Аристотель и Полибий. Проблемы политики

Лекция 21 октября 1995 года.
Отекстовка: Сергей Пилипенко, август 2017.


С вашего позволения я буду сидеть. Меня хорошо слышно, правда? Я всегда гляжу на лица в последнем ряду. Если на заднем ряду будет плохо слышно, я встану. Но обычно со мной такого не происходило.

Так вот, к этой лекции меня побуждает насущная общественная необходимость. Мы продолжаем мыслить в культурной парадигме предшествующей эпохи, а в эту парадигму важной составляющей входит безграмотность.

Примерно год назад я случайно, включив радио, услышал голос бойкого и видимо молодого журналиста, который с пафосом сообщает неграмотным слушателям, что существует четыре формы власти: конституционная монархия, тирания, олигархия и демократия. Бедненький журналист! Он назвал только две формы власти, два искажения и одну историческую версию конкретной формы, и уже думает, что совершил открытие. Ну, Бог с ним, с журналистом. Это их обычная беда — прискорбное, непочтительное отношение к представителям гуманитарных наук. Надеюсь, я никого не успею здесь обидеть. Журналист должен был бы относиться к нашему брату примерно так же, как инженер относится к математику. Мы для них математики. Но того не происходит. Если бы было так, ему бы никто не поверил, но ведь кто-нибудь и поверит.

Еще пример. У нас по воле главы государства стала модной монархическая тема. И вот по его велению было проведено несколько опросов об отношении к возможности восстановления монархии в России. И выяснилось, что подавляющее большинство респондентов подозревают, что существует две формы монархии — абсолютная и конституционная. Абсолютная монархия была задумана в XVI веке, а появилась в XVII. Конституционная монархия была задумана в XVII веке, а воплотилась в XVIII. Это две очень новые формы монархии. До того монархия существовала несколько тысяч лет, но то же никому неведомо.

Потому я считаю чрезвычайно важным обратить внимание на первых систематиков, которые таким образом и первоисточники. Конечно, не эллины придумали основные формы власти. Они исторически сложились, они существовали задолго до эллинской науки и философии. Но эллины были предельно политичны. И само слово «политика» — греческое. Потому, конечно, они и должны были первыми описать, упорядочить, систематизировать формы власти. Они то и сделали. Первым это сделал Аристотель. Эти формы упоминали, разумеется, и до него, и Платон, все историки. Но блестящий ум великого Стагирита был умом систематизирующим. Потому в его трактате «Политика» мы получили нисколько не устаревшее описание. Я всем присутствующим и тем, на кого вы можете иметь влияние, рекомендую «Политику» прочитать. Это нетрудно. Это 4-й том советского 4-томника Аристотеля. Тираж был гигантский, везде есть. Трактат не большой. А ежели понравится, то можно заодно в том же томе прочитать обе его «Этики». Там есть тонкие дополнения к его «Политике».

Итак, основных форм власти существует три столько времени, сколько существует человек. И я уверен, что четвертая никогда не появится. Она непредставима, ее невозможно смоделировать. Монархия — власть одного. Аристократия — власть избранных, дословно «власть лучших». По-гречески «аристой» — лучшие. И демократия — власть граждан, что нам довольно безграмотно переводили как «власть народа». Конечно, «демос» есть одно из слов, которые на русский переводятся как «народ». Но античный эллин причислял к демосу не всех современников. Я немного насилую терминологию Аристотеля. Если бы кто-то его хорошо помнил, уже мог бы поймать меня за кончик языка. Вы сейчас поймете почему. Стагирит прекрасно знал, что каждая форма власти имеет разновидности. Одних монархий у него описано шесть. Притом это только те формы, которые при нем существовали, а не более ранние и, естественно, не будущие. Он знал, что иногда они образуют сочетания в «политиях», то есть в государственных устройствах. Любая форма может действовать в сочетании с другой, образуя государственную систему. Или все три формы вместе могут сочетаться, что нас будет сегодня особенно интересовать.

Но самым потрясающим достижением Аристотеля было то, что для каждой формы он указал особую разновидность, которую назвал «отклонением» или в ином переводе «искажением». Для монархии — это тирания, власть эгоистического правителя. Для аристократии — это олигархия («олигос» — немногие). Кстати, для той эпохи была характерна олигархия богатейших граждан, он и разбирает ее как власть богатых, но вообще-то олигархия — это власть шайки, власть любой замкнутой группы, в частности власть однопартийной системы, если хотите. И демократия тоже имеет свое искажение — охлократию, власть толпы.

Вот теперь я и покаюсь. Я действительно немного насиловал терминологию Стагирита. У него власть граждан называется «политией», а ее искажение, так сказать, ругательство — «демократией». Но уже тогда античные вместо «полития» начали писать «демократия», а дабы отличить негативную, искаженную форму, ввели термин «охлократия». «Охлос» значит толпа. Потому дабы не мучить вас «политией» и двумя значениями термина «демократия», я излагаю «Политику» Аристотеля по чуть более позднему прочтению. Других искажений я не допущу. Хватит и того, что в политической жизни их возможно целых три.

Аристотель был умнее и глубже своих современников. Эллины называли царем (архонтом) монарха, законно пришедшего к власти, наследственного или пожизненного стратега, избранного монарха в разных вариантах, а незаконно пришедшего называли «тираном». Потому если вы будете читать многие хорошие популярные книжки, другие первоисточники по истории Эллады, уже Фукидида, вы обратите внимание, что некоторые тираны очень симпатичные правители. Самый симпатичный, который сразу приходит в голову, конечно Писистрат Афинский. Дело в том, что ничего тираничного в его правлении не было, кроме прихода к власти, кроме нелегитимного, незаконного воцарения. Вот таких правителей называли тиранами. Некоторые из них были порядочными людьми, хотя такое бывало нечасто, некоторые основывали династии. Если принять такую простонародную эллинскую трактовку, тогда любой основатель династии будет тираном, и только его сын может получить право именоваться царем, и каждая династия будет иметь некоторый элемент узурпации. Аристотель же был умнее современников. Он указал общую черту для всех трех форм власти и для всех трех искажений власти. Тем, конечно, он опередил эпоху. Множество историков и философов потом пользовались, даже не ссылаясь, подсознательно именно этим критерием Аристотеля:

Монархия, аристократия и демократия действуют в интересах всего общества. Тирания, олигархия и охлократия действуют в интересах части общества.

И то вполне строгий критерий, если вы задумаетесь, чрезвычайно важный любому человеку, который втянут в политические отношения. А в них втянуты почти все. Монах в монастыре все-таки втянут, соприкасается с ними. Разве что только отшельник лишен политических отношений. Несовершеннолетний втянут, потому что втянуты его родители или его учитель, не действуя, он осмысляет. В этом нету ничего ужасного. Термин «политика» происходит от термина «полития» (государственное устройство), а последний — от слова «полис» (город).

Георгий Петрович Федотов, довольно известный русский историк XX века, в начале 1930-х годов, походя, дал хорошее определение: политика есть прикладная этика. Я мог бы от себя его немного скорректировать, предложив другой вариант — политика есть социальная этика. Потому человеку естественно быть политиком. В другом месте, в «Никомаховой этике» Аристотель был прав, назвав человека «животным политическим», тем самым отличив его от диких именно политичностью.

Кстати, одно из негативнейших идеологических явлений нашего времени, о чем мне уже доводилось писать, есть настойчивая пропагандистская кампания, доказывающая, убеждающая нас с вами, что политика есть грязное дело. Некоторые так поступают просто по инерции. Как правило, злодейские идеи выдвигают не сами злодеи, а люди обманутые. Те же, кто осмысливает сказанное, злодеи несомненные.

Нас убеждают, что «политика есть грязное дело», для того, чтобы мы, полагая себя людьми порядочными, не прикасались к этой «грязи» и отдали им занятие политикой, то есть отдали им наши с вами судьбы.

Человек всегда был политичен, во всех системах. В самых жестких монархических системах, например, политичность социума проявлялась в том, что гражданину было глубоко небезразлично, какого происхождения, какого рода, какого воспитания монарх. Кто родители, притом в нескольких поколениях, того или иного князя, на Руси интересовало не только бояр, но и последнего холопа. Мы же с вами пришли к состоянию, в котором нам в общем безразлично, в какой канаве родился глава государства. Мы менее политичны.

Таким образом, политичность есть нормальное состояние человека. Аристотель утверждал совершенно спокойно, что все формы власти сами по себе не хороши и не плохи, а существуют в конкретных ситуациях, что тоже важно, прежде всего в ситуациях исторических. Мы на 2400 лет моложе, следовательно, социально на 2400 лет умнее. И мы, безусловно, могли бы сказать, что важно также соответствие воплощения той или иной формы власти национальной традиции. Совершенно бессмысленно утверждение, как мне представляется (вы можете со мной не согласиться), что русским имманентна монархия или русским имманентна демократия (у нас есть и очень древняя аристократическая традиция). Правильная же постановка вопроса — какие национальные формы монархии допустимы в России, какова русская национальная демократическая традиция. Вот это правильная постановка вопроса.

Каждая форма власти сама по себе не хороша и не плоха. У каждой формы есть безусловные достоинства. Монархии присуща высочайшая в сравнении с другими системами ответственность главы государства. Достоинство монархии — наибольшее благоприятствование выдвижению на высшие государственные посты талантливых людей. Во всех республиканских формах такого успеха не будет никогда, как это ни парадоксально. Вместе с тем снять этот парадокс легко. Монарх находится вне конкуренции. Гибель его государства для него означает физическую гибель или как минимум абсолютную социальную. Вместе с тем самый талантливый генерал или министр ему не конкурент, выше второго места в нормальном монархическом государстве он все равно подняться не может. Любой самый порядочный глава республиканского государства будет при всей жертвенности, по воспитанию, по личному характеру подсознательно придерживать слишком талантливого государственного деятеля, чувствуя в нем конкурента. Я уже не говорю о непорядочных главах республиканских систем, с какими мы чаще имеем дело.

Аристократии присуща наивысшая адекватность и в региональной культуре (восточнохристианской в нашем случае), и в национальной культуре. Настоящие хранители культуры есть, безусловно, благородные, а вовсе не крестьяне.

Слушатель Владимир Борисович: Крестьяне тоже могут быть благородными.

Махнач: Ну, то будет огромный спор. Я тогда привлеку еще конфуцианский материал. Кун-цзы по этому поводу скептически замечал, что благородный человек может не обладать человеколюбием (жень), но неблагородный обладать им не может никогда. И по-своему тоже был прав. Но это все же за пределами моей лекции сегодня, простите, Владимир Борисович.

Термин «благородный» надо осмысливать до конца, то есть «человек благого рода». Аристократия в наивысшей степени есть хранительница традиций, а традиция в сущности — это и есть культура, до тех пор, пока традиция жива. Не будет русских, не будет и русской традиции. Не стало римлян, и римская культура осталась в музеях и перестала традицией быть. Но пока культура принадлежит живому народу, а не только коллекционерам, понятия «традиция» и «культура» по сути дела совпадают.

Так вот, монарх может увлечься нововведениями, в том числе разрушительными, или стать адептом чужой культуры, как это произошло с Петром Первым. Подобное известно также в истории демократий. С аристократией такого не происходит никогда. Кроме того, аристократия — вечный стабилизатор. В средневековых парламентских системах неслучайно наряду с монархом и демократической палатой была также палата аристократическая. Сейчас она сохранилась в виде палаты лордов в Великобритании. К концу XX века эта палата стала практически декоративной, как и монархия. Великобритания в общем республика. Но еще пятьдесят лет назад палата лордов декоративной не была. Даже республиканские системы, понимая стабилизирующее значение аристократии, часто создают квази-аристократические палаты в своих парламентах. Это сенат в Италии или сенат в США, это стабилизаторы правящего слоя. Так что это значение аристократии чувствовали всегда.

Надо сказать, что аристократия в многонациональных обществах, особенно в империях — это еще стабилизатор целостности. Каждый созидатель империи шел по одному и тому же пути. Он обязательно вводил представителей знати разных народов в одну имперскую знать. Все чувствовали, как это важно. Напротив, если речь идет не о создании империи, а о порабощении одной нации другой, поработитель стремится ликвидировать знать порабощенных народов, ассимилировав ее, либо деклассировав ее, вытеснив в низы, либо перебив. Прекрасный пример — западная Русь, то есть то, что мы сейчас называем Украиной и Белоруссией, которая с конца XIV по XVII век лишилась ополяченной национальной знати. Тяжкие последствия известны тому, кто изучал историю этих земель. Это еще один важный момент, оправдывающий аристократию.

Но впрочем, лучшее олицетворение и национального, и государственного единства конечно монарх. Тут никуда не денешься. Дело в том, что монархия — это система, в которой в отношениях подданного и монаха сохраняются некоторые элементы неформальных связей. Это было показано уже Аристотелем. Тогда, понятно, государства были небольшими, и потому все просто лично знали монарха в системе полиса. Понятно, что такое полисный царь, да? Это несколько тысяч подданных. Это важный момент. Даже в больших государствах элементы неформальных отношений сохраняются, и они всегда крепче формальных.

Вот вам интересный пример того, что происходит, если их не сохранять. Вы помните французскую революцию. Потом было восстание в Вандее. Нам всем в школе объясняли, что тупые, отсталые крестьяне не поняли революцию, как наш Рахманинов не понял революцию, и потому восстали против благодетельного режима. Я, правда, никогда не мог понять, почему бретонский земледелец тупее и ретрограднее парижского бесштанника (санкюлота), но преподавалось именно так. А суть была, конечно, не в том. Конечно, вандейские крестьяне глубже парижан хранили и роялистскую традицию, и прежде всего католическую. А республика оскорбляла христианство и угнетала церковь. Но дело было не только в том. Французский король говорил «мои бретонцы» так же, как и «мои французы» или «мои гасконцы», а Французская республика заявила, что она едина и неделима. Ах, мы французы? — подумали вандейские крестьяне, и революционная армия, которая могла легко побить австрийскую, оказалась бессильной в Вандее. А вот Наполеон смог прекратить бретонскую партизанщину, потому что он снова стал монархом и снова начал говорить «мои бретонцы». Бретонцы — кельтское население, не французское.

Пора доехать и до демократии. Она тоже обладает обширным набором достоинств. Я ведь не высвечиваю всех достоинств монархии или аристократии, только наиболее вопиющие. Высшее же достоинство демократии, как кажется, есть ее способность наиболее сильно активизировать инициативу каждого гражданина. Но это свойство демократия сохраняет до тех пор, пока она не охлократия. Вот вам пример из римской жизни. Аристотель его знать не мог. Во времена республики, развитой, зрелой, то есть во времена Пунических войн римляне воевали не только своими, но и союзническими войсками. Притом было правило, согласно которому союзная пехота не должна численно превосходить римскую, они больше доверяли своим конечно. А союзническая кавалерия бывала значительно больше римской. Римляне не умели воевать с седла, плохо это делали, и потому охотно принимали любого союзного кавалериста. Так вот, союзнические войска назывались «ауксилиариями», то есть вспомогательными. Лица, поступавшие в эти войска, не имели гражданских прав, служили они дольше, чем легионеры. Таким образом, жизнь ауксилиария была тяжелее жизни римского легионера. Но выходя в отставку, отслужив свой срок, он получал права римского гражданства, следовательно, и его дети, которые уже не захотели бы служить в ауксилиарии, но ничего, набирались новые ауксилиарии.

Так вот, как видите, демократия может активизировать инициативу гражданина тогда, когда гражданство есть определенный рубеж, который надо перешагнуть или унаследовать, если его перешагнули предки. Совершенно немыслимой представилась бы античным демократия «находников», как говорили в Средние века на Руси, а мы в конце XX века говорим «лимитчики». Каждый школьник, спроси его, кто не относился к демосу, скажет, несомненно: рабы. Более тонкий, более образованный школьник, пожалуй, скажет: женщины, хотя это не совсем так. Политических прав афинянки не имели, но гражданские-то имели полные. Они просто не избирали, не занимали государственных должностей, но они наследовали имущество, они пользовались уважением граждан, и так далее, и так далее. И наконец, очень хороший, очень сильный школьник (а я все время преподаю в школе), пожалуй, скажет: а еще вольноотпущенники, и догадается, что еще несовершеннолетние — «эфебы», те, кто еще не закончил обучение и не стал в строй фаланги. А ведь были еще обширные категории жителей, которые не относились к демосу. Это свободнорожденные и тем самым юридически полноправные греки «метеки», те самые «лимитчики», о которых шла речь. Причем во многих системах это соблюдалось очень жестко. Афинским гражданином мог быть только сын афинского гражданина и афинской гражданки. Потому великому Периклу пришлось униженно просить народное собрание издать особый закон, по которому дети Перикла от Аспасии получили бы права гражданства. Она была гречанка, но не афинянка. Перикла любили, и потому ему сделали такой подарок.

Вот этот рубеж, который в демократиях Нового времени обеспечивается так называемыми цензами, и делает демократию демократией. Я совершенно не собираюсь и не имею времени сейчас обсуждать цензы. Напомню вам только, что еще в первой половине XX века, в том числе в России до революционного разрушения ее демократической и парламентской системы, действовали цензы образовательный, имущественный, возрастной и ценз оседлости. Слов «ценз» ненавистно современным так называемым демократиям, хотя возрастной ценз существует везде, он очень занижен, опущен до 18-летнего предела. Если бы не было возрастного ценза, только что родившийся человечек в руках акушера, впервые закричав, тем самым мог бы уже осуществить свое гражданское волеизъявление. Потому никак не может не быть возрастного ценза. Я стараюсь приводить примеры все-таки достаточно древние. И все-таки современная параллель очень интересна.

Почему мы с вами точно можем сказать, что при советской власти не было демократии? Потому что в избирательных бюллетенях была фамилия одного кандидата? Нет. Это не критерий. А кто сказал, что должно быть два кандидата? А вдруг больше никто не выдвинулся? А вдруг граждане городка Н так любят своего начальника, депутата Пупкина, что другого и помыслить себе не могут? Разве то недемократично? То конечно подозрительно, но не критерий. А ведь есть строгий критерий, которого молодежь может уже не помнить. Но мое поколение не может его не помнить. Вы могли при советской власти, собираясь во время выборов в командировку, заграницу, просто поохотиться или к теще на блины, взять открепительный талон и проголосовать в другом городе, взять открепительный талон в Москве, поехать в Тулу и проголосовать за депутата Тульского совета! Вы подумайте на секунду, что афинянам кто-нибудь сказал бы, что сейчас придет спартанец проголосовать за их архонта! У афинянина от смеху пупок бы развязался, он бы даже не обиделся. Вот это очень жесткий критерий.

Слушатель Владимир Борисович: То же были разные государства, Владимир Леонидович. Мы же тоже в Америку не ездили голосовать за президента.

Махнач: Да, это так, но у демократии есть одна замечательная особенность. Я и так собирался об этом сказать, потому с тем большим удовольствием отвечу Владимиру Борисовичу. Демократия, как и монархия, как и аристократия, нуждается в элементе неформальных отношений, который ее скрепляет. Прямая демократия в Афинах или в Новгороде была неформальна. Формально определяется только, имеешь ли ты гражданские права. В русском средневековом городе вы их имели, если вы имели семью, свое дело, хотя бы семейное, например, сапожное, готовы были вступить в городское ополчение и были хозяином дома в этом городе. В противном случае нет. Так вот, прямая демократия хоть и может формально ограничиваться, потому что ограничиваются права гражданства, действует неформально. На агоре в Афинах и на вечевой площади в Пскове собирались люди, лично друг друга знающие. Здесь все просто. С увеличением любого государства постепенно возникает парламентаризм (представительная демократия), потому что просто нету таких вечевых площадей, невозможно собрать такое большое вече и работать в его составе. Тогда полномочия делегируются, но неформальные отношения сохраняются. Избиратели лично знают своего кандидата, своего депутата, своего гласного. Между прочим, по-русски «депутат» — это гласный, то есть имеющий право голоса. Напрасно мы пользуемся нерусским термином.

И как только неформальность в этих отношениях утрачивается, убывает, немедленно между вами и вашими гласными появляется ловкая шайка, а любая шайка олигархична. На ослабленных демократиях паразитируют олигархии. Самая распространенная олигархия, без которой теперь уже и у нас ничего не обходится, есть политическая партия, ведь она не демократична, любая политическая партия внутри себя не устроена демократически. Так вот, для того чтобы сохранить хотя бы элемент неформальности, личного знакомства, личного знания, демократия может выстраиваться только снизу доверху, наоборот нет.

Мы можем признать, что в государстве, которое управляется неограниченным монархом, которое не имеет парламента, но в котором есть муниципалитеты, в котором избирают градоначальников, сельских старост и так далее, — в таком государстве демократия есть, есть элемент демократии. Вместе с тем в государстве, в котором есть избираемый парламент, но ниже парламента все управляется только чиновниками, нету элемента демократии, потому что такой парламент — лишь прикрытие олигархического управления.

Аристотель к счастью для своего времени просто еще не мог знать, что бюрократия, добираясь до власти, реализует себя только в форме олигархии. У эллинов еще не было проблемы бюрократии. Вот я и ответил. Демократия выстраивается только снизу, иначе не демократия. Даже в самом большом государстве, в сколь угодно многоступенчатом демократия все равно начинается с уровня уличного самоуправления, с квартала, с сельского схода или сельского совета, если хотите. И только таким способом.

Формы власти сочетаются, вне всякого сомнения. Более того, весьма печально, что они могут сочетаться с искажениями. Искажения тоже могут сочетаться друг с другом. Мы знаем много примеров монархий с аристократиями. Это основная часть средневековых обществ. Мы знаем примеры монархий с демократиями, сперва в форме военных демократий довольно ранних обществ, а потом в форме парламентских, то есть представительных, в частности сословно-представительных монархий. Мы знаем немало примеров и аристократий с демократиями. Такие примеры нам дадут итальянские города-государства позднего Средневековья и Итальянского возрождения, а также наш Новгород дает пример аристократии с демократией, где правда, преобладала аристократия. Возможно сочетание и всех трех видов власти. Аристотель походя отметил ее, даже привел пример Спарты в своей «Политике», пример не очень удачный, тем не менее формально можно его привести. Два царя составляли монархический элемент, «герусия» (совет старейшин) — аристократический, «эфоры» (народное собрание) — демократический.

Величайший античный историк Полибий, грек, живший уже в римское время, современник, собеседник и друг Сципиона Эмилиана Младшего, победителя Карфагена, вернулся к Аристотелевой схеме и создал свою. Полибий, «Всеобщая история», в 40 книгах. В прошлом году вышел 1-й том в русском издании, в этом году — 2-й том в замечательном переводе Мищенко, который только что переиздан. И вы, наконец, можете теперь и сами почитать, что думал величайший из историков эллинов, а не только в роскошных библиотеках. А думал он вот что. Он довольно убедительно доказал примерами, что совершенное государство — это государство, основанное на сочетании всех трех форм власти, та полития, которая включает элемент монархии, аристократии и демократии. При Полибии это уже демократия. При Полибии то, что Аристотель называл политией, решительно называлось демократией. Это очень интересно, правда?

И тому множество примеров. Мы с вами умнее Полибия на 21 век, в том числе мы 20 веков христиане. И так же, как христиане, а также этически достаточно близкие нам мусульмане мы твердо знаем, что совершенного государства быть не может. И в этом мы умнее гениального грека. Но быть не может только совершенного государства. Надеюсь, вы со мной согласитесь, что может быть приличное государство, а может быть и неприличное. И в некотором смысле политика — это еще искусство движения от неприличных форм государственности к приличным, хотя, к сожалению, часто получается движение наоборот, в чем мы уже сами виноваты. Так вот, с этой оговоркой мы могли бы согласиться с Полибием, что такое государство, если не самое совершенное, то, может быть, наиболее удобное, наиболее приличное.

Еще до издания Полибия я обратился к этой теме и написал довольно известную статью (о ней много говорили, потом я дополнял и переиздавал ее, в конце лекции я дам ссылку), где я размышлял над правотой Полибия и предложил гипотезу, почему Полибиева схема, как я назвал эти государства в память о первом, кто их описал, дает статистически наилучшие результаты. Это очень интересно. Мне кажется, потому что эта система в отличие от появившегося в Новое время «принципа разделения властей» построена по «принципу дополнения властей». Принцип разделения властей сформулирован английской правовой мыслью XVIII века. Он порождение «Эпохи просвещения», и в основу его было положено взаимное отчуждение и самооборона гражданина от общества, некоторое постоянное осадное положение, когда общество не доверяет гражданину, а гражданин — обществу. Вот в этом противоборстве и необходимо уравновешивающее друг друга противоборство трех ветвей власти — законодательной, исполнительной и судебной, хотя чаще всего оно существует только на бумаге, потому что никогда не удается твердо установить границы исполнительной власти. Очень легко устанавливаются границы законодательной и судебной, а границы исполнительной власти настолько аморфны, что принцип разделения властей всегда тоже немножко идеалистичен. А вот Полибиева схема — это не принцип противоборства, а принцип дополнения, по изначальному предположению недостаточности любой власти. Эллин мог это чувствовать интуитивно. Христианин может подвести под это серьезную философскую базу. Любая власть недостаточна в сравнении с единственной подлинной властью — властью Творца и Промыслителя. Христианин всегда, даже то не осмысливая, не выводя в текст, не вербализуя, будет сравнивать — подлинная власть одна, значит все остальные до нее не дотягивают, хотя вместе с тем они необходимы. Не может быть безошибочной демократии, ибо никогда не будет сообщества только праведных. Не удастся набрать одних праведных и в аристократию. И не будет подлинным королем монарх, ибо есть один подлинный король Иисус Христос, как сказал Готфрид Бульонский, отказавшийся стать королем Иерусалимским после взятия его в 1099 году: «Я не надену королевского венца в городе, где носил терновый венец единственный подлинный король».

В этом смысле даже при ощутимой недостаточности принцип дополнения властей это совсем недурно. В отличие от принципа разделения властей он содействует не контраверзе, а солидарности. Полибиева схема встречалась в разных обществах, в силу сословности она наиболее характерна для обществ в той или иной степени потомков индоевропейцев, то есть обществ арийских. Я могу привести примеры Полибиевой схемы и за пределами этих систем, например, в Ассирии.

Слушатель Владимир Борисович: Может быть, отчасти в самурайской Японии даже?

Махнач: Вряд ли. Самурайское сословие не осуществляло власти, и потом вряд ли его можно считать демократическим. Хотя… А общины в Японии были.

Во всяком случае примеров наберется очень много. Примеров того, что Полибиева схема работает великолепно, нету числа. Посмотрите на Англию. Да, сейчас в Англии уже не конституционная, а декоративная монархия, и, как я отметил, декоративная аристократия. Но не сейчас Англия стала «мастерской мира» и «владычице морей»! А стала тогда, когда в ее политической системе сочетались реальная монархия, реальная аристократия и реальная демократия, цензовая демократия общин, тем не менее конечно демократия.

Что касается нас, то для русских это национальная традиция. В лучшие периоды отечественной истории, в высочайшей цивилизации домонгольской Руси, много превосходившей тогда все, что было вообще представимо на Западе, у нас была четкая Полибиева схема, выжимая до сухого остатка, это князь, бояре, вече, хотя на самом деле она была сложнее. Действительно, четко прослеживается мощная монархия, аристократия и городское самоуправление, чисто городская демократия. И был блестящий расцвет.

Единое Русское государство было создано монархией с аристократией. Это XV век, Иван Третий. И как только это произошло, сохранявшаяся традиция низовой демократии (в городах сотен и слобод, а на селе сельских и волостных сходов) восстановила и демократический элемент. В земских реформах Избранной рады середины XVI века и до Петра с перерывом на тиранию мы снова имели Полибиеву схему.

В другие периоды, которые достойны внимания, у нас было хуже, но была тенденция, здоровая тенденция, мы тяготели к восстановлению Полибиевой схемы. Так было в XIV-XV веках, так было в Великих реформах Александра Второго вплоть до реформ Николая Второго, до созыва думы. И демократия, заметьте, выстраивалась снизу. Земская реформа (воссоздание, возвращение земского самоуправления) прошла в 1862-64 годах. Через поколение, в 1881 году этот процесс был убит зверским убийством государя-освободителя. Через поколение, через 20 лет мы стояли на пороге увенчания демократии на общенациональном уровне путем избрания государственной думы. Так что в общем это наша традиция.

А так как все, что происходит с 1917 года, хоть и не может выбрасываться, но не может относиться к нашей национальной традиции, то избавляясь от последствий революции и революционного безобразия, нам можно было бы всмотреться в собственное наследие.

И еще одно важное замечание. Мне представляется важным вернуть в обиход Аристотелево прочтение термина «тирания», в преподавание в школе, в воспитание детей, тем более в преподавание студентам, потому что они в ближайшее время воспитатели детей как преподаватели. Термин «тирания» десемантизировался. При советском режиме десемантизируется вообще все. Лучше всего об этом сказали бы филологи. Все не только лишается смысла, но и приблатняется. Если бы в газете в начале XX века о вас написали, например, обо мне, будь я тогда жив, «небезызвестный Махнач», это означало бы только то, что Махнач довольно известный автор и преподаватель. Написать же такое в 1980-х годах означало бы, что Махнач, ясное дело, известная сволочь, и его брать пора! Так вот, примерно то же самое произошло с термином «тирания». Если вы пробежитесь по энциклопедическим словарям, вы найдете массу интересного (не буду пересказывать). В довоенных годах и в послевоенных сталинских годах никакого термина «тирания» не будет, кстати, не будет и никакой «диктатуры» кроме «диктатуры пролетариата». В новых словарях 1980-х годов уже появится термин «тирания», но не будет никакой отсылки к Аристотелю, не будет сказано, что это искажение монархии, никакого анализа, в крайнем случае, будет отсылка к более древним греческим примерам, к тому, кого греки, не Аристотель, не философ, не систематик, называли обычно «тираном». Об этом обиходном, народном значении слова «тиран» я вам уже говорил. И все. Это влечет за собой крайне неприятные последствия.

В 1980-х и затем в начале 1990-х годов вышли подряд две книги, обе написали историки. Одну, «Начало самодержавия в России» написал петербургский профессор Альшиц. «Началом самодержавия» он называет опричнину Ивана Четвертого. Ладно, я понимаю, ему надоела советская власть, он не любит монархические режимы, но историк все же должен был владеть категорией «тирания». В книжке много интересного, там хороший анализ, но он повисает в воздухе, потому что странно, если то было началом самодержавия, то почему в XVII веке самодержавие было совсем другим?

(короткий пропуск в записи)

Вторая вышла совсем недавно. Петербургский митрополит Иоанн Сычев, «Самодержавие духа». Главы, записки. Между прочим, он историк. Я читал его диссертацию, она превосходна. Отдельные главы этой книжки, совершенно не имеющие общей композиции, заметки тоже превосходны. Великолепно описана эпоха Никона в XVII веке. Великолепно описана эпоха Александра Невского. Он стремится защитить русскую национальную монархию. Да, я понимаю и этого автора. Тому надоели репрессивные режимы, этому надоело то, что русскую историю постоянно поливают грязью. И мне это надоело. Но, не используя термин «тирания», высокопреосвященный автор занимается самым неблагодарным занятием, он пытается реабилитировать тирана! Не пользуясь термином «тирания» как строгой категорией, а сохраняя его оценочно (Вот какой мрачный тиран в семье!), мы подвергаемся жесточайшей опасности, она двусторонняя и достигает одного и того же результата. Мы подрываем собственную монархическую традицию, если переносим из истории на монархию то, что принадлежит тирании. И мы подрываем и нашу демократическую традицию, если мы настроены монархически, но утверждаем, что Иван Четвертый — это хорошо.

Для нашего общества одинаково опасны как автор, который утверждает, что у нас в истории сплошное безобразие, грязь и кровь (Посмотрите на Ивана Четвертого!), потому что он не выносит тиранию за скобки, так и автор, который утверждает, что не надо никаких демократий, а надо, как при праведном царе Иване Васильевиче! Потому что этот — тиранолюбец, и он докличется тирании! Думаю, что если разбирать так же основательно два других искажения форм власти, то мы найдем много подобного и про олигархию, и про охлократию. Есть масса материала для предостережения подобного. Я привел только один пример. Остальное вы без труда подберете самостоятельно.

Я сослался на два классических труда Аристотеля и Полибия, лежащие в основе рассуждения. О Полибии есть литература на русском языке. Об Аристотеле есть большая и неплохая литература, в частности комментарии к самой «Политике».

Монархией и ее сочетаемостью с другими формами занимались по крайней мере два великолепных автора: Лев Александрович Тихомиров («Монархическая государственность», единственное доступное издание — СПб 1992, свеженькое, 10 тыс. тираж) и Иван Александрович Ильин («О монархии и республике», пока есть только в журнале «Вопросы философии», если не ошибаюсь, за 1991 год, но с выходом 6-тома собрания сочинений Ильина будет и книжное издание).

Тем, кто оказывает мне честь, заинтересовавшись моими разработками на эту тему. «Полибиева схема» публиковалась в двух редакциях: в журнале «Диалог» №1 1994 года и переработанный вариант в журнале «Новая Россия» №4 тоже 1994 года, он ежеквартальный, толстый. «Новая Россия» — это бывший «Советский Союз», редакция находится на улице Москвина 8, напротив филиала МХАТ, который давно на ремонте. Наверное, вы знаете, где это, рядом на Петровке. В редакции этот номер еще есть, на складе еще есть, продается вахтером. И в 1-ом или 2-ом номере (точно еще не знаю) журнала «Знание — сила» в следующем году выйдет моя статься о тирании, где гораздо подробнее изложено то, чему я посвятил конец сегодняшней лекции.

Благодарю вас за внимание. Надеюсь, я не слишком вас утомил.

Ведущий: Большое спасибо, Владимир Леонидович! Пожалуйста, вопросы.

Слушатель: Я бы хотел задать вам один вопрос. Как всегда, мы с вами обсуждаем, Владимир Леонидович, одну тему, о которой по существу вы все время говорили.

Есть такое слово — теократия, которое естественно не могло упоминаться Аристотелем, которое дискредитировано либеральной западной традицией. Под теократию подставляют власть духовенства, что фактически никогда не может быть. Если папа управляет государством, он управляет не как первосвященник, а как государь. Но с другой стороны, ведь нельзя говорить о монархии в христианском смысле, если монарх не помазанник Божий. Это во-первых. И у меня тоже есть возражение преосвященному Иоанну, которого я чту как пастыря. Я возражаю против самого понятия «самодержавие духа», ибо согласно православной традиции царствует Сын Божий, «Его же царствию не будет конца», а не как не Дух, «иже дышит, где хочет». В православной традиции «самодержавия духа» просто не может быть. Ипостась царская в Троице — это ипостась Сына.

Но если говорить, например, о вече как о демократической форме. Представьте себе такую ситуацию. Вот у нас новгородское вече. Мой сосед Иван, мой родич и, может быть, кум перешел в латинство. Вы можете привести к тому больше красочных подробностей, чем я. И вспомните историю с князем Гагариным, который перешел в католичество. Все-таки этот момент на Руси всегда был.

И слабость исламской традиции, которая действительно нам очень близка, и те нападки на ислам, которые сейчас ведутся, для России очень опасны, потому что это одна из религий России. Ислам был теократическим обществом. Монархию там только терпели. Ислам признает власть посланника Божьего, халифа или имама. А монарх там может быть постольку поскольку. Хорошо, если он потомок Мухаммеда.

Вот мне бы хотелось в отношении России этот вопрос с вами обсудить. Но и в отношении мира. В этом смысле конечно японская монархия резко отличается от монархии христианских стран, хотя по Аристотелю и то и другое — монархия.

Махнач: О функциях японского монарха. Две стороны его бытия — то, что он микадо, и то, что он тэнно, в общем различаются даже в теории. Вот нынешнему было предложено не становиться тэнно, а быть только микадо, то есть только монархом. Правда, он надул демократические круги Японии. Он через некоторое время, после того как стал микадо, все-таки прошел все необходимые обряды, получил благословение Аматерасу и все-таки стал тэнно. Но согласимся все-таки, что полуязыческая, полу-буддистская японская традиция, достойная всяческого почтения, не аналогична всем христианским, и вообще они от нас гораздо дальше, чем мусульмане.

Слушатель: Я об этом и говорю.

Махнач: Что касается прочего, в исламском мире очень сильное арабское начало. Арабы вообще никогда по-настоящему к монархической идее не стремились, ее не имели, не тяготели к ней. У других, у тюрок, у персов, у вполне безупречных мусульман, монархия получается хорошо, кстати сказать, сословная. Все-таки персидская традиция сословная и даже сословно-представительная, а вовсе не деспотическая монархия. Ну, как можно относиться? Я думаю, так как сейчас мы дождались канонизации великого иерарха XIX века Филарета Московского (Дроздова), можем считать авторитетным и то, что он писал по этому поводу. А он вызывал в бюрократических и сановных кругах крайнее недовольство своей позицией, ибо его позиция была, кстати, абсолютно православной, что церковь не благословляет государство, что она только благословляет государя на его подвиг, и вообще-то говоря, миропомазанный монарх не священная тем самым особа. Можно посмотреть все, что написано о тайне миропомазания. Он просто носитель самой тяжелой миссии, самой тяжелой службы, и церковь испрашивает ему дополнительных даров. Это не освящает особу монарха, как некоторые считают.

И еще одна деталь. У нас сейчас появилась тенденция, где-то она проскальзывала, по-моему, у бывших большевиков (все-таки сталинизм не полностью от нас, так сказать, отлип), у приобретших монархический лоск большевиков ссылкой на то, что «наш русский монарх не волею народа правит, а волею Божией, и только перед Богом он ответственный». А ведь это, между прочим, из посланий Ивана IV, это именно его тираническое видение, а не видение византийское (хотя слово «самодержец» оттуда — «автократор») и тем более не русское. Русская традиция демократичнее византийской, там-то не было земского собора, а у нас был. Наша традиция смотрела на это дело иначе.

Православный монарх действительно имеет благословение Господа, но не непосредственное. Он легитимизуется не непостижимым и невидимым Богом, а через народ церковный. Его легитимизуют его подданные. Кстати, в чине царского венчания это сохранилось вплоть до самого последнего венчания. Конечно, венчание искажалось бюрократической империей, но все же после коронации каждый русский царь троекратно кланялся народу с Красного крыльца. То был его ответ на легитимацию народной воли, только так это можно понимать. Кстати сказать, Ильин отмечает, что вообще-то, в конце концов, монархия для нации, а не нация для монархии.

(короткий пропуск в записи)

Есть четыре пятна, четыре цареубийства в отечественной истории. Это убийство Годуновых. Бориса Федоровича загнали в могилу, сердце не выдержало, но Федора Борисовича убили, и зверски. Это убийство, естественно, Павла Первого, Александра Второго и Николая Второго. Я говорю только о единой России. В княжествах домонгольской Руси бывали конечно убийства князей.

Но есть и два других пятна. С глубоким сожалением я, простите, отмечаю, что было два «тиранонеубийства». Это неубийство вовремя Ивана Четвертого и неубийство вовремя Петра Первого, хоть это и страшно звучит. Тем не менее цареубийц проклинают, а тиранам-убийцам ставят памятники! И вообще ни один тиран не был свергнут, они дожили до своей естественной смерти. Если бы на кол посадили Ивана Четвертого, не было бы Петра Первого, а скорее всего и революции.

Но есть и два совершенно четких примера, когда нация негодного главу государства лишила престола. В 1610 году земский собор совершенно легитимно и канонично лишил престола Василия Шуйского по профессиональной его непригодности. В 1762 году такая же судьба должна была постичь прислужника иноземных правителей Петра Третьего. Но, к сожалению, у нас уже не было парламентской традиции, в силу чего его удавили, ведь уже не было земского собора, уже не было легитимной власти, которая могла бы именем народа низложить государя.

Кстати, совершенно неизвестный у нас апологет имперской русской традиции Владимир Видеман (сделайте себе пометку на полях, может быть, у нас издадут его книгу), русский немец, выросший в Таллине и живущий и работающий в Берлине, подробно разбирает византийскую и русскую имперскую традицию, указывая, что, вообще-то говоря, монарх совершает преступление, ежели он отвергает легитимизующую волю народа в том случае, когда она просит его удалиться и желает избрать нового государя. Он весьма серьезный апологет монархии при всем том.

Я могу привести и византийские примеры, но они чрезмерно удлинят разговор.

Ведущий: Еще вопросы есть?

Слушатель: (вопрос не расслышан).

Махнач: Я могу вам ответить двояко. Если мы примем во внимание в самой современной редакции этнологическую теорию нашего великого современника Льва Николаевича Гумилева, то этнос проходит различные фазы, среди которых есть надлом, то есть то, что русские проходят сейчас и видимо завершают, а в конце концов бывает еще обскурация, то есть распад этноса. Это все-таки не гипотеза, это все-таки теория. В составе этой теории есть еще гипотеза пассионарности, но это теория, она внутренне не противоречива и не первым Гумилевым высказана. То, что этносы смертны, люди знали на уровне мифологического сознания, а потом это разрабатывалось многими великолепными авторами, начиная с Джамбаттисты Вико, великого итальянца начала XVIII века. Кстати, в этом году издали его «Основания новой науки об общей природе наций». Весьма рекомендую. Больше четкости мы видим у Константина Леонтьева. Этносы смертны. Могу ответить и с другой стороны, с теологической, если хотите. Теологически мир во зле лежит, а следовательно добро убывает. Все люди в любой системе свободны, даже когда этнос обскурирует. Люди вообще свободны, летать, правда, не умеют, но вести себя порядочно могут при любых условиях. Люди привносят разрушающий момент даже в очень стабильную систему. Иногда не выдерживает злодей, а иногда не выдерживает система. Вот вам и второй ответ. Кстати сказать, между прочим, Гумилев не в трактате, а в разговоре за чаем однажды необычайно сблизил эти две версии, сказав довольно многозначительную вещь: «Я думаю, что энтропия — это дьявол». И может быть, он был не так уж и не прав.