Бабушкина молитва

  Бабушка моя, мамина мама, Агафья Ивановна, прожила девяносто шесть лет. Раньше, ещё до того, как сам я стал пожилым и седым, её жизнь представлялась мне не просто многотрудной, но и трагичной.

 Год рождения  – 1907, уже сам по себе говорит кое о чём, что творилось  в период её взросления в средне - российской деревне, в бедной крестьянской семье. Трудились. По настоящему не голодали. Была любима тятей да маменькой.

 Семнадцатилетнюю Аганьку определили в жёны смирному пареньку Алёшке из соседней деревушки, который годами был чуть постарше. Родители её дожили до преклонных по тогдашним понятиям лет. Обыкновенная российская жизнь и судьба, коих миллионы.
На Сретенье Господне, пятнадцатого февраля этого года любимой моей бабушке исполнилось бы сто десять лет. Так случилось по жизни, что у меня было, как бы три мамы. Бабушку Агафью, у которой рос и воспитывался звал я «мамой Дарюхиной».

 Тогда у  почти каждой деревенской семьи кроме настоящей, паспортной фамилии были ещё присвоенные сельской общиной. Кто и когда их первым выговаривал, конечно никто не запоминал, но закреплялись они за поколениями Таисьиных, Сергеевых, Дуняшкиных, Колельковых, Петруниных крепко –накрепко и сохранялись в памяти людской даже тогда, когда умирала уж и сама деревня. Всё очень просто.

Больше полдеревни, к примеру, Ляпиных было. Ребятишек, меньше четверых в каждой семье не бывало. Так что одних «ВанЮшек Ляпиных» на обоих порядках с пяток набиралось. Поди тут разберись, кто чей. Вот и разбирались по именам родителей да по прозвищам. Прабабушка моя, Дарья и дала своему выводку вторую фамилию. Ляпины – Дарюхины! Ну чем не Голенищевы – Кутузовы, понимаешь?!

Ещё у меня была, конечно, «главная» и единственная мамочка Нина, но мы, три её сыночка и Лидочка – дочка, называли её «мама молоденька», упуская одну буквицу в конце определения для краткости. И, соответственно, была у нас ещё и «мама старенька», властная и грозная для всех домочадцев неродная матушка отца, вырастившая его, оставшегося сиротой в младенчестве.

Так вот о судьбе мамы Дарюхиной. Помогли родители молодой семье избёнку построить. Колхоз размером ровно в одну деревеньку носил тогда имя Януарьевича – самого главного чекиста- Менжинского, о котором мало кто сейчас и помнит. Ну да и Бог с ним. Родила Аганька всего пятерых детей. Двоих схоронила ещё крохами, от поветрия умерли. Клавдёнку же, восьмилетнюю уже дочку особенно жалела она и часто вспоминала.
 
- «Положили, - говаривала она -, куколку мою соборовать под образ, а она глазоньки свои болезные скосила на лик Богородицын и спрашивает (в памятИ была): «Мамонька, а мне у неё хорошо жить будет» - «Хорошо –отвечаю - Клавденька, а я к тебе приходить буду, и сахарок приносить. А самой –то и дышать уж не чем, сердце заходится».

Этот эпизод записал я не для пущей чувствительности да жалостливости. На аборты тогда редко ходили, а вот ребятишек частенько хоронили. Бог, говорили, прибрал.
Размышляя над судьбой бабушки, поначалу я удивлялся, потом восхищался и преклонялся перед тем, сколько в этой невысокой сухонькой с исковерканными вилами, лопатами, топорами, хворостом, мешками, а также комьями мёрзлой земли, студёной водой из проруби; руками, будто обвитыми пучками ржаной соломы – венами; сколько в ней силы, мудрой стойкости перед жизненными неурядицами и горем.
 
Да, про мамочек всех своих я рассказал. А папа у нас был один. Дед -  тоже. Дед Алексей. Как раз муж бабушки Агафьи. Знаменит он тем, что будучи орденоносцем, колхозным бригадиром, хитрым и рукастым мужичком, после войны один из всей округи стал областным народным депутатом. И ещё, тоже после войны променявшим бабушку с двумя выжившими детьми на шабрёнку – болтливую и грудастую молодайку, тётку Нюру Голынову, у которой своих деток трое было.

Есть соседи,- это те, кто рядом живут. А есть шабры, они - напротив, окна в окна. Так вот и высмотрел, видать, мой дедон эту бабёночку и стал к ней сначала похаживать, а потом уже и в мазанку её ночевать зачастил.

Деревня и есть деревня. Сплетни, слухи, пересуды. А мамочка моя (молоденька) тогда только с моим отцом поженились. А брат её, мой дядя Александр, старшеклассником был.
Ярким в прямом смысле эпизодом нашей семейной истории был пожар. И-за нашей детской шалости сгорела наша же изба. Дед Алексей к тому времени с новой семьёй на освоение целинных и залежных земель подался.

И осталась у бабушки Агафьи она надежда,- сын Шура. Какие он ей письма писал из армии! Служили тогда три года. Она разглаживала тетрадные листочки в клеточку со строчками разборчивого и красивого сыновнего почерка, укладывала после десятка прочтений и хранила их потом до самой смерти. Какие у них были планы!

 «Вот вернусь, и тебе, мама, полегче будет. Тогда сумеем мы продержать не только корову, но и телёнка, а так же пару овечек» - частенько повторялось в сыновних посланиях.  Да, денег в колхозе не давали да и трудодни пустоватыми были. Благосостояние в деревне оценивалось крепостью своего подворья, которое управляли в промежутках артельной подёнщины. Рано утром да поздно вечером, в основном.
  Мне тогда было десять лет.  И сейчас помню, как дядька Шура подбросил меня на сильных руках, и я едва не стукнулся головой о матицу. А как блестела звезда на подаренном мне ремне вернувшимся аж из самого таинственного города Клайпеда сержантом Советской армии!

Но самое главное, я услышал, как мама Дарюхина вслух и громко смеялась. После ухода из семьи деда, она вечерами дольше обычного стала задерживаться перед божницей с единственным образом Богородицы за ситцевой занавеской. Молилась.

Дядьку Шуру нашли четырнадцатого декабря в сквозновском долу. Он замерз. Тогда как раз проводили в деревни электричество. Со старшим электриком они работали в соседней деревне. Совсем непьющий спиртное, дядя мой в этот день выпил самогонки. А напарник оставил его, уехал на запряженной в дровни лошади, и даже утром никому ничего не сказал.

После похорон бабушка Агафья только работала и молилась. И ещё – «дрожала» надо мной. Теперь – то я знаю, что это она спасла меня в моих уже горестях и передрягах, когда на кону стояла сама жизнь. И когда передо мной самим стоял вопрос: убивать или нет человека?
Мы с ней уже вместе очень раненько проводили в мир иной маму «молоденьку» и брата моего Ивана.

К чему это я всё? Едва ли не в любой семье найдутся примеры  горестей и несчастий.
Переживают люди, не дай Бог, трагедии пострашней. А к тому я, что научила меня бабушка Агафья заменить вопрос ко Господу Богу в подобных ситуациях. Раньше спрашивал: - За что?  С некоторых пор: -Для чего?

И ещё. Совсем недавно я сделал настоящее открытие.

Копаясь в собственном архиве, случайно открыл старый бабушкин деревянный сейфик – сундучок с нехитрой запиркой. Обратил внимание на затёртый и поблекший листочек из школьной тетрадки. Почерк уж очень знакомый.

 Дочки старшей моей. Из класса этак шестого или седьмого. Вычитал текст. Это она, она, прабабка Агафья надиктовала. Править не стал. Не могу судить, чьё это сочинение, вряд ли оно соответствует и церковным канонам. Для меня оно -  от бабушки Агафьи. Ею надиктовано. Дочкой моей записано. И это для меня свято. Подумалось,-

 - А вдруг, да кому поможет?!

Ко Ангелу.

Приветный ангел мой Господень, хранитель ты души моей.
Души моей единородной, будь милостив к рабе твоей.
Храни меня во все минуты, храни меня во все часы.
Храни меня в напастях лютых, храни средь самою мечты.
Ты послан Богом для храненья. Тебе Господь так поручил,
Пролей мне в сердце умиленье, как мне здесь жить ты научи.
Здесь узкий, тесный путь прискорбный. Могу ли я его пройти?
Хранитель мой неукорённый, ты можешь здесь меня спасти.
Ты держишь меч в руках разящий, и всех врагов ты победил.
Ты в облаках всегда парящий, меня на небо возведи!
Когда явлюсь лицу Христову, и отражу христовый свет,
Когда предстану у престола, ты за меня держи ответ.
Ты знаешь жизнь мою земную, ты спутник есть моей души,
Введи меня в страну родную, и всю мне славу покажи.
А я здесь странница на свете, я здесь чужая всем живу.
А там отечество родное, я там хвалу тебе скажу.
Там не печаль, не воздыханья, там слёзы горькие не льют.
Там не стесненья, не стенанья, одни лишь радости текут.
Проси венец ты у Владыки, и обо мне ты доложи.
Хотя грехи мои велики, но ты страданья покажи.
Управь теперь моей судьбою, с тобой я жизнь переплыву.
Хранитель мой, я лишь с тобою в покой небесный отойду…

         Чуть позднее написал я вот эти строчки в память о бабушке моей :

Она молилась истово и много.
В старинных почерневших образах
Ей виделось лицо живого Бога,
Его большие, строгие глаза.
И отгоняла суету молитвой,
Широкие знамения творя.
Невежеству внучок готовил битву,
Про небо по науке говоря.
В родительской избе да при беседе
Он рвался за свою идею в бой
И далями космическими бредил.
А бабушка лишь молвит:"Бог с тобой!"
Внук сам торил нелёгкие дороги,
И всё ж перед разлукою любой
Его перекрестивши на пороге
Шептала она тихо: "Бог с тобой".
И зашивала тайно в китель внуку
Свой крестик неприметный родовой.
Поранило душманской пулей руку -
Она  - при образах, как часовой.
В костюм парадный зашивала крестик,
И радостно, и тяжко - на износ
Качало сердце с партбилетом вместе
Распятие. И как терпел Христос?!
    Занемогла старуха - вот докука,
Хворь приступила в девяносто пять.
Ворчала на заботливого внука:
В больнице не была и не бывать!"
И отошла спокойно и смиренно.
Ей виделась свеча и аналой.
Успеть хотелось всё же непременно
Губами обозначить: "БОГ - С ТОБОй"
А внук перекрестился на дорогу:
В старинных почерневших образах
Увидел он лицо живого Бога,
И бабушки любимые глаза.
   
  Наверное, далеко не всё здесь соответствует правилам стихосложения. Критиковать дозволяю. Но переписывать и править не буду. Не потому, что графоманю не в меру, а потому, что писал сердцем.  П. Родин 31 08 17 г.