Повесть о войне. Глава 5

                1

Семён Дятлов, осуждая самого себя, с грустью вспоминал первый день боя. Всё началось с беглого миномётного обстрела. Шквальный огонь обрушился на их батарею, занявшую огневую позицию на главной дороге в мелком березняке. До миномётного налёта их основательно пробомбили фашистские "Юнкерсы". Одна из бомб разорвалась так близко от Семёна, что он совершенно оглох и теперь не слышал даже взрывов мин вокруг батареи. Он только видел чёрные кусты взрывов и испуганно смотрел на товарищей, припавших к земле, стремясь понять, что надо делать.

Командир отделения, приподняв от земли голову, что-то говорил, глядя в сторону Семёна. По резким взмахам его руки Семён догадывался, что он чем-то не доволен, видимо, ругает его за трусость, и, забыв об осторожности, Семён встал на колени и закричал:

— Нет, нет! Я не трус... Я ничего не слышу, и поэтому мне страшно.

Кто-то схватил его за плечи и с силой пригнул к земле. Оглянувшись, Семён увидел командира батареи, который через мгновение, обняв его за шею, вместе с ним упал лицом в землю. На спину, голову, ноги обрушились удары. Это где-то совсем рядом взорвалась мина, и на них полетели комья земли.

Минуты через три миномётный обстрел прекратился. Командир батареи встал и обратился к бойцам:

— Все живы, хлопцы?

— Живы! — отвечали солдаты, поднимаясь с земли.

Семён ничего не слышал. Перед его глазами желтела высокая насыпь выброшенной из воронки глины. Видимо, сюда угодила тяжёлая фугасная бомба. Семён заметил в глине уголок планшета, подполз на четвереньках и рядом с планшетом увидел мертвецки белые пальцы.

«Присыпало кого-то...» — мелькнуло в голове солдата, и он заторопился вытащить пострадавшего, собираясь раскапывать завал.

Но только он дотронулся до руки, как она без всяких усилий с его стороны сползла вниз по склону насыпи. Бросилась в глаза татуировка: "Вася". Семён машинально расстегнул планшет, вынул первую попавшуюся бумажку и прочитал на треугольничке: «Полевая почта... Боровику Василию Ивановичу».

Сердце Семёна заколотилось, стало трудно дышать.

Он осторожно поднял перед собой оторванную ниже локтя руку и планшет, выпрямился в полный рост и направился к командиру батареи. Бойцы смотрели на Семёна, что-то говорили, он не слышал их и продолжал шагать, повторяя:

— Старший сержант Боровик погиб... Погиб Вася.

Так Дятлов подошёл ко второму орудию, у которого командир осматривал повреждённую панораму, и, крепко прижав к груди руку погибшего друга, протягивая планшет командиру, тихо произнёс:

— Старший сержант Боровик...

Командир батареи, не раскрывая планшета, медленно снял с головы каску, его примеру последовали остальные. Не прошло и минуты, как послышалось:

— Воздух!

Взглянув на запад, все стали разбегаться по своим ячейкам у орудий. Семён сразу догадался, в чём дело. Он насчитал тринадцать самолётов, идущих друг за другом. Вот первый накренился и пошёл в пике. Вокруг самолётов появились белые барашки — разрывы зенитных снарядов: видно, била наша батарея.

Семён, прижимая к груди оторванную руку товарища и пятясь к свободной ячейке, видел, как от одного из самолётов что-то отделилось и он стал падать вниз.

— Сбили, сбили стервятника! — кричали артиллеристы из своих ячеек.

— Семён тоже радовался. Вслед за первым устремился к земле второй. Бойцы открыли бесприцельный огонь из карабинов по нарушившим строй вражеским самолётам.

Земля стонала от разрывов беспорядочно сброшенных бомб. Две "чушки" упали поблизости, из них одна не взорвалась. Разгрузившиеся самолёты врага так же беспорядочно удалились к горизонту. Зенитчики перепутали их планы.

— Так бы их надо встречать всегда, — переговаривались бойцы.

— Почему не видно наших самолётов?

— Я и сам об этом думаю.

— Сейчас бы на эту чёртову дюжину пустили штучек пять ястребков — глядишь, и побольше свалилось бы.

— Стало быть, не успели наши, — заключил наводчик первого орудия.

А в это время высоко в небе зазвенели наши истребители. Они прошли за линию фронта, повернули обратно, сделав петлю, вынырнули из-за облаков и устремились наперерез появившимся "Мессершмиттам". С высоты донеслось несколько коротких приглушенных расстоянием очередей. И вдруг одновременно два самолёта, оставляя за собой чёрные ленты дыма, стали падать. Было трудно понять, чьи самолёты подбиты, и только по продолжающим полёт стало ясно: подбит наш ястребок и фашистский "мессер".

Воздушные противники было вступили в бой, но, когда фашист пошёл на разворот, наш истребитель, камнем устремившись вниз, внезапно изменил направление и на бреющем полёте прямо над батареей ушёл за кромку леса. Отставший стервятник пересёк ещё раз небесную сферу и удалился.

На время всё стихло, где-то впереди потрескивали автоматные очереди и ухали разрывами мины.

                2

Семён Дятлов лежал в густой траве под молодой белоствольной берёзкой и думал, думал...

Воспоминания о первых боевых днях терзали его. В голове продолжало шуметь и отдавало тупой болью. А обиднее всего было то, что его, Семёна Дятлова, отличника боевой и политической подготовки, любимца всей батареи, командир взвода заподозрил в трусости.

«Нет, не было её, виновата глухота... Попробуй — докажи... И докажу», — рассуждал он.

Лёжа на боку, Семён левой рукой подпирал русую курчавую голову. Большие голубые глаза его остановились на жёлтых лепестках лютика. Правой рукой, держа письмо от матери, он устраивал "мостик" для передвигавшейся по травяным стебелькам "Божьей коровки": ему хотелось, чтобы она быстрее переместилась по травинкам, нашла самую высокую и улетела...

Батарея, в которой служил Семён, входила в состав танковой бригады и вместе с пехотой и танками вступила в бой на второй день войны на участке между Белостоком и Волковыском. Под натиском превосходящих сил противника батарее часто приходилось менять огневые позиции, но и в те считанные минуты, когда орудия вели огонь, результаты были налицо. Прямой наводкой подбито более десятка танков и транспортёр противника. Правда, полностью выведено из строя третье, дятловское орудие. Остались в живых командир орудия старший сержант Дятлов и заряжающий Перегудов.

Получив контузию, Семён упросил командира батареи не отправлять его в санчасть. Он до винтика освоил немецкую пятидесятимиллиметровую пушку и вместе с Перегудовым занял оборону на опушке леса. Правее замаскировались наши 76-миллиметровки, выделяясь своими высокими щитками.

Дятлов и Перегудов врыли в землю "свою" пушку, подготовили сектор обстрела, выкопали укрытия. В минуты затишья, после тяжёлых земляных работ, приятно отдохнуть, лёжа где-нибудь в траве. Перегудов пристроился поблизости от Дятлова и писал письмо родным на тамбовщину.

Бойцов не покидала тревога в связи с чрезвычайным положением, сложившимся для группы советских войск, отрезанных от наших основных частей. Предстояло отбиваться от наседающего противника и с боями прорываться в тыл. И в письме Перегудов писал: «...дела у нас завязались вполне серьёзные, но мы фашистов не пропустим. Верьте в это и помогайте фронту...»

Когда Перегудов дал написанное прочитать Семёну, тот, разделяя его мысли, произнёс:

— Правильно. Не будет никогда такого, чтобы наша Родина оказалась под пятой у фашистов, чтобы насильники хозяйничали на нашей земле!

— Нет, не может быть!

— Подымется Москва, Поволжье, Урал, подымется вся страна. Конечно, потребуется время. Сейчас нам трудно, но мы ещё себя покажем! — поправляя противотанковую гранату, говорил Дятлов. Он вспомнил родную Рыжовку, отца, мать, брата, сестрёнку, вспомнил всех по порядку. Разве можно допустить, чтобы родную рыжовскую землю топтали фашистские сапоги?

Из-за куста вынырнул командир батареи. С его плеч до земли свисал маскировочный халат, впереди, под ремнём виднелись две противотанковые гранаты.

— Митингуете? Всего-то два человека, а тоже мне, митинг устроили, — пошутил он и сразу перешёл на деловой тон: — Как вы тут подготовились? Укрытия выкопайте подлиннее, чтобы при надобности можно было лечь во весь рост. В стенах траншеи сделайте порожки, чтобы на случай нужды подняться из укрытия и, размахнувшись, бросить гранату. Сколько у вас немецких снарядов?

— Семь ящиков. Двадцать восемь снарядов.

— Можно выходить на поединок... А вам не прибавить хотя бы одного человека, на всякий случай?

— Не стоит, товарищ командир, отступать не собираемся, пушку откатывать не придётся.

Ответ командиру понравился и, улыбнувшись, он обратился к Перегудову:

— Ты согласен с таким заявлением старшего сержанта?

— Так точно, товарищ командир батареи! — чётко ответил солдат и продолжал: — А что касается замечаний по устройству укрытия — не пройдёт и четверти часа, как всё будет исправлено.

Перегудов стоял по стойке "смирно" и только после этих слов произвольно левой рукой нащупал сбоку сапёрную лопату. Командир вытащил из кармана портсигар и, предлагая бойцам папиросы, спросил, обращаясь к заряжающему:

— Откуда родом?

— Тамбовский, товарищ командир. Перегудовы мы... Кирсановского района.

— Семья?

— Холостой. Мать, две сестры, два брата. Все после меня родились.

— Отец?

— Помер от язвы желудка...

Командир батареи перевёл взгляд на Дятлова и спросил его:

— А ты откуда родом?

— Калужский. Из-под Малоярославца...

— Как твои уши?

— Слышу почти нормально.

— Хотел я тебя в тыл отправить, но убедил ты меня.

— Спасибо, товарищ командир!

— За что спасибо? Сейчас бы ты в тылу находился, а не в окружении, на самом опасном рубеже.

— Вот и хорошо. Я ещё должен доказать всем тем, кто посчитал меня трусом...

— Зачем ты так? Никто тебя трусом не считал.

— Я-то знаю, посчитали.

— По крайней мере, я этого не допускал.

— Это правда? Спасибо вам.

Чтобы прекратить, может быть, и не нужный в эти минуты разговор о недавнем случае с Дятловым, командир обратился к нему, назвав по имени:

— Прошу тебя, Семён, помнить, что ваше орудие — на левом фланге батареи. Смотри левее: за тем изгибом речки — брод, и противник может попытаться его использовать. Значит, фланг должны обеспечить вы.

— Понятно, товарищ командир.

— Действуйте хладнокровно и уверенно... Короче говоря, действуйте — наверняка.

— Будет сделано, товарищ командир батареи.

— Гранаты держите наготове.

— Есть! — ответили бойцы.

Командир батареи, приставив к глазам бинокль, медленно осмотрел горизонт через частокол стоящих впереди молодых осинок, затем, раздвигая кусты, направился в сторону соседнего орудия.

Огневая позиция, занятая батареей, была и опасной и удобной. Опасной потому, что только в направлении батареи противник мог вести наступление, а правее и левее простирались обширные болотистые низины. А удобства сводились к тому, что сразу от опушки, где разместилась батарея, начинался склон к речке. Речка невелика, но берега у неё крутые. Она подковой огибала лесную опушку, и её русло уходило в сторону болота. Противоположный берег полог и открыт, он просматривался более, чем на километр. Позади батареи лесной массив тоже переходил в заболоченную низину.

Ясно, что первые атаки и наступление должны проходить только в лоб батарее. Впереди, в кустарнике, окопалась и замаскировалась пехота. Ясно и то, что враг прежде, чем пойдёт в наступление, основательно "проутюжит" нашу оборону на опушке артиллерией и самолётами.

Поэтому выполнить советы комбата по устранению недоделок в укрытии надо обязательно. И "расчёт" в лице Дятлова и Перегудова незамедлительно приступил к делу.

                3

Семён не успел ещё зачистить дно удлинённого укрытия, как послышалось зловещее — "Воздух!" — и где-то в стороне захлопали зенитки. Завыли мины. Из соседнего ровика Перегудов крикнул Семёну: "Началось!"

— Ложись! — приказал Дятлов, бросаясь на дно укрытия.

Артподготовку противник начал в восемь ноль-ноль. Разрывы мин и снарядов являлись неплохим ориентиром для самолётов. Сотрясая землю, стали рваться и авиационные бомбы. Казалось, кромешному аду не будет конца. Видно, враг решил артиллерией и авиацией полностью уничтожить укреплённый плацдарм советских войск, попавших в окружение.

В траншеи сыпались ссечённые осколками сучья, сами горячие осколки, земля. В стенку укрытия Семёна под небольшим углом воткнулась срезанная верхушка осины. Смрад затруднял дыхание. Семён лежал на дне рва лицом вниз, сдвинув каску на затылок, чтобы защитить голову от шального осколка. Из такого же расчёта он не стряхивал с себя и обвалившуюся землю. В голову лезли тревожные мысли: «Выкопал могилу, чтобы заживо себя похоронить под обвалившейся глиной... А что, если изуродует гад пушку?». Он прогонял эти мысли, открывал глаза, смотрел на ручные часы: стрелки очень медленно ползли по своему кругу.

Сверху донёсся раздирающий душу вой. В какой-то мере привыкающему к постоянным бомбёжкам Семёну стало вдруг радостно: свистящий, завывающий звук сброшенного с самолёта груза означал конец бомбёжки. И в самом деле, где-то в глубине леса разорвались ещё три-четыре бомбы — и враз всё стихло.

Семёну показалось, что он стал лучше слышать. Гул удаляющихся "Юнкерсов" ослабевал, но одновременно нарастал рёв моторов из-за речки. Артиллеристы выскочили из укрытий и бросились к орудию.

Вокруг, словно гигантским плугом, беспорядочно была всковыряна земля, а в свежие глиняные гряды воткнуты сучья и верхушки деревьев, будто в расчёте на то, что они пустят в землю новые корни и станут расти. Большинство деревьев было изуродовано: тут и там свечками торчали стволы без макушек, а у некоторых надсечённые верхушки уныло свесились вниз.

Приземистая пушка стояла на месте, только в ствол орудия упирался новый "бруствер", образованный разрывом бомбы. Огонь вести нельзя. Семён и Перегудов заторопились скапывать глиняный гребень бомбовой воронки. Закончив работу и убедившись, что на всём развороте новый бруствер стволу не мешает, Семён приник к прицельному приспособлению, поворотный механизм которого действовал безотказно.

И тут в перекрестии прибора он увидел покачивающийся танк противника. Стальная махина по открытому пологому склону приближалась к речке.

— Танки! — крикнул Семён и, не выпуская объект из перекрестия, нажал на спуск... Раздался приглушённый выстрел — танк чуть повернулся и застыл на месте. Через мгновение над ним взвился язык пламени, и, скручиваясь верёвкой, повалил дым.
    
— Вот так врезал! Без пристрелки... Перегудов, заряжай!

Левее и правее подбитой машины Семён видел: ползли другие, а за ними двигалась вражеская пехота. По соседству раздался орудийный выстрел. Разрыв снаряда показал недолёт. Семён хотел было поправить промашку соседей, но слева тоже ползли танки, и он не стал нарушать наказ командира следить за левым флангом.

В перекрестии снова задрожал танк, на его боку был ясно виден фашистский крест, можно бить.

— Огонь! — сам себе скомандовал Семён и нажал спуск. И этот танк вспыхнул.

«Не думал ты, Гитлер, что из твоей же пушки, твоими же снарядами старший сержант Дятлов твои же танки будет расстреливать!» — радуясь, думал Семён и наводил прицельное приспособление на следующую машину.

Метким ударом, без единого промаха, он поразил шесть танков, точно навёл прицел на седьмой, пробиравшийся поодаль, за склоном, выстрелил и... не попал, так как видна была только башня. Теперь этот танк мог пробиться к броду и форсировать реку. Это особенно волновало Семёна. Он бросил взгляд вперёд: там, где догорал первый подбитый им танк, полыхали ещё два. Их подбили замаскировавшиеся наши танкисты. Чадили две махины и на правом фланге. Пулемётным и винтовочным огнём была оторвана от танков вражеская пехота, которой пришлось залечь. Атака противника явно захлёбывалась.

— Перегудов, не задерживай, заряжай!

Семён слышал, как лязгнул очередной снаряд и захлопнулся засов. «Можно стрелять», — решил он, но в это мгновение над его ухом бомбой прозвучали слова заряжающего:

— Последний снаряд. Остальные засыпало при бомбёжке.

Семён вскочил и вцепился пальцами в плечи товарища. Его искажённое лицо выражало ужас и отчаяние. Вполголоса он прохрипел:

— Перегудов, голубчик, копай! Каждый снаряд — жизнь! — и снова приник к панораме.

Теперь уже две башни передвигались за склоном к речке. Переднюю Семён взял в перекрестие, выстрелил: болванка срикошетила от яйцевидной стенки башни и, пронзительно чиркнув, замолкла.

Семён бросился к Перегудову. Тот, обливаясь потом, стоя на коленях, сапёрной лопатой сбрасывал глину с высокого гребня, образованного разрывом бомбы как раз на том месте, где находилось маленькое укрытие для снарядов. Взбежав на гребень насыпи, Семён понял, что им не удастся её раскидать своими силами и за день. Тогда он закричал в сторону соседей:

 — Ребята-а! По-мо-ги-те-е! — повторил ещё и ещё раз. Затем сорвался с места и, пробежав по гребню края воронки, кинулся по направлению своей батареи. Путь ему преграждали горы развороченной земли и стволы деревьев, лежавших с вывернутыми корнями. Приходилось их обходить, пробиваться сквозь заросли мелкого кустарника, нещадно хлеставшего по лицу. Но он не чувствовал боли и упорно двигался вперёд.

На том месте, где должно было стоять первое орудие, Семён увидел глубокую воронку с торчащей из разрыхлённой земли станиной пушки. Расчёт, очевидно, погиб тут же.

«Прямое попадание», — подумал Семён и побежал дальше. По пути он наткнулся на троих тяжело раненых. Двое из них — командир взвода и рядовой — были без сознания, третий, командир второго орудия, сообщил Семёну, что командир батареи погиб, землёй прикрыта большая часть состава батареи и два орудия. Ведёт огонь лишь четвёртое орудие, у которого вместе с командиром осталось три человека.

— Что же делать? — с отчаянием произнёс Семён и тут же спросил: — Вам оказал кто-либо первую помощь?

— Мы друг другу сами сделали перевязки, а сейчас ослабли совсем, — ответил раненый и схватился за голову.

Где-то рядом шлёпнулось что-то тяжёлое. Семён догадался: бьют вражеские танки. Он перебежал к четвёртому орудию.

У ствола подсечённой берёзы два связиста из взвода управления батареи копали укрытие. Здесь же стояли два полевых телефонных аппарата и лежали две катушки провода.

— Где ваши остальные? — торопливо спросил Дятлов.

— Не знаем.

— Отставить! За мной! — скомандовал старший сержант Дятлов, понимая, что бойцы выполняют ненужную работу.

Направляясь к своей пушке, Дятлов на бегу объяснял им предстоящую задачу.

Перегудов успел раскопать завал с одной стороны воронки и, широко расставив ноги, держал под мышками два снаряда. Семён, обрадованно выхватив у него снаряды, крикнул: «Копайте дальше!» Затем, подбежав к пушке, сходу попытался втолкнуть снаряд на место, но тот не заходил: была помята гильза.

Взглянув на левый фланг, Семён увидел, как, ломая мелколесье, в полусотне метров от них полз перебравшийся на эту сторону вражеский танк. Его пулемёт короткими очередями строчил по нашей пехоте. Замаскированная пушка Дятлова оставалась пока не замеченной, иначе бы она была уже накрыта прямой наводкой.

Гильза второго снаряда также оказалась помятой...

— Снаряды!!! — требовал старший сержант.

— Нет снарядов, — ответил Перегудов.

— Приготовить гранаты! — распорядился Семён. А сам схватил сапёрную лопату, двумя-тремя взмахами выкопал узенькую ямку и засыпал в ней снятый с пушки замок. Затем лопатой же разбил панораму, сбросил с себя скатку шинели, противогазную сумку, сунул под ремень две противотанковых гранаты, а ещё две — взял в руки и с криком: "Вперё-од!" — бросился в сторону ползущего танка.

Стальная громадина, подминая под себя молоденькие осинки, двигалась теперь по опушке. Расчёт врага был ясен: раздавить наши действующие огневые средства.

Перегудов с бойцами залегли у пушки, приготовив гранаты. Они видели, как старший сержант короткими перебежками приближался к танку. Вот он сделал ещё рывок, упал и, вскинув руку вперёд, бросил под гусеницу одну за другой две гранаты. Раздался двойной взрыв. Танк развернулся на второй, неповреждённой, гусенице, запахивая тело Семёна, и застыл на месте.