареная курица, хлеб, пара помидоров и огурцов и даже маленький кулёчек соли. Это было чертовски трогательно и говорило об очень многом.

     Они вернулись в город на то же место, попрощались, и Герман отправился знакомиться с городом. Он любил бродить по новым местам, наматывать новые узелки в памяти и при случае, с удовольствием, показывал свою осведомлённость о городах и весях в которых побывал.

Во время своих многочисленных командировок, он обнаружил, что города, кроме архитектурных и планировочных отличий, имеют и свои неповторимые, присущие только этому городу, запахи. Его родной Питер, пропах благородной сыростью, по крайней мере, так ему казалось, что она благородная. Видимо, влияло на такое восприятие сознание о столичном прошлом. Москва ассоциировалась с запахами в гараже, Сочи пах магнолиями и потом, Свердловск машинным маслом, Сталинград – порохом, хотя там давно уже не стреляли. В Краснодаре пахло сухими абрикосами, приправленными горечью. Наверное, так пахнет полынь, он не был знаком с этим запахом, но часто слышал подобное сравнение.

     В Ленинграде деревья уже давно стояли голые, а здесь ярко зеленела листва пирамидальных тополей, цвели рододендроны и каллы, с акаций свисали мириады гирлянд тонких, желтеющих, жгутиков, даже солнце сияло по особому и типичная для наших городов неухоженность тротуаров, не так бросалась в глаза.

     Он проутюжил всю улицу Красная, полюбовался Екатерининским собором, чудом сохранившимся в годы разрушения храмов, осмотрел некое сооружение, почему-то называвшееся «Триумфальной аркой». С удовольствием посидел на скамейке в парке им. Горького, подивившись странному стереотипу – кроме того, что в большинстве больших и малых городов нашей страны, центральная улица носит имя вождя мирового пролетариата, так ещё все парки этих городов носят фамилию великого пролетарского писателя. Если первому, ещё как-то можно было придумать объяснение, то второе не совсем вписывалось в логику. Хотя, может тот очень любил парки? Кстати, Горького сам он не любил, возненавидев ещё со школьных лет за разбор образа Данко и тягостное стихотворение «Буревестник», которое обязательно надо было учить наизусть.

     Получив некоторое представление о центре Краснодара, он отправился на автобусе в аэропорт, откуда благополучно  и своевременно, отбыл в обратный путь.

     В жизни каждого человека случаются события, которые независимо от желания, становятся переломными. Человек и не подозревает об этом, и только по прошествии многих лет, мысленно анализируя прошлое, начинает понимать, что сегодняшнее положение явилось следствием того, казалось бы незаметного события.
                Глава 9
Сидя в кресле самолёта летящего домой, Герман вернулся к размышлениям о Степан Степаныче, и в первую очередь к поразившей его фразе. Успешный, волевой, добившийся колоссальных результатов в своей, такой непростой, работе, достигший всех мыслимых в стране наград, человек, на склоне лет приходит к мысли, что всё было тщетным. Что же это за мир, в котором мы живём?

     Везде, от Австралии до Аляски, человек создавший такое хозяйство, мало того, что был бы миллионером, он оставил бы своим детям наследство и постарался воспитать их так, чтобы они приумножили и развили его. И это не только с целью заработать ещё миллион, или больше, а чтобы дело существовало и, следовательно, страна в которой тебе довелось жить, процветала. И всё это без прекраснодушных слов о патриотизме и любви к родине, хотя и это, наверняка, присутствует.
    Здесь, в степи, человек организовал великолепное хозяйство, приучил людей жить в деревне в нормальных, цивилизованных, условиях, обеспечил им безбедную жизнь и на склоне лет понимает, что всё впустую. Стоит ему отойти от дел, и его сподвижники, вместе с ним не спавшие ночей, терявшие годы, нервы и здоровье на работе, растащут, а не приумножат это великое богатство, созданное ими же.

     Как же так можно? Что же это за страна и строй, живущий только сегодняшним днём и не воспитавший следующие поколения в нужном русле? А как же лозунги и призывы трудиться во имя будущих поколений? Мало того, что живём не по человечески, так выясняется, что и те самые - будущие поколения, ради которых они, якобы трудятся, хотят по-прежнему, только побольше урвать, затрачивая минимум физических и нравственных усилий. А может это заложено в человеке на генетическом уровне?

     Но ведь молодые комсомольцы 20-х годов верили в светлое будущее, они и детей своих воспитывали так, что те удирали в Испанию, «чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать», и падали на амбразуры в Отечественную. Когда же это произошло, что все усилия пошли насмарку? Что послужило толчком к перерождению молодого бурления высоких идей на шкурное желание пресловутого  мещанского тепла и буржуазного благополучия? Всего того, к чему стремится большинство человечества, и что напрочь отвергали молодые вершители революции. А может они просто устали от постоянной борьбы за это «светлое будущее»?

     А может просто разленились, поняли, что достигли чего-то и большего не хочется, да и приучили их к тому, что карьеризм – это плохо. А может всё это последствия пресловутой уравниловки? Ведь независимо от способности трудиться, у каждого есть кусок хлеба, раньше даже с маслом, обеспеченная государством крыша над головой, работа, которую не отнимут, твёрдая уверенность в завтрашнем дне и даже пенсия, достаточная, чтобы прожить и не умереть с голоду. Так чего же ещё желать? Кроме всего, попробуешь создать себе чуть более высокое благополучие и сразу получишь по рукам. Отсюда – какая разница – силён совхоз, или нищ. Пропасть всё равно не дадут и не посадят. А своровать мешок риса, или ведро слив – так это же святое дело – у них не убудет, а мне в сумку.

     Мысли путались, перескакивали с одного на другое, не выстраивались в логическую цепочку. За иллюминатором, теперь уже в обратную сторону проплывали звёзды. Здесь, в этом застывшем безмолвии, всё было незыблемым и постоянным и никакие мировые катаклизмы не меняли расположения звёзд, расстояния их от земли, исчисляемые сотнями световых лет, и людские страсти никак не влияли на эту тишину.

     А может нас испортили деньги? Как когда-то в древности, они стали мерилом при товарообмене, так со временем превратились в мерило успеха, благополучия, власти, положения в обществе. Тяга к «золотому тельцу», в конечном счёте, заменила человеку понятия: чести, достоинства, благородства. Но ведь живут с тягой к деньгам там, «за бугром», и не растаскивают состояния не ими созданные. А может и растащили бы, если бы не знали, чем это может окончиться? Как говорит в таких случаях Вадим: «Желание украсть сидит в каждом, сдерживает лишь мера наказания».

     От раздумий его отвлекла стюардесса, предложившая чай, или кофе. Он отказался, зато с удовольствием съел сочное, большое яблоко из пакета.

     Ленинград встретил его ясной, но прохладной погодой. Над взлётным полем стелился туман и он как-то вскользь подумал – три часа полёта и вместо лета, холодная осень. Так и жизнь – только что Ты в радости и восторге, а через минуту – мрак и горе. Но ведь также и наоборот. На выходе из аэровокзала тёрлись «жучки», предлагая «недорого» такси, но к нему никто не подходил. Наверное, вид не соответствовал их представлению о его возможностях. Он встал в очередь на автобус и через пол-часа открывал двери квартиры.

Ещё не успев войти, он услышал, как зазвонил телефон.
     - Здравствуй. С приездом! Как добрался?
     - Привет. Всё нормально и добрался хорошо. Как ты? Ребята здоровы?
     - Да, всё хорошо. Ты поешь, я там в холодильнике всё оставила. Завтра на работу?
     - Спасибо, как-то не хочется. Можешь себе представить? Мне в дорогу дали целую курицу и вагон фруктов! Вообще, я был в таком месте! В жизни не мог себе представить, что такое возможно у нас в стране!
Он уже хотел начать говорить о поездке, как вдруг, совершенно неожиданно для себя, произнёс: «Нин, ну долго мы будем рассказывать друг другу по телефону, как прошёл день? Давай уже съедемся и будем жить по-человечески».

     С другого конца провода ответа не было несколько томительных секунд, за которые Герман успел понять, что, кажется, он только что, опрометчиво, расстался с холостяцкой жизнью. Кончились редкие, и потому такие приятные свидания, вместо вечернего ничегонеделания на диване с книжкой в руках, появятся семейные заботы и т. д. и т. д. Бог мой, что же это я? А может так и надо? Ну, действительно – сколько можно!

     Наконец, там в квартире, в Павловске, Нина перевела дыхание и с нервным смешком произнесла: «Кажется, ты сделал мне предложение? Это довольно необычно, предлагать руку и сердце по телефону, но учитывая твою всегдашнюю торопливость, можно и это принять. Давай мы встретимся завтра и обсудим. А, вообще, спасибо. Спокойной ночи. Несмотря ни на что, я тебя целую».

     Потом позвонила мама, и он вкратце отчитался перед ней о двух днях, проведенных на юге, слегка перекусил и улёгся спать. Сон был на редкость рваным, с множеством, не связанных между собой, обрывков сновидений. Он просыпался, ворочался, засыпал и вновь просыпался с чувством, что уже утро, тогда как прошло всего 15 минут с момента, когда он в последний раз смотрел на часы.
                Глава 10
Встал, как всегда в нужное время, голова была тяжёлой, как после хорошей вечеринки с большим количеством спиртного, но через силу проделав несколько дежурных упражнений, он разогнал по телу застоявшуюся кровь и привёл себя в порядок. На работу пришёл, как всегда, бодрым и, узнав, что в бюро всё без изменений, отправился на оперативку к начальнику.

     Совещание проходило, как всегда и не оставило бы в памяти никакого следа, если бы не мрачный вид шефа и слова, которые он произнёс в конце. Можно было подумать, что он их приберегал специально к возвращению Германа.

     - В общем так ребята. Нам урезали на четверть фонд заработной платы и надо сокращать людей. Факт состоявшийся. Как вы знаете, всем отделам это усекновение сделали ещё месяца полтора назад и на улицу ушли десятки специалистов. Мы, как-то устояли, но лафа кончилась. Единственно, что мне удалось сделать – это договориться, что численность я могу сохранить, но до первой жалобы. Что это значит, надеюсь, вы понимаете. Итак, есть не два, как всегда, а три выхода. Первый, самый простой, но и самый тяжёлый – сократиться, второй – уменьшить заработную плату каждому, но, полагаю, что отдел труда пошлёт меня далеко – далеко с таким предложением, и есть третий – найти работу на стороне и восполнить недостаток средств сторонними заказами. Я слушаю предложения.

     В кабинете стало тихо.
     - Так, что, нет мыслей? Тогда разбежимся, каждый подумает, а завтра обсудим.
     - Георгий Михайлович – встал начальник общестроительного отдела Лев Яковлевич Лёвкин – конечно, третий вариант предпочтительнее, но где искать такую работу? И потом, как оформлять её. Мы не институт, наша документация внутреннего потребления, кто будет строить по ней?
     - Счастье моё! Вы думаете - я знаю? Естественно, надо будет получить лицензию на право проведения проектно-изыскательских работ. Надо поднять всех знакомых и приятелей, особенно тех, кто в последнее время связался с пресловутым бизнесом. Надо вкалывать! Само ничего не свалиться! Короче, думайте, завтра решим. Все свободны, а Вас, Герман Давыдович, я попрошу остаться. (Ещё свежи были кадры из «17 мгновений весны»).

Герман в красках, попытался доложить начальству об итогах поездки и поведать шефу о своих впечатлениях и необычном знакомстве, но тот торопился на очередное совещание у директора и попросил отложить разговор на вечер. Секретарь постоянно соединяла его с очередным звонившим, а он, прижимая трубку плечом к уху, продолжал собирать какие-то бумаги, видимо, нужные для предстоящего совещания. В такой обстановке не до разговоров на отвлечённые темы и Герман, кивнув, удалился, всё же отдав проект договора между совхозом «Краснокубанский» и заводом - «О порядке завершения строительства пионерлагеря». Забегая вперёд, надо сказать, что договор был подписан, но это было единственное, что удалось сделать по этой теме. Через пару месяцев стало уже окончательно не до новых пионерлагерей и строек.

     Выйдя от начальника, он отправился к Вадиму и тоже поведал свои впечатления от пребывания в удивительном совхозе, однако, прагматик Ромашкин интереса не проявил. Он всецело был поглощён мыслью о своём предприятии и переключил разговор на эту тему.

     - Видишь, всё равно нас сократят. Твоё бюро в первую очередь, меня во вторую. Зачем шефу зам, если объёмы сокращаются? Он и сам справится, как когда-то справлялся, а о Веньке и говорить не приходится. Его отдел вполне обойдётся без начальника.
     - Ну, понятно, был бы ты начальником,
 естественно, не заморачивался бы, а взял под козырёк и уволил половину. Михалыч человечен, не в пример некоторым. Ему жаль людей и он прекрасно понимает, что устроиться им уже никуда не светит, а жить-то надо, вот и ищет выход из тупика, а тебе это всё до лампочки.
     - Интересно, я же и о себе говорю, что сократят, и ищу выход. Вот пусть и каждый ищет его, а не надеется на добренького начальника!
     - Ладно, не будем, не все такие деятельные, как ты, только что-то я раньше не замечал в тебе такой прыти, хотя, если  честно, то я и сам такой и мне глубоко наплевать на то, найдёт Нина Михайловна, или Светлана Владимировна, себе работу, или нет. А жаль. Плохо это.
     - Остапа понесло. В философию ударился.
     - Нет, просто у меня из головы не выходит мой новый знакомый. Я всё время возвращаюсь к нашему последнему разговору. Странно. Это страшно далеко от меня, я никогда не был обременён его заботами и интересами. Они, в принципе, меня не волнуют, а забыть его слова  - не могу. Видно, что-то в этом есть. Вот и забота шефа из той же категории. Она другая, но сродни, а мы с тобой не такие, нам это всё по-фигу, а хорошо это или плохо, я не знаю.
     - Да. Брось ты. До этих ли рассуждений сейчас. О себе думать надо, а не «о бренности всего земного», как говорит наш Михалыч.
     - Ладно. Пойду думать о земном.

     День прошёл в ленивом хождении и сидении, бесполезных разговорах и переругивании с Венькой, который, единственный из них троих, носился по отделу, занимаясь делами. К концу рабочего дня раздался звонок от шефа с приглашением к продолжению разговора.

Рассказ вызвал большой интерес и неподдельное удивление. Когда Герман закончил, в кабинете на пару минут стало тихо. Откинувшись в кресле, закинув руки за голову и сцепив их на затылке, шеф неподвижно смотрел куда-то вверх и какое-то время молчал.

     - Вот скажи, Гера – почему это так? Последнее время все талдычут, как попугаи: «Так жить нельзя. Социализм – ошибка. Преступный эксперимент, не имеющий ни перспективы, ни даже права на существование». Ты и раньше не очень жаловал социализм и думаю сейчас эти мысли находят в тебе живейший отклик. Но вот ты столкнулся с явлением, прямо скажем, не очень типичным в нашей жизни, И что же это значит? А значит, что не социализм и система повинны в наших бедах, а люди, творящие её.
Довели страну большие начальники до ручки, шараханьями из стороны в сторону, убили в тысячах людей желание проявлять инициативу, впрыскивая яд страха – как бы чего не вышло. Всё так, но причём тут строй. Он ведь лучше чем тот, что за бугром, но к которому нас так усиленно подталкивают сейчас.

     Вот хотя бы твой председатель, или директор. Он ведь, как и мы, жил при социализме, с оружием в руках защищал его и почему-то сумел увлечь людей идеей, создал им нормальные условия, которые другим, им подобным, только снятся. Они хорошо работают, хорошо зарабатывают, судя по твоим словам, имеют и машины, и возможность ездить по городам и весям страны. Думаю, что при желании, и за границу могут поехать – секретности в совхозе нет? Так почему другие руководители не могли того же? Кто им запрещал? Или не хотели, или ума не хватало? Значит не строй виноват, а как всегда, люди?

Помнишь безрукого «Председателя» из кинофильма? Вот он же тоже смог, как твой Степан Степаныч. Он душу вкладывал в СВОЁ хозяйство. Оно для него было СВОЁ! Вот он и трудился во благо всех, считая, что и для остальных оно СВОЁ. Мы, мне думается, произнеся лозунг о всеобщей собственности трудящихся на всё, что есть в государстве, лишили людей извечного стремления к личному обогащению, не втолковав им, что это общий котёл. Т. е. не в понимании – раз моё, могу и с собой взять,  а в том, что сначала в него и по труду, а уж потом – по потребностям. Записать то записали, а человек своим разумом ещё не воспринял, ибо вжиться в эту мысль, вот так – сразу, невозможно. Вот и получилось, что всё правильно в идее, но сначала надо было людей поколениями готовить к новому мировосприятию. Мойсей не зря 40 лет водил евреев по пустыне, вытравливая из их сознания рабов, а мы решили за 20 лет перепрыгнуть из многовековой традиции, к новому мышлению. Да ещё, как говорится, меняли по дороге намеченную трассу, шарахаясь из стороны в сторону.

     Ты можешь возразить. Мол, именно этот строй и привёл к тому, что таких людей нет, но ведь это неправда! Они есть, и их много. Просто мы о них узнаём редко. Возьми хотя бы завод. Сколько умных, инициативных руководителей, у которых многое получается, несмотря на миллион запретов. Увы, дерьма, конечно, больше, но я уверен, что и за-границей его достаточно, только всем кажется, что там мёдом намазано, а на самом деле, этого мёда очень тоненький слой, а дерьма столько же, и пахнет оно столь же мерзко.

     Обидно. Столько усилий, столько жертв и всё козе под хвост. Обидно и даже страшно ещё и то, что вершат это грязное дело разрушения всего того хорошего, что создано за эти годы, те же люди, которые чуть раньше громогласно вопили о «нашем светлом будущем – коммунизме». Это ведь они диктовали всем свою волю, сплошь и рядом, ошибочную, грозя за неисполнение выговорами и исключениями из партии. Они шарахались от создания колхозов к их разукрупнению, затем к их объединению,  от строительства МТС к их ликвидации, от обобществления коров, к поощрению дачных кооперативов, от создания госмонополии на продажу спиртных напитков, к полному их запрету и так далее. Говорят – это следствие отсутствия демократии в государстве. Да, причём тут демократия?

     Демократия – власть народа. Ну, кто спрашивал у народа – начинать ли войну во Вьетнаме, который за тысячи километров от Америки и большинство американцев даже на карте не найдут где он? А раньше, что, спросили у французов – будем воевать за Вьетнам, или Алжир? Отнюдь. Так, как не спросили, перед тем как и закончить эту войну и передать бразды правления американцам.
 Чушь это всё – демократия. Она начинается и заканчивается в день выборов власти. Так что не строй определяет, а люди его делающие. Не гарантирую точности цитаты, но ещё Розанов писал: «Демократия – это способ, с помощью которого организованное меньшинство, управляет неорганизованным большинством». Вот и всё!

     - Георгий Михайлович, но Вы же не будете возражать, что государство, а стало быть строй, давит любую инициативу, за пределами предприятия, на котором ты трудишься. Ну почему мне не дают заработать лишних сто рублей, если я могу и хочу это сделать? Я ведь дорабатываю то, что государство не сделало, хотя должно было. Кому хуже? Я не сделаю – человек поедет и разобьётся. Кто ответит? Государство в стороне, а человека нет. И хорошо, если одного, а если семья? И так во всём. Почему за нами смотрят и подозревают каждого?
     -  Идиоты! Ты, по всей видимости, не знаешь, а ещё в начале 50-х наш Гостиный Двор состоял из сотен маленьких, частных магазинчиков, в которых торговали разным ширпотребом, произведенным частными артелями. Вещи были очень даже приличные и цены были доступные. Можно было купить и костюм, и пальто, и хороший ремень, и шнурки для ботинок. Была масса ателье для пошива, где работали хорошие закройщики. Кому это мешало? Нормально уживались в социалистическом обществе. Ликвидировали всё! Мало того – сажать стали за частное предпринимательство и термин даже придумали – «цеховик». А теперь этих людей, что вышли из тюрем, опять поднимают на щит. Так при чём тут строй? Это руководители долбаки!
     - Но ведь эти, как Вы их назвали, «долбаки», порождение этого строя. Попробуй, закрой мастерскую, где-нибудь в Америке, или Англии, без особых оснований. А у нас – чик и нет!
     - Это верно. Сколько наворочали? Какую идею испоганили? Ужас! Они проговорили больше часа. Рабочий день закончился, телефоны почти не звонили. Время текло незаметно. У них и раньше бывали такие разговоры на отвлечённые темы, выявляя общность взглядов на многие события. Герману импонировал начальник и у них установились весьма тёплые отношения, отнюдь не замыкавшиеся на производственных вопросах. Однако, такого разговора у них ещё не было.
                Глава 11
Возвращаясь домой, он купил красивую розу. Дома накрыл стол и поставил её в центре, извлёк из холодильника все свои запасы, в том числе последнюю баночку красной икры, оставшуюся от похода к приятелю в универсам. Получился вполне достойный вид, соответствующий важности предстоящего разговора. В духовке разогревалась, нетронутая вчерашним вечером курица, на плите закипала картошка.

     Входя в квартиру, Нина знала, что её ждёт накрытый стол, но что он будет так красиво сервирован, оказалось приятной неожиданностью. Они обнялись, Герман церемонно помог ей раздеться и усадил за стол. Нина, по случаю предстоящего торжества, была в красивом светло-синем, обтягивающем её стройную фигуру, платье. Как она сумела её сохранить после рождения детей, Игорь понять не мог и каждый раз искренне любовался ею.

     Отдав должное нескольким бокалам вина и закускам, Герман рассказал о поездке и они, как-то плавно перешли к основному вопросу, ради которого встретились сегодня, однако этот переход  дался Нине далеко не просто.

Выдержав небольшую паузу в разговоре, и не глядя на Германа, она начала говорить: «Ты можешь мне поверить, я очень счастлива. Мы достаточно долго присматривались и успели узнать друг друга. Мы взрослые люди и у каждого своя, насыщенная жизнь, приучившая обоих трезво смотреть на вещи, а потому будем говорить откровенно. Я прекрасно понимаю, какую обузу ты взваливаешь на себя в лице немолодой женщины с двумя детьми. Я, конечно, согласна на то, чтобы мы были вместе, но не хочу тебя ничем связывать. Теперь это называется гражданским браком. Ты волен будешь в любой момент прервать наши отношения, не неся, при этом, никаких ни материальных, ни моральных обязательств.

     Я знаю, что ты мне хочешь сейчас сказать. Не надо, Герочка. Жизнь поворачивает нас ежеминутно на новые дороги, и никто не знает своего маршрута. Поэтому не надо ничего предрекать. Не зря, кажется французы, говорят – «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах». Кто его знает, что может произойти. В любом случае ты свободен».

Герман был поражён. Он понимал, скольких сил потребовал этот монолог от Нины. Он был неожидан не только по сути, но и по тому, как был произнесён. Оказалось, что, несмотря на многолетние отношения, он не до конца знал свою подругу. Да и вообще, разве можно узнать женщину до конца? Мысль не новая, банальная, но не ставшая от этого менее значимой.

     Серьёзность разговора не помешала им отдать должное краснокубанской курице, сдобренной бокалом хорошей Масандры, сохранившейся с их последней поездки в Крым.

     Они проговорили допоздна, и было решено, что Герман переберётся, в ближайшее время, к ней. А потом была далеко не первая брачная ночь и позднее вставание в субботу, и завтрак вдвоём на кухне. Жизнь таки сделала новый поворот.
                Глава 12
     Следующая неделя прошла в обычном ритме, если не считать того, что начальник управления, совершенно случайно, нашёл дополнительную работу для коллектива и вопрос с сокращением несколько отодвинулся. Это было время возникновения новых банков и их филиалов. Вот такое отделение банка и надо было спроектировать отделу, который имел весьма отдалённое представление, а если честно, то и вообще никакого, о нормах и правилах проектирования подобных объектов. Однако, было решено взяться за эту работу, которая, кстати, была блестяще выполнена и хорошо оплачена. Увы, бюро Игоря, изнывавшего от безделья, участия в работе не принимало.

     Об этой работе можно было бы и не вспоминать, если бы не одно, весьма важное обстоятельство. Когда, в следующий понедельник Герман появился в управлении, его ещё на лестнице встретил Вадим.
     - Ну, где ты шляешься? Я тебе два дня звоню – не могу дозвониться!
     - Что значит шляешься? Попрошу выбирать выражения! Что за тон и с самого утра? Где вы воспитывались, Вадим Алексеевич? Ни тебе здрасьте, ни спасибо за то, что вообще пришёл в ваше тухлое заведение.

     Вся тирада произносилась прерывисто, слова вылетали между вдохом и выдохом при подъёме на лестницу, на верхней площадке, которой стоял Ромашкин.
     - Привет. Что стряслось, что вы такой возбуждённый? Произошла очередная революция, или «Перестройка» объявлена вне закона?
     - Кончай трепаться. Я придумал, - перешёл на шёпот Ромашкин, – мы организуем посредническую контору. Будем искать организации, которым нужна проектная документация, передавать проектантам и иметь с этого процент. На западе полно таких контор. Мы возьмём на себя вопросы согласований, можем даже искать подрядчиков на строительные работы. Короче, дело стоящее. Смотри, сколько кооперативов создаётся по изготовлению всяких мелочей. Им же надо и оборудование ставить, и места реализации организовывать. А?

     Из Вадима прямо бил фонтан энтузиазма. Он весь уже был в деле. За прошедшие выходные он, видимо, потратил не один час на размышления над проклюнувшейся идеей, и вся накопленная информация изливалась сейчас перед дверями в бюро.
     - Под нашу контору не нужна служебная площадь. Мы возьмём юридический адрес либо моей, либо твоей квартиры, для ведения бухгалтерии и отчётов у меня есть знакомый бухгалтер. Я у Генки взял вариант организационных документов и даже написал «Устав» нашего кооператива.
     - Интересно. Только не гони. Я хочу подумать. В общем-то ты прав, что-то делать надо, долго мы тут всё равно не высидим и рано, или поздно, но уходить придётся. Возможно, это вариант. Дай подумать.
      - Да, чего тут думать. Я уже Веньке сказал и он согласился. 
     - Тоже мне авторитет. Нет, ты меня не дёргай, я подумаю, тем более, что нигде не горит, и если мы сию секунду не примем решения, потолок не рухнет. Не торопоцайтесь, синьор. Дай раздеться. Не пойду же я на оперативку в куртке.

     В течение дня Вадим бесконечное число раз забегал к нему, они вместе уединялись в его кабинете и план всё более и более приобретал реальные контуры. К концу дня он созрел окончательно и троица ударила по-рукам.
За несколько дней, они отработали Устав кооператива, вписав в сферу деятельности целый список различных направлений. Выбрали председателем Ромашкина, внесли 100 рублей в Сберкассу, в виде уставного капитала, оформили все документы у нотариуса и отнесли документы в регистрационную палату.
 
     Всё делалось в глубочайшей тайне, хотя большинство сотрудников, заметили и с удивлением воспринимали постоянные шушукания троицы. Единственным, кто был посвящён в секретную деятельность, это начальник, однако, он без энтузиазма отнёсся к затее, заявив, что мы – инженеры, мало приспособлены к коммерческой деятельности. Однако, отговаривать не стал, посоветовав не увольняться, пока не поймут, что дело пошло.

Первую работу нашёл Веня. При всей внешней неуклюжести, он знал и, что более важно, его знало огромное множество людей. Благодаря безотказности, общительности, и присущему каждому еврею, чувству юмора, люди к нему тянулись, знакомства поддерживались и Веня знал, что в минуту жизни трудную он может обратиться ко многим, но и те многие знали то же самое. Он со всеми был в дружеских отношениях, а это случается только с очень порядочными людьми.

     Вот и в этот раз, какой-то знакомый решил организовать магазин, но не зная что для этого надо, кроме денег, которые у него были, вспомнил о Вене, который, по сведениям соискателя, работал в КБ, а следовательно, должен был знать специфику и последовательность подобных работ. Компаньоны встретились с заказчиком и встреча завершилась, ко всеобщему удовлетворению, подписанием первого договора. Заказчик выплачивал оговоренную сумму «в два притопа», и получал согласованный проект на производство работ по устройству магазина.
 
     Естественно, что за исполнителями работ дело не стало и тонущее управление получило ещё один заказ. Доля концессионеров составила 5% от общей суммы строительно-монтажных работ и равнялась двухмесячной зарплате каждого. Народ возликовал! Они решили, что почин есть и ринулись с головой в поиск желающих создавать свой бизнес. Поскольку процесс был связан, в основном, с беготнёй по городу, стало невозможно делать вид, будто они трудятся на благо родного учреждения.

      К этому времени, они получили законный статус зарегистрированного и обладавшего: своей печатью, логотипом и расчётным счётом в банке кооператива, по оказанию посреднических услуг. Скрываться дальше смысла и возможностей уже не было и в один из дней, незадолго перед Новым 1990 годом, по окончании рабочего дня, они зашли к начальнику управления и положили перед ним три заявления на расчёт.

Разговор был довольно тягостным. Шеф, с которым у всех троих сложились добрые и доверительные отношения, уже не отговаривал, но высказал сомнения и искренне жалел о предстоящем расставании. И ему, и им, было ясно, что несмотря на заверения в сохранении контактов, ничего этого не будет и их пути расходятся. Они много лет работали вместе и тепло относились друг к другу. Бывали друг у друга в домах, помогали, когда в том была нужда у кого-либо, сегодня эта жизненная глава закрывалась и начиналась новая.

     С некоторых пор, после того, как завод начал заниматься внешнеторговой деятельностью, у начальника в кабинете появился бар. В общем-то, он был всегда, но если раньше просто входил в комплект мебели и не использовался по назначению, то последнее время в нём, как правило, стояла бутылка какого-нибудь коньяка, коробочка конфет и набор рюмок. В кабинете, по поручению Генерального директора, часто проводились переговоры, в том числе и с иностранными представителями, желавшими заполучить завод, или хотя бы его толику, в своё распоряжение. Надо было перед ними показывать, что и МЫ кое чему обучены. Запас пополнялся, в основном, за счёт тех же гостей, так что коньяк бывал хорошего качества.

     По случаю трагического расставания, один из даров был извлечён и все выпили по рюмке ароматного напитка, чуть подсластив горечь расставания. Хотя, какая уж сладость в коньяке? Так и всё в нашей жизни, пьём горькую, а делаем вид, что становиться слаще. Избираем новую дорогу, надеясь, что она будет ровнее и чище, а оказывается, что путь проложен по грязи и рытвинам.
                Глава 13
Герман увольнялся с тяжёлым сердцем и, не избавившись от сомнений в правильности выбранной компании. В Веньке он не сомневался, а вот дальнейшее поведение Вадима его продолжало беспокоить. Слишком себялюбив и жаден, а имея дело с деньгами, при таких задатках, недолго и до конфликтов. Однако «Рубикон перейдён» и надо жить и работать, а там будет видно.  Не пропадём!

     А дело, как ни странно - пошло. Как-то само собой сложились направления работ, выполняемых каждым. Веня искал заказчиков, Вадим, обладая старыми связями в проектных институтах, искал подрядчиков, а Герман, имея опыт и знакомства в инспектирующих организациях, занимался согласованиями проектов. Это вовсе не означало, что специализация строго соблюдалась. Нет, каждый мог подхватить задачу в любой момент и на любой стадии. Деньги, которые они получали, не шли ни в какое сравнение с прежними зарплатами, и жизнь стала казаться отнюдь не столь серой, как вся действительность вокруг.

Bокруг было уже даже не серо, а почти черно. Цены росли, как на дрожжах, а продуктов и по таким ценам не было. Ввели талоны, по которым люди получают по паре килограммов сахара и мяса на месяц. Масла полагается пол – килограмма, а за то, чтобы получить, оталоленные две бутылки водки, надо часами давиться в очередях. Вся Европа, со злорадством и ехидной улыбкой следит за тем, как богатейшая страна мира, ещё недавно наводившая страх своей мощью, давится в очередях за гуманитарной помощью, направляемой ей в виде продуктов с просроченными сроками хранения и вещами «секонд-хенд», собранными сердобольными американцами, или французами.

     На площадях митингуют под чёрно-белыми знамёнами члены общества «Память». В стране рабочих и крестьян начались забастовки, о которых она не знала со времён НЭПа. На горбатом мостике, перед Домом Правительства, сутками стучат касками шахтёры, требуя выплаты зарплат. Такое, даже в дурном сне, не могло присниться самому отъявленному противнику социалистического общества.

     А в Москве, проходят съезды и конференции, на которых Генсек сначала уговаривал всех «углубить и расширить Перестройку», а затем был заперт в Форосе и с трудом добрался до столицы, чтобы окончательно сложить с себя полномочия. Уже положил на стол президиума съезда свой партбилет Ельцин, приказала долго жить и сама КПСС. А вскоре, как карточный домик, нерушимый союз рабочих и крестьян, рассыпался под холодным ветром, принесенным из Беловежской пущи.

     Но всё это было, где-то там, а здесь, в отдельно взятом, небольшом «трудовом коллективе», события шли вне зависимости от мировых потрясений. Герман перебрался к Нине в Павловск, в дом, который несколько лет помогал строить, и который был уже вполне пригоден для проживания. В нём был даже оборудованный в подвале гараж и сауна. Сбылась долголетняя мечта – жить в собственном доме. Пусть он и не в его собственности, но у него не было намерений расставаться с той, к которой был привязан, а следовательно ...

В город, на работу, он ездил на своём верном «Жигулёнке», который обеспечивал ему мобильность передвижения. Вадим тоже ездил на своей машине и, наконец, исполнилась давняя мечта  Вени - он обзавёлся автомобилем.

     В один прекрасный день он примчался к Герману с криком, что почти даром, может исполнить свою давнюю мечту и, наконец, приобрести транспортное средство на четырёх колёсах. Практичный Герман сразу высказался, что даром дают «только сыр в мышеловке», а такие вещи, да ещё в хорошем состоянии, вряд ли, но Веню уже понесло, и он потащил приятеля к «стойлу». Вид машины привёл Германа в состояние близкое к шоку. Перед ними стояла розовая развалюха, из первых выпусков московского завода малолитражных автомобилей, забывшая уже даже год, когда она вышла на пенсию.

     К великому удивлению консультанта, коим выступал, в данном случае, Герман, она всё же двигалась и подчинялась рулю, выполняя команды на поворот и даже тормозила. Правда, при этом, она «поскрипывала при ходьбе» и заводить её надо было, как правило, с помощью ручного рычага. Одна дверь не закрывалась вовсе, а вторую можно было открыть только изнутри, что по мнению покупателя, имело колоссальное преимущество, так как обеспечивало её противоугонность, в случае, если кому-нибудь, вдруг, с перепугу, вздумалось бы украсть этот раритет. За машину просили смешную цену – всего 700 рублей, что и было основным побудительным мотивом для покупки. Цена, видимо, определялась стоимостью металлолома.

     Герман высказался грубо и сугубо отрицательно, вложив весь свой сарказм в мнение и о машине, и о покупателе, который смог позариться на такой рыдван. Веня обиделся, и машина была приобретена. С тех пор он гордо восседал на продавленном сидении своего нового друга днём, а все вечера проводил под ним или внутри, приводя его в порядок. Однако, все потуги были тщетны. Несмотря на то, что друг, вопреки всем законам физики, всё же исправно бегал на своих четырёх колёсах, привести его в состояние, когда бег превратился в удовольствие для седоков, Вене так и не удалось.

     Со временем он стал философски изрекать, в ответ на шутки знакомых: «А что мне ещё надо? «Ласточка» летает, а комфорт мне обеспечивают дома». Почему-то ему нравилось называть это подобие раненой стрекозы – ласточкой. «Полёт ласточки» обеспечивался только неусыпными бдениями над разваливающимися агрегатами. За деньги, которые Веня потратил на запчасти, можно было купить вполне приличную машину, о чём ему Герман постоянно напоминал. Но тот был неумолим и, видимо, чисто из упрямства продолжал твердить, что сделал выгодное приобретение.
Как-то Вене позвонил приятель, который когда-то работал в управлении. Слово за слово и выяснилось, что Лёня тоже оставил инженерное поприще, как малопродуктивное, сел за руль небольшого грузовичка и развозит продукты в магазины. Неплохая зарплата и близость к материальным благам в столь непростое время, с лихвой оправдывали потери в интеллектуальном труде. Узнав, что Веня стал участником триумвирата, подвизающегося на ниве предпринимательства, Леня предложил свои услуги и новое поле деятельности. Высокое собрание акционеров, в которое к тому времени переквалифицировались члены кооператива, дало согласие, и в казну общества полился дополнительный поток средств, получаемых от грузоперевозок.

     Определённые суммы, откладывались в копилку и на них, со временем, был приобретен грузовик КАМАЗ, а фирма занялась и транспортными перевозками более серьёзных грузов.
                Глава 14
Фирма существовала, несмотря на катаклизмы, в которые была ввергнута страна. Их маленький кораблик несся по волнам предпринимательства, не заморачиваясь на международных проблемах и без зависти наблюдая за сколачиванием неправедных состояний,создаваемых на остатках, рассыпающейся в прах, экономики страны. То, что страна рассыпалась на глазах Герману было видно, даже несмотря на то, что он никогда не интересовался политическими вопросами. Однако сейчас, его всё больше и больше привлекал вопрос – а что же дальше? Как строить жизнь, если не ясно будущее?

Он не любил такого состояния неопределённости. Он всегда ставил перед собой цель, обдумывал, как её достигнуть, взвешивал свои возможности и только тогда двигался в её направлении. Теперь и у него, и у всей страны, как бы, выбили почву из под ног и всё повисло в воздухе. Раньше, хоть всё не нравилось, но было ясно – хочешь жить, умей вертеться, и он вертелся, обманывая потихоньку государство, чтобы получить небольшой «кусочек чужого масла, на свой кусок хлеба». Сейчас, он это делает легально, но сколь долго это будет продолжаться, и когда опять начнут раскулачивать?

Тем не менее, у них появился небольшой офис в арендованной, однокомнатной квартире, где целыми днями в обнимку с телефоном и пишущей машинкой, сидела молоденькая секретарша, отвечавшая на звонки и печатавшая кучу всевозможных бумаг. Они приобрели ещё один грузовик, а следовательно, в штате появились и шофёры. Так, возможно, и продолжалось, если бы не случилось то, чего изначально, опасался Герман.

     Однажды утром он приехал в офис и встретил там Лёню. Лёня не входил в число учредителей и был, хоть и равноправным членом коллектива, но являлся лишь наёмным работником.
     - Здорово!
     - Привет, Лёньчик! Чего это ты с утра здесь?
     - Да, надо получить деньги и взять доверенность на груз.
     - Что за груз, куда и откуда? Чисто автоматически спросил Герман и получил совершенно обескураживающий ответ.
     - Как куда? В Подольск, за очередной партией машинок.

     Из того, как ответил Лёня, Герман понял, что поездка была далеко не первой. Он же понятия не имел ни о самих машинках, ни о том, куда они потом девались. Ни в одной статье доходов сведений о машинках не было. Это было, как удар в солнечное сплетение. Стало не по себе. Ясно, что кто-то, не поставив его в известность, ведёт свою игру. Сбывалось его мрачное предсказание и сбывалось самым неприятным образом – его обманывают свои. Вопрос был лишь в том – это один из троих, или оба его приятеля.

Увы, всё в этом несовершенном мире решают деньги. Не зря ещё французские утописты, отвергая их власть, считали, что надо обходиться без них. Большевики, сознавая пагубность этой власти, главной своей целью считали построение безденежного общества, где «каждому по потребностям, от каждого по возможности». Не достроили, да и не могли достроить – слишком массштабна задача, а вожди оказались бездарны.

Герман, не желая встречаться с Вадимом, ушёл из офиса и целый день мучительно размышлял над тем, как поступить. Промолчать и сделать вид, что всё идёт по-прежнему, или устроить скандал и высказать всё, что он думает по этому поводу? Ему было совершенно ясно, что источником зла был Вадим. У Вени никогда не возникло бы мысли, что-либо скрыть от приятелей, он был честным коллективистом до мозга костей. Однако, выяснить, насколько прогнил их коллектив, всё же надо было.
     Вечером он набрал номер телефона Вени.

     - Венька, привет!
     - Привет, мудрец! Что это с тобой случилось, что соизволил позвонить, а то я тебя уже пару дней даже не видел.
     - Можно подумать, что я в первый раз звоню тебе вечером.
     - Ну, не в первый раз, но не таким строгим голосом, как будто ты собрался меня выпороть.
     - А есть за что?
     - Ты всегда обладал способностью найти причину для порки.
     - Ладно, я серьёзно. Скажи, ты знаешь, куда поехал Лёнька?
     - Как куда? В Подольск.
   Ответ был идентичен, полученному от Лёни и даже произнесен с той же интонацией.
     - А что это за машинки, за которыми он поехал?
     На противоположном конце провода замолчали, и Герман окончательно понял, что его предали. Ну, то что Вадим мог это сделать, было предугадываемо, но то, что Веня мог оказаться рядом с ним – это было необъяснимо.
     - Так ты мне ответишь, или нет?
     - Да, понимаешь....Я, вобщем-то не знаю... -  Веня мямлил, сопел, даже в телефонную трубку Герман видел, как он переминается с ноги на ногу.
     - Ты спроси у Вадима ...
     - Слушай, Венька, кончай дурочку валять! Понятно, что вы оба что-то крутите, и я об этом случайно узнал. Так ты мне скажи, что за крутёж? Мы же с тобой никогда друг друга не подставляли, что же произошло? Что мне у Вадьки спрашивать, если ты мне ответить не хочешь?
     - Понимаешь, Вадима нашёл, какой-то деятель из Подольска и предложил заняться реализацией швейных машинок, а тот согласился. Они отдают машинки с минимальной наценкой к заводской цене, а остальное дело наше.
     - Да причём тут наше? Это ваше, а я об этом узнаю от постороннего человека! В общем-то я с самого начала думал, что всё кончится чем-то подобным, только никогда не думал, что окажусь один, и даже ты меня предашь!

     Герман бросил трубку. Боль, которую он испытал, узнав о предательстве друга, была чудовищной. Он прекрасно понимал, что тот просто пошёл на поводу у Вадима, но ведь глупость не может быть оправданием подлости  и легче не становилось. Нина, увидев его состояние, стала расспрашивать, но он не отвечал. Это была его личная боль и он должен был её пережить в одиночку. Болью, вообще, поделиться нельзя – это вещь сугубо личная и передать её другому - нельзя, да и нечестно это – переваливать на других свои физические и нравственные страдания.

А дело было простым, как апельсин. Значительные суммы заработков, разноплановость деятельности, привели к тому, что, как и ожидалось, жадность Вадима возобладала над порядочностью. Он стал вести некоторые дела за спиной своих компаньонов, резонно считая, что раз это его личный вклад, то и эквивалент принадлежит только ему. Но ведь такое дело долго не утаишь. Он понимал, что вскоре начнутся разговоры типа: «А мы так не договаривались». Понимал он и то, что с Германом ему не справиться, и тот на сговор не пойдёт, а потому, потихоньку, как он это умел, стал обрабатывать Веню. Простодушный Веня, свято веривший в постулаты дружбы, совершенно не чувствуя подвоха, поддался искушению и, увы, надкусил запретное яблоко. Грехопадение свершилось, и в результате, Герман остался в одиночестве.

     На следующий день он попросил собраться всех троих, чтобы поговорить. Встреча прошла весьма напряжённо, и на ней Вадим заявил, что готов покинуть общество, ибо уже перешёл на работу в то, которое передавало ему машинки, и которое ему предложило создать и возглавить Петербургский филиал. Он и остальным предложил присоединиться, но Герман отказался.
                Глава 15
Мозг человеческий начинает трудиться сразу после рождения младенца. Сейчас существует теория, что это происходит даже ещё в утробе матери. Первое время он непрерывно впитывает в себя мир, позже начинает его анализировать, строить аллюзии и умозаключения, он работает непрерывно, не останавливая свою деятельность, даже во время сна и только физическая смерть прекращает её. Не зря говорят, что смерть наступает, лишь когда мозг перестаёт работать. Даже в минуты отдыха мозг не перестаёт трудиться и тогда, наедине с собой, человек размышляет обо всём, что тот ему диктует. Да, именно так, мозг диктует человеческой оболочке то, чем он должен сейчас заняться, а не наоборот.

     Сидя вечером  на своём любимом диване, Герман, размышлял над, казалось бы, странной мыслью, пришедшей ему на ум, когда он перелистывал программу телевизионных передач. Передача называлась «Линия жизни». Линия жизни - Нить жизни. Что это?

     Нина мыла посуду на кухне, ребята укладывались спать, беззлобно переругиваясь у себя в комнате, а его мозг размышлял над совершенно не связанным с реальными событиями словосочетанием: «Нить Жизни».

У древних греков, где-то на краю света, сидели три мойры — Богини судьбы, и ткали нити жизни каждого смертного. Только они знали веления Рока. Мойра Клото - пряла саму нить. Мойра Лахесис вынимала жребий, а мойра Атропос заносила в свиток судьбы запись неизбежного.  Можно было умилостивить и уговорить человекоподобных богов, но только мойры были неумолимы  и каждому отмеряли его срок, обрезая нить точно в то время, когда он подходил.

     Но почему «Нить жизни»? Нить – это что-то прямое, или намотанное на катушку, в этом случае, хоть и извилистое, но всё равно, однообразное, одноцветное. Даже спутанная и состоящая из одних узелков, она не перестаёт быть однообразной. Нет, жизнь – это ткань, или вязка, как правило, сотканная из множества нитей: разноцветных, сплетённых в сложный и, зачастую, далеко не гармоничный, узор. Всё в этом узоре связано между собой, но связи эти прослеживаются только по прошествии времени, тогда, когда на узор можно посмотреть, как на готовое изделие, или, хотя бы, на его фрагмент. Узор этот складывает тот, кто держит в руках спицы, или челнок станка, на котором ткут твоё полотно, и не ты управляешь этим процессом. Вот и сейчас, ТОТ, там наверху, продёрнул его нитку не в намеченную ранее строчку. Какой узор теперь получится – никто не знает, но, видимо, ЕМУ, так было угодно, и тут уж ничего не поделаешь. А может действительно существуют Мойры?

     - Ты чего спать не ложишься? Уже почти 12.
     - Неужели? Задумался.
     - О чём это?

     Вопрос вернул его к реальной жизни, а она требовала конкретных действий, а не отвлечённых размышлений. И только через много лет, Герман понял, что его размышления в тот вечер, были отнюдь не отвлечёнными, а вполне конкретны. Всё в этой жизни взаимосвязано и одно действие вызывает другое, или подталкивает к нему. ТОТ или ТА, кто соткал уже на тот момент кусочек его жизненного полотна, знал, куда он приведёт Германа, по его Нити жизни.

Дело в том, что незадолго перед описанными событиями, его деятельная мама, в один прекрасный день, окончательно убедившись, что государство, которому она отдала всю свою, далеко не простую, жизнь, не может и уже никогда не сможет обеспечить ей нормальную старость, решила расстаться с ним. Это было непохоже на маму, но видно ей так опротивела обстановка вокруг и полная безысходность, что она полностью разуверилась в прежних идеалах. Герман, без особого оптимизма воспринял мамино предложение, так как  не очень верил в успех затеянного. Всё же мама ранее трудилась в военном училище, а он работал на оборонном предприятии и хоть и имел самую низкую форму секретности, но всё же в КГБ был зарегистрирован.

     Тем не менее, встал вопрос – если уж, то куда направлять стопы свои. Это были те единственные, в многовековой истории России, годы, когда было модно быть евреем. Евреев выпускали за границу, и, что особенно важно, та их принимала!  Израиль и Германия – без ограничений, США – по квоте, чтобы не дай Бог, их количество не перевалило за критически допустимый уровень.

     На семейном совете было решено совершить разведочную поездку. Поскольку Германия была отвергнута, как страна осуществлявшая холокост,а из двух оставшихся Израиль был ближе и доступнее, вояж был намечен туда. Они купили 2 туристические путёвки и фирма, за дополнительную плату, оформила им заграничные паспорта.
Герман, впервые в жизни пересёк государственную границу и оказался в новой стране. Увы, поездка высветила большинство негативных сторон проживания в стране предков. Жарко, влажность ещё выше, чем в Петербурге, которым он опять стал после 70-летней жизни под псевдонимом. Постоянная угроза войны, при ещё большем засилии бюрократии нежели в родной стране и прочие местные «радости», сопутствующие каждому еврею. В дополнение ко всему выяснилось, что здесь,на каждом квадратном километре небольшой территории, проживает огромное количество евреев. Не то чтобы Герман с матушкой были юдофобами, хотя говорят, что среди евреев их особенно много, но всё же переизбыток громко говорящих и размахивающих руками на улице людей, сплошь и рядом с автоматами на плечах, отнюдь, не создавало ощущения уюта и страстной тяги влиться в число репатриантов. Правда,  здесь, куда ни ступи – многовековая история, но она, увы, не заменяет спокойствия и ею, как известно, сыт не будешь.

     Тогда в оборот был взят папа. Бедный, навечно испуганный 37 годом и арестом брата, папа, под напором супруги, был вынужден взять авторучку и дрожащими пальцами написать письмо двоюродному брату в Калифорнию, адрес которого он до этого, даже вспоминать боялся. Письмо, естественно, нашло адресата и обрадованный родственник вскоре прислал, заверенный печатями Госдепа, вызов для трёх будущих беженцев из России с их чадами и домочадцами, в страну бескрайних возможностей.

     Семья заполнила анкеты, исправно ходила на собеседования в Генеральное консульство, но уверенности в успехе не было никакой.  В первую очередь не ясно было - поставит ли ФСБ в паспорт, вожделенный штампик «Выезд на ПМЖ», а во вторую – согласится ли принять на себя лишнюю обузу, государство за океаном, хотя намёк на согласие уже был получен в виде вызова.

     Однако, то ли из-за всеобщего бардака, царившего в делах, то ли от того, что работники надзорного ведомства, именно в это время, больше заботились о своём трудоустройстве, нежели о сохранении никому не нужных государственных секретов, но нашим соискателям свободы и благоденствия, в разрешении на выезд на постоянное место жительства, отказано не было, а Госдеп США разрешение на въезд в оплот демократии – дал.
     И вот уже несколько месяцев Герман мучился над дилеммой – ехать, или не ехать. Если бы не позиция Нины, вопрос даже бы не возник, настолько всё здесь осточертело. Нина ехать категорически отказалась. Здесь были постаревшие родители, учились дети, был с таким трудом построенный дом и отказаться от всего этого, во имя эфемерных посулов, она не хотела. А Герман, уже сроднившийся и с нею, и с детьми, опять привыкший к семейной жизни, имевший хорошо оплачиваемую работу и массу знакомств, должен был решиться на разрыв всех этих связей. Во имя чего? Что ждало его там, за океаном, почему-то называемого «бугром»? Да, мама и папа, которых он, вне сомнений, любил, но он уже так давно жил отдельно, что при наличии устойчивой телефонной связи, расстояние значения не имело.

     Раскол триумвирата решил проблему. Конечно, ничего катастрофического не произошло. Ну, отвалился один из членов - так это было ожидаемо. Ну, пошёл на поводу у предателя Венька, но он, с такой же радостью, будет трудиться и дальше, и завтра уже забудет, что помогал обманывать друга. Но ведь можно отрешиться от внешней обстановки и продолжать жить, работать, приходить вечерами в уютный дом, любить и знать, что тебе отвечают взаимностью. Что ещё надо? И пусть себе трещит по швам не очень любимая страна, вернее строй в ней царивший. Пусть этим занимаются другие.

     И всё же! Что-то сломалось внутри у него самого. В конце концов, ему ещё нет и 50, ещё не пора отсиживаться и писать мемуары. А может именно там его ждёт успех? Во всяком случае – это возможность повидать мир, окунуться в иное болото, которое по утверждениям апологетов социализма, гниёт. А может этот запах гниения не так уж противен? Тем более, что Герман был всегда уверен в его отсутствии, и наоборот – наличии не болота, а  огромного пруда, в который хоть и попадают грязные стоки, и водится неприятная живность, но вода в нём ещё достаточно чистая, чтобы окунуться.

Он лежал в постели и не мог заснуть. Рядом, тоже не спала Нина. Она по женски чувствовала, как нелегко Герману принимать решение и понимала, что вся его задумчивость связана именно с этим. Давно поняв, что им придётся расстаться, решила, что не будет препятствовать его отъезду. Она ведь изначально определила их союз равноправным и независимым. Нина была фаталисткой, а следовательно, как будет – так и будет.
                Глава 16
Этой ночью Герман окончательно принял решение.Он только не знал, как сказать об этом Нине и объяснить детям, которые уже привыкли к нему и у них сложились добрые отношения. Он понимал, что дети воспримут его отъезд, как предательство и, столкнувшись только что сам с подобным, мучился от сознания, что совершает нечто схожее, если не хуже. Наконец, уже к трём часам ночи он забылся.

     Утро было обычным, они позавтракали, проводили детей в школу и Герман отправился в город, но поехал не по делам, а к маме.
     - Мамуль, привет!
     - Что это с тобой? Ни свет, ни заря, а ты у меня? Случилось что-то?
     - Случилось! Мы едем.
     - Что, Нина согласилась?
     - Нет, но мы едем.
     - Ты хорошо подумал? Мы с папой собираемся уже, осталось не так много времени. Нам здесь терять нечего, а тебя ведь ещё многое держит. Конечно, первое время мы получим помощь, как беженцы, но потом.... У нас с папой будет пенсия, а ты? Подумай Гарик. Я, как ты понимаешь, тебя не отговариваю, но всё же. Пока не сказано последнее слово, ещё можно что-то изменить.
     - Я знаю, мамуль, я всё знаю и понимаю. У тебя, как это ни странно, взрослый сын. Я решил.
     - Что ж, я очень рада, что ты решился. Честно говоря, мне было бы очень тяжело уезжать без тебя.
     Вечером он предпринял ещё одну попытку уговорить Нину, но она опять отказалась.
     - Пойми, я не могу бросить родителей, я нужна им здесь, а не через три моря. Да и не смогу я там. Языка не знаю, специальность надо подтверждать. Что, работать приходящей нянькой, или сиделкой при старом маразматике. Нет, Герочка, не для меня всё это. А ты езжай. Не мучайся. Помнишь, я давно тебе сказала, что ты свободен и у тебя нет передо мной никаких обязательств. Мне тяжело это говорить. Как ни странно это звучит из уст уже солидной женщины, но я люблю тебя и вычеркнуть тебя из моей жизни, очень трудно, но так складывается, и тут уж ничего не поделаешь. Я желаю тебе счастья, и давай больше не будем говорить об этом.

     Ночью, когда сон опять не шёл к нему, он почувствовал, как беззвучно плачет Нина. Стало нестерпимо больно от сознания, что именно он, менее всего желавший этого, причиняет боль милому существу, с которым сроднился за многие, вместе прожитые годы. 

     А потом всё закрутилось в диком танце. Надо было реализовать машину, квартиру, гараж, какую – никакую обстановку. Аналогичное действо надо было осуществить и с квартирой родителей. Надо было оформить все документы, приобрести билеты, найти способ, как провести через границу те небольшие деньги, что были получены за «движимое и недвижимое имущество» и так далее.

     Всё делалось втайне от приятелей и сослуживцев, ибо Герман не считал нужным раньше времени посвящать кого-либо в свои дела. Он продолжал ходить на работу, что-то согласовывал, кого-то уговаривал, получал нужные подписи и ставил на них соответствующие печати. Продолжал поддерживать нормальные отношения даже с Вадимом, но прежней близости между ними уже не было.

Фирму возглавил Веня. Герман, гордо отказался от предложенного поста, а тот согласился, ибо руководить - было его хрустальной мечтой. Видимо, объяснение этому надо искать в том, что он пришёл в управление из цеха и проделал путь от архивариуса до начальника отдела.Ему было приятно сознавать, что он добился такого положения. Однако, работать начальником небольшого отдела, да ещё под руководством другого человека, направлявшего его деятельность, далеко не одно и то же, что руководить самостоятельно. Вскоре, после отъезда Германа, фирма прекратила своё существование, слившись с организацией Вадима, хотя вины Вени в этом не было, а Германа это уже не касалось.

     Машину, вместе с гаражом и полным набором слесарных инструментов, он продал по доверенности знакомому, оговорив, что отдаст её ему в аэропорту. Таким образом, он не был лишён собственного транспорта и в последние дни много ездил, мысленно прощаясь с городом. Он вырос в нём и прожил всю жизнь до сегодняшнего дня. Как у всякого городского жителя, у него не могла зародиться тоска по белым берёзкам, но этот, с детства знакомый конгломерат зданий, выстроенных не в самом лучшем месте земли, притягивал его не меньше.

Никогда всерьёз не задумываясь над этим, он любил свой город. В этом чувстве не было противоречия с нелюбовью к стране. Он воспринимал Петербург, как нечто не связанное с властью и всей страной. Город жил в сознании, как нечто обособленное, находящееся ещё в поре своего царского величия.

Он любил массивность Исаакия, летучесть коня под Петром, уже 200 лет стремящегося перелететь через Неву, округлость площади Росси и уютность переулков Петроградской стороны. Он сроднился с летней зеленью парков, сырой мглистостью осени, белой изморозью веток в морозные дни зимы и музыкальной капелью бесчисленных сосулек весной. Всё здесь было родным и знакомым, и он прощался со всем этим, понимая, что если позже и предстоят ещё встречи, то проходить они будут мимолётно и близости с городом его юности и зрелости он уже никогда не ощутит. В этом была не только горечь расставания, но и щемящее чувство вины перед ним за пусть и безгрешное, но предательство. Он покидал его не в лучшие годы и смотря на серые, потускневшие стены давно не ремонтировавшихся дворцов, к чувству вины примешивалась ещё и жалость к этому великолепному созданию человечества, выстоявшего в годы тяжелейших испытаний, но не согнувшегося и вновь восставшего. Сегодня он напоминал старика, полурастерзанного болезнями, с глубокими оспинами и морщинами, обезобразившими когда-то прекрасное лицо и тело. От него веяло безвозвратным тленом.

Герман не был сентиментален и всегда трезво оценивал события, не вкладывая в них излишнюю чувственность, но то, что происходило в его жизни сейчас, не вписывалось в обычное состояние. Неизбежное расставание с неповторимым городом, исхоженном и изъезженном вдоль и поперёк; Ниной, десятками знакомых, многих из которых он знал ещё со школьных времён; и главное - стойкое ощущение, безвозвратности во всё это - сжимало сердце и давило. Постоянно и неожиданно, возникала одна и та же мысль - зачем он это делает. Ну, тяжело живётся стране, но он ведь, пусть и не просто, но не лишён житейских благ. Ну, предали его в очередной раз, но ведь не в первый и, увы, не в последний. Да и предательство ли это? Он ведь ожидал чего-то подобного. Ввязываясь в это предприятие, он знал, что рано или поздно, но один из них, не в меру жадный, захочет поджиться за его счёт. Так, опять же, даже государство так поступало всю его жизнь, и не с ним одним, а с целым народом. И что, бросить всё Любимое, нажитое и наработанное? Во имя чего? Там что, будет иначе? Тут, как никак, но ты свой и всегда можно найти отклик в других, таких же своих. А там? Ответа не было.

Но всё уже катилось само по себе и приходилось лишь подталкивать в местах подъёма возникающих проблем. Наконец, предотъездная суматоха завершилась и настал последний день. Свой небольшой багаж Герман заранее перевёз на квартиру, где последние дни ютились родители. Утром попрощался с детьми, перед их уходом в школу. Они, молча, просидели около часа вдвоём с Ниной. В последний момент у неё навернулись слёзы на глаза, но она сдержалась. Надо было уезжать. Он надел куртку и кепку. В этом году весна сильно запоздала и, несмотря на вторую половину апреля, было ещё холодно. Температура днём не поднималась выше 2° тепла, а по утрам бывали заморозки и в затенённых местах ещё лежали холмики не растаявшего снега. Объятие, последний поцелуй, взгляд на дом и машина тронула с места. Позади остался огромный кусок, сотканной из его нитей, жизненной ткани. Красив ли узор? Может быть. Однако, совершенно точно то, что последние стежки его портят. А может и нет....???
                Глава 17
Огромная очередь, почти вся состоящая из евреев, вытянулась перед входом в зал таможенного досмотра. Шум, гвалт, крики детей, снующих между ногами, крики матерей, призывающих непослушных стоять, а не носиться с визгом - всё производило впечатление табора. Очередь разрасталась, принимая в себя всё новые и новые семьи с чемоданами, свёртками, пакетами, заклеенными плотными полосами скотча. Она удлинялась в хвосте значительно быстрее, нежели сокращалась с головы.

      Сумрачные таможенники, срывали свою злость за неисполнимость желания присоединиться к «счастливцам» покидающим родину, тем, что дотошно перерывали внутренности так тщательно запакованного багажа, придирались к малейшей возможности запретить к вывозу ту, или иную вещь. Крик, ругань, проклятия. Это был унизительнейший процесс, оставлявший ещё один, неизгладимый рубец, в душах и без того несчастных людей, рвущих сейчас последние связи с родным домом.

     Германа с родителями подвергли не столь строгой экзекуции. Не то женщине-таможеннику приглянулась открытая улыбка Германа, не то вид совсем потерянного папы вызвал в ней неожиданную реакцию, но  всё обошлось. Сдача багажа, паспортный контроль и прощай Петербург! Здравствуй Америка!





                А М Е Р И К А

                «Всё бренно, жалко и темно,
                И жизнь в словах невыразима…               
                Ещё ничто не свершено,               
                Но всё уже непоправимо…               
                Вадим Андреев               
               

                Глава 1
     Они летели до Нью-Йорка чартерным рейсом, зафрахтованным какой-то еврейской благотворительной организацией и, соответственно, заполненным весьма специфическим контингентом. Не успел самолёт оторвать своё брюхо от взлётного поля, как вся орава объединилась в общем крике, наполненном проклятиями в адрес оставшихся позади: людей, власти, таможенников, больших и малых начальников, всего того, что до этого момента, составляло их жизнь. Это было не менее унизительно, чем обыск на таможне и бесконечное презрение в глазах пограничников, ставящих штампы на выезд и тем самым аннулирующим паспорта, часом ранее.

     Через пару минут визга, сквозь который явно проглядывала боль от расставания, Герман не выдержал. Он расстегнул ремень, плотно прикреплявший его к креслу, встал и вышел в проход. Стюардессы, видимо, не в первый раз летевшие на подобном рейсе и ожидавшие такой реакции, тихо сидели за занавеской у кабины пилотов и терпеливо ждали, когда схлынет этот эмоциональный взрыв, так что Герману никто не мешал. Он поднял руку и произнёс коротенькую речь:
     - Ша, евреи! Таки Вы уже попрощались со своими старыми бедами и хватит! Вы знаете, что Вас ждёт там, куда Вы так стремитесь? Вы думаете там намазано мёдом? Уверяю Вас, что таки нет! Поэтому, вместо того, чтобы срывать голоса в проклятиях старому, подумайте о новом, а я полагаю, что это надо делать в тишине.

     В салоне стало тихо, как в синагоге, когда люди молятся тихо шепча молитвы, накрывшись талесами. Удивлённые необычно рано установившейся тишиной в салоне, из-за занавески выглянули стюардессы. Герман сел на место и понял, что совершил первый поступок в новой жизни, которую предстояло начинать с нуля. Здесь не будет ни знакомых, ни, тем более друзей. Никто не протянет руку помощи и никому ты не нужен. Там, в прошлой жизни, было много плохого, ужасного и вздорного, но было одно, чего никогда не будет в новой – была уверенность в завтрашнем дне. Ты вставал, шёл на работу, возвращался и знал, что чтобы ни случилось, у тебя будет кусок хлеба, больница, крыша над головой, минимально оплаченная старость, а остальное, дополнительное, зависит от тебя. «Схимичишь» и будет кусок масла на кусок хлеба и, если повезёт, даже бутерброд с икрой под рюмку водки в хорошей компании, готовой разделить твою радость по поводу удачной сделки. Теперь будешь только ты, наедине с твоими проблемами и твоя способность их решать самостоятельно. Будет  то, о чём думал Степан Степаныч – необходимость работать, правда, уже не для будущих поколений, а только для себя и твоей семьи, если таковая вновь создастся. Так что – вперёд и не будем о грустном!

     Самолёт медленно плыл над океаном. Под ними 10 тысяч метров воздушного пространства и 5 тысяч водяной глуби. Германа слегка передёрнуло от мысли, что если  что-то случится, то не найдут не только их, но и обломков самолёта. А, в конце-концов, так ли уж важно – найдут, или не найдут? Всё равно он об этом уже не узнает. Это его успокоило, и он даже задремал. Проснулся, перекусил, извлёк книжку и углубился в историю наполеоновских войн. 
                Глава 2
На пластине, укреплённой на пьедестале статуи «Свободы» выгравировано: «Дайте мне усталый ваш народ, всех жаждущих вздохнуть свободно, брошенных в нужде, из тесных берегов гонимых, бедных и сирот». Эта фраза стала фетишем для миллионов иммингрантов, уже прибывших, и продолжающих прибывать в Соединённые Штаты. Однако, видимо, уже живущим здесь, вновь прибывающие нравятся всё меньше и меньше, посему для полутора сотен евреев и примкнувших к ним их чад и домочадцев, выгрузившихся из ТУ-154, прилетевшего 24 апреля 1993 года рейсом из Санкт-Петербурга, первое знакомство с Америкой, пришлось не совсем по вкусу.

     Во всяком случае, таможенники в аэропорту имени Кеннеди мало чем отличались от петербургских, разве что незнанием русского языка. Они также придирчиво и брезгливо выворачивали внутренности чемоданов и пакетов, с удивлением рассматривая некоторые изделия советского ширпотреба, в избытке заполнявшие багаж вновь прибывших. Они также задавали вопросы о той, или иной принадлежности, ещё более внося сумятицу в души ищущих нового пристанища, поскольку для большинства проникнуть в тайну вопроса, было делом неразрешимым. Таможенники от этого злились ещё больше, тем более, что попытки приехавших призвать на помощь редких знатоков английского, сопровождались криками, от чего вокруг стоял шум, какой в аэропорту бывал только в случае прибытия подобных рейсов. Всё же очередь здесь продвигалась более споро, нежели на родине, поскольку количество постов пропуска было значительно больше.

     Герман с родителями опять прошли досмотр без особых сложностей – помогло некоторое знание английского, и замеченные таможенниками небезуспешные попытки Германа выступить переводчиком в особо критических случаях.
На выходе их встретили представители той самой благотворительной организации, заказавшей чартер.

     - Уважаемые господа! Мы рады приветствовать Вас на земле Америки! Вы, наконец, выбрались из этой голодной и нищей России. Вы свободны и теперь перед Вами открываются безграничные возможности. Здесь Вас никто не упрекнёт, что Вы евреи и Вас ждёт счастливая жизнь и обеспеченная старость. А сейчас мы распределим Вас по адресам, где Вам предстоит жить в ближайшее время.

    Этот спитч произнёс высокий, благообразный мужчина в чёрном костюме, белой рубашке с распахнутым воротом, в широкополой, чёрной шляпе и дорогих туфлях. Каждый, хоть минимально знакомый с иудаизмом, легко определил бы в выступавшем, хасида. Говорил он хорошо поставленным голосом и на русском языке, правда, с небольшим англо-саксонским акцентом. Рядом с ним находились две женщины со списками в руках.

     Всем было предложено разделиться на две группы. Первая – от А до Л и вторая от М до Я. Их быстро расформировали по направлениям дальнейшего движения. Тех, кто оставался в Нью-Йорке, отправили на автобусы, улетавшим в другие города, раздали билеты и объяснили, в какие терминалы им надлежит идти.

     Вместе с семейством Крупиных, направлявшимся в Лос-Анжелес, ехала ещё одна семья из Петрозаводска. Они быстро познакомились, к великой радости петрозаводцев, незнавших ни слова по-английски, и вместе пошли в указанном направлении.

Аэропорт поражал воображение размерами. Ничего подобного Герман ещё не видел. На висевших везде указателях, стрелками указывались направления к 9 терминалам и во все стороны двигались непрерывные массы людей, кативших чемоданы, или тележки ими заполненные, несущие огромные рюкзаки, или небольшие кейсы. На одном из этажей гигантского здания находилась железнодорожная станция и оттуда, время от времени, выплёскивалась новая порция плотной человеческой массы. На бесчисленных стойках регистрации можно было прочесть наименования, наверное, всех, существующих в мире городов и авиационных компаний.
                Глава 3
Несколько часов полёта и они приземлились в Лос-Анжелесе. Они были в пути почти сутки, и Герман буквально валился с ног, что уж там говорить о родителях. На папу было жалко смотреть. Даже вечно бодрая мама, никогда не терявшая интереса к новым впечатлениям, безучастно смотрела по сторонам, мечтая поскорее добраться, хоть до какой-нибудь постели.

Город встретил их двадцатиградусным теплом, так что кожаная куртка Германа и тёплая одежда родителей смотрелись достаточно нелепо на общем фоне одетых в белое южан. Он лениво и с некоторым безразличием подумал, что «сбылась мечта идиота» и он таки оказался в городе «где все в белых штанах», хотя это и не «хрустальная мечта детства», и не Рио де Жанейро, но всё же. Интересно, знали Ильф и Петров о том, что и в Лос-Анжелесе тоже все ходят в белых штанах? Кстати, как выяснилось значительно позднее, Остап Бендер был бы весьма удивлён – в Рио в белых штанах ходят только иностранцы, да и те далеко не все.

     Их встретили представители местной общины и, видимо, понимая состояние вновь прибывших, ограничились приветствием, быстро рассадили по машинам и развезли в разные стороны. Крупиных отвезли в  Западный Голливуд - район, куда селилось большинство иммигрантов из СССР и где уже были приготовлены две квартиры: одна для родителей и одна для Германа. Квартиры были в разных домах, но расположенных на одной улице и в пределах одного квартала. После того, как Германа ввели в квартиру, молодой человек, сопровождавший его, вручил ему конверт, в котором лежало около сотни долларов, на первые дни, положил на стол связочку ключей и удалился. Кроме денег в конверте лежала визитная карточка с адресом общины и приглашением завтра посетить её. Хозяева были настолько внимательны, что вложили в конверт адрес и номер телефона родителей.

     Герман только снял куртку, туфли и пиджак и свалился на диван, даже не ознакомившись с новым пристанищем. Он уснул сразу, как только голова коснулась валика дивана. Они вылетели из Петербурга около 12 часов, а сейчас стрелки на часах, висевших в комнате, показывали 6, хотя прошло около суток. Он даже не успел подумать об этом временном несоответствии. Проснулся от того, что сквозь закрытые веки почувствовал свет, а над головой что-то оглушительно грохотало. Над городом бушевала первая в этом году гроза. Природа салютовала вновь прибывшим. Убедившись, что это всего лишь молнии и гром, он опять  провалился в глубочайший сон.

     Своё второе пробуждение в новой квартире, Герман запомнил на всю оставшуюся жизнь. Сквозь колышащиеся от лёгкого ветерка занавеси, в комнату пробивался серо-голубой рассвет. В комнату вливался чистый воздух наполненный озоном. Первое мгновение, как это часто бывает на новом месте, он не сразу понял, где находится. Вокруг всё было незнакомо. Он ведь даже не рассмотрел комнату, когда вошёл в неё. Первая мысль, после того как он сообразил где находится, была – чем же пахнет этот город? Не придя к какому-то конкретному определению, он встал и отправился в поисках туалета, а затем на осмотр квартиры.

     По американским меркам, это была однокомнатная квартира, так как в ней была одна спальня. Кроме неё была ещё комната – студия, на диване которой он и проспал первую ночь. Кухня, отделённая от остальной комнаты невысокой стойкой - столом, была оборудована всем, чем можно оснастить место для приготовления пищи. Белый кафель ванной вызвал в нём непреодолимое желание вымыться. Он вернулся в комнату, извлёк из чемодана лёгкие, светлые брюки и белую рубашку, полотенце и несессер и устроил себе небольшую санобработку, побрившись и приняв душ.

     Он вышел из ванной обновлённым и, как ему казалось, готовым на любые действия, несмотря на столь ранний час. Однако, оказалось, что в его подвигах никто в данный момент не нуждается, по причине одиночества, а сам герой тривиально голоден.

     Город, судя по всему, просыпался. На улице слышалось шуршание машин, поток которых увеличивался с каждой минутой. На противоположной стороне улицы негр в зелёной спецодежде и такого же цвета бейсболке шаркал широкой щёткой по узкому тротуару, сметая остатки мусора не смытые ночным дождём. Одновременно он переговаривался с кем-то невидимым. Было смешно наблюдать, как время от времени, он останавливался и говорил в пустоту, а потом молча, видимо, слушал ответ.

     Переложив деньги из конверта в свой бумажник, где ещё продолжали лежать несколько мелких, российских купюр, Герман вышел из квартиры, спустился на два этажа и вышел на улицу. На улице пахло апельсинами. То ли где-то невдалеке готовили свежевыжатый сок, то ли это был въевшийся в стены домов запах, но с тех пор Лос-Анжелес, ассоциировался у него с апельсинами.

     Недалеко от дома он нашёл небольшой магазин, работавший круглосуточно, и в котором, к вящему удивлению Германа, говорили по-русски. Побывав в Израиле он уже знал, что значат полные полки магазинов и ассортимент в них. Здесь, на другом конце света, в маленькой лавчонке, которую держал пожилой еврей из эмигрантов первой волны, было тоже самое. Разница была лишь в количестве товара. Что ж, уже приятно!

Он набрал два больших, бумажных пакета всяческой снеди, а главное, пакет молотого, бразильского кофе. При осмотре кухни он обнаружил электрическую кофеварку и теперь мчался домой (смешно, но именно так он мысленно уже называл свою квартиру), чтобы выпить чашечку живительного напитка, которого ему хотелось даже больше, чем кушать.

     Потом позвонил родителям и позвал к себе, чтобы они позавтракали, и уже все вместе отправились в общину. Там их встретили весьма любезно, опять прикрепили русскоговорящую женщину, которая водила их несколько дней, по всем присутственным местам, где их зарегистрировали, наделили пенсией родителей, открыли счета в банке, оформили бумаги на квартиры и так далее. Они ходили гуськом за своим гидом пока окончательно не оформились, как лица, получившие вид на жительство с правом на работу.

     Жизнь налаживалась. На пособие, которое Герман получал, можно было сносно существовать, но не более того. Финансовые органы страны бдительно следили за тем, чтобы у получающих не возникало желания длить этот процесс долго. Германа предупредили, что срок этой лафы, лично для него и подобных ему, определён полугодом и за это время надо обучиться языку и трудоустроиться.

Курсы были организованы прямо при общине, так что уже через неделю, время с утра и до обеда, Герман с мамой упорно сидели на языковых курсах, склоняя существительные и спрягая глаголы, совершенствуя произношение. Папа принципиально игнорировал английский, довольствуясь знанием русского и идишь.

Понимая, что в Америке, без машины человек не считается самостоятельным, Герман надеялся, что в недалёком будущем она появится и у него, а для этого надо было подтвердить права на вождение автомобиля. Советские права, хоть они и были у него международными, в США не признавались. И, как оказалось, не зря.
Курсы автомобилистов оказались платными, но община брала половину на себя. Время после обеда уходило на посещение курсов автоводителей. Поначалу, Герман решил, что он, автомобилист с двадцатипятилетним стажем, даже некогда баловавшийся гонками, досконально знающий устройство машины и правила вождения, сдаст этому хвалёному американскому полицейскому экзамен по вождению на счёт три. И не ошибся. Только эти «Три» оказались тремя попытками.

     Пробегая глазами десятки объявлений, висевших в коридоре общины, одно привлекло особое внимание Германа. Это был призыв театральной студии к желающим приобщиться к искусству и принять участие в его распространении. Тяга к лицедейству проявилась у него ещё в институте и теперь вечера он проводил вместе со студийцами, большинство которых оказались выходцами из бывшего СССР. Именно студия позволила ему познакомиться со многими приехавшими и поселившимися в этом районе. Таким образом, вскоре, весь его день был упакован под завязку.

А ещё он знакомился с городом. Он бродил по его улицам и проспектам, любовался зеленью газонов с массой цветов, поражался толщине огромных, коричневых стволов пальм, украшенных на макушках метёлочками, как будто какие-то исполины выставили в ряды по краям дорог свои смётки для уборки пыли в труднодоступных местах, а сами ушли строить  небоскрёбы в Даун Тауне. Он раньше думал, что город весь состоит из небоскрёбов, но оказалось, что преимущественная высота зданий - небольшая. Есть целые районы двух-, трёх-этажных вилл и особняков, есть районы пятиэтажных домов, однако, отнюдь не похожих на однообразные коробки спальных микрорайонов Петербурга.

Поражали воображение огромные универсамы, набитые от пола до, теряющегося в высоте потолка, вещами и продуктами, половины из которых он никогда не видел и не знал с чем и как их употреблять. Можно было зайти и купить всё, что заблагорассудится и не надо стоять в очереди и вырывать из рук, вожделенный пакет с сосисками в целофане. Здесь этих сосисок было  - сортов не сосчитать. Создавалось впечатление, что американцы только ими и питаются. А ещё он удивлялся количеству расфасованных полуфабрикатов, своим разнообразием опровергающим, всеобщее потребление сосисок. Вопрос состоял лишь в том, чтобы найти магазин, где всё это изобилие стоит дешевле. Быстро иссякающее пособие, диктовало условия выживания.

 Постепенно, город втягивал его в себя. Это был гигантский мегаполис с заводами и университетами, театрами и стадионами, и одновременно,  огромный курорт. На многие километры  вдоль побережья океана тянулись великолепные, широкие и благоустроенные пляжи, а за ними, в тени экзотических деревьев и кустарников, прятались сотни шикарных вилл и бунгало, заселённые мировыми знаменитостями. Непрекращающееся лето, временами, бывало столь жарким, что плавился асфальт под ногами.
                Глава 4
И всё же Герман, несмотря на внешние красоты и изобилие в магазинах, особенно в первое время, тосковал: по пахнущему сыростью Петербургу, по узким переулкам его центра, по приятелям, по Веньке и Нине. Состояние бывало таким, что возвращаясь поздно вечером домой, сидя в одиночестве, хотелось выть, глядя на порыжевшие от жары, когда-то зелёные горы, окружавшие город.

     Кроме всего прочего, он прекрасно понимал, что пока ему платят пособие, пользоваться предоставленными благами ещё можно. А что будет потом, когда поток иссякнет? Ответ был одновременно прост и сложен – надо найти работу. Но какую? Инженер он уже – никакой. Работы по профилю, которым он занимался последние годы, здесь нет, да и местного делопроизводства он не знает. Конечно, всё можно изучить, но надо ли? Так чем заниматься, где найти приложение своим силам и энергии, которой у него было всегда в избытке, несмотря на приближающееся 50-летие. Предлагают десятки курсов, где можно приобрести квалификацию, за науку даже платить не надо, но что выбрать?

     У Германа была одна глупая привычка –перемещаясь по городу, где бы ни был, он читал вывески. Мельком пробегал глазами афиши, читал названия организаций и фирм, рекламные растяжки, в общем всё, что попадалось на глаза. Далеко не всё запечатлевалось в мозгу, но время от времени, память выдавала какую-то, подсмотренную информацию, тем самым давая повод к размышлению.

     Как-то, раздумывая над вопросом «кем быть», он вспомнил где-то прочитанную вывеску - «BUSINESSCONSULTING». Вывеска была выгравирована большими, чёрными буквами на блестящей золотой доске и красовалась на весьма респектабельном здании. Из этого он вывел умозаключение, что фирма процветающая, но что означала надпись, он не знал, но догадывался. Всё, как в старом анекдоте про армянское радио.

     Несколько бесед в общине и направление движения было выбрано – Герман записался на курсы: «Построение собственного бизнеса в США». Занятия на языковых курсах позволили ему восстановить в памяти язык, который он изучал и в школе, и в институте. Он неплохо усовершенствовал произношение и был вполне готов к восприятию новой науки. Но то, что он услышал, поначалу повергло его в уныние.
Специфические термины и их обилие, касающиеся: прогнозируемости бизнеса, повышения его стабильности, создания системы фиксации уровня цен на закупаемые товары, сырье, энергоносители, с использованием инструментов финансового рынка, были для него непонятны в принципе. Это была совершенно неизведанная часть человеческой деятельности, весьма далёкая от того, чем он занимался до сих пор. Но всё познаётся и вскоре он вполне нормально воспринимал новые знания и они ему понравились. Герман всегда обладал хорошей интуицией, а это основная составляющая для человека, берущегося за консультирование в такой сложной области, как создание и поддержание бизнеса.
                Глава 5
     Однако, знания – знаниями, но приближался день, когда заканчивался период получения пособия, а работы всё не было и, главное, она и не предвиделась.
     Как много в нашей жизни зависит от случая. Бог мой, какой банальностью стала уже сама фраза, сколько сентенций уже написано на эту тему. Ему даже дали название – «Его Величество – случай!».  И всё же. Вообще, наша жизнь – это сплошная цепочка случаев. Мы проходим мимо них, не замечая, иногда даже тогда, когда они бывают, буквально, у нас в руках, но не хватаемся и упускаем. Потом вспоминаем и клянём себя за нерасторопность. А вот когда ухватились, и оказалось, что удачно, мы говорим – помог случай.

     Вот и на этот раз он помог Герману. Два раза в неделю, с завидным постоянством, по вечерам, он продолжал  ходить на репетиции в театральную студию. Во время одной из них в комнате погас свет. Оказалось, что он погас и в коридоре, а возможно, что и ещё где-то. Решили расходиться, но Герман проявил инициативу.
     - Арнольд, где тут у Вас распредщиток? – Арнольд был гуманитарием, руководителем их студии и членом правления общины, соответственно, об электрическом токе знал только то, что он как-то вырабатывается на электростанциях и необходим, чтобы горела лампочка и можно было включить в розетку телевизор.
     - А что это такое?
     - Бог мой! Ну, шкафчик, где пробки и прочее электрохозяйство!
     - Кажется, в коридоре есть в стене, какая-то дверца с молнией. А что?
     -Что, что? Надо посмотреть, может просто перегорела пробка.
     - Слушай, лучше давай вызовем 911.
     - Да, перестань. Тут, может и дел на секунду. Пошли, покажешь.

     Вышли в темень коридора, зажгли зажигалку и при её дрожащем свете, Герман поковырялся в замочке, на который была закрыта дверца, открыл её и через секунду вернул на место сработавший автомат. В здании зажёгся свет.

     - Ты, что, электрик?
     - Причём тут электрик? Тебе, что, дома никогда не приходилось вставлять проволочку в перегоревшую пробку, или менять прокладку в кране?
     - Не-а, я ничего этого, к сожалению, не умею. Жена всю жизнь надо мной насмехается, но так сложилось и тут уж ничего не поделаешь. Всегда завидовал мужикам, которые это могут. А электричества я вообще боюсь.

    К великому удивлению Германа, очень многие студийцы, приняв  участие в их разговоре, признались в тех же изъянах в своём воспитании. И тогда Герман, не придавая никакого значения сказанному, произнёс: «Если, что – обращайтесь!».

     Случайно произнесенная фраза, оказалась определяющей. Это и был тот самый «Случай». В Америке, как в каждой цивилизованной стране, есть тьма фирм, выполняющих любую работу по дому, но все они сугубо специализированные. Надо сменить кран – звонок по телефону и приезжает водопроводчик. Хочешь повесить картину и нужно вбить крюк в стену, а ты, не дай Бог, живёшь в старом доме с кирпичными стенами – приедет человек с перфоратором, продолбит дыру, вставит крюк и даже пыль, после себя, вытрет. Надо починить выключатель, приедет электрик и заменит его. На любую работу есть узкий специалист, но каждому из них надо платить и за работу, и за вызов. А если ты, не дай Б-г, решил сделать небольшой ремонт, и тебе надо и переклеить обои, и сменить проводку, и положить новую плитку в ванной, то успевай только раскрывать бумажник.

     Слава о человеке – универсале, просочилась в разрозненные ряды советских эмигрантов и даже дошла до коренных аборигенов, населявших район. Германа начали приглашать, когда надо было что-то починить по дому. Но, главное - многие делали небольшие ремонты, а тут и вовсе требовался комплексный подход: с заменой выключателей - на более эстетичные, водопроводных кранов – на более современные, люстр и бра – на более красивые. Чтобы выполнить всё, что хотелось хозяевам, надо либо приглашать фирму – генподрядчика, что удобно, но ещё более накладно, либо нанимать на каждую работу, узких специалистов, что муторно, но всё же дешевле. Герман выполнял все работы один, являясь и генподрядчиком, и исполнителем. При этом он брал не так много денег, как фирмач, а это для заказчика было выгодно вдвойне. И заказы посыпались.

     Некоторая сумма у него была привезена и лежала, как НЗ, на критический случай. Герман решил, что он настал и потратил её на приобретение небольшого автомобиля и набора всевозможных инструментов. Всё это вскоре окупилось. Голодная смерть уже не грозила.

     Мама с папой тоже устроились. Им установили весьма приличную пенсию, так что материально они были обеспечены, и это вызывало у Германа удивление. Два пожилых человека (он даже мысленно не позволял себе думать о родителях, что они старики), ни дня не проработавшие на благо этой страны, а скорее наоборот, приехавшие с другого конца света и пользуются благами, о которых у себя в стране могли только мечтать. Это не укладывалось в голове, зато как-то примиряло с  действительностью.

     Энергичная мама, несмотря на весьма солидный возраст, целыми днями бегала по городу, посещая музеи, выставки, кинотеатры. Ездила на побережье и даже загорала на солнышке, сидя с книжкой, во взятом на прокат, шезлонге. Незнание языка, её совершенно не смущало и даже заблудившись в лабиринтах огромного города, она каким-то непостижимым образом, выбиралась из них, благополучно возвращаясь домой. Папа, привыкший к такому поведению супруги, уже и не беспокоился.

Герман, в связи с постоянной занятостью, всё реже и реже посещал их, ограничиваясь ежедневными звонками по телефону. Работа в домах, как у соотечественников, так и у американцев, позволила ему познакомиться с десятками людей. Общительность и не покидающее чувство юмора, привлекало к нему людей. Вскоре образовался довольно большой круг знакомых, искавших с ним встреч, которые и для него не были неприятными. Кроме того, многие, задаваясь тем же вопросом, что и он сам – где найти применение собственным силам, стали прибегать к его услугам консультанта по бизнесу.

     В свободное от заказов время, он анализировал задачу и давал рекомендации по целесообразности вложения денег, в то, или иное дело. Странно, но он редко ошибался, и эта сторона деятельности тоже привлекала многих и была неплохим источником дохода, хотя и отнимала много времени. Через небольшое время он уже сумел приобрести подержанную машину и теперь перемещался по городу даже с портативным сварочным аппаратом и прочими премудростями ремонтного дела.

     Казалось бы, всё наладилось, появилась работа, позволявшая безбедно существовать, появились новые знакомые, была театральная студия и роли, которые он с удовольствием исполнял, получая и здесь свою порцию признания. Любимый город и воспоминания, вытеснились новыми заботами и мысли, что он ошибся, сменив страну проживания, уже не беспокоили по ночам. Чего ещё желать?

Однако, перспектива всю оставшуюся жизнь провести за прочисткой унитазов, поклейкой обоев и сменой выключателей, отнюдь не прельщала бывшего инженера и предпринимателя, усовершенствовавшего свои профессиональные навыки у местных преподавателей.

                Глава 6
     Попытки получить официальную работу по вновь приобретенному профилю, успехом не увенчались. Он пачками рассылал свои резюме, но они исчезали в столах и архивах фирм, видимо, не нуждавшихся в услугах ещё одного, сомнительного эмигранта из СССР.

     Внутренний зуд постоянно возвращал его к мыслям о смене профессии. Он прекрасно понимал, что путь к благоденствию лежит только через собственное дело, но для этого нужны деньги, а их не было. Значит, надо заработать, но на замене кранов и прокладок много не заработаешь, а консультации не так часты, как хотелось бы.

     Как-то он увидел вывеску, из которой следовало, что за воротами, на столбе которых она висела, располагается мастерская по ремонту автомашин. Герман зашёл во внутрь. В четырёх боксах, в поте лица, трудились белые и чёрные, а во дворе, перед боксами стояло ещё с десяток машин, требующих вмешательства человеческих рук, для того чтобы заставить их двигаться. Он разговорился с негром, вышедшим во двор, и выяснил что:  работы у них «выше крыши», что трудятся они по 12-14 часов и, что весьма прилично получают.

     Полученная информация требовала осмысления. Конечно, это тоже не то, о чём мечталось, но всё же здесь можно было хоть чуть больше зарабатывать и откладывать на будущее. А там, чем чёрт не шутит - может и своё дело откроем. Мысль приобретала реальные очертания. Дело было за малым – надо было её материализовать, то есть, пробиться в мастерскую.

     Прошло уже больше года, как он передислоцировался сюда. Время от времени, перезваниваясь с приятелями, оставшимися на родине, он узнавал новости, которые отнюдь не радовали и как бы подтверждали правильность отъезда. Вот, только бы приличную работу найти и тогда всё действительно будет o`кей.
В один из дней марта 1995 г, возвращаясь с очередного, исполненного заказа, он проезжал мимо той самой мастерской и решил зайти. Оставив машину у входа, зашёл во двор и у первого же подвернувшегося парня, спросил, где босс. Ему указали на дверь в торце двора.

Герман вошёл в помещение, представлявшее собой небольшой цех. Окинув беглым взглядом оборудование, он обнаружил несколько станков, небольшой пресс, ножницы для резки металла, несколько металлических верстаков, из чего заключил, что имеет дело с достаточно солидным предприятием, а не «самоварной мастерской».

     В конце зала светились окна конторы. Герман постучал и, услышав ответ, вошёл. За столом, на котором лежала клавиатура компьютера и стоял, развёрнутый под углом, светящийся экраном, дисплей, сидел мужчина средних лет.

     - Здравствуйте.
     - Хеллоу. Чем могу быть Вам полезен?
     - Вам нужен слесарь по ремонту?!
     С некоторым напором и неожиданно для себя, произнёс Герман. Мужчина, усмехнувшись, спросил.
     - Вы спрашиваете, или утверждаете?
     Напряжение спало, Герман понял, что имеет дело с человеком, обладающим чувством юмора, а с таким разговаривать  легче.
     - И то, и другое.
     - На чём же основано столь противоречивое мнение? - уже широко улыбаясь, произнёс хозяин.
     - Во дворе полно машин, но я не знаю, хотите ли Вы поскорее от них избавиться.
     Мужчина расхохотался.
 -  Вы русский?
       - А это важно?
       - И да, и нет.
      - На чём же основано столь противоречивое, теперь уже Ваше мнение? – со смехом спросил Герман.
     - У Вас славянский акцент. А с русским я уже однажды имел дело. Он был великолепный специалист. Придумывал такие вещи, на которые ни один местный не был способен. Мы даже не задумываемся над решением подобных проблем, а он всегда искал самый простой способ и находил его. Мог разобрать коробку перемены передач и заменить лишь подшипник, тогда, как мы меняли всю коробку на новую. У него был только один недостаток – он не терпел указаний. Жаль, но пришлось расстаться.
     - Я тоже не люблю указаний, если сам знаю, что и как надо делать, но обязуюсь держать свои мысли при себе и быть дисциплинированным.
     - Это, конечно, воодушевляет, но всё же, что Вы умеете делать?
     - Думаю, всё то, что умел Ваш первый русский.
     - Ну, что ж, ты мне нравишься, давай попробуем – он сразу перешёл на «ты». Я плачу по 20$ в час. За первые два часа переработки – в полуторном размере, за следующие – в двойном, также, как и за работу в воскресные дни. При возврате машины хозяином – все исправления за твой счёт и без оплаты. Работаешь сколько хочешь, но не менее нормального рабочего дня. Профсоюза у нас нет, так что остальное в договоре.
      - Давайте попробуем.
     - Держи договор, можешь прочитать дома и заполнить. Принесёшь завтра, и если решишь, не опаздывай. Мы начинаем в семь утра. Первый месяц испытательный, получать будешь по 15 баков, если всё будет o`кей, разницу получишь в конце срока.
     - Меня устраивает, завтра приду. До свидания.
     - Привет!

На следующее утро Герман принёс заполненный договор найма, получил спецодежду и стал слесарем по ремонту машин. Пригодились и институтские знания, и навыки работы в собственном гараже в Ленинграде. А работы было, действительно, невпроворот. Как ни странно, но американские машины выходят из строя также как и отечественные, только сложность поломок несоразмерная. В основном это всякая мелочь: вмятины на капотах, сломанные бампера и фары, смена масла и вышедшего из строя кондиционера. Хотя, заклинивали и подшипники, ломались карданы, требовали замены фильтры и пр.

     Естественно, что испытательный срок он выдержал, а через три месяца выполнял уже самые сложные работы и получал по 25$ в час. Это была работа на износ. Весь день в масле, грязи, с набором гаечных ключей, а иногда и за станком. В дополнение ко всему эта постоянная и изнуряющая жара, когда даже, так называемой зимой, температура не опускалась ниже +10-12°. Американцы и пуэрториканцы, работавшие у босса, легко переносили такую жару, хотя были, как говорится, «весьма узкими специалистами», Герман же был универсалом и мог, практически всё, чем и пользовался хозяин. Конечно, приятно, когда не надо кутаться в тёплый ватник и лестно выслушивать хвалебные отзывы от хозяина. Справедливости ради, он с удовольствием получал и дополнительные бонусы за хорошо сделанную работу, но так работать по 12-13 часов ежедневно, да ещё и по субботам, а иногда, и по воскресениям – не каждый выдержит.

     Он приходил домой и валился в кровать, даже без ужина, а иногда, и не приняв душа. По утрам он уже не выпрыгивал из постели, а с кряхтением поднимался. Мышцы болели так, будто он накануне перетащил на себе асфальтовый каток. Он перестал встречаться со знакомыми, студия была забыта, как дурной сон. Оставались редкие воскресения, когда он позволял себе отоспаться, сходить в ресторан пообедать, ничего не делать и никого не видеть.

     Через год такой жизни, Герман понял, что превращается в робота и мизантропа. Он не смотрел телевизор, не читал не только книг, но и тривиальных газет, не был ни разу в кинотеатре. Похудел на 20 килограмм, что при его обычной худобе, уже не только резко бросалось в глаза, но становилось угрожающим. Брюки приходилось носить уже только на подтяжках, так как между телом и поясом легко проходил кулак. Единственным положительным моментом в такой жизни было то, что он перестал вспоминать и думать о Петербурге. Прекратилась тоска по Нине, домашнему уюту, милому Веньке, над которым можно ни за что поехидничать. Всё ушло, казалось, он впал в полнейшую амнезию.

     С некоторых пор его начали мучить ночные кошмары. Он, который почти всю жизнь спал сном младенца, вообще без всяких сновидений, теперь просыпался в холодном поту, физически ощущая, как огромный грузовик надвигается на него, распластанного на полотне дороги, и уже хрустят кости. Он вскакивал от нестерпимой боли в коленях и ступнях.

     Последнюю каплю в чашу терпения, пролила мама. Однажды, когда он случайно  зашёл к родителям, открыв ему дверь, она в первое мгновение даже не узнала его. Во-первых, потому что приход был неожиданен, а во-вторых, потому что он так сильно изменился.

     - Боже мой! Гарик, что с тобой? Ты болен? Ты уже был у врача? Что он тебе сказал?
     - Во-первых, здравствуй, во-вторых, может ты впустишь меня и мы не будем оповещать всех соседей, что я в кои-то веки, пришёл к родителям? А в-третьих, я не болен и ни у какого врача не был, следовательно, он мне ничего не говорил. Я ясно ответил на твои вопросы? Оказывается, чувство юмора у него всё же сохранилось – это обнадёживало.
     Он посидел часик с родителями и выслушал кучу сентенций по поводу ненормальной жизни, которую он ведёт и десяток советов, как надо её изменить. Выйдя от них, он твёрдо решил, что действительно надо возвращаться к нормальной жизни.
                Глава 7
Это, конечно, приятно получать еженедельно солидную добавку к банковскому счёту, который у него уже появился. Однако, если он продолжит такое самоистязание и дальше, то воспользоваться этим счётом, уже не сумеет. Ну, не потому что не захочет, а, просто, некому будет. Даже наследники не подерутся из-за наследства, опять же, не потому что не захотят, а, просто, не узнают, что древние мойры, несвоевременно обрезали нить его жизни. На следующий день он отказался остаться после смены, вызвав неподдельное удивление у соратников. Те тоже стали интересоваться – не заболел ли он. Когда он сказал, что больше не будет перерабатывать, они твёрдо решили, что ему нужно к психиатру.

     Несколько дней, возвращаясь с работы, как обычный клерк, он отдыхал дома перед телевизором, а потом почувствовал тягу к общению и отправился к своим  студийцам. Его встретили восторженным рёвом два десятка глоток, натренированных общением с залами, и сочувственными вздохами, по поводу изменившегося внешнего вида. Он заверил всех, в том, что полнота – это дело наживное и не стоит тратить их сострадание на такие пустяки. После чего был вновь включён Арнольдом в состав труппы и приступил к репетициям. А вскоре судьбе было угодно представить ему ещё один случай, поменявший впоследствии всю жизнь.

     На одну из приближающихся суббот, была назначена вечеринка по случаю дня рождения одной из самодеятельных актрис. Естественно, что Герман был приглашён. Надев свой выходной костюм, прихватив по дороге букет цветов, он явился на рarty, как теперь называли вечеринку новоявленные американцы. Герман давно отметил про себя, что очень многие, видимо для того, чтобы подчеркнуто отрешиться от старого и дать всем понять то, что они полностью вросли в местную среду, начинают даже говорить по-русски с акцентом. Выглядит это более чем глупо, но мириться с этим приходилось.

Вручив небольшой подарок и цветы имениннице, он был представлен гостям, среди которых оказалось много незнакомых. Прихватив по бокалу дешёвого калифорнийского вина, публика плавно перетекала из одной комнаты в другую, прихватывая по дороге со стола по небольшому сэндвичу. Это было так похоже на старые ленинградские вечеринки, как гвоздь на панихиду.

Остались в прошлом шумные застолья, с обильными возлияниями, под грибки и селёдочку, с обязательным салатом оливье и «горячим», которое подают тогда, когда кажется, что в переполненный желудок уже не влезет даже самая малость. С фривольными анекдотами и неизменными разговорами о политике и отсталости страны от высокоразвитых государств остального мира. Как давно это было!

     Кто может объяснить, по какому признаку мы, вдруг, в толпе, выделяем именно это лицо? Чем привлекает оно в безликой массе? Именно безликой, ибо масса лица не имеет, в ней всё стерто в общую кашу. И тем не менее, как часто мы выхватываем из множества лиц именно это, и этот миг переворачивает всю нашу дальнейшую жизнь, хотя в тот момент, никто и не подозревает о случившемся. Ни сам заметивший, ни, тем более тот, кого заметили.

     Окидывая взглядом разномастную толпу собравшихся в квартире, Герман встретился глазами с молодой женщиной, стоящей в проёме двери, с бокалом вина в руке. Заходящее солнце лилось в окно задней комнаты и выделяло силуэт фигуры, как бы врисованный в раму картины. Это было чертовски красиво, тем более, что и женщина была весьма привлекательна. Сквозь платье, просвеченное, низко сидящим солнцем, ясно просматривались стройные ноги и чистота форм. Их взгляды встретились, но через мгновение всё исчезло, заслонённое кем-то. Однако, память сохранила и фигуру, и взгляд, в котором читался интерес к новому лицу.

     То ли так получилось само, то ли Герман непроизвольно стремился к этому, но во время вечеринки, он постоянно оказывался рядом с этой женщиной. Наконец, хозяйка познакомила их. Её звали Нютой. Они с мужем приехали из Москвы, примерно в тоже время, что и Герман и жили неподалёку.

     Герман пригласил её на танго и впервые за несколько лет, обняв её, почувствовал руками тепло женского тела. Когда он положил руку на её талию, перехватило дыханье, будто ему не за 50, а 16 и он впервые танцует с одноклассницей. Она хорошо танцевала, то прижимаясь к нему, то отдаляясь, и ощущение близости женского тела, как бы вернуло его в юность, к способности любить и радоваться. Захотелось взять её за руку и потихоньку уйти, и гулять, по остывающему от дневной жары, городу, и что-то говорить, и строить планы. Но вскоре к ним присоединился муж, представившийся Володей и вернул Германа от неожиданных грёз к действительности. Как выяснилось в разговоре, Володя подрабатывал случайными заработками, а она трудилась в парикмахерской, хотя имела, как и муж, высшее образование.

     Уходили они из гостей, вместе, условившись поддерживать отношения и обменявшись телефонами. Оказывается Герману всё же недоставало общения. Нечастые встречи в театральной студии не выявили сколько-нибудь близких ему по духу людей. Новое знакомство вырвало его из одиночества и постепенно, перешло в более близкие отношения. Было ли это ответом на потребность в общении, или сказалось желание почаще встречаться с Нютой, история умалчивает, так как признаться в последнем, Герману мешала порядочность. Всё же, понравившаяся женщина, была замужем и супруг был рядом. Возможно, в той, старой, жизни, это его не остановило бы, но здесь, вдалеке от привычных условий, он не мог себе позволить вольностей.
Встречи стали частыми. Они проводили вместе выходные дни, выезжали за город, ездили купаться, облюбовав пляж Лагуна-Бич. Ездили по окрестностям, знакомясь с природными красотами, которых так много вблизи Лос-Анжелеса.
 
     Выяснилось, что Володе, как-то, удалось вывезти из России некоторую сумму денег, и он лихорадочно искал место, куда бы их выгодно пристроить. Там, в прошлой жизни, он неплохо заработал в начале 90-х, и думал, что здесь ему  удастся сделать, что-то подобное, однако, увы. Его торговый талант, проявленный в России, в Америке применён быть не мог – не та среда и не те условия.
                Глава 8
Герман не зря приобрёл специальность консультанта по бизнесу. Он предложил Володе сложить капиталы и организовать строительную контору, взяв на себя подготовку площадок под строительство и выполнение работ по фундаментам и прокладке трубопроводов нулевого цикла. Однако, тот не решился. Как человек заработавший свои деньги на торговле, он считал, что она и есть наиболее рациональный способ приложения сил и средств, обеспечивающий приличное материальное благосостояние, и предложил, в свою очередь, заняться именно этой сферой деятельности, но на просторах «Родины чудесной». Надо было только решить, что возить из Америки в две столицы России. Напрашивались автомобили, но дело это требовало значительно больших вложений, нежели они могли себе позволить. Вернее, больших нежели у них было.

Разрабатывая идею, Герман высказался так, что надо найти продукт малогабаритный, дешёвый и такой, которого в России ещё нет. Сейчас уже не выяснить, кому из них пришла в голову гениальная мысль, но в один прекрасный день «на гора» была выдана идея, решившая успех их предприятия.

     В любом газетном киоске, на любой улице города, в аптеках и универсамах, продавались, буквально за копейки (они по-прежнему продолжали мыслить категориями рублей и копеек) таблетки, которые назывались «Антиполицай». Необходимое средство для автомобилистов, позволивших себе накануне превысить норму потреблённого алкоголя, оставившего в крови значительно большее количество, разрешённых промилей. Для страны, стоящей на первом месте в мире по потреблению крепких спиртных напитков на душу населения –средство могло быть более чем востребовано, особенно по понедельникам.

     Серия телефонных звонков в Москву и Петербург утвердили их в уверенности, что они на верном пути. О средстве, в узких кругах российской интеллигенции было известно и их потребности, как-то удовлетворялись. К счастью, не одна интеллигенция составляет массу потребляющих продукты, выпускаемые многочисленными ликёроводочными заводами, расплодившимися в условиях свободной торговли, как грибы после обильного дождя. Необъятный рынок мог принять огромное количество средства, и даже по ошеломляюще большой цене, по сравнению с покупной. Необходимо было только решить проблему вывоза и, соответственно, ввоза в страну нового опохмелителя.
     Что касается ввоза-вывоза, то тут особых проблем не было. Из Штатов их выпустили беспошлинно, а для обеспечения беспошлинного ввоза, пришлось прибегнуть к старым связям Володи, обеспечившим ему свободный вывоз средств, при отъезде из России. На всю подготовку операции ушло около четырёх месяцев.
     Весной 1997 г, упаковав в два солидных тюка по тысяче таблеток в каждом, новоиспечённые комивояжоры, отправились в Москву в пробный рейс. Перелёт и прохождение таможенного досмотра, прошли без сложностей и стоили им по сотне долларов, сверх стоимости билетов. А остальное было делом техники. Володя занялся сбытом в Москве, а Герман отправился в Северную столицу.

     Ранним утром, с бешено колотящимся сердцем, он вышел на перрон Московского вокзала. Никогда он не предполагал, что сможет так волноваться, казалось бы, по такому пустяковому случаю, как приезд в родной город. Герман сотни раз возвращался сюда из прежних поездок по стране. Он приезжал и на этот вокзал, и на Витебский, прилетал в старый аэропорт «Пулково» и освоил новый. Но тогда он выезжал из дома и возвращался в него. Сегодня он вернулся уже в чужой дом, его остался за океаном. Но какой же родной, была эта истоптанная миллионами ног платформа, эти зелёные электрички на параллельных путях, сотни незнакомых людей, двигающихся навстречу друг другу с чемоданами и рюкзаками. Он был весьма далёк от сантиментов, и всё же....

     С трудом дотащив до остановки такси тюк, он взгромоздил его в багажник машины и назвал адрес своей престарелой тётушки, которая жила в районе Коломны. Он не захотел ехать к Нине, вернее, не считал возможным пользоваться её гостеприимством. Без сомнения, она приняла бы его, но это было бы нечестно. Первые месяцы в Лос-Анжелесе, Герман часто возвращался мысленно в тот дом. Иногда, просыпаясь по утрам, особенно в период безделья, искал глазами Нину и удивлялся, что никто не шелестит у кухонного стола. Со временем, как и всё, что уходит из нашей жизни, ушли и воспоминания, тем более, что последнее время, совершенно непроизвольно, мысли всё чаще витали вокруг Нюты.

Он гнал их от себя, но с тех пор, как однажды поймал её, такой странно-манящий, взгляд она незаметно, но прочно заняла место в отсеке его мозга, отвечающего за отношения с противоположным полом. Место это расширялось по мере возрастания напряжённости её взаимоотношений с Володей, и увеличивался период отсутствия женщины в его жизни.

     Как выяснилось, инициатива отъезда из Москвы исходила от Нюты. Володя ехать не хотел. У него было прибыльное дело, масса друзей, с которыми он весело проводил время, тем более, что завелись деньги, и ехать за «тридевять земель, киселя хлебать» ему вовсе не хотелось. Тем не менее, он поехал, но отсутствие постоянной работы, какие-то случайные заработки, нежелание, а скорее неумение приспособиться к реалиям американского образа жизни и взаимоотношений, стали прекрасной почвой, на которой и выросли взаимные упреки, ссоры, обвинения, короче, всё то, что предшествует разрыву.

     Герман давно заметил, что эмиграция очень часто приводит к разводам. Большинство семей, которые на родине, возможно, никогда бы не рассыпались, здесь с лёгкостью рвали семейные узы уже через небольшой срок пребывания в новых условиях, и причиной являлась отнюдь не новая влюблённость, а что-то совершенно иное. Вот и в данном случае, раскол начался задолго до появления на сцене Германа.
                Глава 9
Машина ехала по Лиговке, и Герман с любопытством смотрел в лобовое стекло, вертел головой то вправо, то влево, стараясь уловить картинки города, в котором не был четыре года. Город произвёл на него ужасающее впечатление. После солнечного, и светлого, утопающего в неге и зелени Лос-Анжелеса, удобно разместившегося в котловине гор, серый, плоский, засыпанный неубранным, после растаявшего снега, песком, Петербург, с тучами пыли, поднимаемыми при первом порыве ветра, показался разрушающимся и агонизирующим.

Проезжая часть была похожа больше на участок испытательной трассы, называемой «Стиральная доска», нежели на асфальтовое покрытие одного из основных проспектов Северной столицы страны. Даже из окна автомобиля было видно, как неудобно ходить по тротуарам, из-за бесчисленных провалов асфальта. Давно некрашенные фасады домов, с отвалившимися кусками лепки и заваленными хламом балконами, ещё больше подчёркивали убогость красавца - города.

     Встречи с приятелями оптимизма не прибавили. Большинство говорило, что он правильно сделал, уехав из этого хаоса. Правда, появилась тьма ларьков и новых магазинов, продукты и выпивка. Никто уже не вспоминал о пустых прилавках магазинов, но пенсионеры жили впроголодь, едва, едва сводя концы с концами, в том числе и родная тётушка, единственным спасением для которой служили ежемесячные переводы, отправляемые мамой. Да и большинство сохранивших работу, не могли похвастаться высокими заработками.

В первый же день он позвонил Вене. Приятель искренне обрадовался, и встреча была более чем тёплой. Веня поведал, что фирма, в которой они трудились, развалилась, у Вадима умерла жена, она долго и тяжело болела, и Вадим истратил все свои накопления на безуспешные попытки вылечить её. В результате, после развала фирмы, он остался один, без работы, и без средств. Теперь он трудится у их бывшего шефа, который тоже покинул завод. Он сдержал слово и, несмотря на новое место работы, опять взял его к себе. Теперь Вадим Главный инженер большого бизнес-центра.

     У Вени была небольшая фирма, занимавшаяся снабжением лекарствами определённого круга аптек. Дело это прибыльное, но появились «Акулы» и постепенно сжирают мелкую рыбёшку. Вот и до него добрались, требуя свернуть фирму. Выживать в таких условиях становится всё труднее и труднее. Они проговорили несколько часов. Герман поведал о своей жизни и цели приезда. Было решено, что часть привезенного товара возьмёт Веня. Если всё пойдёт, как Герман рассчитывал, то он будет снабжать северную столицу антиалкогольным средством через Венины аптеки. Но появилась ещё одна мысль, обнародовать которую он, пока, не хотел. Веня на следующий день забрал половину, а уже к вечеру сообщил, что готов снять со счёта и обналичить, оговоренную сумму выручки, так как весь товар отдал.

     Герман вторую половину отдавать Вене не захотел и, подключив своих старых знакомых, роздал мелкими партиями во всевозможные ларьки. Товар разошёлся за пару дней и у него запросили ещё. Созвонившись с Володей, у которого успехи были столь же впечатляющие, Герман согласовал с ним вторую идею. Мысль была проста, как всё гениальное.

     Надо было зарегистрировать фирму в Лос-Анжелесе и заключить договор с Венькиной фирмой на поставку таблеток. Тем самым снимались все вопросы таможни, провоза валюты и прочие неприятности. Володе идея понравилась, и он развил её дальше, предложив создать такую же фирму в Москве, которая будет заниматься реализацией без посредников.

     Компаньоны возвратились в Лос-Анжелес, зарегистрировали небольшое акционерное общество с ограниченными возможностями, съездили ещё раз в Россию, заключили договор с Венькой и зарегистрировали некое ОАО в Москве и стали слать в Россию таблетки, не тратясь на переезды и получая пятикратную прибыль. Какую прибыль извлекал из этого Веня и остальные, Германа не интересовало.

     Организация фирмы в Москве была предпринята Володей с дальним прицелом. Лос-Анжелес ему уже осточертел, а в фирме в Москве нужно было кому-то работать, и это давало ему вполне легальный повод для того, чтобы вновь осесть в родных пенатах. В Москве у них осталась квартира, в которой жила дочь, закончившая, к этому времени, университет и вышедшая замуж, так что вопрос с жильём и пропиской у него не стоял, а остальное было «делом техники».

Организационный период проходил весьма напряжённо. Надо было наладить связи и отработать вопросы: приобретения товара непосредственно у оптовой фирмы, его пересылки и приёма в Москве и Петербурге, возврата денег и прочее. Герман, оставшись один, носился по городу, уговаривая, убеждая, подписывая и принимая обязательства, а в этих вопросах он чувствовал себя, как рыба в воде. Пришлось приобрести новую машину приличной марки, так как представляться надо было уже солидным предпринимателем. Пока всё не наладилось, прошёл год. Теперь можно было почивать на лаврах и стричь купоны, не прикладывая особых усилий, но, как известно, счастье не бывает вечным. В России грянул дефолт!

     Нет, он не привёл к сокращению водкопотребления и меньше пить не стали, но пошла ко дну Венина фирма, пропала часть прибыли, оставшаяся в Москве, разладились связи. Всем было не до каких-то таблеток, рушились финансовые корпорации, не то что какая-то мелочь. Деньги обесценивались на порядок в течение суток. Страна катилась в пропасть, а Герман, в очередной раз оказался перед необходимостью всё начинать сначала.
                Глава 10
    Тем не менее, год прошёл не зря. Его счёт в банке пополнел. Он набрался опыта в общении с предпринимателями, приобрёл конкретное представление о делопроизводстве в штатах и, наконец, понял, что готов к собственной предпринимательской деятельности.

     Он не скрывал своих амбиций от компаньона и приглашал его к сотрудничеству и в дальнейшем, но тут случилось совсем уж непредвиденное. Несмотря на весь кошмар, творившийся в стране, Володя решил остаться в России. Как проходило объяснение между супругами, нам неведомо, но в результате, Нюта осталась в Лос-Анжелесе, а муж отбыл в Москву.

     Герман не стал педалировать события. Он продолжал поддерживать ровные, приятельские отношения с Нютой, ежедневно звонил ей, они встречались, часто проводили вместе время по воскресеньям, выезжая за город. Нюта любила путешествовать, знакомиться с новыми местами и Герман, по мере сил, старался удовлетворить её интересы. Они много ездили не только по окрестностям города, но и почти по всей Калифорнии и прилегающим штатам.

Необычность окружающей природы поражала. До пустоты выжженные пески Невады, вечная красота пейзажей из вестернов, красно-кирпичные скалы Каньона Антилоп, зияющий, уходящий за горизонт провал Гранд Каньона – всё было так не похоже на заснеженные, или зеленеющие леса средней России. Совместное знакомство с новыми местами сближало их всё больше. Они и не заметили, как появилась необходимость в постоянном общении и поводом к нему служили эти совместные поездки.

      Они побывали в Лас-Вегасе и проиграли десяток долларов в зале автоматов. Ездили в небольшой городок, сохранившийся со времён, когда здесь добывали серебро. Походили по улицам, на которых  всё было, как в фильмах об освоении запада. Осмотрели здания прошлого века с обязательным салуном и отделением банка. По окрестностям городка, между шахтами бегал маленький паровозик и казалось, что вот сейчас, из-за поворота, выскочит группа ковбоев в кожаных штанах и начнут палить из кольтов. Съездили в Сан-Франциско и покатались по его холмам на старинном трамвае, который тянул канат, проложенный в земле, были в Мексике и даже слетали в Нью-Йорк. Отношения были чисто дружескими, но Герман прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может. Убеждало его в этом и интуитивное чувство, что и он не безразличен Нюточке, иначе отношения давно уже были бы прерваны.

     В конце – концов, в одной из очередных поездок, не глядя на Нюту, он попросил у портье один номер на двоих и не встретил, при этом, никаких возражений. С этого дня они стали жить вместе. Всё произошло совершенно естественно, без объяснений в любви и клятв в вечной верности. Они были уже в том возрасте, когда такие слова не нужны. Нюта была несколько моложе его, но эта разница, по крайней мере внешне, была незаметной. Благодаря постоянной подтянутости и отсутствию возрастного брюшка, он всегда выглядел моложе своих лет, а близость с красивой женщиной, ещё больше молодила его.

Герман, нет-нет, да и продолжал задумываться над целесообразностью своего отъезда из Петербурга. Он и раньше считал, что эмиграции, как таковой не существует. Человек должен иметь возможность жить там, где он считает, что ему хорошо. Ностальгию, эту обязательную черту, приписываемую русскому характеру, придумали неудачники, не сумевшие вписаться в новые условия жизни. Человек деятельный, стремящийся не к созерцанию и рефлексии, будет искать себе применение везде, куда бы его не забросила судьба, а значит времени на вздохи по берёзкам, оставленным на родине, у него не будет. Его мысли будут направлены на приобретение хлеба насущного, а где его добывать – разницы нет, лишь бы не мешали это делать, не нарушая закон. Его собственный опыт подтверждал это правило. Он тосковал по Петербургу, только на первых порах, когда мучительно искал своё место в новом для него мире. Потом уже было некогда, надо было выживать.

Ему всегда нравился термин «Гражданин мира» и он не понимал, почему им может быть Ростропович, или Пласидо Доминго и не может быть Петров или Сидоров, не говоря уже о Шапиро или Ициковиче. А разгадка оказалась проста, как всё в этом мире, кроме физики ядра и непознанной вселенной. Надо просто быть самодостаточным и вкалывать. Именно - не работать, а вкалывать, другого слова он подобрать не смог, несмотря на явный вульгаризм последнего. Теперь он и себя причислял к таким гражданам, пусть и без всемирной славы.

     Казалось, встреча с Нютой должна была убедить его в правильности сделанного выбора. Он, в новой стране, без чьей-либо помощи, не имея свободных средств, устроил свою жизнь, а, главное, нашёл то, чего может никогда не обрёл бы там, где жил до этого. Правда, справедливости ради, надо сказать, что там он бы и не искал, но так уж сложилось, видно Мойра Лахесис вытянула из мешка судеб именно такой жребий. А может вовсе и не Мойра, и не жребий, а ТОТ, там, наверху, так захотел. Во всяком случае, он был счастлив и, кажется, сделал счастливым ещё одного человечка. И всё же?
                Глава 11
А жизнь за стенами их квартиры, продолжалась и была наполнена поисками заказов, работой по 10-12 часов в день, переговорами с заказчиками, финансовыми расчётами, короче, всем тем, чем занимаются тысячи таких же мелких предпринимателей.

     Герман, таки занялся строительным бизнесом. Он взял кредит в банке и организовал небольшую фирму, о которой мечтал давно. Он брал подряды на сооружение фундаментов, прокладку трубопроводов, к строящимся объектам и прочие вещи, вплоть до благоустройства территории, по окончании строительства.
Постоянных работников, как и техники, у него не было. Людей он набирал по мере необходимости и в основном это были мексиканцы. Им можно было платить значительно меньше, нежели американским подданным, однако, их квалификация и не шла ни в какое сравнение с последними. Посему, Герману, несмотря на положение босса, самому приходилось садиться за рычаги, взятого в аренду, экскаватора, возить раствор, на таким же образом арендуемом на время исполнения работы, бетоновозе и выполнять всю квалифицированную работу. Когда тебе далеко за 50 это не так уж просто и легко, но он справлялся.

     Всё искупали заработки, которые стали достаточно высоки. Они приобрели с Нютой свою квартиру и обставили так, как хотелось ей. Это было уютное гнездышко, где два, уже немолодых человека, могли и уединиться, и принять гостей, где им было тепло и приятно. Они с высочайшей нежностью и уважением относились друг к другу, что практически исключало ссоры, как правило, сопутствующие любой семье. Нюта не вмешивалась в его дела, он предоставил ей полную свободу перемещений и даже приобрёл лично для неё машину.

     Прошло 10 лет с того дня, как он прошёл пограничный контроль в аэропорту имени Кеннеди. Это были тяжелейшие годы, но они остались позади и к своим 60 он, кажется, добился положения, когда уже не надо думать, чем заниматься, чтобы иметь возможность прокормиться. Он обрёл уверенность в завтрашнем дне, стал полноправным гражданином Соединённых Штатов и с гордостью показывал за границей свой американский паспорт. Вот только американцем он так и не стал.

Естественно, он не мог судить обо всех представителях 200-миллионного населения страны, но тот круг, так называемых, «средних американцев», был далёк от него, хотя именно в нём он и вращался. В большинстве своём, это были весьма ограниченные люди, интересы которых не распространялись дальше желания заработать, (а работать они таки умели) и приобрести, обязательно в кредит, ещё что-то, сверх того, что уже есть. В результате - вся страна жила в кредит, который давали с лёгкостью неимоверной. Наконец, наступал момент, когда их набрано уже столько, что зарабатываемых денег не хватает, чтобы за них расплатиться и наступал крах. Срок наступления краха, в значительной степени, зависел от наличия работы, поэтому средний американец больше всего боится её лишиться, а это определяет и его психологию - вечной зависимости от обстоятельств.

     К сожалению, в силу такого подхода к жизни, эта основная масса населения страны, стала серой, как толпа мышей. Посему, за пределами строительной площадки и офисов, Герману с Нютой было с ними неинтересно. Они продолжали поддерживать отношения только с выходцами из Союза, которые тут все, вдруг, стали русскими, несмотря на то, что в большинстве были евреями.

     С ними можно было поговорить, поделиться новым анекдотом, получить новую книжку, или диск с русским фильмом. Это был осколок той, впитанной с детства, обстановки, в которой было привычно, и где мысль продолжала жить, не вращаясь только вокруг денежных тем. Правда, по достижении определённого возраста, всё больше и больше возникала тема здоровья и лекарств, но не это главное.

     Конечно, и среди американцев есть значительное количество людей, посещающих театры и концертные залы, путешествующих на океанских лайнерах, и просаживающих тысячи в казино Лас-Вегаса, но это совершенно иной, недоступный для «среднего американца» слой и Герман мог только догадываться, о том каков он.

     С родственниками, которых, к счастью, оказалось в Америке не так уж много, хотя они всё же были, он отношений, почти, не поддерживал. У него с ними не было никаких общих интересов, да и жили они, в большинстве своём, не в Лос-Анжелесе и это обстоятельство обеспечивало ему легальную причину не встречаться с ними.
Теперь их финансовое положение стало таким, что они могли уже позволить себе исполнить давнюю мечту обоих и попутешествовать за пределами Америки. Герман не то, что не любил лес, поля, вообще природу, нет, всё это было в его характере, но относился он к ней с обычным человеческим интересом, и не более того. Он не мог отличить осину, от ольхи, подберёзовик от подосиновика, не представлял себе, как можно часами сидеть с удочкой на озере, или провести ночь в засаде на дереве, чтобы утром подстрелить случайно прилетевшего глухаря. В то же время, он с удовольствием ездил по Верхним и Нижним каньонам и Национальным паркам, впитывая новые ощущения и проявляя неподдельный интерес к необычному и увиденному впервые. Он и в прошлой жизни любил знакомиться с новыми городами, ходить по улицам и площадям, смотреть воочию на то, что видел только в кинофильмах, или о чём читал в книгах. Нюта и в этом была солидарна с ним, и теперь они вместе отправились в поездку за границу.

Американцы считают поездку в Европу, чем-то экстраординарным, предпочитая отдыхать у себя на побережье во Флориде, либо на Гаити. Это значительно дешевле и проще. В Европу ездят, преимущественно по делам, или уже когда достигают пенсионного возраста. Впрочем также и многие европейцы относятся к поездкам в Америку.
                Глава 12               
Герман с Нютой, для своей первой поездки, выбрали Париж - их общую и давнюю, ещё недавно казавшуюся несбыточной, мечту. Им казалось, что в этом городе сосредоточены все красоты мира. Лувр, Монмартр, Эйфелева башня, фонтаны и парки Версаля, Триумфальная арка, манили как нечто давно знакомое, но ни разу воочию невиданное. 12 часов утомительного перелёта и они в аэропорту им. Шарля де Голя. Несмотря на то, что перелёт был достаточно тяжёл и ноги отекли, разместившись в отеле, они сразу пошли знакомиться с городом.

 Куда направляется человек, в первый раз приехавший в Париж? Конечно, на Елисейские поля, тем более, что отель они выбрали в самом центре, недалеко от Большого дворца. Пару сот метров и перед ними площадь де ля Конкорд. Непрерывный поток автомобилей, вливающихся в узкое горлышко улицы, ведущей к собору Мадлен. Величественный Лувр, с одной стороны и потрясающий вид  на самый знаменитый в мире бульвар с другой.

     - Смотри, Ню, вот здесь стояла гильотина и тысячи голов, отнюдь не самых худших представителей французской нации, были на этом месте отрублены парижским палачом, по приказу революции. Тогда казалось, что старая Франция уже никогда не возродится.  А вон там, вдалеке, всего через 1900 метров отсюда, стоит триумфальная арка тому, кто эту революцию через пару лет задушил, всё вернул на круги и не только восстановил, но и принёс этой стране всемирную славу, правда, похоронив на полях сражений несколько миллионов соотечественников. Оказывается, как близко одно от другого, когда смотришь на события через 200 лет.
     - Что это тебя потянуло на столь философские умозаключения?
     - А собственно, ради чего мы ездим и проявляем интерес к увиденному? Новое должно будить мысль. Всё повторяется. Вот и у нас там, прости, на Родине, происходит то же самое. 300 лет собирали огромную империю. Потом порубили пару миллионов своих сограждан в мясорубке Гражданской войны и  на просторах огромной страны начали строить нечто новое. Правда, истребили ещё пару миллионов, зато сделали её одной из самых могущественных в мире. Потом опять разрушили, приведя в состояние 400-летней давности и всемирной побирушки, а теперь возвращают вновь всё обратно. Всё повторяется, только методы меняются.
     - Вот мне только интересно, французы, помнят Наполеона и сохраняют о нём память. А у нас ведь не так. Наши разрушают, восстанавливают, но при этом проклинают предыдущих строителей. Ведь вряд ли в Росии поставят взамен снесённых памятников Сталину и Ленину - Триумфальную арку Горбачёву, или Беловежскую колонну Ельцину.
     - Гаря, перестань. Радуйся, что видишь всё это и не «говори красиво, друг Аркадий».
     - Женщина, ты никогда не поймёшь тех возвышенных чувств, что будят во мне красоты Парижа! – Герман расхохотался, - а, как сказал?
     - Да, уж. Сказал. Обидел, походя, бедную девушку, но, правда,  как всегда, возвышенно.
     - Стараюсь.

     Они ходили по городу, знакомому по десяткам книг и фильмов, и город открывал перед ними свои улицы и дворцы. На острове Сите, любовались мощью Нотр дам де Пари, стояли у стен Консьержери, и Герману чудилось, что сейчас навстречу выйдет комиссар Мегре, со своей неизменной трубкой в зубах, а на колокольне  Нотр-Дам зазвонит колокол, раскачиваемый Квазимодо. Это была воплощённая сказка.

     Две недели пролетели, как один миг. Им удалось походить не только по городу, но и съездить в Версаль и Фонтенбло, побывать в Компьене и посетить ещё несколько городков в округе. Улетая домой, они твёрдо решили, что на следующий год обязательно опять поедут в Европу, ведь кроме Парижа и Франции, есть ещё столько прекрасных и интересных мест.

Затем были полёты в Венецию и на север Италии, были Рим и Мадрид, Женева и Вена. Эти поездки стали отдельной и прекрасной главой их жизни, дававшей массу новых, ни с чем несравнимых впечатлений. За несколько лет, они посетили все, наиболее крупные города Европы.
                Глава 13
Герман продолжал трудиться, благо заказы были. Нюта тоже работала, организовав небольшой косметический салон. Жизнь текла размеренно и предполагала тихое и мирное увядание, что явно не устраивало деятельную натуру Германа. Несмотря на то, что недавно был пройден шестидесятилетний рубеж, он возраста не ощущал, хотя по утрам уже не вскакивал с постели, а вставал размеренно, однако никакого уныния в характере не проявлялось. Он был по-прежнему бодр и подтянут и на пенсию, отнюдь не собирался, тем более, что здесь он её ещё и не заработал, чтобы безбедно доживать свой век. Однако, как всегда, все карты опять спутал случай.
В одно из воскресений, сидя на пляже, Нюта обратила внимание на серфингистов, сотнями крутящихся на волнах залива.

     - Гаря, ты когда-нибудь пробовал встать на серф?
     - Нет, и уже вря дли встану. А что? Тебе захотелось попробовать?
     - Просто, интересно. Что испытывает человек, стоя на доске, когда его несёт ветром в океан?
     - Думаю, что, все его мысли сосредоточены на том, чтобы не перевернуться и вернуться назад. Мне, кажется, что это просто спорт, развивающий вестибулярный аппарат и силу. Мне это мало интересно. Вот на яхте, под парусом! Это, да! Я пару раз ходил под Ленинградом с приятелями. Очень приятно. Можно заплыть и подальше. Там тоже есть вероятность перевернуться и оказаться в воде, но всё же устойчивость большой посудины неизмеримо выше лёгенькой доски.

     Разговор, как-то запал в душу, захотелось ещё раз пройтись под парусом, вдохнуть морского воздуха, почувствовать себя, хоть отдалённо, мореходом. Герман отправился в один из многочисленных яхт-клубов и узнал, что за небольшие деньги, можно нанять яхту и покататься по заливу.

     Прогулка произвела неизгладимое впечатление на обоих. Они «заболели» яхтой. Захотелось освоить премудрости вождения самим и Герман с Нютой записались на курсы яхтсменов. Оказалось, что таких, как они, то есть людей в их возрасте, желающих ходить под парусами самостоятельно, много и они решили, что обзаведутся яхтой, иначе зачем же учиться её водить.

Завершив ещё один курс наук, научившись ловить ветер и ставить паруса, заводить двигатель и читать морские карты, оба сдали экзамены и получили права на самостоятельное вождение яхты. На семейном совете, единогласно, было решено приобрести в собственность яхту и проводить на ней всё свободное время. Возможно, это был самый необдуманный поступок в жизни Германа. Возможно, и наоборот. Никому не дано этого знать!

     Тем не менее, от обсуждения до реализации идеи прошло совсем немного времени и вскоре, пара нанятых рабочих, уже драили борта и палубу, потрёпанной морскими походами, но ещё не очень старой яхты, стоявшей пару лет на приколе и сравнительно недорого проданной бывшим хозяином, лишившимся уже возможности ходить галсами. Герман сам перебрал движок, закупил новое навигационное оборудование, рацию и всё, что нужно для не очень длительного автономного плавания. Яхту спустили на воду, разбив, как и полагается, бутылку шампанского, и Герман с Нютой отправились в первое плавание до острова Санта-Барбара.
     Он очень волновался, совершая свой первый круиз по заливу Санта-Моника, однако всё прошло прекрасно, благо ветер был постоянным и не сильным. Яхта ходко шла под парусом, который он закрепил, и Нюте оставалось только крепко держать штурвал.

     С тех пор они стали постоянными посетителями яхт-клуба, в котором стояла их скорлупка. Хотя, это была вовсе не такая уж и скорлупка. 40-футовая яхта, водоизмещением около 12 тн и снабжённая двигателем в 40 лошадиных сил, была приспособлена для плавания в любых водах и широтах.

     Через некоторое время, они уже без всякой дрожи, выходили в открытый океан, удаляясь от берега на достаточно большое растояние. Как-то, соседи по стоянке, уговорили их отправиться в поход вдоль мексиканского побережья, рассчитанный на недельное плавание. Это путешествие определило их жизнь на ближайшие годы. Они стали «круизерами». Раньше Герман, такого слова даже не знал, но с некоторых пор людей, желающих «идти по курсу», или «путешествовать с целью путешествовать», но не по земляной тверди, а по морским просторам, стало появляться всё больше и больше.

Если бы Герману сказали, что безобидная фраза, сказанная на лос-анжелеском пляже о небольшом круизе под парусом, приведёт его в это общество «тихих сумасшедших» - он бы не поверил. Но факт состоялся. Они поселились на яхте!
                Глава 14
Он продал свою фирму, то же сделала и Нюта, закрыли на ключ свой дом и влились в компанию вечных, морских скитальцев. Нормальному человеку объяснить подобное поведение – невозможно. Именно поэтому Герман и называл всех, кому уподобились и они, «тихими сумасшедшими». Они уходили в море на 5-6 месяцев. Намечали маршрут и шли к таким островам, или землям, о которых раньше не имели никакого представления.

     Оказалось, что племя «круизеров», в последние годы, стало не только весьма многочисленным, но и разноплеменным. Оно бродит вдоль побережья обеих Америк, как по акватории Тихого, так и Атлантического океанов. Заходят в понравившиеся им гавани, ставят лодки на прикол и живут, как цивилизованные туземцы. Оказалось, что и такое понятие, как «цивилизованный туземец», в наше время – возможно.
 Отвечая на запросы, достаточно состоятельных представителей этого племени, береговые власти оборудуют стоянки, где можно пользоваться электричеством, как правило, водопроводом, обеспечивают приём телевизионных сигналов и интернета. Учитывая, что у каждого есть коротковолновая рация, можно поддерживать связь со знакомыми командами и согласовывать совместное прибытие в ту же стоянку. Остальное – натуральное хозяйство: с ловлей рыбы, разведением костров, массовыми сборищами около них, до этого вечера незнакомых друг с другом, представителей всех стран и народов, выпивкой и песнями на разных языках. Это сообщество быстро сходится и столь же быстро распадается, но тем не менее, обеспечивает, в случае нужды, безусловную поддержку и взаимовыручку.

     Их устраивала и им нравилась такая жизнь. Нравилась смена обстановки, новизна ощущений, даже риск, с которым неизбежно сталкиваешься в одиночном плавании по беспокойному и непредсказуемому океану. Было необычно испытывать двойственное чувство, наблюдая, как у тебя на глазах акула съедает, пойманую тобой рыбину. С одной стороны - интересно, а с другой – ты сознаёшь, что команда осталась без обеда. А как вьются за кормой чайки, в ожидании объедков после обеда или ужина? Удивительно, откуда они узнают о приближа-ющемся кормлении. Смех, смешаный с ужасом, вызывало воспоминание о попытке купания в непосредственной близости от крокодила, и о бешеной качке в шторм, который их чуть не потопил. Это была жизнь, наполненная романтикой, о которой раньше приходилось лишь читать в книжках.

Было ещё одно и, весьма немаловажное, обстоятельство. Такая жизнь, как ни странно, была, сравнительно, дешёвой, что и привлекало в круизеры многих пожилых людей. Вложив, достаточно большие суммы в приобретение лодок, они обеспечивали себе вполне достойную жизнь, да ещё наполненную новыми впечатлениями и знаниями.

     Вот и сейчас, они идут к берегам Венесуэлы, в надежде познакомиться с ещё одной страной, когда-то населённой индейцами с высокой культурой, а теперь одной из крупнейших нефтедобывающих стран. Какие они теперь, эти индейцы?

     Ночь. Бесконечная нитка серебра на чёрном полотне воды протянулась до горизонта. Тишина, только тихо журчит вода в клюзах и за кормой медленно двигающейся яхты. В океане штиль и Герман с трудом ловит слабенький ветер. В кокпите заворочалась во сне Нюточка. Герман про себя называл её уменьшительным именем, а обращался к ней не иначе, как «мой Адмирал». Где-то, в другом полушарии, в городе, ставшем таким далёким, отнюдь не в географических координатах, а по существу, утро. Венька, Нина и ещё тысячи других людей встают на работу, даже не предполагая, что где-то, за тридевять земель от них, в пустынном океане, одиноко в ночи, сидит их бывший соотечественник.
Мысли медленно, как ход яхты, ворочаются в мозгу. Странную он прожил жизнь. Родился в стране, когда она залечивала раны после войны, работал и вместе со всеми строил социализм. Уехал из неё на переломе, когда она же, без всякого понятия рвалась в капитализм. Прочувствовал все радости новой жизни не в коллективе, а наедине с собственным «Я» и только во имя него.

     Да, он добился материального успеха, создал фирму, позволившую заработать достаточное количество средств, чтобы не бояться завтрашнего дня. Теперь, сидит на корме собственной, хоть и небольшой, но парусной яхты, плывущей по Атлантикеи имеет возможность размышлять в тишине, о прошедшей жизни.

     Чего таить, по крайней мере, от самого себя, шагреневая кожица всё уменьшается и уменьшается. Нить жизни уже не ткёт ткань, а потихоньку распускает её. Глаза уже плохо видят, голова всё больше болит, а необходимость замены лампочки на ноке мачты, приводит его в состояние близкое к обмороку. И всё же подводить итоги совсем не хочется, хотя поразмышлять «о бренности всего земного», как любил говаривать, в той, другой жизни, его бывший шеф, можно.

     Всё же никуда не денешься – он жил в удивительное время. Мир менялся на глазах. Перекраивались границы, Европа стала подобием Соединённых Штатов, на месте огромной империи на востоке образовался десяток новых государств. На роль первого государства мира претендует коммунистический Китай, ещё совсем недавно не способный прокормить свои полтора миллиарда. А менялся ли он вместе со всем миром? Нет, конечно, физически он изменился и, естественно, постарел. Но изменился ли по существу? Стал ли мыслить иначе?

     И вдруг, он замер, как будто шёл, шёл и споткнулся. Он неожиданно понял, что не может оценить самого себя и прожитую жизнь. Всякое его суждение будет предвзятым. В собственных глазах он совсем не такой, каким его воспринимают другие. А ведь так и те – великие, облагодетельствовавшие мир мемуарами о своей жизни, на основе которых историки составляют мнение о прошедших эпохах. Какова цена всему этому и такова ли была нить их жизни, как они представляли себе на склоне лет, описывая её?  Где же истина? Сам ли человек ткёт свой жизненный ковёр, или нить тянет кто-то другой, а он только наблюдает?

     Мы сами создаём мир вокруг нас, видим его собственными глазами и воспринимаем через свои, личные, рецепторы. Они у каждого индивидуальны и то, что для одного холодное, для другого тёплое. Один резко разделяет цвета спектра, другой не различает их вообще. Даже мужчина и женщина оценивают одно и то же явление, по-разному. Так как же можно одинаково оценивать то, или иное событие? Что хорошо, а что плохо? Кто хорош, а кто мерзавец? Вряд ли мерзавец думает о себе, что он мерзавец,  это мнение других и тоже далеко не всех и не бесспорное.

     Нет, никто, конечно, не отменял 10 заповедей, да и он не помышляет о том, чтобы их ниспровергать, но как оценить его пройденный путь? Кто решит – был ли он честен и порядочен, какова польза от его существования на земле? Правильно ли он сделал, сорвавшись однажды с места и покинув родной город, приятелей, в конце концов, любимую женщину?

Конечно, он добился кое-чего, но так ли уж надо было для этого лететь за тысячу километров? Что, он так уж любил эту страну, в которую приехал? Да он её и сейчас не любит, и причин для этого более чем достаточно. Вот ведь и там, за прошедшие годы, многие добились не меньших успехов. Вот и Веня выбился в люди и таки руководит вполне успешно своей фирмой. Володя вернулся в Москву и там «поднялся», как говорят на Родине. Надо было только вкалывать, как говорил тот, поразивший его, директор совхоза. И это совсем не зависит от места жительства. Везде, если хочешь чего-то добиться, надо вкалывать.

Но ведь он, Герман, так и делал – вкалывал, и там, и здесь, ничего с неба не валилось. Но во имя чего? Неужели он работал по 12 часов в день и гробил своё здоровье только для того, чтобы заработать несколько лишних долларов, потребовавшихся чтобы купить эту яхту и домик в Калифорнии? Непостижимо! Не может такого быть! Есть что-то, ради чего прошли все эти годы и там, и здесь, в Америке. Но, что?
Степан Степаныч хоть понимал, ради чего он всю жизнь вкалывал. Он создал великолепное хозяйство, дал десяткам людей возможность жить хорошо. Хотя, какая разница? Всё равно, но на склоне лет, он задавал себе тотже вопрос – во имя чего? Но там понятно – ему было жаль, ибо понимал что всё рухнет, после того как его не станет. А мне о чём жалеть? У меня и растаскивать созданное некому.

А, с другой стороны, может всё в его жизни и не зависело от него самого? Сам ли он выбирал свой путь, на чём зиждется его самоуверенность, что это он сотворил то, что его окружает? Нет, конечно, не океан, не небо, так далеко его самомнение не распространялось, а вот этот  тиковый пол под ногами, яхту, то что осталось в Лос-Анжелесе. Чего он бьётся в поисках смысла жизни, когда вполне возможно, что всё просто - так было угодно ЕМУ. Это ОН захотел и устроил так, что привёл его на этот континент. Но это было бы слишком просто, считать, что всё предопределено ИМ. А он сам?

Хотя, какая разница, ОН ли притащил его сюда, или он сам выбрал этот путь? И какая разница, когда обрежут нить его жизни? Важно, что сейчас ему хорошо! Надо получать радость от каждого мгновения и ему здорово повезло, что таких мгновений, в последние годы оказалось много. В конечном счёте, мы живём для себя, и жизнь, и ощущение её, возможны только пока наше сознание способно воспринимать действительность. Когда мы отойдём в мир иной, нам уже будет безразлично, что произойдёт далее, поскольку нас уже не будет. Так что прочь сомнения и будем жить, и радоваться тому, что нас окружает сейчас.

Ха! Но ведь так можно договориться до эгоизма в высшем проявлении этого чувства, недостойного порядочного человека! Для чего тогда жили великие мыслители прошлого, творили композиторы и художники, создавались новые технологии и машины? Неужели только для того, чтобы потешить собственное самолюбие и доставить самим себе удовольствие, высекая из мрамора Давида, или строя Эйфелеву башню? Да бред это всё. Пожалуй, как всегда, истина где-то посередине, в сочетании и первого, и второго. Никто не отменял понятий равновесия и симметрии.

Яхту слегка качнуло, невесть откуда пришедшей, боковой волной ударившей в скулу. Глядя на лунную дорожку, Герман, отвлёкся от философствования и чисто асоциативно вспомнил одинокий столб света, уходящий вверх над памятником в ту ночь в Ленинграде. Он до мельчайших деталей восстановил тогдашние мысли об одиночестве и всё, казалось бы, встало на свои места. Сейчас, сидя на банке яхты, медленно идущей по океану, где на десятки миль вокруг нет никого, он не чувствовал одиночества. Там, чуть ниже, на деревянной банке, мирно спал человек, окрасивший его жизнь своим присутствием и избавившем от этого гнетущего чувства преследовавшего его.

Может это и есть то, ради чего стоило дерзнуть и уехать?

                2011г