Невероятные интервью

Ленинград, 1982

        -Папа, а почему город назвали Ленинградом?
        Ярко-синяя горбатая рябь артерии культурной столицы, залитая с небес золотом, стоит на месте в центре реки, двигая вперед-назад крупные барашки.
        Красота!
        И я понимаю, да, можно сравнить с моим Тихим океаном, но всё-таки Нева не дотягивает до Владивостокского моря (ну кто его назвал Японским?)
        Отец поправляет фетровую шляпу, его глаза устремляются влево вверх и обращаются к Ленинградской юности. Затем его бережная длань аккуратно опускается на мою девятилетнюю макушку и ещё тщательней расправляет мой выведенный на правую сторону пробор.
        -Сынок, ну ты же читаешь исторические книги? А ну-ка сам ответь?
        -Папа, так нечестно вопросом на вопрос.
        Я топаю ногой и оглядываюсь.
        Негодование тухнет также быстро, как и появилось. Одобрительная поддержка маминых глаз подбадривает меня, а папу принуждает ответить на вопрос.
        Брат притормаживает и поворачивается в нашу сторону, уголки губ поднимаются.
        Я уже взрослый, мне 9 лет, пора задавать серьёзные вопросы, «время почему» ушло с младенчеством. Я жду ответа. И пусть снова почему, но это особое почему? Честно, я к этому не готовился.
        -Сынок! -Папа говорил сынок, по имени он называл чаще, когда загонял со двора домой! - Сынок! Ленин, Революция, победа большевиков, Аврора, свержение царского режима! Ты всё это знаешь!
        -Знаю, - я киваю. -А при чём тут город к основанию, которого он не имеет никакого отношения? Города же не переименовывают, а строят и называют в честь мест, основателей, царей, фельдмаршалов, освободителей, завоевателей.
        Я прикусываю губу. Договорюсь сейчас.
        -Ну, уел, уел!
        -Папа, я не хочу никого уедать! Мне важно разобраться!
        -Читай книги.
        Я про себя улыбаюсь, вот и ещё один вопрос остался без ответа.
        Двумя часами позже мы стоим в храме. Идёт служба. Большая часть прихожан - старшее поколение женского пола. Старушки усиленно молятся и кланяются. Старики шелестят губами, склоняя головы.
        Дух от горящих свечей стягивает поры божественной благодатью. Ни жарко, ни душно. Спокойно. Со всех сторон летят шепотки:
        -...Даждь нам днесь…
        -...Сущий на небесех…
        -...И сына. И святаго Духа…
        Заканчивает говорить батюшка.
        Наступает тишина.
        Толпа начинает колыхаться. Я вижу, как все молятся. Затем поворачиваются к выходу.
        Я тоже осеняю себя крестным знамением, но не так как следует, а слева направо. Быстро перекрещиваюсь и беру за руку брата,
        Нас движет волна прихожан. Николай пытается меня удержать, посмотреть ещё, но сдается под натиском толпы.
        На улице мы быстро находим родителей.
        Ещё какое-то время любуемся стенами, лепниной и прочим великолепием церкви.
        Я вижу батюшку, который вёл службу, в окружении прихожан.
        Прошло четверть века, а эта картина у меня перед глазами стоит по сей день. «Батюшка, три старушки и старик на фоне церкви».
        Я поворачиваюсь к отцу.
        -Папа, а он верит в Бога или это у него работа такая?
        Папа обескуражен и не желая больше связываться с моими вопросами, на которые нет ответа, с усмешкой отвечает:
        -А почему ты у меня спрашиваешь? Ты у него и спроси.
        Я интеллигент, мне не позволяет воспитание нарушить беседу настоятеля с прихожанами. Я жду.
        В какой-то момент, я понимаю, что моё смиренное ожидание больше не будет продолжаться, батюшка обратил на меня внимание и уже отпускает все грехи старикам.
        Я стою в двух метрах.
        Брат чуточку приближается и наклоняется в мою сторону, не желая пропустить ни слова.
        Священник делает два шага в мою сторону и останавливается.
        -Батюшка, а Вы верите или у Вас работа такая?
        Вскидываю на него глаза.
        Его взгляд, как и у папы, уходит влево и вверх. Наверное, вспоминает. Думает, как стал служителем церкви.
        "Честно? Я не знаю, о чем он думает. Может отругать хочет"
        Пауза затягивается.
        Улыбка выпрямляет усы, подбрасывая их в уголках рта. Борода приподнимается и опускается.
        Он взъерошивает мой начесанный и поправленный пробор.
        Разворачивается и уходит.
        Я смотрю вслед и чёрная ряса, подпрыгивающая на каблуках ботинок, мне говорит, что «Ответа не будет».
        Мне становится немножко стыдно и я понурив голову спешу к своей семье.