Летящие к Солнцу. Глава 13
Снаружи орали. Это первое, что я понял, когда сознание начало постепенно возвращаться: снаружи немилосердно блажили как минимум человек пять, то хором, то по очереди. Разбирая поначалу отдельные слова, чуть позже – предложения, я более-менее сориентировался в происходящем. Двое – кажется, Седой и Русый – костерили Джеронимо, обещая ему за то, что он сделал, не только химическую кастрацию, но и четвертование, а потом – многократное клонирование и жестокое убийство всех клонов.
С другой стороны выступал Джеронимо. Неутомимый enfant terrible играл в защите и нападении, кажется, не прерываясь даже на дыхание. Когда говорили старцы, он декламировал стихи Библии, пел песни, рассказывал анекдоты, а как только оппоненты выдыхались, переходил в атаку и напоминал выставленные советом условия, ни одного из которых он не нарушил, а потому шли бы оба старца обниматься со своими подсолнухами.
Джеронимо поддерживали двое. Робкий и вкрадчивый голос Черноволосого почти не пробивался сквозь крики основных спорщиков, а вот зычный рев командира, обещающего лично поставить [убрано цензурой] и [убрано цензурой] в [убрано цензурой] любого сраного умника, который посмеет нарушить уговор.
Иногда, когда угрозы в адрес Джеронимо перехлестывали через край, вступала Вероника и спокойно рассказывала, как перебьет в полном составе всех умников и умниц, начиная с Совета и заканчивая последним задрипанным поэтишкой, если ей хотя бы покажется, что ее брата обижают. А поскольку командир тут же выражал полную солидарность и готовность подтаскивать боеприпасы для осуществления акции, старцы временно меняли тактику и переходили к безадресным сокрушениям по поводу разомкнувшегося биоцикла.
Я открыл глаза и увидел Мышонка в полном облачении. Она, зевая, сидела рядом с кроватью и листала газету. Интересно, танец правда был, или мне все привиделось под «джеронимом»? Спрашивать как-то бестактно, и я, ожидая, пока старая добрая подруга-боль привычно расползется по телу, присмотрелся к газете.
«Демократия», – гласило название. Сразу под названием – фотография улыбающегося юноши в траурной рамке. Фотографию обрамляли строки не читаемого с такого расстояния текста, а заголовок заставил меня болезненно поморщиться: «Редакция «Демократии» прощается с Педро Амарильо». И ниже, чуть помельче: «Пришельцы не только убили его и надругались над останками, но еще и уничтожили самую возможность погребения, превратив триффидов в обычные растения!»
Я непроизвольно застонал. Бедный Педро! Сколько ж еще мы будем над ним издеваться?
Мышонок, услышав мой стон, мигом свернула газету и подскочила к кровати.
– Очнулся? – На губах неизменная улыбка. – Слава богу! Часов двенадцать, наверное, прошло.
– Тринадцать с половиной, – уточнил я. – Можно воды?
Кивнула, убежала. Я, с трудом ворочая шеей, оглядел комнатку, в которой находился. Обстановка простенькая: две кровати, диван, пара стульев, в углу – кухонный уголок с раковиной. Глобальное отличие от того помещения, куда нас отвели после суда нашлось лишь одно: дверь в туалет.
– Вот! – подбежала Мышонок со стаканом воды. – Кушать будешь? Я как раз грибов пожарила. Там туалет. И душ. – Она показала на замеченную мной дверь.
– А что это за место? – поинтересовался я.
– Как? – удивилась Мышонок. – Это моя комната, живу я здесь.
– Мне кажется, я ее видел. Краем глаза. Здесь была…
Я посмотрел вверх и увидел крюк в потолке.
– Мы были соседки. – Если улыбка Мышонка и померкла, то совсем чуть-чуть. – Жаль, что так все вышло, но вашей вины тут не так много. Я тоже в тот день обошлась с ней излишне резко. Вообще, ее мало кто любил. Вздорная была девка, упокой господь ее душу.
Мышонок немного помолчала, отдавая дань уважения покойной, потом вновь с улыбкой посмотрела на меня.
– Кушать-то будешь? Грибы…
Желудок стянула такая голодная судорога, что я сложился пополам.
– Да, пожалуйста. Вот только… Поздороваюсь.
Мышонок упорхнула «в кухню» и загремела посудой, а я сполз с кровати. Тут только обнаружил, что противотриффидное облачение с меня стянули, и я остался в привычной своей одежде: штаны, куртка, футболка.
Доковыляв до двери, я нажал ручку, и мне в объятия свалилась Вероника, которая опиралась на дверь спиной. Я замер, ожидая суровой расправы, но Вероника, похоже, не догадалась возмутиться.
– Да ладно! – взвизгнула она, отпрыгнув от меня. – Живой? Без шуток?
– Вообще не до шуток, – отозвался я. – Как там…
Закончить я не успел – в порыве искренней, незамутненной никакими подтекстами радости Вероника и Джеронимо бросились мне на шею. В этот момент я не сдержал слез. Двое человек, которым до такой степени на меня не плевать – это явно что-то куда большее, чем просто счастье.
– Как «джероним»? – орал на ухо Джеронимо. – Нужен твой вердикт. Ставить на поток? Сколько заряжать? Там этих «писек» ядовитых валяется – караул, а никому дела нет.
– Сукин ты сын, знаешь, как мы волновались? – чуть тише в другое ухо говорила Вероника. – Даже этот отморозок, хотя ни за что не признается.
А в довершение нас троих обнял командир:
– Горжусь вами, ребята! – проорал он. – Ты, парень, молодец – с того света выбрался!
– Заряжай по-полной, – сказал я Джеронимо, когда, наконец, смог освободиться и вдохнуть. И добавил, обращаясь ко всем, кроме Седого и Русого, которые уже давно удалились, вздернув носы: – Там Мышонок грибов нажарила. Я бы перекусил.
– «Мышонок»? – удивился Джеронимо. – Странно. Мне она разрешала называть себя только Великой Госпожой Подземного Царства и заставляла целовать ноги… Ну, ладно. Видимо, у тебя свой подход.
Тут до меня дошло, какого я свалял дурака. Покосился на Веронику и понял – поздно. То окошко, что вдруг приоткрылось, захлопнулось так, что стекла зазвенели.
– Я имел в виду – Алена, – поправился я.
– Ясно, – кивнула Вероника.
– Слушай, я только что катался на красном катамаране с зеленой собакой по черно-белой радуге! Нельзя ведь осуждать человека, который…
– Я сказала: «Ясно»! – перебила Вероника. – Она приготовила пожрать. Прекрасно. Надеюсь, не обеднеет, если мы присоединимся. Ты же не думаешь, что мы тут объедались, пока ты валялся?
Я вошел в комнату своего эмоционального двойника и грохнул перед ним метафорическое ведро с рыбьими головами.
– На, – сказал я. – Подавись, чудовище.
– Что это? – Двойник с подозрением покосился на головы.
– Все как ты любишь. Немного радости, чуть пониже – укол обиды, капелька разочарования и рудиментарная ревность.
Двойник запустил в ведро обе руки. Лицо его исказила гримаса недоумения:
– А где ненависть?
Я молча вышел из комнаты, а в спину мне неслись вопли:
– Ты не сможешь убежать от себя, Николас! Рано или поздно тебе захочется посмотреть, насколько далеко можно зайти. И тогда ты принесешь мне ведро отборной ненависти!
***
Командир отказался войти в жилище умницы, Черноволосый тоже не стал задерживаться. Поздравив меня с выздоровлением и всех нас – с победой, он заторопился вслед за двумя коллегами, объясняя, что не хочет позволить им выдумать какую-нибудь пакость.
Я, признаться, пока не вполне понимал, в чем именно заключается наша победа и почему она послужила причиной очередного раздора между умниками и военными, но спрашивать не решился. Я бы, наверное, спросил, повисни во время застолья тягостное молчание, но молчали только мы с Вероникой, а Джеронимо и Мышонок трепались без умолку.
– Прежде чем мы отсюда свалим, – говорил Джеронимо, – я хочу сделать побольше «джеронима». Ты со мной, Госпожа Подземного Царства?
– Прекрати меня так называть! – Мышонок шлепнула его по руке. – Я, конечно, помогу, но с условием: ты оставляешь в покое мои ноги.
– Заметано, – кивнул Джеронимо.
– Позволь поинтересоваться, – вмешалась сестра, – зачем тебе тяжелые наркотики?
Джеронимо отложил вилку, промокнул рот матерчатой салфеткой и сказал:
– Возвращаемся к суровым реалиям. По моим прикидкам мы вылезем наружу километрах в пятидесяти от дома Толедано – фигня, пройдем. Нам понадобится транспорт, чтобы продолжать путь. А теперь скажи, какой основной товар в отношениях между домами Альтомирано и Толедано?
Вероника пожала плечами.
– И эту девушку готовили к руководящей должности! – схватился за голову Джеронимо. – Наркотики, Вероника. Дон Альтомирано поставляет толеданцам самую свирепую дурь, какую только могут дать наши лаборатории. А взамен толеданцы поставляют кое-какую технику, с помощью которой дон Альтомирано истребил всех ближайших соседей. Так что я не вижу причин, почему бы дону Толедано не осуществить еще одну сделку в частном порядке.
Теперь положил вилку я.
– То есть, ты все это время тащил нас в логово наркоманов и даже ничего об этом не сказал?
– Поправочка! – воздел указательный палец Джеронимо. – Я, вообще-то, к Толедано не собирался, я хотел улететь дальше. Но некоторые услужливые полковники слили все топливо из баков и лишили нас какого бы то ни было выбора.
– Ты не будешь торговать наркотиками. Это даже для тебя – слишком, – заявила Вероника. Оттолкнув тарелку, она встала из-за стола и покинула комнату. Я не спеша доел грибы и, поблагодарив Мышонка за гостеприимство, вышел следом. Надеюсь, это не выглядело так, будто я бросился вдогонку.
Вероника стояла на балконе спиной ко мне. Пространство за балконом теперь озарялось ярким светом. Я тихо приблизился, встал рядом, посмотрел вниз.
Ни малейшего движения. Запустив могучие корни в землю, триффиды – или уже просто огромные подсолнухи? – тянулись к свету, как самые обычные растения. С поправкой на то, что в нашем мире словосочетание «обычные растения» превратилось в оксюморон. В доме Риверосов, например, не было ни одного.
– Он изменил их метаболизм, – сказала Вероника так тихо и грустно, что я понял: речь не о триффидах, но о чем-то гораздо большем. – Теперь они не плотоядные. Их, конечно, все равно надо поливать чем-то органическим. Но зато… Они теперь производят чистый кислород в таких количествах... Чувствуешь?
Я глубоко вдохнул, и голова закружилась.
– Да…
– Никто не должен знать об этом крошечном мирке, – еще тише сказала Вероника. – Может быть, однажды воздуха хватит даже на то, чтобы и снаружи получалось дышать без маски.
– Но там все равно будет холодно.
– Николас, не будет никакого солнца. Понимаешь? Мир не подарит людям ни крохи тепла. Остаемся только мы, те, в ком не угасли какие-то искры, из которых подчас можно разжигать огни. Но даже мы не сможем изменить своей природе. Разве только забыть о ней – на время, чтобы потом стало еще тяжелее.
Она опустила голову. Я проследил за ее взглядом и содрогнулся. Ладонь, лежащая на перилах, сдвинулась на несколько сантиметров по направлению к моей.
– Не будет никакого солнца, – повторила Вероника. – Добравшись до Толедано, мы выйдем на связь с моим отцом. Нас с Джеронимо заберут, а ты… ты можешь остаться там. Все знают, что домом Альтомирано скоро начну управлять я. Скажу, чтоб тебя не трогали, чтобы дали нормальную работу…
Ее голос дрогнул. Рука сместилась еще на пару сантиметров.
– В общем, прощаться можно начинать уже сейчас. Если есть, что сказать.
Страшно отважиться бежать из клетки, страшно поднять самолет в воздух, страшно выйти из него в ледяную темноту. Страшно броситься на бронетранспортер, страшно вступить в схватку с триффидами. Но все это показалось детской забавой сейчас, когда от меня требовалось такое простое движение.
Я поднял руку и опустил, перешагнув через адскую бездну, и, когда моя ладонь коснулась ее, я второй раз за последнее время почувствовал, что тону. Но если в первый раз меня захватил поток эмоций от полного зала разъяренных аборигенов, то сейчас куда больше выплескивалось из одной-единственной неподвижной девушки, которая не решалась даже поднять взгляд.
Решилась. Вскинула ресницы, и в ее глазах я увидел коридор, по которому мог пройти до конца и вернуться. Но еще я увидел отражение своих глаз, а в нем – тесную комнатку, в которой, окруженный горящими свечами, мой двойник разбрасывал по постели лепестки роз.
Отвращение – мое собственное отвращение! – перевесило все остальные чувства, и рука двойника с очередной порцией лепестков, остановилась. Лицо его исказилось страхом. «Ты не сумеешь», – прошептал он.
Еще как сумею.
Заминка вышла секундной, Вероника все продолжала смотреть на меня, только теперь к исходящим от нее волнам добавилась зарождающаяся злость. А я с грохотом захлопнул дверь в тайную комнату и в кои-то веки встал под огонь сам. Огонь опалил мне лицо.
– Думаешь, у меня получается? – Я осторожно погладил ее пальцы.
Удивление. Сполохи злости вся ярче. О, как же беснуется мой двойник! Столько питательной еды пропадает даром.
– Что получается? – Забавно. Девушка, которую я держу за руку, которая стоит напротив меня на расстоянии поцелуя, пытается сделать вид, что зашла сюда случайно, и рука вовсе не ее. Но я не позволил себе наслаждаться этим. Бетонная стена обрушилась перед вскрикнувшим двойником. А я, сжав средний палец Вероники, с неожиданной ловкостью заломил его.
– Тестостерон вырабатывать! – заорал я, склонившись над скорчившейся Вероникой. – Пока время есть, покажешь пару упражнений? Хочу шесть кубиков пресса и огромные бицепсы, чтобы ты могла мною гордиться!
Надо было ожидать, что захватом пальца Веронику Альтомирано не обезвредишь. Сначала я увидел движение, потом ощутил, как губы размазываются по зубам. Палец выскочил из кулака, и я получил еще один удар под дых. Медленно осел на пол вдоль стены.
– Николас Риверос, – вздохнула Вероника. – Я тебя поздравляю. Убить такой момент…
Она вышла с балкона, и я, с трудом поднявшись, ступил следом. Стоял, провожая взглядом ее, идущую по коридору. Через пару десятков метров коридор поворачивал, и Вероника остановилась, повернулась ко мне.
– Тебе только страх не дает жить, – крикнула она. – Когда-нибудь ты научишься его побеждать, и, наверное, дар проснется.
– Я не испугался. – Шагнул к ней – не чтобы приблизиться, а чтобы показать серьезность произносимых слов. – Я просто не нуждаюсь в моментах. Не хочу ни подачек, ни прощаний, и уж тем более наслаждаться этим ты меня не заставишь. Если та крошечная искра чего-нибудь да стоит, ты, мать твою так, будешь моей женой, а на меньшее я не согласен. И наш первый поцелуй будет у алтаря и не раньше. А до тех пор я уж постараюсь научиться сам испытывать чувства.
Теперь ее лицо для меня стало закрытой книгой. Как же мне хотелось выпустить двойника на волю! Он-то в миг поймет, что к чему. Но я стоял перед Вероникой – обычный человек – и у меня не было сил проникнуть в ее душу.
– Ты дурак, Николас, – вздохнула Вероника. Дверь в ее душу снова приоткрылась, но лишь для того, чтобы выпустить наружу легкий сквозняк. – Неужели все, что нас окружает, хоть чуть-чуть похоже на романтическую сказку?
– Нет, – вынужден был признать я. – Это постапокалипсис, и мы – его всадники. Те, которые вернут миру солнце.
Грустная усмешка. Вероника покачала головой.
– Ну да… Продолжай так думать.
Она скрылась за поворотом, а я все стоял, слушая, как где-то далеко бьется в истерике мой эмоциональный двойник.. А может, я не прав? Может, не стоило его запирать? Может, он – скорее дар, чем проклятие?
Рядом со мной кто-то появился, и я, покосившись, увидел Джеронимо.
– Николас! – торжественно начал он. – Ты только что сделал предложение моей сестре.
– Да? – озадачился я. – Это так прозвучало?
– Я за тебя! – Джеронимо похлопал меня по плечу и потряс средним пальцем в том направлении, куда ушла Вероника. – Вот она нам все обломает! Мы еще вернемся к этому разговору. А теперь пошли, надо отбить имущество.
Джеронимо ориентировался в коридорах и переходах так, будто всю жизнь здесь прожил. Когда я поинтересовался источником такого умения, он сказал, что видел схему метро на стене лаборатории.
– У меня фотографическая память, – пояснил Джеронимо. – Но некоторые фотографии нужно иметь отдельно от головы, иначе они ее забивают, если ты понимаешь, о чем я.
Мы прошли в очередной коридор, над входом в который висела надпись: «Козармы». Ниже какой-то шутник, вероятно, из умников, приписал: «Cause army».
– А в этом что-то есть, – походя бросил Джеронимо. – Но мы здесь за другим.
Коридор оказался широким, и двери украшали его с двух сторон. Совершенно одинаковые двери, даже без номеров. Но Джеронимо вышагивал уверенно, и я понял, что мы идем на все усиливающийся нежный звук тамбурина.
Наконец, коридор уперся в средних размеров зал. Здесь в беспорядке стояли длинные скамьи и такие же длинные столы. Видимо, тут солдаты принимали пищу. Но сейчас им было не до еды.
Не меньше полусотни мужиков склонились над чем-то, что поглотило их внимание без остатка. Они толкали друг друга, матерились, передавали что-то из рук в руки. Иногда слышался смех, иногда – восторженные возгласы.
Несколько девушек со скучающими лицами бродили взад-вперед. То и дело подходили к блюду с Чупа-Чупсами на одном из столов и, взяв конфетку, продолжали гулять.
– Веронике бы здесь понравилось, – усмехнулся Джеронимо.
Командир с равнодушным видом ходил поодаль. Заметив нас, приветственно поднял руку, и мы поспешили к нему. Пришлось обогнуть кучу-малу, и за ней я увидел того самого солдата, который обыскивал Джеронимо. Солдат оказался верен слову: он сидел в серой гражданской одежде и самозабвенно играл на тамбурине. Кажется, у него даже получалось.
– Ну что, уже собрались? – спросил командир, когда мы остановились напротив него.
– Да, пора, – кивнул Джеронимо. – Спасибо за гостеприимство и все такое, но долг зовет.
Командир сурово сдвинул брови – показал, что долг он очень хорошо понимает.
– Ясно. Можете пока отдохнуть, а мы подготовимся. Наши подрывники рассчитали, что нужно заложить два заряда, которые сработают один за другим. Первый пробьет вам дыру на поверхность, а другой обвалит все за вами.
– И сколько времени уйдет? – спросил я.
– Часа два, может, три. Если поезд заведется, конечно. Иначе придется ехать на дрезине, но на путях могут быть триффиды… Тогда – сутки и больше.
– Чем скорее – тем лучше, – подытожил Джеронимо. – У нас тут начался слишком серьезный конфликт, и его нужно как можно скорее чем-нибудь разбавить. Кстати, могу я получить свое имущество? – Он указал на увлеченную толпу.
Командир свистнул и пощелкал пальцами. Как ни удивительно, все солдаты тут же подскочили, уставившись на него.
– Вернуть пацану игрушку, – распорядился командир.
– Но, сэр, – попытался возразить один, – там только незапароленной порнухи четыре терабайта! Мы половины не посмотрели!
Командир грозно откашлялся, и солдат, понурясь, протянул смартфон Джеронимо.
– И зачем тебе столько порнухи? – тихо спросил я, когда мы покидали «Козармы».
– Невежественная солдатня! – фыркнул Джеронимо. – Это – искусство!
***
Говорят, чем больше эмоций ты испытал, чем сильнее изменился внутренне в каком бы то ни было месте, тем сложнее его покидать. Ниточки чувств тянутся от сердца к каждому закоулку, каждый шаг будит воспоминания.
Мы пробыли в метро всего ничего, но – я надеюсь, что могу высказаться за всех – метро нас сблизило. И сейчас, когда приближался час расставания, мы грелись лишь той мыслью, что уходим все трое. Я украдкой смотрел в глаза Веронике и видел там отражение именно этой мысли. Она же плясала в сумасшедших глазах Джеронимо, и для того, чтобы почувствовать ее, мне не требовалась помощь эмоционального двойника.
Я вновь и вновь возвращался памятью к последнему разговору с Вероникой, повторял про себя сказанные и несказанные слова и задавался единственным вопросом: что это за чувство, что так внезапно толкнуло нас навстречу друг другу? Ответа не было. Но я твердо знал одно: не хочу с ней расставаться, впрочем, так же, как не хочу расставаться с Джеронимо. А вот есть ли между этими нежеланиями какая-нибудь связь?..
Покинув «Козармы», почти сразу наткнулись на Черноволосого. Старец любезно объяснил нам, что Совет не станет чинить препятствий. Я поинтересовался, в чем, в принципе, была причина недовольства, и мне объяснили, казалось бы, очевидное.
– Покойники, – вздохнул Черноволосый. – Триффиды пожирали наших мертвецов. Теперь, видимо, придется долбить могилы. Почва тут каменистая…
– А не надо было нас провоцировать! – буркнул Джеронимо. – Особенно меня.
– Друзья Педро Амарильо возмущаются больше всех, – сообщил Черноволосый.
– Да, – кивнул я. – Видел статью в газете.
– Смотрите на все с позитивной стороны, – предложил Джеронимо. – Какашки они теперь будут поглощать с утроенной энергией, а воздух… Теперь, гуляя по поверхности, люди будут говорить: «Эй! Пойдемте в Красноярск, подышим свежим воздухом!» – и спускаться к вам. Кстати, я бы на вашем месте сделал вытяжку. Там, в лаборатории, набросал чертежик. Столько чистого кислорода вредно для здоровья. Поделитесь с миром! Может, когда-нибудь так восстановится атмосфера.
Черноволосый кивал, шагая рядом, и я видел, что это – не просто жест, он действительно прислушивается и запоминает.
– Можно будет снять запрет на рождаемость, – заметил он.
– Это как? – удивился я.
Оказалось, что умники весьма точно, хотя и с запасом рассчитали, сколько чистого воздуха производит оранжерея, и рекомендовали совету ограничивать население.
– На ранних этапах становления общества, – говорил Черноволосый, – воздух закачивали в баллоны. Но постепенно ситуация нормализовалась. Год от года оранжерея растет.
Вероника присоединилась к нам в середине этого разговора и шла молча, с рассеянным видом. Когда, наконец, я сумел встретиться с ней взглядом, она усмехнулась, из чего я заключил, что, вопреки сомнениям, не переломил позвоночник всему тому, что как-то нас связало. Я усмехнулся в ответ – с вызовом.
– Вы тут еще сосаться начните, беспардонные распутные чудовища! – вмешался раздраженный голос Джеронимо. – В третий раз спрашиваю: пойдем оранжерею смотреть? Вероника, ты же девочка, тебе должны быть интересны всякие лютики!
Черноволосый с пониманием и одобрением отнесся к нашей затее и лично указал дорогу.
– Преподобный Августин Сантос, – объяснял он, – пришел сюда вскоре после того как исчезло солнце. Он принес многие семена. К сожалению, большинство погибло после его смерти, из съедобного остались только перцы, тмин, кориандр – остальное слопали. Таковы были плоды власти военных. Чудом умудрились сохранить популяцию грибов. Но в конце концов оранжерея спасла нам жизнь – как только стало ясно, что воздуха больше не будет.
Лицо Черноволосого сделалось мрачным, как будто он лично помнил те далекие дни.
– Тогда пришлось многих убить, – сообщил он. – Без вины, просто чтобы остальные выжили. А потом наш народ рос сообразно росту оранжереи.
– И никто не додумался довести до ума триффидов, – покачал головой Джеронимо.
– Увы, – развел руками черноволосый. – Августин все делал сам и не делился планами. Поэтому мы научились использовать триффидов как утилизатор.
Оранжерея началась постепенно. Вдоль стен коридора появились ящики с землей, из которой пробивались крошечные росточки. Потом коридор превратился в огромный зал, без конца и без края, и мы остановились у порога, потрясенные картиной, написанной всеми мыслимыми оттенками зеленого.
К сожалению, у меня, выросшего в снежной пустоши, не хватит слов, чтобы назвать хотя бы тысячную долю растений, переплетающихся здесь. Но под ногами росла трава, выложенную камнями извилистую тропинку окружали кусты, и множество цветов и растений в горшках громоздились на этажерках, увитых не то плющом, не то лианами. Для полноты картины не хватало только перелетающих с куста на куст веселых колибри, но их с успехом заменяли люди в респираторах, которые то и дело что-то осматривали, опрыскивали, смешивали в прозрачных колбах.
Вероника закашлялась, и я только тут спохватился, что воздух очень уж густой и тяжелый, от него начинала кружиться голова. Но тот приятный аромат, который поразил нас по прибытии, несомненно, начинался отсюда.
На кашель люди в респираторах обернулись, и один, отдав коллеге леечку, приблизился к нам. Смотрел он только на Джеронимо.
– Это – петрушка? – прозвучал глухой голос из респиратора. – Petroselinum crispum?
– До чего приятно иметь дело с человеком, который знает, что к чему, – отозвался Джеронимо. – Да, это именно она. Единственный экземпляр, насколько мне известно. Все, что я смог утаить от папиных терминаторов.
– Отдайте ее нам! – Человек в респираторе протянул руки. – Здесь мы сумеем размножить ее и…
– А ну, прочь! – Джеронимо отдернул шарманку, и Вероника тут же оказалась между ним и возможной опасностью. – Ты знаешь, сколько мы вместе пережили? То-то. Убери грязные лапы от моего друга!
Человек медленно опустил руки, сделал шаг назад.
– Прошу простить мою дерзость, – тихо проговорил он. – Я знаю, каково это – расставаться с другом. Но посудите: куда вы несете петрушку? Туда, где холод, где вас самих, возможно, ожидает смерть. А здесь? Разве здесь не рай для растений? – Он развел руками. – Разве найдете вы кого-то более достойного, чтобы доверить своего питомца?
Я посмотрел на Джеронимо, и мне стало не по себе, потому что я во второй раз в жизни увидел его слезы. Он смотрел и смотрел на жалкий росточек, освещенный светом энергосберегающей лампочки, и не мог отвести глаз. Но в глубине души понимал, что уже пришла пора проститься. Где-то далеко, за бетонной стеной, рвал и метал мой эмоциональный двойник. Он жаждал свободы, вожделел утолить голод этими эмоциями.
– Ты ведь для этого сюда шел, – сказал я, и Джеронимо, вздрогнув, посмотрел на меня. – Ты знал, что оставишь ее, знал, что так будет правильно. У тебя останемся мы, останется наша цель. Это ведь гораздо важнее, да?
Услышав про «мы» и «цель», Вероника открыла было рот, но я незаметно показал ей кулак. И свершилось чудо – она промолчала. Даже мой кулак остался невредимым.
Джеронимо вздохнул, отер слезы рукавом и снял горшок с подставки.
– Держи, – сказал он человеку в респираторе. – И если я когда-нибудь вернусь и не увижу тут десяти грядок с петрушкой, моя сестра научит вас удобрять землю собственной кровью. Все понятно?
Человек, приняв горшок, нагнул голову так низко, что это уже напоминало поклон, и побежал по тропинке.
– Эй, – окликнула его Вероника. – А как насчет компенсации?
Человек обернулся, в его глазах явственно светилось непонимание. Вероника развернула мысль:
– Тут же не все такое драгоценное? Сделай шаг навстречу, тебе-то ведь уступили.
Человек на секунду задумался, потом закивал и побежал дальше.
– Спасибо, – сказал Джеронимо.
– Тебе спасибо, что везде представляешь меня как машину для убийства, – отозвалась Вероника.
– Если этот мальчик тебе понравился, с легкостью перепрезентую тебя как секс-машину, которая обожает готовить грибы. – Джеронимо уже приходил в себя. – Хотя, я бы предпочел этого не делать. Мне, право же, куда интереснее смотреть, как вы с Николасом грызете друг другу глотки, чем как ты сжираешь этого бедолагу, будто самка богомола, кстати, вот он.
Человек в респираторе прибежал обратно, таща такой же горшок, но уже не с петрушкой.
– Вот, – выпалил он. – Это – кактус!
В горшке действительно рос маленький круглый аккуратный зеленый колючий шарик.
– Какой именно кактус? – уточнил Джеронимо, скептически оглядывая нового питомца.
– Вот это неизвестно. Книжки про кактусы у нас нет.
Джеронимо хмыкнул, но горшок взял. Придирчиво осмотрел со всех сторон и поставил на место прежнего. Мы, затаив дыхание, наблюдали, как он крутит горшок и хмурится. И вот лицо Джеронимо осветила улыбка.
– Я буду звать тебя – Недотрога Джим. Тебе нравится? Да конечно нравится! Добро пожаловать на борт, Джимми! Располагайся поудобнее, с нами скучать не придется.
И все мы, включая Черноволосого и человека в респираторе, с облегчением вздохнули. Только Вероника опять закашлялась и просипела, что пора бы отсюда убираться. Никто не возражал. Только Джеронимо вскользь заметил, что ей бы надо поменьше курить.
Остаток отпущенного времени мы потратили на отдых и приведение себя в порядок. Посетили ванны, вновь постирали одежду и не отказались от приготовленного Мышонком грибного чая, и я только надеялся, что Вероника не заметит, какие взгляды «медсестричка» порой бросает на Джеронимо.
Как и в прошлый раз, беседу поддерживали в основном Джеронимо с Аленой. Не знаю, о чем думала молчаливая Вероника. Я же робко прислушивался к непривычной тишине и пустоте внутри себя. Это как попытка задержать дыхание на определенное время. С каждым мигом все тяжелее, и так просто – взять, да и начать дышать. А с другой стороны, понимаешь, что терпеть сможешь еще долго… Сколько смогу терпеть я? Верный ли это путь? Ведь, если не считать случайных вспышек, я так ничего сам и не почувствовал. Вот представлю сейчас, что новые друзья внезапно погибнут… И ничего. Нет, разум, конечно, пытается вызывать к жизни новые эмоции, но я ему не позволяю. Какой смысл творить еще одного голема?
Приподняв голову над болотом размышлений, я вдруг обнаружил, что на меня смотрят все трое: Вероника, Джеронимо и Мышонок.
– А мы тут спорим, – улыбнулся Джеронимо, – почему ты такой грустный и молчаливый. Алена думает, из-за несчастной любви, я считаю – тебя все еще плющит с «джеронима», а Вероника полагает, будто ты просто псих, каких поискать, и лучше в голову к тебе не лезть. Рассудишь?
Я молча указал на Веронику, и в нее полетели два Чупа-Чупса.
– Вот гады! – засмеялась она.
«Кажется, у них все в порядке», – подумал я и спокойно нырнул обратно. Вновь начал перепахивать зловонное болото своего Эго, все острее понимая, что ищу не там и не то…
***
К тому времени как нас нашел сияющий командир, мы успели еще раз поесть и даже поспать, для чего пришлось-таки вернуться в трехкоечную. Мы с Вероникой проснулись от стука в дверь и радостного крика, что «все готово, можно ехать, без нас не взорвут».
Джеронимо спал.
Вероника смотрела на меня.
– Давай ты.
– Почему это я?
– Потому что вы как-то слишком уж сдружились в последнее время. Считай, что я ревную. Пускай он и на тебе потренируется.
Вероника так смотрела и говорила, что спорить не представлялось возможным. Она принялась натягивать комбинезон, а я, скрепя сердце, подошел к кровати Джеронимо.
– Проснись! Эй! Вставай! Динамит заложили, поезд ждет, пора!
Я тряс Джеронимо за плечо, и он нехотя пробуждался. Открыл один глаз, затем второй. Блуждающий, как у младенца, взгляд остановился на мне.
– С добрым утром, – кивнул я. – Надо вставать, а то…
Он рывком сел на кровати и с неожиданной силой оттолкнул, почти отбросил меня, чтобы впиться взглядом в Веронику.
– Карга! Беспринципный уродливый ком сморщенного от старости сала! Кара моя будет страшной.
Вероника, должно быть, застонала, но со стороны это прозвучало как вой.
– Ну почему, почему опять я? – спросила она, обращаясь сквозь толщу камня и земли – к небесам.
Небеса хранили молчание, а Джеронимо отозвался тут же:
– Потому что мне все равно, какое оружие ты используешь. Я вижу твою гнилую желтозубую натуру с провалившимся носом, как бы ты ее ни прятала. Какая низость! Пытаться подставить Николаса, моего дорогого друга, невинного, как дитя!
Вот под такой непрестанный аккомпанемент мы и закончили сборы. Командир, молча и тактично стоявший все это время в дверях, протянул мне заплечный мешок.
– Сухпаек на неделю. Грибы и чай. Чем можем. Грибы сушеные – штука сытная, не больше пяти за раз – потом распухают и хоть два пальца в рот. Ну и вода еще.
Мешок оттягивал руку, но когда я пристроил его за плечо, не почувствовал никаких неудобств. Такой же мешок командир бросил Веронике. А потом открыл дверь и внес в комнату рюкзак Джеронимо, который тот, кажется, оставил еще в камере, перед судом.
– Ну и тебе, мелкий, чуток поднакидали.
Пришлось задержаться еще на десять минут. Ворчащий Джеронимо пытался уместить в рюкзак шарманку с кактусом и все упаковки грибов разом. Кончилось тем, что три пачки я переложил к себе.
По пути к платформе нам пришлось пройти через длинный коридор почета пополам с позором. Одни поздравляли нас и славословили, другие призывали на наши головы страшные кары. Между теми и другими то и дело начинались драки, но бдительные военные быстро наводили порядки.
Наверное, по закону жанра нам полагалось устроить тут революцию, победить солдат и отдать всю власть, в том числе и исполнительную, в руки умников и умниц, но мы, честно говоря, уже торопились, да и не хотелось нам побеждать военных.
Достигли перрона, заросшего безвредными теперь подсолнухами. Помимо солдат, здесь всего два человека, а именно – Мышонок и Черноволосый.
Проливая слезы в три ручья, Алена обняла сперва Джеронимо, потом – меня, и под конец отважилась на Веронику.
– Я навеки сохраню вас в своем сердце, – пообещала она. – Прощайте, и… Как это у вас говорится? Buena fortuna?
Мышонок убежала, видно, побоявшись, что совсем уж разрыдается. А к нам подступился Черноволосый с той самой книгой в руках.
– Вы, должно быть, многого наслушались, – заговорил он, обращаясь главным образом ко мне. – Не принимайте близко к сердцу. Вы принесли перемены, а людям свойственно бояться перемен. Я же считаю, что все к лучшему. Мы не встали на пути пророчества, и теперь вы можете осуществить предначертанное. Возьмите эту книгу. Там многое еще, помимо того, что я зачитал на суде, заслуживает внимания.
– Спасибо, – сказал я, принимая дар. – И спасибо за все. Грибы были весьма неплохи, чай – отличный. И, да… Можете передать тем ребятам из газеты, что я сожалею о случившемся?
Черноволосый задумался, потом кивнул:
– Да. Эти ребята думают, что ведут тайную анонимную деятельность, но я постараюсь передать ваши слова так, чтобы их не обидеть.
В вагон поезда я вошел с легким сердцем. Поистине, власть, которая терпит под боком оппозицию, да еще и переживает о ее чувствах, достаточно сильна и справедлива. Метро будет жить.
Усевшись на подгнившее сиденье, я спрятал книгу в мешок. В вагоне пахло затхлостью, но этот запах каким-то непостижимым образом казался свежим и приятным.
Вероника сидела слева от меня, Джеронимо – справа. Командир устроился напротив.
– Осторожно, двери закрываются! – прохрипел голос из динамика. – Следующая станция – стена, заряженная динамитом.
Двери закрылись, и поезд полетел навстречу следующей главе.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/08/29/182
Хотите читать в удобном формате? Полную версию романа, а также бумажную книгу можно приобрести здесь: http://ridero.ru/books/letyashie_k_solncu/
Свидетельство о публикации №217082700176