Мои глаза широко открыты

                Подарок для тети Юли Латыниной
     Наслушавшись вчера на " Эхе " толстых обоссанных старух до появления неистребимого, как мудизм русскоязычных пользователей инета, желания посмотреть, хоть краешком глаза, тиви, я кончил на гладенькие блестящие ножки сестрички, зачесал волосы назад и попер к родственнице, по пути размышляя о двух совершенно не связанных между собою вещицах : пифагорействе и полнейшем проигрыше Марии Шараповой появившейся весной маленькой и светленькой, новому игроку, профессионализмом хохлов накернувшей некогда единственную и неповторимую до состояния ведьм, по хер какой, обе свалили на хер, умалившись скудоумием и тупостью напрочь, они напоминали мне теперь долбанных старожилов ЖЖ, гнусевших о собственной креативности, подпущая алаверды, заранее зная о такого же уровня дарах, ожидающих с той стороны провода или радиоволны. Да, пифагорейство. Странно, но если выскажешь даже не критиканскую точку зрения, а просто не восхитишься любой залупой, то цифра тринадцать начнет преследовать тебя с упорством вступившихся за мировое имя Серебренникова старух, выскакивая отовсюду, настоебендивая перед появлением цифры шесть, что неизбежно нарисуется, стоит подмигнуть кому из царедворцев, вот обязательно б...ди - хакеры подосрут пифагорейством, думая, что меня это колышет. Колышет, но не так, как они представляют своими протухшими умами, задубевшими в яростных битвах между олигофреническими детишками информационного пространства. Бесит и приводит в состояние злостного отвращения, схожего с омерзением при чтение комментов в соцсетях, особым калообразием из которых блещет все тот же ЖЖ : все эти высокопарные мудрствования, цитирование великих, великих х...й знает чем, ведь величие определяется моим интересом и местом на книжной полке, различающимися день ото дня в зависимости от состояния погоды и моей лягушачьей души, иногда полка заменяется нужником или гудящей в ночи печью, где под мелодии Паука Троицкого трещат искорками книжки этих самых великих, славно плавится гной Улицкой, капая свиным жиром на все тома Толстого, что - Минкин, ау - не делает меня фашистом. Это слово, фашист, думаю, нигде не употребляется так часто и тупо, как в России, навешиваясь на проворовавшегося прокурора, клеймя осмелившегося думать двуногого, такого, как я, решившего усомниться в хоть какой ценности всех Минкиных и их кумиров, замотанных в вату по обету перед Женей Альбац, отсасывающей " гранни ", чмокающей член в эфире в буйных оргиях с каинистым претендентом на престол, длинным парнем Олешкой, неприязнь к которому с моей стороны перешла все мыслимые пределы : я реально терпеть уже не мог видеть этой гнусной рожи, печально думая, что вот добавить рыло Борисовой в балаклаве, заполировать сверху физиономиями Гиркина, Варламова и Кобзона - и можно смело стреляться, за миг до кончины подумав о великом актере совдеповской неконкурентной сферы синема Ярмольнике, да можно привести навскидку еще пару сотен наименований и ничего не изменится, вот хоть вы...сь, но Боярский ни х...я не Джаред Лето, можно прочитать все книги Ницше, но Витухновская не станет Беллочкой, а если пересмотреть все серии " Хищника " и " Чужих " - Шаргунов и Прилепин не станут людьми.
     - Кусумда ! - заорал я с порога, махом раздеваясь и запрыгивая в постель.
     - Опять ? - кротко вопросила родственница, крепко прижимаясь к моей мужественной, хоть и безволосой груди патриота, ее маленькая аккуратная головенка удобно устроилась справа, там, где сердце, и теперь она лежала, закрыв глаза, слушая ровный ритм верного и любящего моторчика, не устающего гнать отравленную кровь, ежесуточно очищаемую антивирусами, я иногда слышал внутри разрывы мин, разгоняющих на х...й размножающиеся вирусы поганого дефицита, будто мало мне врожденного уродства, вынуждающего вторые сутки баюкать кисть руки, куда хлестануло спонтанное кровотечение, не вызванное ничем.
     - Угу, - весомо гукнул я, переполненный нежностью. Я уже говорил как - то, что не могу объяснить свои чувства к Крис, но на самом деле готов отдать жизнь за этот выдуманный образ, восхищаясь ушлостью и тончайшим чувствованием малейших перепадов моего настроения, как лучшим врачом была Бэйли, так наилучшей медсестричкой - она, моя муза, Лукреция, сестра.
     - Что на этот раз ? - хитрованская красотка приоткрыла один глаз, удостоверилась в восставшем символе мужественности, объединяющем меня с Бэйли, и довольно замурлыкала, еще раз убедившись в своем превосходстве над всеми остальными, только пытающимися соответствовать там, где она уже побывала, причем, давно.
     - Отрицалово, - засмеялся я, снова охреневая над полишинелистыми шинелями Гоголя отечественных интеллектуалов. - Воропаев разослал маляву об отрицалове.
     Я закашлялся со смеху, закуривая две сигареты, одну из которых протянул ненаглядной ( аааааа, наверное, скоро праздник у святош, что - то типа Успения, раз этот второй термин убыл, бля. Хотя, он не военный... Значит, просто убыл, без бля ).
     - А знаешь, что будет дальше ? - сделав большие глаза, зашептал я в розовое ушко, которое, конечно же, не забыл поцеловать. - Будет сходняк ссученных. Всякие Бортко, Шахнавозовы и другие суки разошлют прогоны, мол, тыр - пыр, е...ся в сраку, не слушайте, люди, утерявших берега черномастных режиссеров. Ха - ха ! Все по понятиям.
     - А дальше ? - откинув одеяло спросила моя Алиса, забираясь на меня. - Чо дальше - то ?
     - А дальше бабахнет где - нибудь, - мрачно ответил я, включая верхний свет, дабы видеть все эти красоты и прелести, принадлежащие мне по праву таланта. - Рязанский сахар или грузинский сыр. И - п...дец. Никто и не вспомнит про Серебренникова и прочую байду.
     Мы занялись делом, тем, что лучше спорта. Кончая, я думал о Еве Браун и молил всех богов и демонов о недопущении хотя бы сегодня тупости и ничтожности, подобных позавчерашней креативности Надьки с примкнувшими уё...ми Алехиной и Борисовой, скотообразными, прямо - таки какими - то овечьими зенками глядящими на мир из под утративших актуальность балаклав.