Уроки верховой езды и бугры памяти

 - А я новое понятие придумала…
    - Какое понятие?
    - «Бугры памяти»
    - Что это за бугры такие?
    - Ну, провалы в памяти, понимаешь, -  это когда не помнишь ничего,
 а бугры – наоборот,  - то что помнишь очень хорошо…
(из разговора с дочерью)
Все начинается с легкого озноба.  Пора вставать. Ощущение полета! Теперь это длится не так долго , как раньше. Руки привычно  распахивают окно. Язык произносит слова, которые каждый услышавший поймет по-своему – кто как молитву, кто как заклинание. Только, кому, как не ей, надевать на новый  день новое чистое платье.
Сейчас перенесется она – никто не заметит – на ту поляну,  светлую, душистую, в ягодах костяники, окунет ноги, непременно босые, в росу. Птицы знакомыми песнями встретят ее. Ветер будет шевелить длинное платье, потреплет  платок, тронет волосы, рыжие как огонь. Костер она разводила здесь, а там совсем недавно качнул кусты медведь. Прятался между кустами малины и скалой, темной и обвалившейся, как зуб гигантской ведьмы, ел ягоды и ворчал.
Пламя костра горячее, а в котле круговерть  ароматного варева. Пар и дым в небо уходят. Быть сегодняшнему дню добрым, ясным. И несутся сильные молодые голоса, веселые голоса, человечьи и птичьи…
Вот ступает она опять на деревянный пол, а ноги еще от росы горят. Сделано. Усталость опускается на руки, ноги, поясницу. Огненные волосы уж давно с серым дымом вперемешку, седые стали. Медленно бредет она к зеркалу, а оно мерцает, как дальнее озеро перед  дождем. Где мой гребень, волосы расчесать? Немеет рука и гребня не берет. Мутно зеркало, хоть и чистое, пусто в нем и жутко. Нет отражения. Облако тумана. Опять.
Зеркало. Тумбочка. Телефон.
      - Кызым!
Голос у моей ненейки до сих пор молодой и задорный.
    - Кызым! – услышала я, – А  ведь не виделись давно. Приехала бы. Я теперь в новом доме живу, как городская. На сенокос с песнями уж не поедем, парного молока тоже не будет, но пирогов напеку и самовар поставлю. Электрический.
И правда, сто лет ведь не виделись. А что  мешало приехать? Самостоятельность моя. Личная жизнь. А, если совсем по-честному, и то и другое в кавычки надо бы заключить.
Самостоятельность моя, как, впрочем ,и личная жизнь, имела приятный, завораживающего тембра  мужской голос, изучивший все закоулки моей души.  Говорить нам было о чем.  Эта  личная жизнь появлялась у меня регулярно ,в основном ,в своих интересах. Сей гуманист  тела могучего,по-детски неловкого и широких  взглядов на жизнь.
На трогательно  веснушчатых коленях  его остались шрамы мальчишеских,  ссадин.  Начиналось все с легкого взаимного озноба и нестерпимого желания поцеловать . Заканчивалось совместными сладкими конвульсиями, обещавшими начало новой неизведанной счастливой жизни.
Впрочем, беспокойные душа и тело его искали новых впечатлений – гуманист был кочевником…
    - Извини. У нас мероприятие на работе, - сообщал знакомый тембр по телефону в очередной раз. Мне полагалось, по-японски кивая головой, хотя и не видно это по телефону, молчаливо согласиться , печально уронив в глубь души нестерпимо холодную ледышку. Впрочем, нестерпимо только в первый раз…
В этот раз случилось чуть по-другому.
    - Да, конечно!  Не скучай! Я уезжаю.
- Уезжаешь? – в голосе появились беспомощные и капризные детские нотки…
«Я был чемпионом своего полка», - с достоинством ответил с экрана доктор Ватсон в боксерских перчатках, и я отключила плазму тем же резким движением, что и телефон...
Я собирала вещи со знанием дела — как бывший турист. Собирала их ради красоты немецкого слова «аuf wiedersehen». Ещё недавно оно казалось невыносимым, как звук железа по асфальту.
Утреннее солнце никогда не печёт, за что его и люблю — голову не перегревает, даёт подумать спокойно.  Стрижи повторяют в небе траекторию насекомых, а удачно собранная сумка-рюкзак (замечательное изобретение) — изгибы человеческого позвоночника.
Хаумыхыгыз! -громко произношу я по-башкирски. Старательно произношу, как в детстве учили. «Произношение в башкирском такое же, как и в английском».  А водитель улыбается снисходительно, видно, перестаралась…  Так улыбался когда-то  мой дед, в усы. Он подает мне жилистую руку, и я оказываюсь в скорлупе автомобиля  вместе со своими попутчиками. Трястись теперь в дороге не меньше пяти часов. Правда, я люблю быть  дороге. Глядя в окно, мысленно продираюсь по зарослям  в горах, пластаюсь по скалам на манер человека-паука, исследую все пещеры и гроты, чувствую на вкус ягоды, которые спозаранку и не торопясь собирают местные жители в свои корзины. Естественно, что примерно на половине пути я, совершенно уставшая, засыпаю. Сникают постепенно и все остальные. Стройная девушка на переднем сидении,в кружевной шали, похожей на крылья, окончательно запутывается в своем древнем, исконно башкирском и, в то же самое время дворянском происхождении. Щебетала, шуршала Бог весть откуда взявшимися фотографиями предков и книжками, утомилась и стала клевать носом…
    Доверчиво и без задней мысли сложили головы мне на плечи  смуглая по-спортивному одетая старушка и истерзанный работой молодой менеджер.
Мне снятся лошади — белые с розоватым отливом. Они идут, не касаясь земли, по грязным улицам , не замечая автомобилей и грязи. Глаза у них голубые.
 Скорлупа-автомобиль  вздрагивает на какой-то кочке. Пассажиры выпадают из сна, как птенцы, и беспомощно моргают. И я тоже.
 Водитель. Глядя вдаль, он суживает кыпчакские веки. Взгляд его зорок и спокоен, как у всадника на коне. Невольно любуюсь.
    - Это я. Такая теперь…  , - говорит она ,моя ненейка, открыв мне дверь. Замечание по делу- не сразу я ее узнала. И мы какое-то время не обнимаемся, просто чтобы не заплакать.
После объятий зачем-то держимся за  руки. Кожа ладоней  ее стала нежная  и гладкая, как у девушки – не надо в огороде работать и корову доить.  Она теперь, как  маленькая, смотрит на меня снизу вверх. Неизменно выражение глаз и голос. Все так же не пускает меня самовару и не позволяет хлопотать по хозяйству. Строго и весомо произносит : «Сама!».
Она любит все яркое и особенное, и даже трость ее, на которую она теперь опирается , – это произведение искусства. Мастер, имени которого уже и не помнили, вырезал эту вещь из прочного, неизвестного мне дерева, поначалу светлого,но потемневшего от времени. Палочка суровая, похожая больше на посох,покрыта узором , который можно принять за естественный рисунок  материала, и именно он кажется мне знакомым…
В детстве я любила рисовать лошадей. Получались они похожими то на больших собак, то на приземистых жирафов. Меня это мало огорчало. Главное — чтобы грива по ветру и копыта над землей. Рисовал лошадей и дед. Общий наш табун пасся на линованных тетрадных  листочках , нимало не смущаясь этим странным фоном. Дедовы рисованные лошади состояли из отдельных летящих линий, которые в последнюю минуту соединялись в конкретное изображение. Рисуя, он подробно рассказывал о пользе лошадей. Выходили они  чем-то озабоченные, удрученные, часто тащили воз. Их печальная гривы мели дорожную пыль . Они были похожи на настоящих. И на людей. Мои летели, сами не зная куда, стремительно. И ничего не тащили.  Они были волшебные.
Рисунки на палочке  напоминали о наших рисунках совместных рисунках - моих и моего деда. Венчал эту полезную вещь цветок, вряд ли известный ботаникам, кроме того, служивший весьма удобным набалдашником..
    Созерцание живых лошадей заставляло замирать на месте и открывать рот. Однажды зимой, маленькую, посадили меня в сани, страшно укутав. Так, что не получалось даже пошевелиться. И я, томясь внутренним жаром и скованностью, только и могла, что любоваться лошадиным хвостом. Казалось, нет хвоста прекрасней этого. Тогда я знала уже, что часть смычка делают из конского волоса, а, значит, и часть музыки тоже…
  Потеряв надежду завести дома живую лошадь или, хотя бы, слона(говорили, что невозможно это в городской квартире), я взялась совершенствовать  добротный и простой детский стульчик. Сбрую и копыта рисовала я химическим карандашом(чтобы не стёрли!) Весь день, пока все были на работе, я её мастерила. Осталось только голову ей надеть. Ура! Туда сгодился прохудившийся плавательный круг с лошадиной головой! Когда-то я обнимала эту голову, купаясь на море у берега, теперь кормила и чистила, гладила , садясь верхом … Отлично мы друг друга понимали…
 Шелест легких шагов. По дому гуляет легкий сквозняк с  запахом травы и ягод. В утренних сумерках, сквозь не разомкнутые еще ресницы почудился  огненно рыжий сполох волос. Утренний полушепот-полураспев  с именем Бога был скорее диалогом, чем мольбой. Диалогом, в котором ответа с той стороны мне не дано слышать.  Дальше – всплеск крыльев и движенье полета.
Когда солнечные лучи окончательно вынули меня из забытья , все показалось  частью сна. Сон окончательно схлынул от странной тишины  и тревоги. Быстро перебирая ногами по деревянному полу, я оказалась на кухне. Там увидела я свою ненейку простоволосой и растерянной.  Блеклым пригашенным пламенем  разметались рыжие с сединой волосы.
    - Ой, что-то голова, голова кружится… Все туман…, - тихо произнесла она.
Я заметалась испуганно, поднося лекарство, мелким зерном рассыпавшееся по ладони, едва не пролила стакан воды.
Секунду спустя, она со знакомой интонацией  твердо произнесла «Сама!» и, красиво закинув голову, как пианистка в экстазе, выпила таблетки.
Я держала ее руку до тех пор, пока скачущее сердце не стало биться ровно.
 Она со вздохом облегчения осторожно села на тахте. 
 - Помочь мне надо, - как-то очень ласково заговорила она.
 - Я? Чем? Конечно! Да! – быстро спохватилась я и собралась было самовар ставить.
- Нет, - засмеялась она, - не то, - здесь я сама еще справляюсь. Подожди, скажи, вот здесь, что ты видишь? – и она ,медленно поворачивая трость, стала показывать на ней еле уловимые узоры.
 - Лошадей, - ответила я и почему-то густо покраснела.
-Конечно, лошадей! Помню-помню. Как я  сама не догадалась? Эта вещь такая. Каждый видит то, что больше любит. Я цветы и птиц  вижу… Ты лошадьми с малолетства любуешься, только вот ездить тебя не учили.  Слабенькая ты была…
 - А теперь можно? -  задохнулась я.
- Можно-можно,  - еле заметно улыбается неней, - только не торопись, как маленькая. Давай чай пить.
 А за тульским расписным самоваром, хоть и электрическим, под теплый запах душицы, спросила она меня:
- Что грустная? Обидел кто?
- Никто меня не обижал, - быстро ответила я, -  и выяснилось, что и рассказывать ничего не нужно.
-Ничего хорошего не будет тебе с ним, беспокойным. О себе он только беспокоится, хотя… , ты уже выросла…
У него красивые серые глаза.  Он нежно трогает руки губами, слегка покусывает. Имя его на арабском означает: « Неразлучный друг», « Умеющий ждать» ,«Достигающий цели», - Приблизившийся к Богу».Василь. Он меня уже слушается, мой конь. Я не знаю, какого роду-племени мой рыцарь, серой в гречку масти, да это и не важно. От роду ему двенадцать. Парнишке, что  учил меня садиться верхом, чуть больше…
- С первым разом Вас, - поздравил он меня тогда басовито и солидно.
Я садилась, соблюдая инструкции, да, видно, выглядела как перепуганный  мешок картошки, потому что учитель мой невольно прыскал со смеху, потом солиднел снова и опекал меня, как больную. Возможно, с нормальной точки зрения, я и была больна. Падала не раз, вытирала слезы, выплевывала песок и опилки изо рта, вытирала кровь из ссадин. Больше всего боялась испугать кого-нибудь. Они меня понимали – конь и Арслан. Движения мальчика были легки и точны, а в глазах что-то знакомое. Мы могли бы быть односельчанами, если бы мама моя не сорвалась с места в большой город. Если поспрашивать, то  мы возможно, и родня. Правда, в данный момент непонятно, кто из нас старше.
    - Спасибо,Арслан, - говорю я.
Я уже уверенно спрыгиваю и твердо стою на ногах, не то что раньше. Василь тычется мне мордой в щеку, а  тренер машет рукой. Уже скоро я сидела  на спине Василя так же прочно,как когда-то на плечах у отца.
И  я отправляюсь назад из тихой части города, где стоит конюшня, до современной, где меня ждут и наконец  доверили заваривать чай с душицей.  Оглядываю заново окрестности Сихертау. Вспоминаю свой школьный реферат на эту тему.
«Хребет Сихертау - памятник природы
Горный хребет – один из отрогов Уральских гор, пролегающий с севера на юг на 110 км и разделяющий район на две части, шириной 10-12 км. Абсолютная высота 987 м от уровня моря. Сложен он верхнесилурскими и нежнедевонскими вулканическими в меньшей степени, осадочными – яшмами и кремнистыми сланцами. Состоит из нескольких параллельных гряд.
Вершины имеют в целом округлые мягкие очертания с останцами возвышающихся в виде скалистых уступов .
К югу от широты города Сихертау,одноименный горный  хребет,постепенно понижаясь, переходит в увалистую равнину.
В северной части хребта северные и западные склоны покрыты таежными лесами из сосны, лиственницы, березы, пониже склоны представлены злаково-разнотравными лугами, южные и восточные склоны заняты ковыльно-разнотравной степной растительностью.
Со склонов горного хребта Сихертау сбегают многочисленные ручьи, их долины покрыты кустарниковой растительностью: черемухой, смородиной, малиной, а на сухих водоразделах  - дикой вишней, рябиной и др.
 Общая площадь хребта Сихертау составляет около 150 тыс. га. При этом 20% территории (на севере) занимают горные леса, 30% - среднегорная лесостепь, 50% - среднегорная степь (на юге). Наиболее ценные в природоохранном плане территории хребта, включая озеро Керемет и окрестности , расположены в Сихертауском районе.
 Равнинные степи, прилегающие к хребту с запада и востока, в основном распаханы. Остаются лишь небольшие участки плакорных* степей с пятнами солончаковой растительности в микропонижениях. Степная растительность хребта сохранилась благодаря  рассеченности рельефа и крутизне склонов».
*от греч. plax — плоскость, равнина), естеств. зональная растительность плоских дренированных водораздельных равнин. Термин «П. р.» ввёл Г. Н. Высоцкий (1927). Развивается на суглинистых почвах и приглубоком залегании грунтовых вод. Для тайги, напр., П. р. являются хвойные леса из ели и лиственницы.
.(Источник: «Биологический энциклопедический словарь.» Гл. ред. М. С. Гиляров; Редкол.: А. А. Бабаев,Г. Г. Винберг, Г. А. Заварзин и др. — 2-е изд., исправл. — М.: Сов. Энциклопедия, 1986.)
 Кажется,мне даже «отлично»за него поставили.
 Изменилось немногое: замер кирпичный заводик, зато отстроили местный Торгово-Развлекательный Центр. Оживился заброшенный детский парк,где под мостом все так же быстро течет  неглубокая речка Мегжизе  Там часто пасутся козы, но это только добавляет веселья. По выходным люди тянутся к  озеру Керемет. Его считают целебным.
Когда последний листочек чая опускается на дно чайника, мы садимся за стол.
  - Ну, чем обрадуешь? – спрашивает ненейка.
Я взахлеб  рассказываю про коня, про Арслана, речку и коз, самой себе напоминая школьницу на каникулах.
Она улыбается и кивает головой:
- Рассказывай, а то я на старости лет по городу почти не гуляю и не вижу никого.
    Сквозь пелену не раскрытых еще ресниц в звенящей тишине самого раннего утра явственно слышу : «Пойдем!».Слегка знобит от утренней свежести. Белой легкой тенью вслед за знакомым силуэтом  и сполохом рыжих волос устремляюсь за окно, где принимает меня на спину мой конь. Прижимая пятки к его бокам, гляжу на мир между его ушей .
    Вот она, та поляна,  светлая, душистая, в ягодах костяники, где хорошо окунуть ноги, непременно босые, в росу. Птицы знакомыми песнями встретят. Ветер будет шевелить длинное платье,  тронет волосы. Костер она горит, а где-то совсем недавно качнул кусты медведь. Прятался между кустами малины и скалой, темной и обвалившейся, как зуб гигантской ведьмы, ел ягоды и ворчал.
Я смотрю на мир между ушей  коня и чуть сверху. Внезапно сердце сбивается, и дыхание перехватывает от дурного предчувствия. Так и есть.  На востоке горизонт медленно тяжелеет от наползающего тумана  неясного цвета. Мутный морок тянется к огню, к родному помолодевшему силуэту и стремится медленно и бесповоротно все заволочь. Постепенно, как  слова знакомого с детства, но забытого языка, оживали во мне  то ли молитвы, то ли заклинания. Вместе с тем я как будто вспомнила, что нужно сделать. Сейчас-сейчас. Невероятным аллюром, похожим на полет, мы несемся наперерез о «облетаем» поляну .  Полураспев молитвы в два голоса слышу словно со стороны. Один голос – во мне, другой- у костра. Откуда во мне эти слова? Не знаю. Подумаю потом... Морок отступает со странным шипением, похожим на шипение пузырьков в газировке. Горизонт проясняется .Сердце мое бьется в горле. Я слышу, как дышит Василь. Спина и бока его взмокли…
Пламя костра горячее, а в котле круговерть  ароматного варева. Пар и дым в небо уходят. Быть сегодняшнему дню добрым, ясным. И несутся сильные молодые голоса, веселые голоса, человечьи и птичьи…
    - Морок разгонять молодые силы нужны.  Вот теперь и ты все умеешь.
    - Не все.
   - Научишься…
Прошло время. С тех пор все дни в Сихертау добрые и ясные. Незамутненные.
До сих пор умею не все. Например, не отвечать на звонки телефонные не умею.
- Где ты? До тебя не дозвониться! – убивается приятный завораживающего тембра мужской голос в трубке.
- В Сихертау.
- Вау! Это в Англии?
- Нет, - терпеливо отвечаю я, рассыпая солнечно желтые зерна перед прилетевшей на мое окно белой голубоглазой птицей…