Единожды отрекшись...

I

Боль всегда приходила ночью. Сначала это были мгновенные острые покалывания, о которых  он утром забывал. Потом у боли появились стальные когти, пугавшие своей ледяной безжалостностью.   И только тогда он пошел в университетскую клинику, которая была почти рядом с работой.
Все стало понятно во время  МРТ, когда через две минуты после начала исследования томограф вдруг выключился, и стол с ним выкатился обратно. Подошел улыбающийся ассистент и сказал, что для лучшего изображения нужно ввести контрастное вещество.
И первой мыслью было – это  он, мой час?! Готов ли я к нему?
Через полчаса врач подробно рассказывал ему о диагнозе, и в это время звякнул телефон – СМС от социальной сети. Он извинился перед доктором, раскрыл текст и прочитал: «Привет, Ир! Сбор всего  курса в альма-матер подтверждаю. Явка обязательна! Напиши!».
Что ж, все сложилось,  теперь он точно знал, что  должен делать дальше.
Почти сразу  он решил  ничего не рассказывать жене, во всяком случае,  до первой химиотерапии. Если бы он мог уберечь ее от этого еще дольше…Если бы он мог оставить ее  с детьми, с родителями, сестрами, братьями! Но  она оставалась одна. 
Сколько раз он шутил над ее слепым обожанием:
 - «Ох, трудно быть богом!».
А быть богом оказалось невозможно.
Утром он смотрит в запотевшее зеркало ванной и думает: «Удивительно, вполне еще работоспособный механизм, и его не будет…».
Эти мысли выскакивают сами по себе, как бы он не отгонял их.
Уже от дверей он кричит жене:
- Лена, я после работы в биргартен, с Матео!
Матео, лучший друг, с которым они еще во Фрязино начали выращивать кремниевые монокристаллы, сидит с трагическим итальянским лицом, несколько раз порываясь что-то сказать, и с трудом сдерживаясь.
- Матео, - не выдерживает Ирлан, - ты не забыл, что опухоль - у меня, а не у тебя? Дай мне тоже поучаствовать в трагедии!
- Ты дурак, - вспыхивает Матео, - несерьезный идиот! Надо что-то делать, а не сидеть в биргартене! Найти другого профессора, другую клинику!
- А почему, как «дурак» - так сразу по-русски? – обижается Ирлан. –А между тем, даже дураки знают, что наша клиника – лучшая в Германии, а этот томограф – единственный такой мощный в мире.
Матео молчит, потом говорит упавшим голосом:
- Ир, почему мы любим Россию и Италию, а живем в Германии?
- Вот что мне  нравится в великих итальянских ученых, - усмехается Ирлан, - так это скорость, с которой они перескакивают от  темы к теме. Ты уже забыл, что десять лет назад ни в Италии, ни в России никто не хотел заниматься солнечной энергетикой? А посмотри, сколько в Германии сделали за эти годы, и, кстати, с нашей помощью, Матео!
Они пьют пиво молча, и неожиданно Матео спрашивает Ирлана:
- А почему мы никогда не были на твоей родине, во Владикавказе?
- Почему? – задумавшись, говорит Ирлан. – Наверное, потому, что нельзя два раза войти в один и тот же рассвет.
-  В рассвет? – удивляется Матео. – Это что, метафора?
- Да, брат, - улыбается Ирлан, - это метафора счастья.
Лицо Матео, наконец, оживляется:
- И что? – насмешливо говорит он, - ты  именно теперь  готов  сформулировать, что такое счастье?
- Легко, - не задумываясь, говорит Ирлан. - Счастье – это когда тебе 19 лет, это - твоя чистота, и это рассвет в горах, который ты встречаешь с самой красивой девочкой  на свете…

                II

Ни аромат хвои, ни горячие струи душа – ничто не может снять  безмерную усталость, навалившуюся на нее. Лера с трудом доходит  до своей кровати и со стоном падает на нее.
- Ну, спасибочки тебе, альма-матер, за такую награду!- горестно шепчет она.
Сентябрь 1970 года. Весь родной институт в колхозе, в Дигоре, а их, сотню лучших бойцов стройотрядов, все лето работавших на стройках страны – от Казахстана до Кольского полуострова – наградили путевками в студенческий лагерь, в Цее. И в первый  же день ее угораздило оказаться дежурной по кухне! С шести утра до одиннадцати вечера она беспрерывно таскала огромные кастрюли, сковородки, воду, чистила картошку, овощи в чудовищных количествах, а потом еще надо было отскоблить и отмыть какие-то жуткие котлы, посуду, саму кухню.
Нет, все-таки грузить бут для  бригады бетонщиков в стройотряде,  даже выгружать горячий цемент из раскаленных «хопперов» было намного легче!
Под ее открытым окном ребята разводят костер, несколько раз кричат:
 – Лера, иди к нам!
Пока Мадина не говорит:
 – Оставьте ее, она еле дышит!
В комнате темно. Свежий горный воздух чуть горчит  запахом дыма от костра. Лера почти засыпает, и внезапно просыпается от голоса, поющего за окном.  Одна за другой – ее любимые песни…
В этом мужском голосе столько оттенков чувств. Ирония, скрывающая нежность – чтоб никто не подумал, что она настоящая…
- Кто это? – думает Лера. – Кто-то из геологов? Они там все поют!
Не выдерживает, и на цыпочках подходит к окну.  Это поет мальчик из ее параллельной группы, которого она видела тысячу раз! И он смотрит прямо на нее…
Лера теряется, отступает на шаг назад.  Но сегодня она должна услышать еще одну, самую простую, самую настоящую дворовую песню, от которой из глаз почему-то начинают капать слезы и, конечно,  на чистые джинсы!

А ты опять сегодня не пришла…
А я так ждал, надеялся и верил,
Что зазвонят опять колокола,
И ты войдешь в распахнутые двери!

Перчатки снимешь прямо у дверей
Небрежно бросишь их на подоконник…
Я так замерзла, - скажешь, - обогрей!
И мне протянешь свои озябшие ладони.

Но как, как она не замечала его до сих пор? В свете костра его мальчишеское лицо кажется таким мужественным, таким красивым!

Я их возьму и каждый ноготок
Перецелую, сердцем согревая.
О, если б ты шагнула на порог!
Но в парк ушли последние трамваи…

Сверху, от столовой, кто-то кричит:
- Ребята, побежали! В альплагере танцы!
Сразу после этого раздается бешеный топот, который быстро затихает.
Лера облегченно вздыхает – слава богу, одна! – и  неожиданно вздрагивает от  упрямого голоса:
- Лера, выйди!
Не задумываясь, она прыгает вниз. И этот рассвет они встречают вместе.

                III

Прошло  тридцать пять лет, а «пятачок» между тремя старыми корпусами родного ВУЗа все так же полон народу. И небо такое же синее. И осень такая же золотая.
Он вспоминает, как в сентябре – начале октября они начинали собираться здесь, в перерыве между двумя сменами. Ребята съезжались после летней практики со всех уголков Союза -  комбинатов «Североникель», «Печенганикель», из Норильска, Красноярска, Урала, Северного Казахстана. Электронщики – из Киева, Львова, Днепропетровска, Донецка, Москвы, Ленинграда. Бородатые геологи возвращались из своих загадочных партий. Они знали, что бороды проживут всего сутки – до первого взгляда начальника военной кафедры, Героя Советского Союза Сергея Шилова, но на «пятачке» они должны были появиться во всей красе – в сожженных кострами, поношенных ветровках, с гитарами в потертых чехлах, снисходительно поглядывая на всю остальную мелкоту.
Сколько раз он стоял здесь с друзьями, и вдруг слышал: «Ирлан, Лера!» - и сердце обрывалось куда-то очень глубоко. Ее всегда окружали старшекурсники,  с которыми она общалась, как с равными, и это  почему-то восхищало его. Он совсем не ревновал ее к ним, главное было видеть ее золотые волосы, огромные черные глаза. Очень редко ему везло - она шла с подружкой, и тогда можно было с ней поговорить.
Он знал ее расписание лучше своего, и на общих лекциях всегда садился так, чтобы видеть ее как можно ближе. Иногда, в комнате общежития какая-то неведомая сила поднимала и тянула его к окну – и каждый раз она в это время проходила мимо!
А через два года уже она напишет ему в своих стихах:

«Но что за сила ослепила нас тогда?
Сквозь толщу стен тебя я чувствовать могла…»

Все-таки за тридцать пять лет кое-что здесь изменилось – например, музыка, звучащая из динамиков. А юная, дерзкая, шумная толпа студентов набора 1968 года превратилась в небольшие группки солидных, серьезных людей, много переживших за эти годы.
Казалось бы, его поколение, родившееся в послевоенные годы, было самым счастливым поколением  своей страны. Старшие, пережившие  чудовищную войну, – и победившие в ней! -  делали все возможное, и даже невозможное для этих детей. Для них отцы  строили огромные электростанции, заводы, для них в космос летели первые в мире спутники, это им улыбался первый в мире космонавт – Юрий Алексеевич Гагарин. Гагарин, деревенский мальчишка, пахавший с мамой освобожденную от фашистов родную землю плугом, в который впрягали корову, через 16 лет стал первым в мире человеком, покорившим космос – а значит,  и они могли все!
Не смогли они только одного - сберечь свою страну от распада. Залюбленные, заласканные Родиной, не пережившие ни революций, ни войн, ни репрессий, оказались ли они слишком доверчивыми, или слишком слабыми? В безбожные девяностые годы они  молча выживали, спасая свои семьи, свои заводы и шахты
И только в одном они не могли упрекнуть себя –  не они разрушили свою страну.
Взялось за это другое поколение – единственное в  тысячелетней истории страны придумавшее себе самоназвание – «шестидесятники». 
В отличие от отцов его поколения,  победивших в справедливой, освободительной войне против фашизма, отцы шестидесятников победили в  гражданской войне. Они были беспощадны к своему народу, и стали жертвами таких же беспощадных репрессий. Была ли это месть шестидесятников стране за отцов? Возможно. А может быть, великую державу разрушили страшные центробежные силы накопившейся лжи, как и те империи, что были на Земле раньше? Похоже, в этой жизни правды он уже не узнает…
Народу на «пятачке» прибавляется все больше и больше. И вдруг он   слышит, как тогда:
- Ирлан, Лера!
И сердце так же, как тогда, обрывается в бездну.

                IV

- Ты помнишь фильм «Каждый вечер, в одиннадцать»? – спрашивает Леру голос, который она не слышала очень давно.
- Конечно, помню! – отвечает она. – Хороший был фильм.
- Что фильм хороший, помнишь, а что смотрела его со мной – нет?
- Извини, - виновато говорит Лера, - не помню.
О чем ее спросит тот, встреча с которым неумолимо приближается? Что ответит ему она, через столько лет обид, боли, неудачного замужества, тяжелой болезни?  Что каждый год был прожит только для того, чтобы доказать ему – у нее все отлично и без него, и все у нее лучшее – она лучший специалист, лучший руководитель, лучшая мать лучшей дочери, независимая и сильная женщина? И даже это не будет всей правдой.
Огромный зал ресторана гудит от десятков голосов, люди смеются, обнимаются, переходя от столика к столику. И, наконец, слово дают ему, как гостю издалека.
- Я не буду скрывать,  - говорит он, – что приехал ради Леры.
И, выждав дружный смех и аплодисменты, продолжает:
- Но я очень рад видеть  вас всех! Рад, что учился в лучшем ВУЗе страны, что у меня были лучшие преподаватели, моими друзьями были вы – люди, выбравшие не самый легкий труд для своей страны. Уверен, что в мире нет ни одного ресторана, где бы одновременно собралось столько порядочных людей! За вас, за СКГМИ!
Теперь главное сказано – он приехал ради нее. Но сможет ли он  сказать слова, которые для него теперь важнее жизни?
И вот, наконец, они одни. Не сговариваясь, сворачивают в широкую аллею старого парка, молча идут мимо своего общежития, и каждый пройденный метр мучает одним немым вопросом – а помнишь?
- Лера, - говорит он, - прости меня за все.
- Мы  виноваты оба, – тихо говорит она.
- Я не понимал главного – что без тебя ничего в этой жизни не будет иметь смысла.
- Не говори так, ты  лучший из нас!  Это  же очевидно…
Подожди, - говорит Ирлан. – Мне нужно сказать тебе что-то важное. Может быть, это будут банальности, но я все равно их скажу.
Он задумывается, и в свете фонаря его лицо кажется ей таким  же юным, как когда-то.
- Ты была счастьем, таким ярким, что я решил, что так будет всегда. Вся музыка мира,  все его стихи –  были о тебе. О нас. Мысль, что так будет и без тебя, мелькнула всего на секунду, на долю секунды, но ты прочитала ее тогда в моих глазах. Я увидел, как расширились твои зрачки, и,  зачем-то сказал  непростительную,  фальшивую фразу:
- Спасибо, что ты была в моей жизни.
Какое презренье было в твоих глазах, как холодно ты сказала - на здоровье!
Как легко ты повернулась и ушла…
- Пойми, все эти годы я не жил, я просто существовал. Работал – потому что так было положено. Наука – да, раз уж я начал, надо было доводить до результата. Ты не поверишь, за эти тридцать пять лет я ни разу не смеялся!  Острил, улыбался –  и все. С удивлением смотрел на смеющихся людей, и думал – интересно, из-за чего можно так смеяться? Я совсем перестал ощущать  запахи… И вдруг сегодня  все это вернулось, легко, и от запаха этой листвы можно просто сойти с ума.
- А если бы это  был запах цветущей липы? Или сирени? Вот от них ты точно сходил с  ума! – улыбается она.
- Меня до сих пор мучает  одна мысль, - говорит он, - почему, когда все еще было хорошо, ты написала эти стихи?

«Тебя мне в сыне никогда не повторить,
В последний час мне глаз любимых не закрыть,
Я встречу взгляд твой, улыбнусь тебе ответно,
А знаешь, есть такое слово – беспросветно…»

Глядя ему в глаза, она медленно говорит:
 - У тебя что-то случилось? Что-то серьезное? 
И, впервые за долгое время, он легко вздыхает. Какая-то мощная энергия наполняет его всего. И также легко он говорит:
-  Я  улетаю завтра, а послезавтра у меня первая химиотерапия.  Опухоль неоперабельная, и шансов мало. Но я буду бороться.
Они сидят на скамейке в старом парке, и шум листвы завораживает, как в молодости.
- Так еще совпало, - говорит он. – Я потерял тебя, а потом потерял и Родину. Казалось, все нормально – ты просто уезжаешь работать в другую страну. Поначалу ты так же каждый вечер заходишь на форум своего НИИ, дружишь со всеми в социальных сетях, и все тебе рады. Обсуждаете все проблемы. А потом наступает день, когда тебе говорят – «Слушай, ты уехал в свою «правильную» Германию? Живи и радуйся! А свои проблемы в России мы будем решать сами!». И последнее, самое последнее – когда бывший друг говорит – «а ничего, что это мы водрузили красный флаг над рейхстагом, а не вы свою свастику над Кремлем?».
Мой отец воевал, умер от старых ран, а мне говорят - «ваша свастика»! И не важно, что твой друг спохватывается, и сто раз извиняется. Самое главное, как он объясняет  свои слова – «да надоело, что америкосы и ваши постоянно учат нас жить!». Т.е. я все равно не "свой", и этот предел «свой-чужой» пройден, и, видимо, пройден навсегда.
- Послушай, - говорит она. – Забудь эти идиотские слова – «навсегда», «беспросветно». У меня это был обычный юношеский выпендреж, но сейчас- то мы понимаем, что безвыходных ситуаций не бывает!
Он улыбается, глядя на нее.
- Лера, важна только одна вещь, в которую ты должна поверить – мы уже были вместе в прошлой жизни, понимаешь? И обязательно встретимся в будущей, я это знаю точно! В этой нам не повезло, но это - ошибка, которую мы никогда больше не повторим. Ты веришь?
- Дурачок, - смеется она.- Давай телефон, я буду звонить тебе в клинику каждый день.
Ирлан умер через два года, в клинике, в Германии. Так получилось, что в свой последний час он был один.