Союз голубых
Когда чего-то хочется, никогда ничего не получается. Перестал хотеть, и рраз – всё получилось. Будучи молодым сотрудником Всесоюзного научно-исследовательского конъюнктурного института (ВНИКИ), я страшно хотел ездить за границу, желательно в кап страны. А для этого надо было вступать в «орден меченосцев», великую нашу коммунистическую партию. Желательно было также и жениться, но можно было и как наш неженатый партиец Дима при утверждении характеристи на выезд на вопрос «когда вы наконец женитесь?» ответить: « я работаю в этом направлении». И эта работа, как вы понимаете, могла продолжаться бесконечно.
Сначала меня в партию принимать не хотели, на интеллигенцию приходила маленькая квота, которую тут же занимали блатные, те, у которых папы-мамы, тёти-дяди были большими начальниками. Но в один прекрасный день, уже после того, как я защитил диссертацию и стал старшим научным сотрудником, меня вызвал наш парторг, великий человек Леонид Николаевич Аршинов и сказал: «Тут тебя завсектором хотят сделать... Пора тебе в партию вступать. Пиши заявление». А я даже как-то и не обрадовался. Началось Горбачёвское время, перестройка и ускорение. Или как сказал один ветеран на политинформации: «ну такая переломка пошла, такая переломка». Так что вступать особо уже особо не хотелось, а вроде надо было.
И началась эта переломка, как мы все помним, с антиалкогольной кампании. В мае 1985 г. опубликовали указ в газетах. У меня как раз в мае день рождения, и мы, собравшись в моей комнате в коммунальной квартире, которую мой друг Логинов прозвал гарсоньеркой, крепко выпивали, чёкаясь с указом в газете Правда, который стоял на видном месте. В общем веселились, тем более что водку и вино тогда ещё можно было купить в магазинах.
Но скоро мы поняли, что будет не до веселья. Меня вызвал товарищ Аршинов, всегда очень занятой, как он говорил «поссать некогда», весь в бумагах и, не глядя на меня, буркнул: «Ну ты, молодой коммунист Стромов, вступаешь, короче, в общество борьбы с алкоголизмом. Напишешь заявление по образцу и принесёшь». Строг был Леонид Николаевич. Я, обескураженный, взял две бумажки, одну чистую и другую заполненную, и побежал к своему другу и учителю Юре Савохину, советоваться.
Мы знали это общество, о нём объявили на партсобрании пару недель назад. Некоторые самые подхалимные сотрудники и некоторые женщины с печальными лицами уже вступили и даже носили на пиджаках и блузках голубые круглые значки с белым крестом. За это вступивших моментально окрестили Обществом голубых.
Юра Савохин сидел к счастью в нашей 401-й комнате и как всегда чего-то читал. Был Юра 5-м ребёнком в большой семье: после рождения 4-х сестёр, как он говорил, «родители решили бить до мальчика». И добились. Юра, видимо, рос в любви и обожании и работать он по специальности в общем-то не любил, он был всегда то профоргом, то председателем месткома, то ещё кем-то. Но зато у него всегда было много свободного времени , он прочёл много умных книг и был человеком по-житейски мудрым.
Я влетел в нашу комнату и, задыхаясь, всё выложил. - Не хочешь в голубые? – спросил Юра. - Не хочу, - честно признался я. – Что делать, Юрий Петрович, помоги!» И тогда Юра сказал свою сакраментальную фразу, которую я повторяю при случае и до сих пор: «На дурацкие распоряжения надо реагировать дурацким способом.» - Это как? – спросил я. - Не торопись быть первым баянистом на деревне, - сказал Петрович. – Попроси устав общества, скажи, что должен изучить, дело-то ответственное. - Ну а дальше как? Аршинов ведь не отстанет. - Дальше увидишь, найдёшь там в уставе чего-нибудь.
И я пошёл обратно к парторгу. – Ну, принёс? – не отрываясь от бумаг, спросил меня Леонид Николаевич. - Нет, мне бы устав... - Какой на х*й устав? - Устав общества трезвости почитать... - На, - сказал мне Леонид Николаевич и бросил на край стола голубую книжицу.
Утром я пришёл к Петровичу с чувством осторожного оптимизма. - Нашёл? – спросил он. - Вроде, - сказал я. – Я готов сам не пить, а вот других, как здесь сказано (и я показал голубую брошюру), - других я к трезвости склонять не могу. Не имею морального права. – Не прокатит, -с сомнением сказал Самохин. – Но попробуй. - И я опять пошёл к Аршинову. Он сидел, не подымая головы, и бумаг на его столе, как мне показалось, ещё больше прибавилось. - Принёс? – спросил он, как всегда не глядя на меня. – Я... это... сам готов не пить, а других убеждать не могу. А статья 28 устава как раз убеждать обязывает... – Ты что, умнее всех? – спросил Леонид Николаевич. – короче, чтобы к вечеру заявление у меня было на столе. Иди, не до тебя сейчас... Умник.
Но к вечеру я заявление не принёс. Не принёс и на следующий день, решив: будь что будет. И произошло чудо: Каршинов от меня отстал, не спрашивал про заявление и всё. Я к Савохину: Юра, что произошло, чегой-то он... не вызывает. – Квоту набрали, - сказал мудрый Савохин. И, наверное, он был прав. А может Аршинов просто пожалел меня, вспомнив как он варил мне супчик в командировке. «Не торопись становиться идиотом...» - простая житейская мудрость.
Вокзал Milano Centrale
Хочу рассказать об одном случае, который подтверждает, что резервы человеческого организма неисчерпаемы. Вас когда-нибудь грабили прямо на улице? Нет, не украли у вас чего-нибудь, что вы обнаружили только, прийдя домой, а натурально грабили, т.е. крали у вас в вашем же присутствии? А меня грабили, и не в родной стране, где всё привычно и понятно, а за границей, где и на помощь не знаешь толком как позвать. Однажды, где-то году в 1990-м, я поехал в командировку в Италию, в вечный город Рим, от которого я совершенно обалдел. И не только от музеев Ватикана, но и от всего того «культурного наследия», которое встречаешь там на каждом шагу: зайдёшь в какую-нибудь церковку по дороге, а таких в Риме тысячи, посмотришь в описание для туристов на стене: кто там её расписывал? – и на тебе: Джотто какой-нибудь или Каравадджо. Очень захотелось посмотреть всю Италию поближе, да и случай подвернулся: сотрудник экономического отдела торгпредства сказал, что его коллеги едут на машине в Турин, через всю Италию и могут меня захватить. А в Турин, город ФИАТа, мне было надо по делу больше , чем в Рим: там сидела на постоянной основе советская «комиссия», которая продолжала закупать оборудование для ВАЗов и КАМАЗов. Взяв свой лёгкий чемоданчик (покупки я отложил на потом) и кейс для бумаг, купленный в Чехословакии, я в назначенный утренний час пришёл в торгпредство и нашёл нужную машину. Около неё уже стояли два сотрудника, не похожие на типичных экономистов, с суровыми, можно даже сказать, плакатными лицами. – Стромов? – спросил один. – Садись спереди. - Сам сел на заднее сидение, другой сел за руль и мы поехали, и даже не поехали, а прямо-таки помчались, по прекрасным итальянским автострадам. По дороге оба сотрудника ни о чём не разговаривали, то есть не прозносили ничего, кроме отрывочных фраз, типа: Сколько ещё ехать? Или: Заправляться будем? - Первым большим городом на пути была Флоренция – музей Уфицци, Давид Рафаэля, ну вы понимаете. И я взмолился: Давайте остановимся, кофе попьём. – Кофе в термосе. – Ну хоть проедем насквозь, посмотрим. – Не положено. – А пописать? – Через час остановка, дотерпишь. – Что они везли, куда так торопились, осталось загадкой. Больше я не возникал, решив, что когда поеду обратно на поезде (а мой рейс в Москву вылетал из Рима), то уж тогда-то сумею сделать где-нибудь пересадку.
Завершив дела в Турине, я взял билет на поезд с пересадкой в Милане – не Флоренция, конечно, но тоже хорошо: Миланский собор, «Тайная Вечеря» Леонардо – посмотрим! Быстро обегав центр Милана, я примчался на вокзал Milano Centrale, взял вещи из камеры хранения и уселся на лавке в зале ожидания, благо поезд по хорошей итальянской привычке опаздывал на два часа. Надо сказать, что этот вокзал был построен во времена Муссолини в монументальном фашистском стиле - с огромными залами, высоченными потолками и стоящими тут и там скульптурами здоровенных мускулистых итальянцев (именно такой, наверное, Муссолини хотел видеть всю итальянскую нацию). Поставив чемодан на пол с одной стороны, а кейс с другой, я с интересом разглядывал лепнину потолков и огромные мозаичные окна вокзала, через которые в зал ожидания вливался свет чудесного миланского pomeriggio (т.е полудня).
Вдруг, как бы из ниоткуда, рядом со мной нарисовался молодой парень в очках чернявой, но не итальянской наружности. Он сел справа от меня на скамейку и сказал, как мне показалось, с акцентом: Signore, dove posso cambiare i dollari? - И стал как-то смешно мусолить какие-то зелёные бумажки и совать их мне почти под нос. – Non сapisco, мол, не понимаю, - отвечал я, не желая продолжать разговор. Дело в том, что в институте я изучал итальянский язык почти 3 года, но с тех пор всё забыл и предпочитал вообше не говорить на нём, чтобы не позорится. В крайних случаях и в Италии я говорил по-английски, и меня с трудом, но понимали. Парень продолжал что-то талдычить про доллары, и тут я краешком левого глаза увидел, что другой, помоложе схватил в это время мой кейс и бежит с ним к выходу из зала ожидания. Не знаю,что произошло со мной в эти милли-секунды, но каким-то чудом я принял правильное решение и схватил чернявого очкарика крепко за руку. - Синьоре, что вы делаете? – заорал он. Интересно, что остальная публика в зале ожидания не обращала на нас (или делалал вид, что не обращает) никакого внимания. И тут призошло чудо – я вспомнил весь категорически забытый итальянский язык. (Это чудо сродни разве что описанному в Декамероне Бокаччо, помните крик монашки: Мать настоятельница, глухонемой заговорил!)
Не знаю как, но я сказал чернявому: - Парень, сиди спокойно, я тебя никуда не отпущу. – И я понял, что он меня понял. – Signore, - продолжал кричать он. – Andiamoci alla polizia! – Спокойно друг, - продолжал я на чистом итальянском, - ни в какую полицию мы с тобой не пойдём. Скажи своим ребятам, чтобы отдали мой кейс. Денег в нём нет, бумаги вам всё равно не нужны. А мне нужен билет, понял, il biglietto, в Москву улететь из вашей сраной Италии. – Парень попытался вырваться, но это у него не получилось, моя рука держала его намертво - как манипулятор промышленного робота деталь для штамповки. – Послушай, - продолжал говорить я уже не знаю на каком языке, - мне нужен ваш главный, chiamare il Capo! Я ему всё объясню. – Парень ещё подёргался и затих, а я стал ждать, физически чувствуя, что за мной внимательно наблюдают. Не знаю, сколько продолжалось это сидение. Я думаю, в это время ребята, скорее всего цыгане или выходцы из Северной Африки, перетряхивали содержимое моего кейса и решали, что со мной делать. Паспорт и билет на поезд были у меня в пиджаке, до отхода поезда оставалось ещё около часа, и я решил ждать.
Сидение длилось и длилось, пока наконец в проходе между лавками зала ожидания не показался главный, il Capo, довольно толстый и лысоватый, неопределённого возраста, окружённый свитой парней и ребятишек разных цветов кожи. Глаза у главного из-за постоянного употребления весёлых порошков были полуоткрыты или даже почти закрыты. – Signore, - проговорил он свозь зубы, - пойдёмте в полицию, там разберёмся. – No, no, - продолжал упорствовать я, - no polizia. Дайте мне мой билет - самолёт, Москва - и век мне вас не видать. – Ну как хотите, - пожал плечами il Capo, и развернувшись, ушёл вместе со всей свитой. - Кажется, п*здец, - подумал я, но и очкарик рядом со мной заметно сник. Прошло ещё минут 10 или 15. И вдруг я увидел, как по проходу к нашей скамейке бежит совсем маленький мальчик с моим чехословацким кейсом и радостно кричит: Синьоре, вы потеряли, вы потеряли! - Поставил кейс рядом со мной и так же резво побежал обратно. Открыв кейс одной рукой и убедившись, что авиабилет на месте (о своих рабочих материалах я почему-то даже и не вспомнил), я отпустил очкарика, который тоже, ни слова не говоря, побежал к выходу. И тут меня отпустило, я весь покрылся мелким потом и опять начисто забыл весь итальянский язык. Во всяком случае до самого отлёта на родину я ни с кем по-итальянски больше не говорил. Да, человек – загадочное всё-таки существо.
Совхоз «Новый быт»
Я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, что сотрудники ВНИКИ только по зарубежным командировкам разъезжали. Всё было: и овощные базы, и строительство олимпийских объетов при 20-градусном морозе, и выезды на уборку урожая в подшефный министерству совхоз с романтическим названием «Новый быт». Овощебазы никто не любил, посылали обычно разбирать полугнилую капусту, запах от который так въедался в ноздри, что казалось и ты, и окружающие, в том числе и девушки, ею, т.е. капустой, ещё дня два так и пахнут. Редко выпадала удача, например грузить арбузы, и тогда происходил натуральный обмен: с территории соседнего винзавода из-за высокого бетонного забора к нам летела бутылка портвейна, а обратно на раз-два-три кидали арбуз. И те, за забором, иногда ловили. Раз послали грузить алычу, так обожрались все, и на следующий день никто из ценных научных кадров на работу не вышел. Никогда я так не дристал, как с этой алычи, но не будем о грустном.
Совсем другое дело было поехать в совхоз, тут в желающих не было недостатка, в особенности в августе – на зерно (в сентябре ездили на картошку). И когда один из мнс-ов нашего отдела предложил мне разбить с ним двухнедельную вахту в конце августа, я с удовольствием согласился его подменить. Поскольку мой ударный труд начинался в середине пересменки, я поехал в Чеховский район Подмосковья, где располагался совхоз, на рейсовом автобусе. По дороге от нечего делать я размышлял, кто же, интересно, придумал такое роскошное название «Новый быт», не ровен час какой-нибудь коммунар-энтузиаст, который был в полной уверенности, что при коммунизме всё пойдет по-новому: и школа, и семья, и любовь, и быт. Не исключено, что именно поэтому, за излишний энтузиазм, его впоследствии и расстреляли. Сошедши на остановке с тем же названием, я спросил, у кого-то местных, где здесь живут «из Москвы». Мне показали на одноэтажный барак на краю села. Я вошёл в дверь в торце барака и тут только сообразил, что все должны быть на работе, т.е. на зерне. – Есть кто? – на всякий случай крикнул я. - Заходи, - отозвался кто-то из-за двери с надписью «Красный уголок». За столом в пустой комнате, в которой не было ничего красного, даже знамени, сидели трое мужчин с мрачными лицами. Как оказалось, это были командир, комиссар и завхоз славного отряда шефов-внешторговцев. (Почему начальников в Советском Союзе всегда по трое: например директор, парторг и профорг, или: командир, замполит и завклуба? Магическое это число - три, наверное это всё идёт от числа пи, даже водка в советской стране и та стоила 3 рубля или около того).
Отряд действительно был в «полях», но начальство стояло на вахте и руководило. – Деньги есть? – по деловому, но также мрачно спросил командир с интересной фамилией Голубчик. – Есть немного, - осторожно сказал я. – КРАЗ у входа видел? Поедешь с шофёром до магазина и купишь «Изабеллы» - на все. Выставляться надо, порядок такой. – Я сел в самосвал, который полетел по селу на предельной скорости, шофёр тоже проявлял свою материальную заинтересованность. По дороге я размышлял, откуда в совхозном магазине сухое вино «Изабелла», но всё оказалось просто: название было «сухим», а само вино было правильное, креплёное – по вкусу оно напоминало известное произведение советской винодельческой промышленности «Осенний сад», которое в народе прозвали «Слёзы Мичурина».
Когда я приехал назад, все трое начальников заметно повеселели, и вечер, как говорится, «и на этот раз удался». Ночью мне приснился цветной сон: как будто я стою на широком зелёном поле, а навстречу мне бежит прекрасная женщина в розовых и пурпурных одеждах. – Как тебя зовут? – романтично спрашиваю её я. – Изабелла, - отвечает она также восторженно и вдруг достаёт из-за спины дубину и с размаху бьёт ей меня по голове. Нет нужды объяснять вам, в каком состоянии я проснулся на следующий день: голова не просто болела, она раскалывалась и трещала по всем извилистым швам. Но тут меня отвлёк сосед по комнате Серёга Мурзин, с которым мы работали вместе во ВНИКИ. – Давай разыграем завхоза, - предложил он.
Завхоз Паша лежал лицом к стене и не подавал признаков жизни. – Ну, Паш, ты вчера дал, - загадочно протянул Серёга. Завхоз (кстати в чём заключались его обязанности, я понять не мог) сделал над собой усилие и повернулся к нам лицом. – Чо? – Ну ты вообще выдал вчера... – Чо? – недоумённо повторил завхоз. – Ты что не помнишь ничего? Хватит придуриваться, - развивал тему Серёга. – А? – сказал завхоз. – Что, и как к девицам в комнату рвался, не помнишь? Еле оттащили... – Завхоз ничего не сказал, но недоумённое выражение так и застыло на его ещё не очень трезвом лице. – А потом, - продолжал Серёга, - ты пошёл в туалет и с горя насрал в умывальник, это тоже не помнишь? – Как? – сказал завхоз. – Как? - Как срут, сел орлом и насрал... – Возникла пауза. Но тут вдруг произошло то, что мы с Серёгой никак не ожидали. Завхоз Паша сел на кровати и совершенно спокойно спросил: - А меня кто-нибудь фотографировал? – Сказалась профессиональная внешторговская закалка: есть фото – есть персональное дело, а нет фото - это ещё бабушка надвое сказала. Возразить было нечего, мы деланно рассмеялись и поплелись в столовую завтракать.
Столовая помещалась в соседнем одноэтажном бараке. Первое, что меня поразило в ней, это отсутствие каких-либо приборов, кроме столовых ложек. – А где вилки и ножи? – спросил я Серёгу. – А, спи*дили, - сказал он беспечно. – Местные пи*дят всё подряд, ты посмотри лучше, чем нас здесь кормят. – Еда подтвердила его бескомпромиссную оценку: в углу тарелки сиротливо притулилось белое пятнышко творога – и это было всё. Хлеба, правда, было вдоволь. Забегая вперёд, скажу, что то же самое обычно давали нам и на ужин. Ну что такое кусок творога для здоровых мужиков, пришедших пожрать после хоть и не изматывающей, но всё же физической работы? В то же время каждый вечер поварихи уходили домой с тяжеленными сумками, и мы сильно интересовались, что же это такое у них там такое каждый вечер образуется? И тут завхоз Паша оправдал своё предназначение. В один прекрасный день он взял да и потихоньку проверил содержимое этих сумок, и оказалось, что в них кристаллизовались неизвестно откуда взявшиеся крупные куски различного мяса. Взяв на воооружение ленинский девиз «Грабь награбленное!», Паша взял это мясо – всё, сколько мог утащить. Принёс в отряд, мы сгоняли за «Изабеллой» и прекрасно провели время у костра, жаря мясо прямо так, на огне. У командира Голубчика после этого были крупные неприятности, он ходил насупленный, а когда мы спрашивали, в чём дело, он с сильным украинским акцентом коротко отвечал: Мясо!
Но это было всё потом, а в то утро, пожевав творожку, мы вышли на двор машинно-тракторной станции и стали ждать нарядов на работу. В сторонке, ближе к полю, стояла небольшая кучка (трое или четверо) механизаторов в ватниках. Казалось, что они там что-то тихо обсуждают. Потом от их кучки в сторону поля полетела одна пустая бутылка водки, потом вторая (а дело было где-то 7.30 утра на минуточку), механизаторы вскочили в свои комбайны, взревели моторы, и машины с широченными жатками на огромной скорости понеслись по селу. И тогда я понял, что наше сельское хозяйство в надёжных руках и что с ним всегда будет всё в порядке. Народная мудрость «С утра стакан взял, весь день свободен» полностью себя оправдывала.
Мы ждали нарядов, а Серёга от нечего делать развивал мне свою теорию о высшем предназначении советского человека. Говорил он много и всегда быстр-быстро, татарские усики над его верхней губой весело топорщились, а всё лицо принимало хитроватое выражение. Замечу в скобках, что замолкал он сразу и намертво только в одном случае: когда в компании появлялась его жена, пофессиональная журналистка и весьма энергичная особа. Но пока жены в радиусе 50-ти километров не просматривалось, Серёга продолжал философствовать. – Какая главная цель в жизни какого-нибудь американца, например? – вопрошал он, и сам же себе отвечал. - Заработать денег, и желательно много. В этом и состоит их американская мечта. А итальянца? Сдизайнить какой-нибудь Феррари или Мазератти или штаны на худой конец. А француза? Придумать какое-нибудь необыкновенное блюдо и угостить им многочисленных подруг, чтобы всех их потом по очереди трахнуть. А у советского человека? Тут мы подходим к главному вопросу. Я утверждаю, - торжественно продолжал Серёга, - что главное предназначение советского человека – это что-нибудь сп*здить! Лучше что-то большое, у государства, а если не получается, то просто так - что-нибудь, что плохо лежит. – Ну ладно, - возразил я. – не обобщай. – А я и не обобщаю, - ответил Серёга. – Хочешь, проверим, на ком угодно. Вот хотя бы на этом, - показал он на одного из наших внешторговцев, стоявшего поодаль от остальных. – Только я буду говорить, а ты поддакивай.
Мы подошли к этому молодому человеку, которому было на вид лет 30 и который ничем от других особо не отличался. Поговорили о том о сём, о том, что жратва ужасная, что деньги кончаются, а ещё неделю тут куковать и т.д. Потом Серёга плавно перешёл к главной теме. – Слушай, - сказал он. – Тут твоя помощь нужна. Нам вдвоём не справится. Видишь, вон там х*ёвина лежит? - и он показал на ржавеющий на мехдворе задний мост от трактора «Беларусь». - Здесь она никому не нужна, а в соседнем колхозе её с руками оторвут. - Я уже договорился, - добавил он, - три бутылки водки точно дадут. - А надо понимать, что такое задний мост трактора, это огромная железяка, которую не то, что вдвоём, но и в десятером не утащишь. Именно поэтому она, видимо, там и лежала. - Ну что, придёшь вечером? – заключил Серёга. Парень немного помялся, а потом к моему изумлению спросил по-деловому: - А когда приходить? – И мы с Серёгой не выдержали и заржали.
Зачем ему, работнику внешторга, получающему хорошую зарплату и даже ездящему за границу, п*здить задний мост трактора «Беларусь»? Или он тоже хотел нас разыграть, загадочная русская душа? У этой истории, к сожалению, нет конца, как нет и конца российскому воровству. А теория Серёги, что п*здят все, всё, всегда и везде однажды сыграла и с ним недобрую шутку. Он ездил в командировки в разные развивающиеся страны, в которых купить было нечего, но зато можно было обменять командировочные на Берёзковские чеки. А где эти чеки хранить? Ячеек в банках тогда не было. Жена Серёги волновалась, а он её успокоил: я спрячу так, что никто не найдёт. – И спрятал. Но вот пришла перестройка, объявили о закрытии «Берёзок» в рамках борьбы с незаконными привилегиями, и все ринулись отоваривать свои потом и кровью нажитые чеки. И Серёга забеспокоился, куда же он сунул свои накопления. Обыскал всю квартиру, вспорол все матрацы в доме, проверил даже собачью подстилку – нету! Чеки как сквозь землю провалились. Пришлось сказать жене. Жаль я не присутствовал, когда жена об этом услышала – отдельная история могла бы получиться. Она выносила Серёге мозг всю неделю до закрытия «Берёзок», вызывала даже экстрасенса, который целый час делал пассы над Серёгиной головой. Безрезультатно. Через несколько лет после этого жена решила делать в квартире ремонт, вызвала мастеров, они отодвинули большой книжный шкаф, и там, в стене за обоями обнаружили запрятаные на чёрный день чеки. Какие комментарии по этому поводу озвучила Серёгина жена, не знаю, я опять же при этом не присутствовал. А потом им подвернулась командировка за границу, жена успокоилась, и они уехали. Где ты теперь, Серёга?
Русский рэкет
И вот началось весёлое перестоечное время. Первую брешь в советской системе пробил известный Закон о коопертивах, выпущенный где-то весной 1988 г. А уже к осени жизнь полу-советского общества, а также пейзажи многих городов, преобразились. Все бросились создавать кооперативы при предприятиях с простой и ясной целью: делать то же самое, что и раньше, но получать за это больше денег. Не скажу, что это было плохо (я сам издал маленький сборник своих лекций и получил за него в кооперативе из соседнего отдела офигенную по тем временам сумму 1500 рублей), но большее уважение вызывали люди, которые начали заниматься совсем не тем, чем раньше и получать за это (в случае успеха) совсем большие деньги. Масса людей бросисилась шить (кофточки и джинсы), лепить (пельмени) или просто собирать мзду (в бывших общественных туалетах). Один мой приятель Юра В. шил при посредстве бабушек-надомниц трусы из случайно подвернувшейся качественной ткани. Как он с гордостью говорил мне 20 лет спустя: Да весь Белый Дом в моих трусах ходил! Он имел ввиду, конечно, резиденцию правительства в Москве, а не в Вашингтоне. Хотя, как знать, если бы ему дали развернуться...
Другой мой приятель Володя Х. пострадал от неудачного предпринимательства: его друг стал вязать свитера (не сам, конечно, а путём капиталистичекой эксплуатации) и взял у него денег взаймы, а вот отдавать... Ну, это было типично для той поры, мало, кто знал мудрёные слова типа cash flow или supply-demand и мог нормально что-то спланировать. Короче, вместо денег Володя получил от него долг теми же свитерами, в основном огромных рамеров. – Бери, Алексей бесплатно, - предложил он. – Может, тебе налезут.
Но это я так, к слову. По городу тем временем ползли слухи, что бандюки уже взялись за кооператоров и за крышевание требуют немалые деньги, что уже расцветают новые русские забавы, типа вставления паяльника в ж*пу, что кооператоры молча платят, а милиции боятся больше «мафии». Но я хочу рассказать о нетипичном случае рэкета, который по-моему возможен только в России. В Москве кооператоры начали кучковаться, и наибольшее сосредочение их киосков возникло у метро «Рижская», что было названо Крестовским рынком. Однажды я пошёл туда ради любопытства, чисто посмотреть. На относительно небольшой площади теснились палатки и палаточки различных размеров – кто что мог достать. Все они предлагали более менее одно и то же: кофточки, куртки и штаны в основном из варёного джинсового материала – примерно такого же качества, которое обеспечивают теперь рыночные торговцы из солнечной Азии. В узких грязных проходах толклось огромное количество людей, пришедших воспользоваться чудом свободного рыночного предпринимательства. Я понял, что я вряд ли что-нибудь здесь куплю, и стал оглядываться по сторонам.
У одного из киосков я увидел следующую сцену. Какой-то дядька в довольно драном пальто и потёртом треухе нашёл свободное место, вытащил из также потёртого чехла видавший виды баян и запел. И как запел. То, что слуха у него не было, стало понятно с первой секунды, но, более того, и по пуговкам баяна он попадал не вовремя и не в такт. Голос у него был пронзительный и завывающий, звучащий всё громче и даже, я бы сказал, душераздирающе, по мере того, как мужик входил во вкус. Самое интересное, что как я ни старался, я не мог разобрать ни слова, а на нерусского мужик был явно не похож. Музицирование продолжалось не долго. Из соседней палатки вышел человек в чёрной кожаной куртке, как бы теперь сказали, кавказской национальности, и направился к певцу. – Отец, - сказал он мягко, - ты падажди чут-чут, нэ пой пока. – Мужик остановился и вопросительно посмотрел на нового русского предпринимателя. – Слушай, а ты можишь в другом месте попэть? – спросил кавказец. – Клиэнта пугаэшь. - Мужик неслышно ответил, что сильно контрастировало с его пением. Кавказец молча вытащил тугую пачку бумажек, с которых всё ещё строго смотрел Владимир Ильич, отслюнил одну и протянул певцу. Мужик поклонился и стал засовывать баян обратно в чехол. А я стал наблюдать, что же будет дальше. Певец перешёл в другой ряд, и сцена повторилась – только вместо кавказца вышел мужик славянской наружности в пиджаке и остроносых ботинках и достал деньги не из кармана, а из борсетки, которую раньше презрительно называли педерасткой. Эпоха первоначального накопления началась. Я подошёл к баянисту. – Как бизнес? - спросил я. – Нормально, - сказал мужик, - раньше в электричках пел, да там разве подают...
А всё-таки хорошее это было время, рождавшее, как любое начало, надежды и даже несбыточные мечты. Казалось (мне по крайней мере), что вся эта грязь и убожество – вещи временные, что всё это пройдёт, и на смену киоскам придут красивые магазины, забитые под завязку отечественными товарами, и не только шмотками, а какой-нибудь электроникой и многим другим, что наверняка произведут эти сметливые новые русские бизнесмены. Интересно, вспоминают ли те, кто держали палатки на Крестовском, эти славные времена – за бокалом Дом Периньона где-нибудь на Лазурном берегу? Не знаю. Но думаю, что певец с баяном за эти годы вряд ли сильно разбогател.
Владивосток – открытый город
Перестройка и гласность имели, как бы сейчас сказали, знаковые последствия и для Конъюнктурного института. Из закрытой, никому не известной организации он вдруг, по мановению ока, превратился в проходной двор, куда со всех сторон пёрли представители советских предприятий, мечтающие что угодно продать за границу. Рассказывали такой случай. В наш кабинет фирм на первом этаже буквально ворвался человек в тулупе и закричал: – У вас Муди есть? (имелся в виду Справочник по фирмам Moody’s). На что плучил чеканный ответ: Мудей у нас нет. Все Муди поразобрали.
Одновременно и несоизмеримо повысился спрос на всякие лекции по внешеэкономическим связям, заказы приходили из Мурманска и Сыктывкара, Краснодара и Алапаевска. Лекторов катастрофически не хватало: одну мою знакомую попросили прочитать лекцию в Мурманске вместо кого-то. – А как же, я ведь не в теме, - с ужасом спросила она. – Не волнуйся, полный тест напишем, а ты прочитаешь. Не пропадать же деньгам. – И она поехала, и прочитала, и её внимательно слушали, а многие даже конспектировали. Поэтому, когда ко мне подошёл Валера Марешкин из соседнего отдела цен и финансов и предложил: Во Владивосток не хочешь слетать? Ты прочтёшь про внешнеторговое регулирование, я про финансовые вопросы, - долго уговаривать меня не пришлось . Владик – другой конец света, где я никогда не был, и с другой стороны, как говорил Владимир Ильич: Город-то нашенский! Купили билеты на очень ранний самолёт, чтобы долететь к вечеру. Для этого надо было успеть на электричку до Домодедово чуть ли не в 5 утра. Но ничего, какие наши годы – договорились встретиться на Павелецком вокзале.
Надо сказать несколько слов об Марешкине, который потом, при развитом капитализме, стал, как я слышал, большим начальником. Валера, бывший боксёр, был человеком очень крепкого телосложения. Голова его, обритая налысо, представляла собой почти правильный бильярдный шар, только очень большой, а на его круглом лице выделялись голубые глаза, пронзительного, почти неземного цвета. Несмотря на некоторую массивность тела, движения Валеры были исполнены некоторой пластики и своебразной грации, что, в сочетании с обходительными манерами и отрытым и проникновенным взглядом, придавало ему то, что мы привыкли называть обаянием и от чего, некоторые женщины таяли прямо на глазах. Итак, мы встретились, как договаривались, в 5 утра на Павелецком, и это было не просто.
Оба не сговариваясь, решили раз так рано встречаемся, не ложиться вообще. Вошли в вагон электрички (экспрессов тогда не было) и сели на лавку. Напротив нас села средних лет женщина. На лице Марешкина было написано истинное страдание, его душа ждала продолжения. Мы не не очень хорошо знали друг друга, и он несколько колебался. Потом решительным жестом вынул из-за пазухи политра водки. – Будешь, - просто сказал он. – А стакан? - спросил я. - А как же, - сказал Валера, вынул из другого кармана вполне чистый стакан и вцепился зубами в бескозырку (так называлась тогда водочная пробка). – Мальчики, мальчики, как же так, без закуски, - всполошилась женщина напротив нас. Когда вам скажут огульно что-нибудь плохое про русских женщин, не верьте, есть среди них чистые и сердобольные души. Попутчица, которая, очевидно, ехала на работу и сама толком не успела позавтракать, открыла свою сумку и щедро выдала нам два куска хлеба и плавленный сырок, что позволило нам продержаться за самого аэропорта. И ни слова упрёка или осуждения, заметьте. В аэропорту мы взяли ещё и благополучно проспали до самого Владивостока.
Поразительная эта страна, Россия. Садишься в самолёт в столице, летишь 8 или 9 часов, выходишь и... что ты видишь вокруг? Те же стандартные дома, те же разбитые дороги, тех же людей, говорящих по-русски без акцента, ту же или почти ту же природу, во всяком случае те же берёзки или ёлки. За девять часов полёта можно оказаться где-нибудь в Америке или в центре Африки или в Индии, на худой конец. А здесь вышел, и как будто не улетал.
Встречали нас представители городского общества «Знание» по первому классу (да, я был лектором этого общества, даже членский билет где-то валяется). Посадили в праворульный японский микроавтобус, довезли до гостиницы и сказали: Ужин вас уже ждёт внизу, в ресторане. – Мы наскоро привели в порядок свои помятые лица и спустились в ресторан. А там... уже был накрыт длинный стол, во главе которого сидел старенький председатель местного отделения общества, а по обеим сторонам стола теснились представители, как сейчас бы сказали, местной бизнес-элиты, в основном почему-то женщины. Нас посадили напротив друг друга по разные стороны стола, в самом центре, и действо началось. Старичок-председатель произносил тосты за демократию и перестройку, а дальневосточные бизнес-леди справа и слева наперебой подкладывали нам разнообразные дальневосточные деликатесы, от обилия которых на столе захватывало дух. При этом они томно говорили: - Попробуйте, Валерий Алексеевич, нашего тихоокеанского трубача – очень способствует. – И опускали глаза. – А вот, Алексей Юрьевич, морской гребешок, - пауза, - тоже очень способствует. - Валера выпил пару рюмок, и я почувствовал, что они хорошо легли на старые дрожжи. Он начал много и остроумно говорить, а дамы с двух сторон ему подливали и подкладывали. – Мы, - вещал Марешкин, - лектора-междугородники, шабашники от науки, приехали в ваш гостеприимный город, чтобы поделиться всем самым дорогим, что у нас есть, - хау-ноу... или ноу-хау, не важно, как выйти на внешний рынок и вернуться обратно! – Ну всё, - подумал я, - минут через десять клиент созреет окончательно. - Но я ошибался.
Вначале Валера рассказал дамам свой собственный способ лечения импотенции. Оказывается, надо много пить ржавой воды, потом повесить на шею магнит и всё получится. Дамы участливо закивали. Но тут Марешкина прошибла слеза, и он признался, что он сам импотент с 17 лет. Женщины начали по-матерински поглаживать его с разных сторон по гладкой голове и говорить, что типа, в его возрасте, тем более с помощью гребешка и трубача, это быстро восстанавливается. А Валера всё больше распалялся: по мере того, как ему подливали, он обращался с тем же признанием к новым собеседницам, постоянно снижая возраст облома своей мужской силы. А дамы всё тесней окружали его, и, казалось, каждая из них готова была доказать ему обратное. Когда он дошёл до фразы: Я импотент с 12-ти мальчишеских лет... – самая энергичная из них задорно сказала: - А поехали на океан, купаться! – Тут только я заметил, что и старичок председатель, и многие другие участники банкета куда-то исчезли.
Энергичная особа посадила нас в свою большую праворульную машину, и мы с ветерком помчались по пустынным улицам. Был конец августа, и удивительная дальневосточная природа даровала нам тёплую ночь и ещё более тёплую, обволакивающую нас, как масло, воду. Купальных принадлежностей у нас собой не было, но, как вы сами понимаете, в нашем состоянии это не имело значения. Окунувшись и даже поплавав, я вместо того, чтобы взбодриться, окочательно сомлел - сказались, конечно, и перелёт, и предыдущая бессонная ночь.
Проснулся я от острой боли в боку. Оказалось, я лежу на песке, заботливо прикрытый чьим-то полотенцем, а острую боль создаёт дуло автомата, которым человек в форме тычет меня в бок. Граница (тогда ещё) СССР была на замке, а мы, как выяснилось, заехали в запретную пограничную зону. – Только ареста нам не хватало для полного счастья, - пронеслось в моём нетрезвом сознании. Но надо отдать должное нашей хозяйке, энергичной даме (другие дамы за это время тоже куда-то делись), она на минуточку отошла с офицером-пограничником в сторону, вернулась и властно сказала: Можно одеваться. – По дороге обратно в гостиницу я спросил её: За что это вас все так уважают? – А я председатель ассоциации кооперативов города Владивостока, - ответила она (большой начальник по тем временам, шёл 1990 год). Я только потом понял, что Владик был (и есть) Город Женщин. Где они, эти мужчины? – Ясное дело, в море, кто в торговом, кто в военном флоте, уйдут на полгода, а женщинам надо крутиться и выживать без них.
Пробуждение на утро было ужасным, спали мы в общей сложности часа два-три, не больше. Встать мы физически не могли, и женщина-организатор от общества Знание, открыв с помощью горничной наши номера, силой подняла нас с постели. Толком помыться, а тем более позавтракать, мы не успели, нас затолнули в машину, и мы прибыли к началу лекций вовремя. Зал был набит битком: - как же, приехали лектора из самой Москвы, сейчас они расскажут нам, дальневосточникам, всю потаённую правду про внешний рынок, которую от нас так долго скрывали.
Валера должен был выступать первым. Он с некоторым трудом взгромоздился на кафедру и, уставив свой немигающий взор прямо перед собой, начал: Мы, лектора-между... – Всё, конец, - подумал я, - сейчас начнёт про шабашников, а закончит импотенцией. – Но Валера выправился. – Между...народники, - закончил он растянувшееся слово и торжественно посмотрел на меня. Я с облегчением проглотил слюну. Но случилось непредвиденное: в зал лектория вошла официантка и ввезла с собой тележку с минеральной водой и соками. Голос Орешкина, и так-то сипло-хрипловатый после вчерашнего, окончательно пресёкся, и он жестами стал показывать официантке, что, мол, сюда, сюда, вези скорей. Возникла неловкая пауза, и тут девушка встретила пронзительный взгляд Марешкинских голубых глаз и всё поняла. Выпив полный стакан минералки и сразу налив другой, Валера воспрял, и лекция покатилась как по маслу, с удвоенным драйвом. Ему аплодировали. Не помню, как прошла моя лекция и как мы долетели обратно, но это и не важно. Важно то, что нам было что рассказать и показать, вернувшись в Москву, - в то славное время, когда страна неслась, как электричка, к своему теперешнему будущему.
Рейс Флорида-Москва
С началом Великой капиталистической революции я ушёл из ВНИКИ и стал работать на американской фирме со знакомым всем именем Ксерокс. Кстати, только в русском языке существует такой глагол «ксерить» - не знаю, может он кому-то чего-то напоминает. Так вот, славная фирма Ксерокс устраивала ежегодные конференции для своих дилеров, то есть российских компаний, продающих продукцию конечному потребителю. Использование дилеров-посредников было (и есть) очень удобно с точки зрения политкорректности: дилеры несут все накладные расходы, включая самое главное – передачу конверта кому надо (по их терминологии это называется «решать вопросы»), а фирма снабжает их никому не нужными маркетинговыми материалами и устраивает иногда необременительные трейнинги. Вендора, то есть фирмы-производители, в то время (начало 90-х) соревновались между собой: чем же ещё прельстить так нужных им посредников, чем же их, любезных, удивить. Ксерокс устроил одну из первых конференций не в России, а на Кипре, т.е. зафрахтовала большой самолёт и вывезла всю толпу в пяти-звёздочный отель на берегу моря (в ноябре, не в сезон это было дешевле, чем снять подмосковный пансионат).
Я был на этой конференции – и выжил. Это были три дня сплошного беспробудного пьянства. Вспоминается первый вечер после прилёта: в холле гостиницы мимо меня проходят два дилера, уже сильно датые. Один, здоровый мужик медвежьего телосложения говорит: - Ну, Юрок, оторвёмся сегодня! - А его товарищ, маленький мужичонка, гораздо более пьяный, чем первый (ещё бы: пили поровну, а масса разная) согласно поддакивает: По полной программе! (при этом его голова болтается на шее в разные стороны, как на ниточке). И программа действительно была выполнена. Ночью, часа в три, меня разбудили дикие крики, доносящиеся снизу. Было такое впечатление, что человека пытают, а он при этом кричит с ноткой мазохистического наслаждения. Что оказалось? Наши, выпимши, полезли в бассейн во дворе отеля, а вода оказалось без подогрева. Так и орали: долго, пока не протрезвели, - и пошли продолжать дальше. Короче, за 3 дня выпили всё, что привезли с собой, и весь бар отеля заодно. Приехали в аэропорт, а рейс задержали ещё на сутки – тут уж выпили всё, что было и в местном буфете, благо кипрская Ларнака – аэропорт, прямо скажем, небольшой.
На следующий год наш генеральный, американец русского происхождения, решил всех нас ещё больше поразить. Он договорился со своим дружбаном, владельцем отеля на знаменитом флоридском курорте Орландо, там, где даже Диснейленд есть, и зафрахтовал аж два самолёта Дельта Эйрлайнс для перелётов туда-обратно, так как число дилеров, умеющих «решать вопросы», за тот год сильно прибавилось. Пили там также свирепо, но шумели всё-таки потише, видно, насмотревшись голливудских фильмов про крутых американских шерифов. И вот пришла пора отлёта на Родину. Я летел вторым рейсом , что вылетал часа через три после первого. Многие товарищи были в меру веселы, но поднимались по трапу самостоятельно. Я зашёл одним из первых, сел где-то спереди и стал ждать пока все рассядутся. Вышла стюардесса в красивой форме и вместо обычного разъяснения, как надо вести себя, если самолёт случайно сядет на воду, спросила в микрофон: - Кто из вас говорит по-английски? – И я, как пионер, всем ребятам пример, поднял руку. – Вас просит зайти к себе командир корабля, - сказала она. – Опять рейс откладывается, - с тоской подумал я, но встал и вошёл в кабину пилотов.
Командир корабля оказался красивым седоватым мужчиной с лицом, казалось, прямо говорящим тебе: «Пока у нас есть такие парни, американцы могут спать спокойно». Оставаясь в своём кресле и развернувшись вполоборота ко мне, командир спросил: Вы можете перевести своим товарищам то, что я скажу: слово в слово? – И поглядел мне прямо в глаза. – Конечно, - сказал я. – Так вот, скажите им следующее. Командир первого рейса связался со мной и сообщил, что многие русские пассажиры на его самолёте употребляли принесённый с собой алкоголь и курили в туалетах. Я человек не либеральный и такого на своём рейсе не потерплю. Мы полетим вдоль восточного побрережья (США) и, если кто-то из пассажиров, хоть один, – тут командир сделал небольшую паузу, - будет пить bootleg alcohol или тем более курить, я разверну самолёт и посажу его в Бостоне. И сдам нарушителей в руки местной полиции. Вы меня поняли? – Конечно, - опять сказал я, не понять пилота было невозможно. – Сэр, - вдруг добавил я, – видите ли, у каждой нации есть свои маленькие особенности. Курить они не будут, но вот пить... можете ли вы попросить своих стюардесс наливать мои товарищам легальный алкоголь без ограничений, пока весь не кончится? – No problem, - усмехнулся капитан, - мы взяли двойной запас.
Я вышел обратно и взял микрофон. – Господа... Господа дилеры, - сказал я, - минуточку внимания. У меня для вас две важные новости: одна хорошая, другая плохая. - Шум медленно стих. – Начну с плохой: командир корабля сказал мне, что если мы будем пить то, что у нас собой было, или курить – не важно где – он посадит нас в Бостоне и сдаст полиции. И он не шутит, это точно. Но есть и хорошая новость: он затарился спиртным по полной программе, и мы можем заказывать столько, сколько захотим. – Повисла короткая пауза и в ответ раздался, как мне показалось, одобрительный гул. Среди шума были слышны отдельные фразы типа: Целее будет. – Это, наверное, о том, что взяли с собой. Вы не поверите, но на этом рейсе действительно никто не курил, да и пили так, нормально, по-человечески – хотя стюардессы так и сновали: туда-сюда, туда-сюда.
Размышляя на досуге об этом случае, я вдруг понял, что этот лётчик действовал на самом деле по правилам классического американского менеджмента. Правило превое: твоё указание должно быть чётко и точно понято. Если что-то можно понять неверно, это будет понято неверно. Поэтому он не стал надеяться, на то что его поймут, а позвал меня и попросил перевести его распоряжения слово в слово. Правило второе. Нельзя со 100%-ной уверенностью заставить человека сделать что-то для него неприятное или немыслимое, не предложив ему что-то приятное взамен. Курить нельзя, но пить, что приносят, можно. Компромисс – великая вещь. Ведь как просто, как говорил кто-то из великих.
Нормальные люди
После почти 5 лет моей напряжённой работы с дилерами Ксерокс в Москве, фирма, а, вернее её генеральный директор в России, дай Бог ему здоровья, решили послать меня на год в Англию, чтобы я там подучился маркетингу и вернулся домой во всеоружии. Мы как раз только поженились с Элечкой, и я с радостью согласился. Весной 1995 г. (мне всегда везёт во всём, где есть цифра 5) я поехал в Англию. Пока один, чтобы подыскать дом для житья в окрестностях штаб-квартиры европейского Ксерокса в городке Марлоу, где-то в 60 км на запад от Лондона. Для начала меня поселили в гостинице Холидей-Инн. И хочу вам сказать, это хорошая гостиница, если живёшь в ней два-три дня. А я прожил месяц. И возненавидел и стандартность моего номера, и персонал, и меню в ресторане, и даже зелёный корпоративный цвет салфеток и занавесок. Но в конце концов дом был найден, фирма отпустила мне на аренду дома 1000 фунтов в месяц. Как вы думаете за сколько я снял дом? Правильно, за 995 фунтов. В арендную плату входилии услуги садовника, который только и делал, что подстригал раз в месяц траву на нашей лужайке. Только через полгода мы стали понимать из его речи отдельные слова – кокни, понимаешь, язык Элизы Дулитл.
Дом находился в городке Мейденхед, километрах в 15 от работы, но зато... зато... он был всего в 100 метрах от Темзы, до которой надо было пройти через маленький парк. В парке стоял типично ангийский mansion house, который принадлежал раньше королевским конным гвардейцам, а на той стороне Темзы, как утверждает молва, были публичные дома, и гвардейцы, как и положено джентельменам, регуляно пересекали Темзу вплавь, чтоб навестить своих подруг. Долина Темзы – это прекрасная часть старой Англии, река течёт между зелёными холмами, ухоженными лужайками и деревьями, старинными домами и домиками, в которых, как ни странно, есть все нормальные удобства для жизни. Раз в году англичане устраивают на Темзе водный парад с переодеваниями: все вытаскивают из сундуков и шкафов бабушкины платья и дедушкины цилиндры, садятся в лодки и лодочки и ездят по реке туда-сюда. Если не обращать внимания на современные машины и толпу на берегу, иллюзия 19-го века полная. В обычные дни по реке плавают пароходики, а также утки и лебеди, которых так приятно кормить, сидя на берегу в каком-нибудь пабе и потягивая английское нехолодное пиво. И странные мысли приходят в голову, типа: а ведь оно всё у них так и было и 20, и 30, и 100 лет назад, и никаких изменений, кроме моды на одежду и машины. Вот, то ли дело у нас...
Однако, есть такие вещи, которые существуют всегда и везде. Одна из них - бюрократия. Ожидая своих, я от нечего делать ездил на машине по английским городам и весям и, естественно, попался на спидкамеру – а и ехал-то всего 50 миль в час вместо положенных 40. Поскольку машина принадлежала фирме, недели через две мне на работе передали «тикет», в котором меня вежливо спрашивали, был ли я лично за рулём и признаю ли я своё нарушение. Я ответил также по почте – мол, да, во всём признаюсь. В сознанку пошёл... Ещё недели через три, мне пришло письмос просьбой переслать в полицию копию моего водительского. Я ездил с московскими правами, которыми по их же британским правилам разрешено пользоваться в течение первого года пребывания. Я их (права) скопировал и злорадно переслал. Ещё через 4 недели пришло письмо из полиции, уведомлявшее меня, что поскольку они ни хрена не могут понять в моих правах, они пересылают дело в суд. Мне как-то незахорошело и стал я ждать, что же будет дальше. Ещё через пару недель пришла повестка из окружного суда, вызывающая меня ещё через месяц на слушание моего дела, с приложенной к ней (к повестке) анкетой. В анкете было всего 35 вопросов, касающихся не только цели моего пребывания в Англии, но и моего материального положения, т.е. доходов и расходов в мельчайших деталях. Были вопросы, например, не собираюсь ли я в ближайшее время ремонтировать дом или покупать телевизор, и сколько я трачу на еду и развлечения. Про туалетную бумагу только конкретно не спрашивали. (Как мне потом объяснили это нужно судьям для того, чтобы точно определить сумму штрафа). Я всё честно заполнил, отослал и в назначенный день явился в наш ангийский суд, самый справедливый суд в мире.
В корридоре суда я понял, что существует и другая Англия, курящая не только табак и пьющая не только пиво, плохо одетая и, если женского пола, то обязательно беременная. К нам, изгоям общества, вышла женщина в мантии, назвала мою фамилию и настойчиво спросила меня, не собираюсь ли я воспользоваться услугами адвоката. – Нет, - гордо сказал я, - буду защищать себя сам, - но неприятный холодок всё-таки пополз у меня по спине. Наконец вызвали в зал суда. На высоком постаменте сидели трое мужиков в париках, и один из них, не обращая на меня внимание, начал зачитывать моё дело. А потом спросил: признаю ли я себя виновным в этом преступлении (так и сказал – offense, мол и точка). Я встал и сказал, что хочу сделать заявление. И только тут все трое судей посмотрели на меня. Я сказал, что самого начала признавал себя виновным в этом ужасном оффенсе, что нет мне прощения, но что готов искупить вину материально и прямо на месте. – А вы полиции это сообщали? – спросил меня один из судей. – Конечно, - ответил я, - в письменном виде. – Судьи переглянулись, и на их лицах было написано всё, что они думают об умственных способностях английской полиции. Центральный судья стукнул молоточкам и торжественно объявил, что я приговариваюсь к штрафу в 40 английских фунтов. – Зайдите в кассу, - добавил он. – А кредитные карты у вас принимают? - почему-то спросил я. – Нет, до этого мы ещё не дошли, - серьёзно ответил главный судья и перешёл к рассмотрениию следующего дела. Размышляя об этом после, я понял: смех-смехом, а ведь эта ангийская бюрократия держала меня в напряжении месяца три, и всё это время я ездил, противно вспоминать, как мальчик-пай, так медленно и аккуратно, как только мог. Может, на это и был расчёт?
Когда приехали Эля и папа и мы переселились в наш уютный дом, мы были единственными русскими в Мейденхеде (что, кстати, означает в переводе со старо-английского не голова служанки, как переведёт вам какой-нибудь Google, а – невинность, во как!) Невинные жители городка, наши соседи, конечно, интересовались, кто же мы такие. Всех они видели, даже японцев, а вот русских... В одно воскресное утро, когда мы сидели и завтракали, раздался звонок в дверь – на пороге стояла наша соседка через дом. Она с большим интересом осмотрела нас, нашу кухню-столовую и то, что стояло на столе. От завтрака отказалась, сказала, что приглашает нас на cup-o’-tea и ретировалась. – Чего приходила? – спросил я. – Она решила проверить, правда ли русские едят на завтрак сырую медвежатину и урчат, - сказал папа. Но мы ошибались, наша соседка, бывшая стюардесса, и её муж-немец, авиационный механик, облетели полмира и видели то, что нам дай Бог всем увидеть. Наверное, после прихода домой она сказала мужу: - Знаешь, Питер, а эти русские вполне нормальные люди. - Мы потом подружились и дружили, и переписывались до их ухода, но об этом надо написать отдельную историю. И тем не менее для большинства англичан русские были и останутся чужаками.
Получив в Англии временное разрешение на жительство, такую небольшую светло-зелёную книжицу, я с удивлением прочёл в ней, что я, оказывается, Alien, т.е. Чужой. А я только что посмотрел фильм-страшилку с таким же названием и попробовал вглянуть на себя глазами английского Home office (Министерства внутренних дел): мне представилось нечто агрессивное , липкое и мерзкое. И я предпочёл об этом больше не думать.
Пролетели лето и осень, и настала английская зима, более похожая на конец октября в подмосковье: снега нет, но воздух приятно бодрит, и даёт ощущение свежести бытия. Мы справляли декабрьское Рождество у наших новых друзей Хлебниковых, которые жили в Марлоу, неподалёку. Беременная Элечка сделалась Карлсоном, для чего на спину её комбинезона было прицеплено подобие пластмассового пропеллера, а я превратился во фрекен Бок, втиснулся в Элечкину юбку и закрутил на голове бумажные папильотки. В таком виде мы поехали в гости, однако по дороге надо было забросить поздравительную открытку моему английскому начальнику. Выбегая из машины к его почтовому ящику, я думал, что будет, если он или его жена выйдут случайно подышать свежим воздухом. Точно решат, что эти русские ещё и извращенцы притом. Но встреча с аборигенами нам ещё предстояла. За дружеском ужином я, конечно, слегка позволил себе, да так, что Элечка вызвалась довезти меня сама, хотя опыт вождения у неё был, прямо скажем, небольшой. Дорога от Марлоу до Мейденхеда петляет между холмов, и Элечка ехала по ней с точностью до наоборот: там, где дорога уходит налево, она ехала направо, и так далее, хорошо, что навстречу никто не попадался. Этот интересный стиль вождения нельзя было не заметить, и вскоре за нами раздался какой-то гул, замерцали красно-синие огни, и голос откуда-то с неба настоятельно посоветовал нам остановиться. Мы остановились, и к водительской двери подошли двое полицейских. – Как вы себя чувствуете себя, мэм? – спросил один из них. На что Элечка бодро ответила: I am not drunk, I am just pregnant. Но здесь уж я не утерпел, бурная радость одолевала меня. Я выскочил из машины и начал показывать полицейским свои руки, покручивая ими в воздухе и мурлыкая в стиле фрекен Бок: А я не за рулём, а я не за рулём. – Самое время было нас забирать, причём обоих. Но призошло удивительное: не обращая на меня, как на больного, никакого внимания, полицейские спросили Карлсона: Мэм, а далеко вам ехать? – Да, вот же, пару миль осталось. – Езжайте осторожнее, мы вас проводим. – Они проводили нас до самого дома, а мы помахали им рукой. И они уехали, даже не спросив у Элечки водительского удостоверения, которого у неё, кстати, не было. Да, возможно, бюрократия в Англии сильна, а люди попадаются хорошие. Или лучше сказать, нормальные люди.
Что русскому в Англии здорово
Живя в Англии, я никогда не понимал, почему англичане всё время жалуются на свой климат. Дождь, говорят, часто идёт и туманы. Их бы в Москву на минуточку, где-нибудь в марте, в оттепель, под затянутое тучами низкое, серое небо, когда всё тает, и тёмно-серые ручьи сливаются на тротуарах в чавкающие лужи. Мы приехали в Англию в разгар весны, когда всё вокруг благоухает и чирикает, клумбы пестрят самыми разными цветами, которые никто не рвёт и не топчет, а деревья окутаны, как на подбор, всеми мыслимыми оттенками голубого и розового. Через месяц наступило английское лето, не жаркое, но очень тёплое и такое... бархатистое. Нам позвонили друзья из Москвы Нина с Джоном сказали, что через месяц они будут в Англии, арендуют лодку в Лондоне и заедут к нам по дороге в Оксфорд (который тоже на Темзе).
Об этой паре надо, конечно, сказать особо. Джон, британский бизнесмен польско-ирландского происхождения, жил себе в Англии, имел жену и двоих детей и зарабатывал большие деньги. Жилось ему хорошо, но как-то... скучно. Приехав по бизнесу в Россию, он встретил Нину, которая по-моему была у него переводчицей. И закрутился роман, и было бы это очередное приключение из череды командировочных романов, если бы... если бы в душе Джона, что-то не сломалось и не перевернулось. Нина познакомила его со своими друзьями и с нашей неустроенной московской жизнью, в которой тем не менее присутствует иногда нечто большее, чем разговоры, кто сколько заработал и кто чего купил. А тут ещё, в довершение всего, Нина повела Джона в православную церковь, и он выстоял всю службу и вышел, не побоюсь этого слова, совершенно потрясённый. После холодности и официоза англиканских храмов, русская церковь с её полумраком, таинственностью икон и золотыми ризами батюшек произвела на него неизгладимое впечатление. – Это не похоже ни на что, - объяснял он мне по-русски несколько лет спустя, - это очен тепло, понимаиш, и другой люди думают о тебе, а ты о них, и Бог смотрит сверху прямо на всех нас. – Короче, Джон принял православие, развёлся с английской женой и женился на Нине. А теперь они собирались к нам приплыть по Темзе.
В назначенный день прибытия русского парохода мне всё же пришлось пойти на работу. Подъезжая к дому после работы, я услышал неясный гул, совсем не характерный для ангийского кантри-сайда. Было такое впечатление, что проснулся огромный улей неведомых пчёл и они дружно гудят: У-у-у-у. Я прошёл через дом и вышел на лужайку заднего двора и тут только причину странного гула - московские гости приехали. Лодка оказывается была не маленькая и вмещала 12 койко-мест: кроме Нины с Джоном, за столами, расставленными прямо на траве, сидело ещё пять московских пар, гости уже выпили по первой-второй-третьей и по хорошей российской привычке разговаривали все – одновременно и громко. Меня встретили как родного и стали наперебой рассказывать впечатления от путешествия. Да коек на судне было достаточно, но вот беда – стенки, отделяющие каюты, были чисто картонные и слышимость была, сами понимаете. В этих тяжёлых корабельных условиях заниматься сексом не было никакой возможности, и было заключено соглашение между всеми членами команды: - Пока плывём 10 дней по Темзе сексом не заниматься.- Легко сказать... Сексом действительно никто не занимался, но все члены экипажа всё это время только о нём, о сексе и говорили, и все шутки и розыгрыши имели одну и ту же тематику, догадайтесь какую.
В конце вечера 12-ро в лодке предложили прокатиться с ними, хотя бы на пару дней. - А где спать будем? – А на крыше корабля, места вдоволь – только матрацы возмите. – Как же можно отказаться от такого предложения? Лодка была привязана рядом в парке, эту ночь мы, конечно, проспали дома, а на следующее утро – поплыли. Кампания, с которой нам предстояла разделить эти два дня, была весьма специфической. Джон с Ниной были несколько старше нас, и гостей они пригласили такого же возраста - опытных, закалённых бойцов. Рулили члены команды по очереди, и каждый с нетерпением ждал своего часа. А чтоб не скучно было, посреди кают-камании, прямо при входе стояла пятилитровая бутылка виски, как пушка на лафете, и каждый, включая рулевого, наливал из неё, сколько хотел. Благо речной полиции я на Темзе никогда не видел. Чтобы компенсировать вынужденное половое воздержание навигаторы обоего пола утешали себя этим исконни британским напитком и, как подсчитали потом, выпивали на душу минимум поллитра в день (включая женщин, но не считая пива и других напитков). И женщины на корабле были под стать мужчинам. Вспоминается некто Клава, могучая дама с высокой причёской а ля 60-е, как сейчас вижу её: одна рука на штурвале, стакан виски в другой, а босая пятка правой ноги втаптывает педаль газа в пол до упора. А вокруг – хохот, шум, веселье, короче, пчелиное: У-у-у-у.
Через некоторе время я поднялся на крышу, чтобы посмотреть, где мы будем ночевать и застал там Джона. Он сидел на краю крыши в гордом одиночестве и тоскливо глядел на надвигающийся спереди шлюз. Надо сказать, что на Темзе этих шлюзов, хоть отбавляй, то есть буквально через 2 километра на третий, чтобы река была везде судоходной. – Смотри, смотри, что сейчас будет, - сказал мне Джон. – Видишь, идём полным ходом, а до шлюза всего ничего. Когда останется метров 50, начнутся дикие крики: Стой, тормози, давай полный назад, и т. д. И со всего маху обязательно врежемся в стенку или в ворота, хорошо, что там шины везде, хоть удар смягчают. – И точно, минут через минут 5 началось, крики со всех сторон: Куда, твою мать? Шлюз! Давай реверс! Клава, рули! Правей, ослепла что ли? Ща врежемся, эх, ё-ё-ё... – Буммс.
Столкновение с новым шлюзом было коротким, но сильным. Если бы я по совету Джона, не держался крепко за поручень, точно свалился бы в воду, а то и на берег. – А ты не пробовал, - спросил я у Джона, - предупредить их, сказать, чтобы смотрели внимательней и не гнали с такой скоростью? – А-а-а, бесполезно, - ответил он, - девятый шлюз проходим, и всё без толку. Cultural conflict, - заключил он, посмеиваясь. Интересно, есть ли в английском языке выражение про «те же грабли»? Скорее всего, нет.
Однако, в целом путешествие было прекрасным. Стояла великолепная солнечная погода, холмы доброй старой Англии по обеим сторонам реки переливались всеми оттенками зелени, игрушечные английские домики с тёмно-коричневыми крышами и белыми стенами, поделёнными, как и 300 лет назад, на неровные треугольники старыми деревянными балками, ухоженные поля для гольфа и не только, - всё это сливалось в идиллическую картину, на которую приятно было смотреть со стаканчиком виски в руке и ничего, абсолютно ничего не делать. Это неправда, что красота не воздействует на человека, воздействует, и ещё как, даже если он её вроде бы не замечает. Кульминацией нашего путешествия было купание в Темзе. Англичане смотрели на нас с выпученными глазами, никто в этой реке никогда не купается из чувства самосохранения. Но мы искупались и остались живы. Видимо, виски дезинфицирует не только внутренне, но и внешне. Как тут не вспомнить Шона Коннори, который на вопрос: В чём секрет вашего долголетия, в двух словах? – ответил просто и правдиво: Scotch Whiskey.
О пользе открытых дверей
Когда я раньше слышал песню Окуджавы об открытой двери, ну помните: Когда метель кричит, как зверь, протяжно и сердито, Не закрывайте вашу дверь, пусть будет дверь открыта, и т.д. - меня всегда не оставляло неловкое чувство, что классик сам не понимал, о чём писал, что эта аллегория так далека от российской реальности, что даже стыдно становится. Ну, действительно, попробуйте в России не закрыть дверь, это вам не Швеция-Шмеция какая-нибудь. И только после одного случая я понял, что прав был отец всех бардов – иногда надо шире смотреть на вещи. А история следующая.
Дружеское общение с Бобом Хлебниковым, с которым мы познакомились в Англии, продолжилось и после возвращения в Москву. Его жена осталась работать в туманном Альбионе, а он устроился в Москве на Международный Красный Крест и стал колесить по российским дорогам, от города к городу и распределять всяческую помощь, например, учебники для детей, которые наше родное государство при всех нефтяных доходах не могло напечатать в достаточном количестве. География его путешествий была общирна – от Смоленска до Красноярска: из каждого большого города он привозил образцы продукции местной ликёро-водочной промышленности и охотно дегустировал их со своим друзьями, в том числе и со мной. И тут только я понял как справедлива и проницательна русская народная мудрость о том, что плохой водки не бывает, а водка бывает хорошая и очень хорошая. Боба приезжал ко мне на дачу в Абрамцево, доставал сумку с «образцами» и начиналось священнодействие. Мы пробовали по чуть-чуть и говорили друг другу, вот так, например: Э-эх, Калужская – хорошая. – И наливали ещё по одной. Или: А Пензенская, а? – Секундная пауза. Вздох. – Да-а, очень хорошая. – Однажды Боба привёз мне литр под названием Братский Острог – соответсвенно, от Братской ГЭС – и утверждал, что это единственная водка, которую в регионе не разбаляют и не подделывают, - местная братва за этим строго следит.
И сам Володя, которого все называли Боба, а мои дети дядя Боба, имел свои корни наполовину из Сибири, наполовину из Архангельской области, хороший такой замес, и телосложение имел соответствующее и неторопливость движений подобающую. Однако, был не лишён определённой грации – и на спор мог, например (а, думаю, и сейчас может) стать на мостик назад из положения стоя – практически без посторонней помощи (разве дама какая чуть-чуть поддержит). На его круглом лице выделялись большие чёрные усы, в которые он ужасно симпатично улыбался, а также посмеивался.
Так вот, однажды Боба позвонил мне и сказал, что привёз что-то новенькое из своего очередного вояжа. И я тут же пригласил его на дачу, но Боба сказал, что приедет попозже, потому что слегка позволил себе и должен поспать немного. Я поехал первым и застал дачу полностью засыпанной пушистым нетронутым снегом. Прокопав узенькую дорожку к бане, я затопил печь, включил финский 6-киловатник для пущего обогрева, натаскал воды из колодца и пошёл встречать Бобу. И вдруг, подходя к улице, среди всего застывшего очарования зимней русской природы я услышал заунывную и щемящую восточную мелодию, которая была бы более уместна в песках или около арыка и явно при другой температуре воздуха. – Глюки, - подумал я, - старею. - Что же оказалось? Замёрзший, дрожаший, закутанный во всякое тряпьё таджик-гастарбайтер (или сторож, кто его там разберёт) шёл по заснеженной подмосковной улице, под его многочисленными одёжками был спрятан магнитофон, который орал на полную мощность песни его солнечной родины. – Доходит, наверное с голодухи или ностальгии, - подумал я. Но приезд Бобы прервал мои размышления. Подождав немного пока баня согреется, мы накрыли нехитрый закусон и, взяв с собой пивка, веники и полотенца, направились к бане, отложив основную часть программы, т.е. дегустацию, на потом. Закрою я, пожалуй, дом, решил я, а то ходят тут... И закрыл дверь на ключ.
Какое же это волшебное ощущение, когда ты входишь с морозца в слегка натопленный предбанник! Пахнет свежестью, осиновыми стенами, дубовыми вениками и дымком берёзовых дров. Уже смеркается, и огонь из старой, плохо замазанной печи бросает блики на деревянный стол, и лавки, и на совершенно замёрзшее, узорное окно. В предбаннике намеренно прохладно, и ты быстро раздеваешься, чтобы нырнуть в парилку – вот где красота: сухой и хрустящий жар, от которого тело сразу начинает млеть и растекаться по полокам. Сделав первый заход и открыв по первой бутылке пива, крышка с которой слетает с милым сердцу шлёпающим звуком, так приятно сидеть, завернувшись в огромное полотенце и, по русскому обыкновению, рассуждать об идиотизме правительства, властей и, вообще, любого начальства. – А что, Боба, - сказал я. – Снег-то в эту зиму какой – грех не искупаться. – Да, - поддержал он, - как говориться, нам по пояс будет. Щас попаримся ещё немного и выбежим. – Мы так и сделали, пропарились так, что от наших тел в предбаннике начал идти пар, поддали ещё, т.е. вылили 2 ковша воды на финский обогреватель, и с криками: Э-эх, ё-ё-ё! Ох, ух! – выбежали голыми на снег, не обратив внимания на то, что дверь за нашими спинами благополучно закрылась. Повалявшись вдоволь и порастиравшись нереально пушистым снегом, я первым ринулся обратно, повернул ручку, но... - дверь не отрылась! Подоспел Боба, подёргал дверь, покрутил ручку – с тем же результатом. (Как потом выяснилось, собачка замка почему-то заклинилась – прям как то незаряженное ружьё, которое обязательно должно выстрелить).
И тут настал момент катарсиса, то есть полного просветления, и я почувствовал не фигурально, а наяву, как за одну секунду вся жизнь пронеслась у меня перед глазами. Мозг работал целеустремлённо и чётко: так, дом закрыт, сам же закрыл, идиот... а ключи в бане... так, у соседей света вроде не видел, но добежать можно... если их нет, можно побежать дальше по улице, не может быть, что в посёлке вообще никого... так, чем прикрыться, вот шифера кусок, хорошо... или еловых веток наломать... как же обидно в 40 лет отморозить яйца, а можно было бы ещё... эх... – Но в эту же секунду Боба прервал мои напряжённые размышления: Давай дверь дёрнем, вдвоём на себя, авось ручка выдержит. – Давай, ответил я, лихорадочно думая: Только бы выдержала, только бы выдержала. – Дёрнули что было силы, раздался треск, это треснул деревянный косяк, в нас полетели щепки, и... дверь открылась! Влетев в парилку и стуча почему-то зубами, хотя сильно замёрзнуть явно не успели, мы уселись рядом на полоке. – Интересно, - размышлял я, - почему это там, на морозе я сразу испугался за своё мужское достоинство, а не за голову или за другую часть тела? А тут надо же - обеими руками вцепился. Да и Боба тоже. Так и стояли несколько секунд перед закрытой дверью, как футболисты в ожидании штрафного.... – Но тут Боба опять прервал мои раздумья: Я же говорил – надо было тапочек под дверь подкладывать... – Когда он это говорил? – подумал я, но спорить не стал - на меня налетело блаженное оцепенение.
Попарившись до упора и вернувшись в дом, мы сели за стол и открыли заветную дегустационную бутылку. – Предлагаю тост, - сказал Боба, - за нашу мебельную и деревообрабатывающую промышленность, которая производит такие хлипкие дверные коробки, но такие прочные и надёжные дверные ручки! – И мы с удовольствием выпили. – Хорошая, - сказал я. – Очень хорошая, - согласился Боба. Не скажу, чтобы мы, обнявшись, запели песню Окуджавы, не буду преувеличивать. Но тихая радость в тот вечер меж нами явно присутствовала. Наверное, это и называется простым человеческим счастьем.
Разрешите дыхнуть
В советские времена я с трудом мог себе предствить, что у меня будет друг-иностранец. В школе и институте даже об этом не мечталось. Помню, сижу на уроке английского, проходим карту Лондона, все эти роскошные названия типа Чаринг Кросс или вокзал Виктория, а сам думаю: - Как жаль, что всего этого я никогда не увижу. – Но ведь увидел-таки! А с другом иностранным я познакомился следующим образом. Как-то в конце 80-х мне позвонила моя боевая подруга Алёна и сказала: Я тут с одим шведским журналистом подружилась, хочешь познакомлю? – Я отреагировал довольно вяло. Перестройка-перестройкой, а прослушку наверняка ещё не сняли. Молодёжь не поверит, но мне как сотруднику, хотя и научному, Министерства внешнеэкономических связей, строго-настрого предписывалось докладывать о каждом контакте с иностранцем в первый отдел. Хотя «тайны», с которыми мы имели дело по работе, были, конечно, секретами Полишинеля. Как говорил мой начальник: Если мы какому шпиёну наши прогозы внешней торговли расскажем, то только их ЦРУ запутаем. – Но Алёна продолжала шебетать: - Нет, вам обязательно надо познакомиться, он – такой же, как ты, раздолбай,только шведский. – Мне стало интересно, и я подумал, что первый отдел обойдётся на этот раз.
Мы встретились у Алёны, и мило поговорили. Её знакомого звали Бьёрн, что в переводе значит медведь, но на этого представителя шведской фауны он был совсем не похож. Длинный и худой, с редкими белобрысыми волосами на продолговатой голове, он был одет в какие-то джинсы и видавший виды свитер и постоянно курил, а если не курил, то засовывал под верхнюю губу жевательный табак, который по-шведски называется «снусс». Бьёрн называл его на русский манер «снушкой», и я из любопытства попросил кусочек. Как вам объяснить этот вкус? Очень похоже на собачье дерьмо, хотя его-то, дерьмо, я как раз и не пробовал. Бьёрн живо интересовался всем происходящим в России, задавал, казалось, наивные вопросы (например, как вы, русские относитесь к капитализму?), но я с удовольствием отвечал: пусть знает, может быть напишет что-то правдивое. А уж выпивал он... Тут-то я понял, что в этом отношении русский со шведом - братья навек. Бьёрн уезжал обратно в Швецию, аккредитация заканчивалась, и мы договорились, что если я поеду в Швецию, то через Алёну дам ему знать.
И надо же, на следующий год действительно выдалась поездка. Мы договорились встретиться в Стокгольме, я шёл на встречу и чувствовал себя если не Джеймсом Бондом, то уж точно Банионисом в «Мёртвом сезоне». Пароль, отзыв и вся эта фигня, ну, вы помните. Но милые, интеллигентые манеры моего нового приятеля сразу сняли напряжение, мы сели в его Ладу (да, Бьёрн купил себе в Швеции подержанные Жигули, чтобы, наверное, въехать на них в психологию советского человека) и поехали смотреть какую-то крепость на море, предназначенную для обороны Стокгольма. Крепость оказалась небольшим фортом с парой пушек и дюжиной шведских солдатиков. – Когда немецкий фельдмаршал Мольтке увидел эту крепость, - сказал Бьёрн, - он рассмеялся второй раз в жизни. Первый раз он смеялся, когда у него умерла тёща. – И я понял, что этот швед – наш человек.
Мы долго не виделись, а потом оказалось, что они с Алёной поженились, и Бьёрн переехал в Россию в качестве корреспондента какой-то шведской газеты и устроился у Алёны на даче. Журналист оказался рукастым и постоил на участке маленький домик с камином и баней, покрасил в типично шведскую тёмно-коричневую красочку и повесил на крыше шведский флаг. Отец Алёны, Артур Артурович по этому поводу заметил: - Скоро, чтоб в домик зайти, он с нас визу попросит. – Но это было конечно преувеличение: Бьёрн часто приглашал тестя попариться в бане, например. С этим связан случай, который многое говорит о характере моего друга. Дело в том, что журналистом Бьёрн был хорошим, а вот строителем – не очень. Однажды, сидит приглашённый Артур Артурович в его баньке, парится, а Бьёрн гуляет и покуривает снаружи и вдруг видит, что с крыши бани (но не из трубы) вырывается дымок. Видимо, он плохо заизолировал стык, и крыша от раскалённой трубы возьми и загорись. Бьёрн вошёл неторопливо к голому тестю в парилку и сказал раздумчиво по-русски: - Артур (ударение на первом слоге) знаешь, кажетса, банья горит. – А-а-а, - закричал тесть, как и любой нормальный человек, и голым выскочил на улицу. А Бьёрн также неторопливо пошёл за водой и потушил крышу.
И ещё Бьёрн был чрезвычайно неприхотлив. Однажды мы с ним поехали на машине из Москвы через Питер, через всю Финляндию на его родину на севере Швеции. Путешествие заняло у нас почти два дня. Приехав в родной посёлок Диканес, где жила его мама, Бьёрн неожиданно спросил у меня: Альоша, есть у тебя чистые носки (ударение на первом слове)? Можешь мне одолжить, а то у мамы тут нет совсем. – Он никогда не заботился об одежде. Первый пиджак появился в его жизни, по-моему, только когда он женился на Алёне. И мелочи жизни его не интересовали. Больше всего он любил сидеть с сигаретой и чашкой кофе или стаканом пива и читать газеты – русские, шведские, английские, любые. Помню мы все вместе приехали в Эдинбург и, конечно, первым делом решили пойти в Королевский дворец на экскурсию. Бьёрн сказал: - Вы идите, а я тут посижу (он показал на ближайший пивняк), покурю (ударение на у). - А когда мы пришли назад, он действительно сидел в том же пабе и читал газету. Может, именно поэтому Алёна ласково называла его: Моё чучелко. В Москве, в нашем окружении он совсем обрусел, бегло говорил по-русски, хотя и с неторопливым скандинавским акцентом, полюбил крепкое русское пиво и, в особенности, наши родные портвейн и плодово-выгодное. Выпив, он немного играл на гитаре (или даже на аккордеоне) и пел заунывные шведские песни. (Интересно, чем севернее и холоднее, тем минорнее становятся народные песни, а южнее, наоборот, переходят в мажор, казалось бы и так погода хорошая, можно было бы и погрустить).
И тем не менее... он до конца остался по своей ментальности западным человеком. Когда Алёна, по обыкновению любой русской женщины, начинала на него сердится, или что-то требовать или переживать по какому-нибудь поводу, он спокойно говорил: - Альона, опьять эти русские страдания. – И уходил читать газету. И он прав, любим мы пострадать, не отнимешь.
Однажды мы крепко выпили на даче, утром проснулись в тяжёлом состоянии, а Бьёрну в этот день надо было в Москву по своим корреспондентским делам. За завтраком он сказал нам: - Мне надо заехать в ГАИ. – Зачем?? – Надо дыхнуть трубочка. – Бьёрн, зачем??? – Они мне скажут, могу ли я ехать дальше. Я в Швеции всегда так делаю. – Бьёрн, ты не в Швеции, тебя там же, в ГАИ и повяжут! – Еле отговорили. Я так и представляю себе рожи гаишников, если бы Бьёрн туда заявился и попросил «трубочка» - выражение их медленно сменилось бы с настороженного (иностранец всё-таки) на радостно-возбуждённое – большие деньги пришли.
И чего в Бьёрне совсем не было, так это русского пофигизма. Когда во время октябьских событий 1993 года мы могли наблюдать осаду Белого Дома прямо из окон моей квартиры на Кутузовском, а Эле её отец даже дал подзорную трубу, чтобы лучше видно было, Бьёрн, прийдя к нам на огонёк и увидя всё это безобразие, силой оттащил Элю от окна и нас заставил отодвинуть стол на кухне поближе к двери. Мы, конечно, похихикали по этому поводу, но на самом деле он был прав: когда стемнело, мы заметили, что трассирующие пули так и летают вокруг, красивые такие, лилово-красные. Но об этом другая история, не весёлая, которую я может быть когда-нибудь напишу.
А то, что Бьёрн талантливый журналист, я понял, когда он показывал мне свои статьи в шведских газетах и журналах и переводил, что там в них написано. Россия в них была описана через разговоры с людьми, с нами в том числе, без прекрас, но иногда с болью и тонкой иронией. Сейчас он, говорят, книгу написал о своём детстве. Если переведут, надо будет почитать. Заранее рекомендую.
Незабываемые 90-е или как я пережил дефолт
А сейчас я хочу вам рассказать совсем не смешную историю про 90-е годы, которые с чьей-то лёгкой руки теперь называют «лихими». Началось новое время, как вы помните, с либерализации цен в январе 1992 года. Накопленные сбережения многих людей в России в одно мгновение превратились в пыль. А дальше – больше: взвилась и заплясала действительно лихая приватизация. Где-то в это время мне позвонил мой питерский приятель и спросил, нет ли у меня взаймы долларов 300. У меня как раз не было. - Жаль, - сказал он, - а то здесь вот продаётся контрольный пакет акций Северной верфи. Я так прикинул, - добавил он, - если всё, что там есть недостроенного, просто сдать в металлолом, миллиона два зелёных можно выручить, запросто. – Такие вот были масштабы.
А другой мой приятель по случаю купил акции какого-то обувного предприятия и пришёл на собрание акционеров. В комнате за длинным столом он увидел других акционеров, всех армянской национальности. Посмотрели они на него просто и спокойно, как прощались. – А я как раз продавать свою долю пришёл, - громко сказал он. – В кассу пройди, - сказал ему старый армянин, прикрыв глаза рукой с массивным золотым перстнем. Чудом мой приятель ноги унёс, и дали ему в кассе за его акции всего-то 2:1, а рад был до смерти.
Я всего этого веселья, честно скажу, не застал. У меня были свои радости. Я превратился в генерального директора совместного с Ксероксом копировального предприятия с мерзким названием Репроцентр. И было под моим началом всего 15 женщин и один механик Гена, который, когда я пытался ликвидировать затор бумаги в копировальном аппарате, говорил мне по-отечески: Отойдите, Алексей Юрьевич, не ваше это дело, у вас, как у всей интеллигенции, руки, извините, под х*й заточены, сломаете машину-то. – А девушки мои, подчинённые, ох, любившие друг друга, как родные сёстры, время от времени организовывали партии и коалиции и шли друг на друга стенка на стенку. А я должен был быть рефери между ними, как в боксе, и только и кричать: Брэк, по углам разошлись, быстро!
И я был счастлив безмерно, когда генеральный Ксерокса в России предложил мне перейти в представительство фирмы и начать работу с московскими дилерами. Там тоже были свои особенности. В детали их бизнеса я не вникал, я знал, что «решение вопросов», как и служенье муз не терпит суеты. Однако, что-нибудь иногда да просачивалось. Например, я всегда знал, кто из дилеров платит браткам (и таких было большинство), а кто нет. Если ты заходишь в дилерскую контору или шоу рум, а там тишь да гладь, и кроме улыбающихся девушек на ресепшене никого нет, значит – порядок, уплочено. Если же наоборот, прямо на входе стоит милиционер в бронежилете с автоматом, а ещё парочка слоняется по демзалу без дела, значит, облом – не договорились пока. Или такая сцена: сижу я в кабинете генерального директора одной дилерской конторы, разговоры с ним разговариваю, входит финансовый директор, женщина и умоляющим голосом просит генерального: Дмитрий Анатольевич, ну, может, покажем всё-таки прибыль, ну хоть какую-нибудь, нельзя же четвёртый год в убыток работать. – А он: Ладно, тогда нарисуйте ноль, что ли. – А может.... – Я сказал ноль, значит ноль. – Или вот: мой приятель, руководитель малого предприятия держал специального заместителя, все служебные обязанности которого заключались в том, чтобы пить водку с многочисленными налоговыми, санитарными, торговыми инспекциями и пожарными охранами. Героические люди, кто тогда занимался малым бизнесом, преклоняюсь.
За четыре года моей работы с дилерами ничего особенного не случились, во всяком случае никого из них не убили. Деньги были не те - то ли дело нефть или обналичка, там другой маштаб. Встретиться с бандюками прямо в офисе мне всё же пришлось, но по другой причине. Мои подчинённые, великовозрастные девушки притащили как-то в дилерский офис Ксерокса (а мы сидели отдельно от основного офиса) довольно тщедушного молодого человека и с этузиазмом стали рассказывать мне, что он берёт деньги под 15% в месяц, якобы, для своих друзей-челноков, которые таскают дешёвый ширпотреб из Турции. – Уже два раза брал у нас, - шептали они, делая круглые глаза, - и всегда отдавал, и с процентами. Не хотите присоединиться? – Не хочу, - ответил я, - он вас кинет на третий раз. Или его кинут. – И как в воду глядел. Через месяц-другой мои девушки загрустили и, как выяснилось позднее, назначили стрелку тщедушному прямо в офисе, а чтобы быть поубедительней, наняли пару бандюков с бритыми затылками – худенького попугать.
Сижу я как-то под вечер в своём кабинете, вдруг слышу шум из соседней комнаты. Вхожу, а бандюки уже положили процентщика лицом на стол и руки ему заводят вверх повыше, а мои девушки стоят рядом и на всё это смотрят. Только я раскрыл рот, чтобы спросить: а в чём дело, собственно, слышу сзади громкий приказ: Всем лечь на пол! – Я лечь на пол не успел, меня оттолкнули в сторону люди в масках и стали вязать бандюков. Оказалось, что тщедушный, тоже не дурак, заранее подготовился к встрече и вызвал ОМОН. Повязали и увели, а в комнату вошёл очень усталый человек в простой куртке, представился: Майор такой-то, - и, обращаясь ко мне, сказал: -А девушек ваших я забираю с собой для допроса. – Я отвёл его в сторону: - Товарищ майор, вы же понимате, это же дуры просто, что с них взять, арестовывать-то их зачем? – Да никто их арестовывать не собирается, допросим и отпустим, - отмахнулся он, вот мой телефон, звоните, если что. – Звонить не пришлось, девушки позвонили мне сами часа через два и сказали, что всё так и вышло: допросили и отпустили. Наутро пришли тихие и ни в какой МММ, мелкий и крупный, больше не играли.
В то время (начало 90-х) люди стали сильно уставать и нервничать. А я в это время купил первую в своей жизни машину, голубую шестёрку, которую сам чинил своими заточенными руками, отчего ногти у меня были постоянно грязные. И стал я замечать, что на брюках у меня, на внутренней стороне колен всё время пятна какие-то. Что же оказалось? Своими грязными ручищами, не помытыми после «выставления зажигания», я хватался за руль, который тоже был постоянно грязным. А так как я сидел в маленькой машинке в позе орла, руль у меня находился ровно между коленками и... В общем, вождение Жигулей имело свои особенности. Но я был безмерно доволен своей машиной и с удовольствием учился на ней ездить. Как-то выезжая из-за закрытого поворота на перпендикулярную улицу, я чуть не столкнулся с другими Жигулями, которые неслись на огромной скорости, но всё-таки сумели от меня увернуться и остановились. Время было позднее и улица была совершенно пустынна. Из машины вышел человек в костюме и направился ко мне. Я опустил стекло, но выходить не стал. – Слава Богу... – начал я. Но человек в костюме резко перебил меня: - Вот из-за таких козлов, как ты, всё и происходит, твою мать... Водительское удостоверение, быстро! – Чего? – не понял я. – Права говорю, - отвечал человек, - в ближайшее отделение милиции со мной поедешь. – Я ещё не отошёл от шока и поэтому спокойно сказал: - Никуда я с вами не поеду, ничего страшного не произошло, столкновения не было, я – водитель начинающий, извините. – Ах так? - сказал человек, и лицо его налилось краской. Он побежал обратно к своей машине, взял кейс, лежащий на переднем сидении, открыл его, достал пистолет Макарова и вернулся ко мне. – Выходи из машины, - скомандовал он. А я впал в ступор и продолжал сидеть. Тогда он приблизился, вытянул руку и приставил пистолет к моей голове. До сих пор не могу поверить, что это было со мной и наяву. Помню очень отчётливо холодок дула у моего виска и его безумные глаза, смотрящие на меня. – Никуда я с вами не поеду, - ответил я как в бреду,- уберите пистолет. – И застыл в своём кресле. Прошло секунды три, вдруг он выругался, засунул пистолет в карман, сел машину и дал по газам. А я остался сидеть в том же положении, руки мои на руле противно дрожали, во рту стало сухо, а в голове что-то шумело и ухало. Не знаю, сколько я так просидел, но взял наконец себя в руки и даже умудрился без посторонней помощи доехать до дачи. Анализируя потом с друзьями этот случай, мы решили, что это был не бандюк, конечно, а мент, но не обычный, а следователь какой-нибудь или прокурор. Жизнь и него - не простая: перестрелки, убийства, откаты, изнасилования, а тут ещё начальство просит: это дело закрыть, такого-то отпустить – нервишки-то и расшатались, не мудрено.
Но всё обошлось. В 95-м я уехал в Англию и вернулся в 96-м. К тому времени всё изменилось, менты разогнали бандюков и стали крышевать бизнес сами. А я перешёл в маркетинг и стал познавать все прелести офисной жизни в большой американской корпорации. Первое, что мне бросилось в глаза, или вернее в уши, это офисный новояз. Как вам нравятся такие слова и выражения: поздно, сток уже аллокирован; я это заэкспенсил, а мой манагер заапрувил; кансельнём этот баскет?; киданите мне по мейлу ваши фидбеки с инпутами; агенду видел, а где минутсы? – не послал, у меня винда упала; или вот, моё любимое: не могу щас говорить, сажусь на кол. Вы чего-нибудь поняли? Если да, то наверняка знаете и такую офисную шутку: Петя ушёл на митинг, а где Митя? – А Митя ушёл на петинг.
Хоть фирма была американская, начальники приезжали к нам в основном из Европы. Один из них, англичанин по имени Кит, но совершенно на это животное не похожий, панически боялся в России всего и вся. А его сотрудники все его страхи сознательно подогревали. Например, они сказали ему, что русские лифты страшно не надёжные, и доверчивый Кит всегда и везде ходил пешком по лестницам, даже в свою квартиру на 6-м этаже. Или те же шутники в страшном ужасе показывали ему наскоро сляпаный передатчкик, представлявший собой пластмассовую коробку с антенной, который они, якобы, нашли у него за шкафом. Кит побелел лицом, и начал разговаривать со всеми только шопотом. Но случилось история, от которой всем стало не до смеха. У каждого экспата был собственный шофёр, а то как бы они, бедные, могли бы по этой ужасной Москве передвигаться. Так вот Китовского шофёра взяли и взорвали вместе с его дружками, когда он в своей квартире с ними выпивал. Наверное, вспомнились ему или его приятелям какие-то старые грешки. Кит ждал его ждал дома, плюнул и поехал в офис на такси. Приехал, а тут ему сообщили: Взорвали, так и так, шофёра-то Вашего! Он, ни слова не говоря, на то же такси и в аэропорт, в чём был. Тут только мы узнали, что у каждого экспата, оказывается, всегда был с собой в кармане билет с открытой датой. На всякий такой случай.
А с бизнесом по-русски пришлось-таки столкнуться и всему представительству. Арендодатель нашего офиса на Малом казённом переулке взял да и решил вдруг повысить арендную плату Ксероксу, и всего-то в пять раз. Наш генеральный, естественно, возмутился и заявил, что такой грабительской аренды платить не будет. На это арендодатель по русскому обычаю перекрыл офису электричество, да так хитро, только на 5-м этаже, где сидел генеральный.
Пришлось искать другие варианты: - Хватит с этими хапугами связываться, решил наш глава, недвижимость в Москве пока дешёвая (дело было в 1996 или 1997 году), надо здание под офис купить. Выбил деньги, нашёл при помощи посредников помещение – бывший Дом пионеров в переулке с восстановленным исконним названием Огородная Слобода и подписал контракт с владельцем, научно-исследовательским институтом, как водится, чего-то там. Всё бы хорошо, начали готовиться к переезду. Однако в один прекрасный день, позвонили из приёмной директора этого института и сказали, что нашли на столе его заместителя какой-то контракт с фирмой Ксерокс. Так вот, этот заместитель давно из института уволен, и вообще подписывать он никакие контракты права не имел. Ситуация. Наш генеральный, отнюдь не дурак, принял единственно правильное решение – нанял в качестве посредников при «решениии вопроса» бывших полковников КГБ, которые имели, видимо, хорошие связи с оставшимся в ведомстве коллегами. Короче, компромисс был постепенно найден.
Сначала, правда, директор института признал права фирмы на здание, а не на землю, и заявил: Домом вы владеть можете, а войти в него по нашей земле мы вам не дадим – но потом и это уладилось. В разговоре со мной Генеральный сокрушался: Как же эти посредники меня подставили! Я им такие хорошие деньги заплатил. А ведь это люди самого Гавриила Попова! – и тут у меня в первый раз появились сомнения в безгрешности наших реформаторов.
А ещё Боб, наш генеральный, сделал для себя полный и окончательный вывод о ведении бизнеса в России. – Полковники, - сказал он мне, - полковники в этой стране решают всё! – Он не только нанял коллег Железного Феликса в качестве посредников для продаж в высокие государственные структуры, но и учредил должность офицера безопасности на фирме (который, кстати, помог разобраться одному нашему эскпату, немцу, когда на него наехали солнцевские). А страна в это время катилась неизветсно куда. Тот же Боб однажды в 1998 году спросил меня: - Алексей, а чего ты в ГКО свои деньги не вложишь. Там проценты уже до 100 доходят. – Боб, да это же пирамида, - возразил я, - только государственная. – А-а-а, из любой пирамиды главное – вовремя выйти, - сказал он мне. Выйти могли, конечно, отдельные товарищи, а не страна в целом. У неё, у страны появился новый премьер – маленький человечек с кругленькой головой и в очёчках, прозванный в народе «киндер-сюрприз». Он по телевизору разводил маленькими ручками, мол, ничего нельзя поделать с этой Думой, где одни коммуняки сидят, и просил всё, просил кредиты МВФ. А страна в целом ничего не понимала, что происходит, но нюхом чувствовала ,- и гуляла по этому поводу по полной программе. В каждой дилерской конторе начинали пить прямо с обеда, а грузчики на таможенных терминалах ничего, кроме коньяка Мартель, просто не признавали.
В ту памятную неделю перед дефолтом в лифте нашего офиса меня встретил наш офицер по безопасности и спросил: - Алексей, а ты деньги в каком банке держишь? – В Мосбизнес. А что? – А я бы вывел бы сейчас всё оттуда. Время тревожное. – сказал он и, видимо, знал, о чём говорил. Дело было в среду. В четверг с утра я поехал в банк и застал прямо-таки идиллическую картину: в банке никого, сотрудницы, скучая, пербирают бумажки. – Я подошёл к окошечку, за которым сидела миловидная женщина средних лет и заявил, что хочу снять все 25 тысяч, которые у меня были на счёте. – В долларах? - спросила она, - а у нас в кассе столько нету. Возьмите 10, а я 15 закажу на завтра? – Я согласился. Выписывая длинные бумажки расходного ордера, женщина покачала головой: - Зря вы это, слухам верите. – Но я взял свои 10 тысяч и ушёл.
А надо сказать, что к этому времени наш генеральный, Боб ушёл из фирмы, или его ушли за некоторые рискованные операции (например, за продажу печатного оборудования размером с небольшой бронепоезд в кредит дилеру во Владивостоке, который этот кредит вылачивать по своему обыкновению и не собирался, всё ж таки Боб был русский человек, хотя и американец). На его место пришёл типичный британец Деннис, который, когда ему рассказывали о каких-нибудь наших реалиях, только поднимал брови и говорил удивлённо: - Паардон? (ударение на первом слоге). Деннис решил, что главное надо научить русских маркетингу, тогда у ниих всё будет хорошо. И выписал для этого из Англии своего дружбана, старичка с не совсем британсой фамилией Протеро (за что был прозван русскими на фирме старик Протиров). Так вот, старичок Протиров раз в месяц по пятницам устраивал нам Marketing day, где прополаскивал на мозги и очень сердился, когда мы не соглашались с его сентенциями. В эту неделю перед дефолтом как раз была такая пятница. Я проскучал на этом промывании-протирании весь день, и, когда всё закончилось, вспомнил умиротворённую атмосферу банковского офиса и принял роковое решение: - Поздно уже, в понедельник съезжу и заберу деньги.
Вечером по-моему выступил Ельцин по телевизору и сказал, что он опять куда-то ляжет, то ли на рельсы, то ли ещё куда, а в субботу объявили, пирамида ГКО рухнула, наша родное государство отказывается платить по своим обязательствам, в общем полный дефолт. В понедельник с раннего утра я ринулся в банк. А там... вместо тиши и благодати я застал толпы людей с обеспокоенными, злыми лицами, которые кучковались в какие-то очереди, и никто ничего не понимал. На видном месте висело написанное фломастером от руки объявление: Выдача вкладов временно прекращена. Сотрудников банка было не видно, но я всё-таки протиснулся к тому самому окошку и стал ждать. Где-то через час я увидел, что из соседней двери вышла та самая сотрудница, которая уверяла меня не верить слухам. И глаза наши встретились, как пишут в романах. – Ну вот, послушался я вас, - только и сказал я. Было ясно, что и она меня узнала. Секунду поколебавшись, она взяла бумажку со стола, что-то написала на ней и дала мне. – Езжайте прямо сейчас, я позвоню, - добавила она. На бумажке было написано: - Центральное отделение, окно № 8. - И всё. Раздвинув толпу, как ледокол Красин, я добрался до выхода и помчался в центральный офис банка, на Кузнецкий мост. Там картина повторилась: всё та же толпа растерянных людей, всё то же ощущение отчаяния и полной безнадёги. Я подошёл к окну №8, в котором сидела толстая кассирша. – Моя фамилия Стромов. – сказал я. - Вам звонили. – В рублях брать будете? – по деловому спросила она. И я, вспомнив Юрия Деточкина, продававшего пастору украденную Волгу, твёрдо сказал: - Буду. – Кассирша заглянула в сейф и добавила: Только пятёрки остались. – Буду,- опять подтвердил я. Кассирша, повернувшись спиной ко мне и залу, стала что-долго складывать-перекладывать. Дала мне какие-то бумажки, которые я подписал, не глядя. – В дверь зайдите, сказала она. Я зашёл и получил большой бумажный пакет, который еле поместился в мой толстый атташе-кейс. (Этим кейсом я очень гордился, в него стоймя влезало 8 бутылок водки).
И вот, с кейсом, полным пятёрок в аккурано заклееных пачках, я ринулся к машине и помчался в другой банк, где, как мне сказали ребята накануне, был всегда самый лучший курс. Так и оказалось: на одной из дверей в приёмной банка висело объявление: При покупке более 10 тыс. долл. США специальный курс 7 р. 00 к. ка 1 долл. Я открыл дверь: на стульях в маленькой комнате уже сидело человек десять с напряжёнными лицами и с сумками, пакетами или портфелями на коленях. - Элита малого предпринимательства, - подумал я и стал ждать. – Если по 7, даже и неплохо, я почти ничего не потеряю. – Ждать пришлось долго. Часа через 2 из другой двери вышел человек и печально произнёс: - Дамы и господа, у нас произошло изменение курса, будем менять по 7р. 70к. – Но никто не двинулся с места, я думаю то же самое было бы, если бы он сказал: будем менять по 8 или по 9. Наконец дошла моя очередь, и чемодан родных рублей превратился в небольшую пачку зелёно-серых бумажек. Я потерял на этой операции полторы тысячи долларов и, считаю, дёшево отделался. А вот мой тесть, старый человек, продав квартиру, положил все деньги в банк Столичный и до декабря месяца ездил туда каждый день, так как ему давали снимать 300 или 200 долларов в день, а иногда вообще ничего. И помочь я ничем ему не мог, разве что иногда ездил вместе с ним по разным банкоматам.
Вспоминая эти годы, я стал размышлять над тем, есть ли вообще такое понятие, как человеческая совесть. Наверное, всё-таки есть, иначе зачем тётке из Мосбизнесбанка давать мне, совершенно не знакомому ей человеку, который никакую взятку ей не давал, возможность снять свои деньги, когда тысячам других такая возможность не предоставилась. И ещё мне кажется, что количество совести в человеке обратно пропорционально высоте должности, которую он занимает: чем она, эта должность, выше, тем её, совести, меньше.
Муся
После краткого периода работы на российской фирме (о чём, надеюсь, ещё расскажу) я перешёл на работу в московский офис всемирно известной корпорации Интел. Агент-хедхантер, который меня туда заманивал, говорил мне, как будто делясь страшным секретом: - Алексей, там у них сотрудникам акции дают, а цена их удваиваевается каждый год! – И похлопывал меня по плечу. Я посмотрел, действительно удваиваются, и согласился. На следующий день после моего прихода на Интел (сентябрь 2000 года) акции компании рухнули и больше назад (даже через 10 лет) не возвращались. Но на Интеле было работать интересно, и я не жаловался. До тех пор, пока (в 2003 году) моим начальником не стал уэльсец с интересной фамилией Дрю (прозванный среди русских сотрудников Дрюней), который ничего не понимал ни в России, ни в маркетинге, но непрерывно давал мне свои ценные указания, по 10 раз на дню. Был он странно одет (например, ремень брюк находился на уровне груди, почти под мышками) и страшно рассеян, даже ширинку застёгивал не всегда, но видно другого для России, с её тяжёлым климатом и опасностями, на фирме не нашли.
И что-то я загрустил. Стал ради интереса просматривать вакансии в других офисах фирмы и нашёл место в Мюнхене, подходящее мне по профилю. - А была - не была, -
решил я и подал заявление или зааплаялся (ещё одно русско-английское слово), прошёл все собеседования и... Через месяц мне позвонил мой будущий начальник, американец и сказал: - Мы тебя берём, Алексей, тут надо только уладить вопрос с Рабочим Советом, и зашлём тебе контракт. – Оказалось, что на каждом предприятии в Германии с персоналом больше двухсот человек, должен избираться Совет трудового коллектива, который утверждает все кадровые решения администрации. - Демократы хреновы. Месяц проходит, другой, третий, а мне никто не звонит. (Как я потом выяснил, на мою должность претендовали аж два члена того самого Рабочего Совета). Наконец, звонит мне будущий начальник Эрик и говорит: Знаешь, мне эта обструкция надоела, я сегодня им скажу, что перевожу эту должность в Англию, там никаких рабочих советов нет. В Свиндон поедешь? – Я ответил: Наверное, да, но надо бы с женой посоветоваться. – А дело было вот в чём. Элечка в мудрости своей с настороженностью относилась к Германии вообще и к немцам в частности: Фашисты они, сидит это в них – чуть что: хенде хох и зиг хайль. – И мне стоило, больших трудов переубедить её, что Германия уже не та, которую нам показывали в советских фильмах, что Мюнхен - культурная столица Баварии с музеями, театрами и прочим, а баварцы – милейшие люди, что оттуда до Австрии или Италии рукой подать, и можно уезжать на выходные, если Германия сильно надоест. - Уговорил.
Но тут мне предстоял новый челендж – провертеть всё обратно. А дело было в пятницу. Пришёл я домой и начал: - А знаешь, что, Эль, эти немцы... с ними надо держать ухо востро, расисты они все, хоть и не признаются. И язык опять же, как кто-то сказал, на нём только с лошадьми и разговаривать. И, вообще, Германия – скука смертная, всё так правильно и аккуратно, плюнуть негде. То ли дело Англия – культурная, красивая страна, мы там жили, знаем. Язык опять же – понятный, хоть и не сразу. Свиндон, конечно, город небольшой, но зато Лондон в ста милях. Хлебниковы тоже под боком. – Короче, к концу воскресенья удалось убедить.
В понедельник, едва дождавшись начала рабочего дня в Мюнхене я радостно позвонил Эрику и выпалил: - Всё в порядке, жена согласна! – А он мне: - Подожди Алексей, забыл тебе послать емейл, в пятницу вечером Рабочий Совет, как только я сказал им про Англию, тут же утвердил твою кандидатуру. Ждём тебя в Мюнхене. – Спасибо, - сказал я ошарашенно. Задача, как вы понимаете усложнилась, надо было опять развернуть аргументацию на 180 градусов. Вечером я пришёл домой и за ужином ненавязчиво начал: - А знаешь, Эль, эти англичане... они ведь колонизаторы по сути, эта их британская спесь кого угодно достанет. А Свиндон - дыра дырой, кроме двух пабов там вообще ничего, никакой культурной жизни, повеситься можно. То ли дело Мюнхен... – И тут я сломался, и мы оба заржали.
Ещё пару месяцев ушло на оформление виз и всякую мутоту. В апреле я уехал один, искать дом и обустраиваться. Нашёл довольно быстро, но Аня должна была закончить школу, и мы решили отложить переезд до августа. Отправили минимум мебели в контейнере, собрали вещи, теперь надо было решить мелкую проблему перевоза домашнего животного – морской свинки по кличке Муся. Это животное представляло собой комок белой шерсти, слегка желтеющей на заду, с чёрными бусинками вместо глаз. Дети в ней души не чаяли и постоянно её тискали, отчего Муся начинала издавать ультразвуки типа (очень тоненько): Вик-вик-вик. А так, между тисканиями, она всё время проводила в своей клетке и постоянно чего-то жевала, в основном траву или овощи, и какала-писала на подстилку из опилок. Я считал её самым бесполезным животным из всех возможных. – Собака хоть лает, - говорил я, - кошка ластится, а эта...только гадит. – И называл её маленькой фабрикой по производству говна из подручного материала. Эля не разделяла моей иронии и очень сердилась. Она купила специальную клетку для перевозки Муси на самолёте, поехала к ветеринару и получила справку, что животное здорово и ни на что не жалуется.
Наступил день отлёта. Мы приехали во всё то же металлическое здание Шереметьва – 2. Я вёз наши многочисленные чемоданы, а дочь Анечка торжественно несла перед собой клетку с морской свинкой. У стойки Люфтганзы любезная сотрудница спросила нас, а что это, мол, у вас в клетке. – Морская свинка, - гордо отвечали мы, - у нас на неё и справка есть. – К сожалению, - ответила Люфтганзовская женщина, - перевозка грызунов на наших самолётах категорически запрещена. Ваша свинка может выбежать из клетки и перегрызёт нам все кабели в самолёте. Были случаи. – Да мы её всё время на коленях будем держать и никуда не выпустим, - взмолилась Анечка. – Порядок есть порядок, - улыбаясь, отвечала сотрудница, и я понял, что с этим словом мне ещё не раз в Германии придётся столкнуться. Делать было нечего, я позвонил приятелю с Интела Саше, который жил неподалёку, и упросил его приехать в аэропорт. Безотказный Саша приехал и отвёз животное обратно к бабушке. В полёте я утешал детей, что скоро поеду в Москву в командировку и специально возьму билеты на Аэрофлот, а они пропускают любых животных – лишь бы вес был до 7 кг, потому что провода у них в самолётах очень прочные.
Командировка откладывалась, и в Москву я выбрался месяца через полтора. Когда я приехал в наш дом, где всё это время Муся проживала с Элиной бабушкой, я первым делом осведомился: - Где животное? – В туалете. Что с ней сделается... – почему-то сердито сказала бабушка. – Я к вашей крысе вообще подходить не могу, боюсь я их до смерти. – Я вошёл в гостевой туалет, в воздухе слегка запахло чем-то деревенским. Все эти полтора месяца бабуля бросала Мусе корм, но почистить клетку не могла по понятным соображениям. Отчего у Муси на заднице образовался натуральный колтун. Я взял ножницы, остриг, что смог, помыл подругу, чтоб меньше воняла, почистил клетку и уехал на работу. Через нескоько дней, запаковав свинку в транспортную клетку и взяв тот же ветеринарный сертификат, я поехал в то же Шереметьево. На стойке Аэрофлота я радостно спросил:- Морских свинок пропускаете? – Берём, берём, - усмехнулась регистраторша. – Всё берём до 7 килограмм. Идите в карантинную инспекцию, возьмёте разрешение и назад к нам. – И она махнула в сторону двери в конце зала, на который был нарисован зелёный крест.
Я постучался в дверь и вошёл. За большим столом карантинной инспекции сидела довольно приятная блондинка в синей форме и откровенно скучала. – Вот, - сказал я, показывая на клетку, - разрешение нужно. На морскую свинку. – Ветеринарный сертификат давайте, - сказала она и зевнула. – Я порылся во внутреннем кармане и протянул ей справку. – Женщина вынула другой листок и начала его заполнять. – Стоп, - вдруг сказала она, - не пойдёт. Сертификат-то просроченный. – Как? – только и мог сказать я. – А так, - ответила блюстительница нашей законности. – Он действителен только три дня, а у вас сколько? – Как три дня? – сказал я, мучительно соображая, что делать. – Не морочьте мне голову, молодой человек, - сказала блондинка, - в следующий раз повезёте. – Так, - сказал я, оглянувшись на закрытую дверь, - сколько стоит решение вопроса? 50 евро хватит? – Нисколько, - строго ответила представительница карантинных органов. – Так, понял, – сказал я и протянул ей сотенную зелёную бумажку. – Лицо женщины внезапно посуровело: - Я вашу свинью на себя брать не буду, - сказала она решительно. – У меня кнопка под столом, щас нажму, и ФСБ тебя в момент повяжет. – Тут я взмолился: - Вы, вообще, человек или кто? У меня самолёт через час, отдать мне её некому. Что мне её прямо здесь, перед вашей дверью оставить? Ну подскажите, по человечески, что мне делать? – А я откуда знаю? - пожала плечами блондинка. – Суньте в карман, да и дело с концом.
Я вышел из двери с зелёным крестом и поплёлся к стойке регистрации. – Сашке звонить уже поздно, не успеет он. – думал я. - Поменять билет на завтра? А что я на работе скажу? – И вдруг меня обуяла неведомая решимость: - А-а-а, была – не была. – Сунул Мусю в карман куртки, положил клетку в полупустую сумку и пошёл регистрироваться. Пройдя паспортный контроль и оказавшись, по обыкновению, в Айриш пабе, я заказал кружку пива и стал соображать, что же делать дальше. Дело в том, что тогда в Шереметьево личный досмотр и проход через металлическую рамку был расположен после всех пабов и магазинов. Куртку-то ведь заставят снять и положить на ленту вместе с сумкой - для рентгена. Просветят и спросят меня: А что это у вас, молодой человек, за скелетик в правом кармане? – Не пойдёт, надо чего-то другое придумать.
Допив пиво, я пошёл в туалет. В кабинке вытащил Мусю и переложил её во внутренний карман пиджака. Но карман был тесен, Муся начала трепыхаться, вследствие чего у меня из-за лацкана показался клок белых волос. - Волос такого цвета у меня на груди точно нет, - подумал я. – Не пойдёт. – Расстегнул пуговицу на рубашке около пупа, сунул Мусю туда- как это называется? - за пазуху, что ли, около ремня штанов. Животное, видимо, пригрелось и затихло. Я походил немного по корридорам Шереметьева мимо магазинов дьюти-фри, из-за пазухи - ни движения, ни звука. И я смело пошёл на досмотр. Поставил сумку на ленту транспортёра, туда же положил и куртку, и пиджак, а сам двинулся в рамку металлодетектора. Раздался резкий звонок. – Молодой человек, - ко мне приблизились две женщины в форме с ручными металлоискателями, - металлического в карманах ничего нет? Кошелёк, мобильный телефон, сигареты? – Нет, ничего, - сказал я каким-то сдавленным голосом. – А может ремень? – предположила одна. – Снимите ремень и обратно в рамку. – Я пошёл снимать ремень, и мне стало немного не по себе. За последние месяцы я заметно похудел, и брюки на мне, прямо скажем, без ремня не держались. Придерживая штаны, а заодно и Мусю, левой рукой я прошёл через рамку – и она НЕ зазвенела! – Я же говорил – ремень, - сказал я с торжеством в голосе, улыбаясь улыбкой счастливого имбицила. Мне вдруг пришло в голову, что бы было, если бы прямо при проходе через рамку мои штаны всё-таки с меня бы свалились – и оттуда, чуть ли не из ширинки, на тёток с металлоискателями бросилось бы что-то маленькое, белое и пушистое. Вот крику бы было! Только потом я сообразил, что мне на самом деле страшно повезло: обычно за рамкой дежурят по двое – мужчина и женщина, а тут по какой-то причине были две женщины, которые просто не решились меня ощупывать. Я сел на кресло в ожидании посадки и вытянул ноги, главный этап был пройден.
Самолёт, на счастье, оказался полупустым. Я выбрал ряд подальше, где никого не было, переложил тайком Мусю в клетку и застегнул сумку. И тут меня осенило: она же задохнётся! Я вновь рассегнул сумку и стал внимательно следить за передвижениями стюардесс. Когда они уходили, я открывал крышку сумки и давал животному подышать, когда они приближались, вновь закрывал обратно. И тут вдруг Муся, видимо, захотев наконец пожрать, громко запищала своё: вик-вик-вик. Я сделал вид что меня разобрал приступ кашля и левой рукой быстро сунул Мусе кусочек свежего огурца. – Может, водички принести? - участливо спросила меня стюардесса. – Ничего, я так, как-нибудь, - ответил я, мысленно говоря ей: - Иди, иди отсюда.
Так что снять напряжение в самолёте мне не пришлось. И вот наконец посадка. Я быстро прошёл паспортный контроль и получил свой чемодан. Погрузив и его, и сумку с Мусей на тележку, я чуть ли не посвистывая направился к выходу. Но это было ещё не всё. – Хальт! – услышал я слово, до боли знакомое по старым советским фильмам. – Вас хабен Зи хиир? (Что там у Вас?) – Передо мной стоял доблестный представитель германской таможни и пальцем показывал на раскрытую сумку, из которой высовывался краешек пластмассовой клетки. – Айн меершвайнхен, - вспомнил я внезапно нужное слово. – Везу детям подарок. – Аусвайс, - коротко приказал таможенник. А на меня в этот момент нашло абсолютное, можно сказать олимпийское, спокойствие. Я вынул из кармана тот самый просроченный ветеринарный сертификат на русском языке и протянул его служителю власти. Вы не поверите, он долго и тупо смотрел на него, наверное соображая, идти ли к старшему и требовать ли перевода. Но мой беспечный вид, скорее всего, ввёл его в заблуждение. – Битте, - сказал таможенник и отдал мне бумагу обратно. А я зашагал к выходу. – Муся, - мысленно обратился я к животному, - отныне ты здесь единственная из нас нелегальная эмигрантка. - Я сел в такси, и тут зазвонил мой мобильный телефон. Это была Элечка: - Ты приземлился? Как там Муся? Как она себя чувствует? Её не тошнило? – Нет, не тошнило, - ответил я. – А ты не хочешь спросить, как твой муж себя чувствует? – Но этот вопрос был, конечно, риторическим.
В Германии, на жирной немецкой травке Муся прожила ещё пять лет, совсем неплохо для меершвайнхен. И съела за это время столько, сколько было бы достаточно для прокорма средней по размеру козы. Я иногда брал её на руки и ложился на диван перед телевизором, а Муся тихонько сидела у меня на животе, поблескивая на меня своими чёрными глазёнками. – Может, хоть Муся наконец из тебя человека сделает, - заметила проницательная Элечка. А я и не спорил.
Невыдуманные Истории. Часть Вторая. Несоветское вр
© Copyright: Алексей Игельстром, 2017
Свидетельство о публикации №217082701330
Свидетельство о публикации №217082701330
Рецензии