Zoom. Глава 8

Баушка

Бабушек, которые живут в городах, их дети, живущие в мегаполисах, особо не балуют и не жалуют вниманием. Они, как домашние цветы в горшках, которые забывают вовремя поливать,  разъехавшись по отпускам и дачам, так от этой мизерной заботы, они чувствуют недостаток живого человеческого общения и тепла- совсем как эти цветы, иногда или зачастую они, на подоконниках стоят, лишенные солнечного  света.

Баушка дарила нам с Буду! по одеколону "Пират" фабрики «Новая заря»- я просто влюбился в этот запах, который был много лучше импортных парфюмов. К ней мы, правда, редко, ездили в район «Шаболовки», долго добираясь на легендарном трамвае «пятерочке», про который поется в песнях «Любе». Я тогда еще возмущался, что неподалеку есть старая церковь, из которой сделали какой-то бар, ресторан или кабак- потому как эти христопродавцы не гнушаются ничего-ничего святого нет у людей. Как иной раз обменник валюты в церкви прямо в здании, который меня обескуражил в тот момент, когда я ехал впервые к окулисту на прием после переезда на зимние квартиры. Вороватый наив.

Как мы ждали этого долгожданного переезда!  Как только одно слово «зимние квартиры» вызвало предвкушение чего- то таинственного и строгого. Такое слово еще вспоминается из прошлого,  как «нумера», с налетом комильфо, гусарства и пижонства. Я ожидал увидеть просторные гимнастические залы, как в фильме «Гардемарины, вперед!»- где мы будем фехтовать, и студии, в которых мы, подобные сверстникам Ломоносова, будем в буклях, осваивать науки, упражняться в строевой выучке на прусский манер на строевом плацу. «Вот стою, держу весло… вспоминайте иногда  вашего студента»- «Из вагантов». Будем штудировать какие- то свитки и папирусы,  латынь и иностранные языки, все эти академические знания и предметы, которые я уже по нескольку разу успел пройти - начиная с техникума,  потом эти все знания закреплялись во мне настолько прочно и намертво в памяти, что эти все предметы мной принимались уже по- свойски, без отторжения, и я особо не волновался за их усвоение, они мне уже давались без излишних усилий.

Ограниченность ресурсов Баушки, бывшей вагоновожатой (до того, как «они» стали кондукторами-контролерами) была налицо, ей было скучно и одиноко, нужно было чем- то себя занимать, какими -то готовкой, вязанием, рукоделием или поделками, находясь,  как в утлом суденышке, в маленькой и  тесной хрущевке с каким -то цветным телевизором с большим плоским экраном, «списанном» детьми, как морально устаревший, при покупке дорогой и более новой модели. Однажды я прошел почти все этажи, поочередно звоня в каждую дверь и искал Баушку. Буду! к тому времени уже был у нее дома, когда номер квартиры я благополучно забыл-и ее соседки- старушки, мне участливо подсказывали дорогу к ней. Так, «всем миром» мне помогли разыскать человека. Благо, я интуитивно угадал подъезд и зрительная память подсказывала мне расположение комнаты по отношению к коридору- когда все двери и состояние коридора и лифтовых холлов везде были одинаковыми, что было легко сбиться с пути и заплутать.

Мне все время ее было жалко, как она была там одна-одинешенька, среди цветов и картин, и там «живопырка», конечно, ее квартирка, и все в ней старое, изношенное, как-то искусственно и старательно поддерживаемое, как в музее-усадьбе, хранящее аутентичную атмосферу. У нее была типичная малометражная квартира, какую можно увидеть в черно-белых фильмах Шукшина. Там все застыло в каких-то еще шестидесятых-семидесятых, там и само время застыло, как будто часы остановили. В том времени, все осталось черно-белым, как было таким же, как в то счастливое и полное новых несбыточных надежд время, когда Дядя покинул отчий дом и выбрал себе невесту с Кооперативного переулка, о которой мечтал. Дядя хоть ей и помогал, этого не стоит отрицать, но она жила, как и все старики, на голодном пайке, без излишеств, с опытом выживания, нуждой, как извечным спутником, но не была запущена. Она трудолюбива и ухожена, все у нее было там, так что каким –то чудом Дядя успевал ее и навестить, и подлатать-подсобить. Там все было старинное и такое, дремучее от древности, куча еще старых книг, когда книги еще  покупали, чтобы их читать, а не только для того, чтобы красиво разместить  на полках,- полное собрание сочинений и ораторских речей Кони в каком-то диком по объему сборнике- восьмитомнике. Хоть Дядя не был юристом, а Буду! больше интересовали компьютерные игры, лишь я из интереса и любопытства брал на время, поэтому я понял, что они предназначались в их семье именно для меня- и обрели в них верного и пытливого читателя, если это не в коней корм-то как раз для меня.

Среди детских фотографий Дяди, и его отца, которого потеряли, когда Дядя был еще ребенком, огромных кустов домашних цветов алое и фиалок, посудных наборов- графинов, штофов и сервизов, выставленных в открытых трюмо, чувствовалось то застывшее время- какие- то шестидесятые –семидесятые. «Трамвай «пятерочка», вези  в Черемушки меня»- и все песни «Любэ» про нее, ее молодость, детство и юность Дяди –всего, что было лучшего в наших людях, и что они несли в себе сквозь эти трудные и тяжелые времена -безвременья, утраты веры в себя. В какой- то «своей теме», среди этих сырых и скучных тенистых дворов, у которых навсегда украли сочную зеленую листву и пробирающую до зябкости и дрожи свежесть. Крокодилом съели их солнце, как в «Краденом солнце», которое больше никогда не заглядывало в эти дворы, застыло где- то в пригородах-новостройках, таун-хаусах и спальных районах. В оставшемся для них мире было уже непролазно и душно.

Там во дворе был памятник каким -то комсомольцам- добровольцам, и мне казалось, что я единственный подошел к этому памятнику, когда даже жители двора к нему не подходят и  не проявляют никакого интереса. Такое беспощадное и негероическое время, что это стало неактуальным, не востребованным и никому не интересным. Тогда за что боролись, и за какие ценности и идеалы погибали, жертвуя собой, молодые герои- когда время так цинично все расставило на свои места, снеся прежних авторитетов.

Учеба. Идеологическое воспитание.

Знакомого деда, который нам с Буду! привозил кассеты с фильмами на английском языке, приучал нас смотреть фильмы, тренируя память и внимание, образовывал нас, на втором этаже дачи в устраивая кинозал, своим личным примером показывая, каким образованным и всесторонним должен быть мужчина. Палатка, которую он устанавливал во дворе, чтобы преодолевать трудности и показывать полевую выучку, была американской, она собиралась в такой-то чехол для вещевого имущества и компактный стандартный мешок. Он вовсе тем самым не демонстрировал унылый нарочито показной квасной патриотизм, признавая ценность заморского качества, но и не благоговея перед Западом, раболепно припадая на задние лапы. Поэтому за редкое сочетание в нем «совка» и всего лучшего, что мог дать Запад, я прозвал его «мистер Квас».

Дядя однажды сказал мне: «Несмотря на то, что ты не смотрел старых советских фильмов -ты очень хорошо воспитан». Да, я не смотрел фильмов «Неуловимые мстители», «17 мгновений весны», «Место встречи изменить нельзя», «Щит и меч», «Четыре танкиста и собака», «Приключения бравого солдата Швейка», зато я смотрел «Гардемарины», «Дети капитана Гранта», «Угрюм-река» и «Два капитана» (и даже читал во внеклассное чтение одноименную книгу Каверина).

Но Бабушка-модератор-морализатор- даже это наше хваленое доморощенное воспитание и подчеркнутое Дядей сразу втаптывала в грязь, показывая его полную моральную несостоятельность и нежизнеспособность.
«Какие вы цеховые мастера!? Вы правильно вещи в чемодан не умеете складывать!»-учила нас правильно, по швам одежды сворачивать свитера, брюки, рубашки и нательное белье, Бабушка. Иногда дополняя фразой: «А ты Леша, еще хуже, потому что ты –деревенский!».И когда она говорила о воспитании, с выработанным и врожденным педагогическим тактом, тихо, беззлобно, поругиваясь на нас в воспитательных целях- я уже чувствовал себя разложенным, бесхребетным, никчемным, и я чувствовал свое подлинное ничтожество, когда каждое сказанное ей слово было четким и лаконичным, как ломоть нарезного хлеба. Каждым словом, как действием, она била нас, словно учитель указкой или длинной линейкой, по пальцам, когда мы не следовали ее указаниям. Каждое слово, как зуботычина, пощечина, оплеуха, тумак. Харизма этой женщины, школьного учителя и директора школы, заслуженного педагога, чей труд признан и оценен, заставляла задуматься о себе, контролировать себя, не давать слабинку, не расслабляться, не показать себя в дурном свете, не проявить глупость и несдержанность, а постоянно работать над собой, сохраняя свое лицо, и держа себя в уздах и рамках приличия, удерживая от непотребства и недостойного поведения. И мне хотелось более следовать ее науке, чем Буду!, мне хотелось быть более достойным и способным учеником и рабочим материалом, чем ее собственный внук, меня самого начинало есть какое- то чувство ревности от этой соревновательности, что я добьюсь большего, если буду более прилежным, сознательным, серьезным и ответственным, и проявлю больше качеств из своего «супового набора», и у меня уже не будет «не в коня корм», когда я буду безоговорочно слушать и применять данные мне ей и его родителями советы. Вы делаете правильно тем, что вкладываете в меня душу, и раз вы «ставите на меня»- я обязательно себя покажу. Я всему миру покажу, и вы никогда не пожалеете за все то, что для меня сделали. Я буду вам благодарным и сторицей воздам за ваш вложенный в меня труд, и никогда не сдамся. Никогда. Ведь я всегда хотел и показать горожанам, что я сделан из другого теста, чем они, что я честнее, правильней, краше, что во мне меньше мусора, тли и гнили, что я, приехавший из провинции в метрополию, много лучше, чем они, «на голову» сознательнее и «порядочнее». Ведь мне подсказал это качество старший начальник. Это стало моим вектором в построении моей собственной модели поведения, сориентированной на учебу, а потом и другие дела.

Когда я однажды чистил снег с гаража с Буду!, и меня деловито и методично научала Бабушка, как его правильно скидывать, чтобы не было подтопления дома. Я уже был на диком нервяке и «взводе», доведен до ручки и до нервного срыва, до полного исступления, и почти с мольбой обращался к ней, сетуя, что я уже эксперт по чистке снега, потому что его сколько раз его чистил. Бабушка, как заслуженный учитель России, включила все свое методическое мастерство, и педагогические навыки, и руководила процессом. Я все время считал, что харизма женщинам не присуща. Но Бабушка тогда переубедила меня в этом. Редкий случай, когда повиновение достигается не криком и руганью, а методичным давлением, манипуляцией и даром убеждения. «Ты попробуй бабушку не послушай!» отстреливался Буду!, посмеиваясь. Несмотря на то, что аналога в русском языке слову харизма не существует, я бы описал это как влияние ее и внушение, без каких –то методик НЛП или гипноза, как мультяшный персонаж Диснея ты беспрекословно подчиняешься сказанным ей словам и отданным указаниям. Я редко каких начальников за всю жизнь слушал, людей с большим должностным положением и старше по возрасту, которых априори должен был слушаться, но, как бы не подвергал сомнение сказанное ей, впоследствии всегда убеждался в правильности ее слов. Да, сначала, не спорю, можно все списать на несвоевременность и старческий маразм, молодость все списывает на недостатки стариков и принимает в штыки, оспаривая и посягая на авторитет старших. Но это не тот случай, когда понимаешь насколько дальновидно и последовательно может давать практичные и жизненные советы эта мудрая женщина. На фоне ее мы, конечно, выглядели как герои кривого зеркала. Когда я слушал отрывки из «беспринцыпных чтений» про чью-то бабушку, декламированный Данилой Козловским, я думал, что Бабушка достойна не меньше описания своего характера, рассуждений, соображений. Ее важной чертой можно отметить исключительную не словоохотливость и не болтливость, я никогда не замечал, чтобы она говорила что-то не по существу и не по делу. Вся ее речь или советы или методические указания. Редко она говорила с кем по телефону и ограничивалась только общей информацией, что называется, «справиться». Естественно наше поведение с Буду! и сделанная работа по поручениям вызывала у  нее только нарекания и осуждение в своей бесталанности, бестолковости. Я не могу приписать, что она была «вечно всем недовольна», но взыскательность и щепетильность, присущая всем, без исключения, перфекционистам, в ней, несомненно, присутствовала.

«Буду! такой выпивоха!» подчеркивала Бабушка. Это слово как никакое другое характеризует  его, и отображает и олицетворяет его. Когда все ребята делали визитки, Буду! тоже зафигачил визитки с надписью «пока учусь», демонстрируя оригинальность и вящую скромность, будучи зодиакальным львом, он делал себе визитки с изображением льва, что выглядело не сколько геральдически, сколько многообещающе воинствующе.

Почему я выбрал общение с Буду! в ущерб своему личному росту? Почему я выбрал близкий и доступный путь, вместо длинного, полного преград и препятствий, который бы меня больше закалил, чему-то научил, и, в итоге, дал мне больше, чем уют и сытость. Тщетная попытка сдержать морально разлагающегося друга, с которым, к тому времени, изрядную долю общения составляли именно совместные выпивки. Крестный, как наставник и ментор больше бы мне рассказывал, поучал, научал, словом, полусловом, жестом, своим хитростям-премудростям, и я бы принял этот позитивный опыт- а он бы его передал мне, как сыну. Я бы смог перенять эту эстафетную палочку. Я бы был достойным учеником и последователем. Я бы справился, не подвел, и оправдал бы возложенные на меня надежды. Но вместо того, чтобы развиться самому, я решил тогда спасти Буду!, другого человека. Не потому, что он сам просил о помощи, или за него просили родители, и я не мог им отказать. Иногда, со стороны, кажется, что выбор главного героя иррационален, как главный герой «Игры в бисер» вместо карьерного роста выбирает наставничество над сыном лучшего друга. Наше будущее вариативно и многие решения мы принимаем интуитивно, после чего уже никто не скажет, как бы было лучше- потому что принятое решение, если оно взвешенное, оно принимается в одних условиях, а когда обстановка и условия меняются- уже нельзя доподлинно определить дальновидность, прозорливость, и правильность сделанного нами выбора.

Мне хотелось, чтобы Крестная сестра видела во мне идейного наследника и преемника Крестного-решительного, смелого, расчетливого, продумывающего многоходовые комбинации, который постоянно думает-не мутит, а именно думает, который четко идет к поставленной цели, и знает, что ему для нее нужно. Я хотел ему подражать- также, как и он, если надо, даже «идти по головам». А перед этим мне нужно было только чуть- чуть потренироваться, и отрепетировать свою смелость. Как будто я приехал к нему на бизнес -тренинг и спецкурс, вводный, внеплановый инструктаж, мастер-класс, и он сделает из меня Лидера, Чемпиона, закалит меня в огне, держа за пяту,  или, ладно уж, хотя бы  чересчур принципиального типа. Но циника или беспринципного хищника, который будет рвать мясо на людях-я такую мысль и такой образ на себя не примерял. Когда ее отец, сильный -настоящий мужчина, и в чем- то ее идеал, представление, каким именно должен был быть мужчина-наверное, она и в своем избраннике хотела бы видеть такого же успешного, такого же заряженного самца-  может, и мне тогда нужно было так  и внедрится в семью, чтобы выработать в себе эти  жизнеспособные качества, чтобы они меня зарядили как аккумулятор-чтобы он передал мне все свои навыки и умения, как переходящее красное знамя, чтобы я усвоил их, как жизненные правила-установки, чтобы им неуклонно следовал, чтобы шел напролом, неукротимый и гордый. Раз меня ничему не научил отец-вот с кого мне нужо было во всем брать пример. Примеряя на себя - как бы поступил Крестный, как человек, которй «сделал себя сам» -передавший часть себя и объединенный со мной этим таинстом крещения  или православным обрядом- но уже связанный со мной навсегда. Именно в тот момент -когда мне нужны были ориентиры, и я их не находил ни в книгах, литературе, пубицистике, ни в кино, ни встречая достойных и умных собеседников- у которых можно было почерпнуть хоть какие -то хоть мозаичные, как отрывочные суждения из разговоров, чтобы потом самому себе составить картину представлений и образов-чтобы потом на них наложить «свод правил о себе»,  и свое собственное поведение-которые еще не было ни четко сформулировано, и я не имел никакой модели поведения-я очень нуждался в таком стержне и более того, в «Учителе» с большой буквы- годился ли он для такой роли.

Важно в «Буду!» указать линию предпочтения между Буду! и Сестрой, что я предпочел общение именно с Буду!, как с другом, чем с Сестрой, как с потенциальной невестой, чтобы «только остаться здесь». Прямо как в песне «Би-2» «Последний герой» вместо «Остаться в живых»- «Остаться здесь!» и «Сплин» «Остаемся зимовать». Вот в чем состояла для меня «вилка выбора», что я интуитивно посчитал это более перспективным, что открывало мне другие горизонты и возможности, поскольку с ней все бы развивалось только по одному возможному сценарию. «Вилка выбора» состояла в наборе открывающихся возможностей. Моя реализация, стихи, творчество, научные работы -просто все бы сплющилось в катание на электричке в гости к Крестному ради обеда, просмотра телека, чтения журнала «Кул» и душа помыться. Вот в чем вся сложность. Я выбрал удобную логистику в ущерб отношениям с семьей Крестного. Я, скорее, выбрал удобства, чем путь сложностей и преодоления, как перебежчик. Тогда как на учебу могли резко вызвать, и сам путь занимал много времени, когда эпопея с электричками бы сильно воровала это время, скрадывая мои возможности. Мне нужен был плацдарм для логистики, и доступ к компьютеру, как технологический прорыв, и я их получил- надо отдать должное я мыслил рационально, без эмоциональной составляющей, делая поправку на Крестного и его семью, как родных и близких. Осадок и ныне существующий холодок и напряжённость в отношениях перебрались сюда, в наше настоящее, как дань тому, что я им не выказал должного внимания, и не отдал тогда предпочтение «своим». Но мое постоянное присутствие бы всех напрягало, они бы не уделяли мне внимание, как гостю, и не подстраивались под меня, как нахлебника, а просто воспринимали как мебель и помеху, при которой не расслабиться, и если сначала к этому бы равнодушно и спокойно относились, то потом бы это начинало напрягать и раздражать. А Крестный, как человек во многом грубоватый и резкий, не скрывал бы своего настроения и эмоций, не маскировал бы и не камуфлировал. Крестный относился ко мне не по -менторски, но и не по-отцовски, постоянно делая колкие замечания в адрес моего отца, в котором угадывалось его отношение, хотя прямо он никогда не язвил насчет него, но делал это косвенно, тактикой «тысячи порезов», когда я понимал, о чем он говорит, даже когда выражал это другими словами- я научился читать его «между строк». Сложно предугадать, как развивались бы события, поступи я по-другому. В Сестре я видел молодую женщину, поэтому трудно описать другой возможный альтернативный сценарий из самого первого напрашивающегося на ум. Набор разного рода ролевых отношений, как клемм и компьютерных интегральных схем, и не знаешь, как «все это хозяйство» потом будет работать, нет определенности от слагаемых ни в начале пути, ни сканируя ситуацию в развитии, ни обобщая инфу и строя прогнозы  или далеко идущие выводы. Я воспользовался ситуацией, переломил те отношения, которые существовали. Даже когда я ехал из колхоза, я не подчёркивал, что еду к Крестному, важно сказать, что я  ехал к крестной тете, так акцент даже смещался, слово «тетя» было куда понятным и расхожим в обиходе. «Тетя» вне зависимости от степени ее «-юродности» значит родственница. Также какое-то время я продвигал фейковую легенду, что Буду! мне какой-то дальний родственник, чтобы не возникало лишних вопросов, как мы сошлись. И так было придумано удобоваримое объяснение, чтобы не было неудобных вопросов, чтобы никто не искал тайный смысл. Многое необъяснимо, и мне неведомо, а много чему еще предстоит допытаться… На всем лежит бремя выбора, во всех ситуациях мы адаптируемся, принимаем последствия, сделав выбор, еще продолжаем взвешивать и оценивать. Нам тяжело определиться в том, что выбор уже, да факто, сделан, и возврат и откат в прошлое уже невозможен.

Вот и вся моя бытность без прикрас. Со всей ее беспощадностью и остросюжетностью, наполненной лирическими ожиданиями и предвкушениями. Ежедневное описание моего быта, как подсчет дней до выпуска. Взаимоотношения в коллективе, которые я оставил на бумаге своих дневников и доверил «волнам моей памяти». Забавные эпизоды и случаи, которые имели место. И я временами для себя обнаруживал, что я живу только тогда, когда нахожусь вне периметра, тогда для меня пробегает за несколько часов целая жизнь. Я начинаю ценить свое время, чтобы не быть героем сказки –антисказки «Сказка о потерянном времени», такой убедительной и бескомпромиссной. Я понимаю, как много значат эти минуты, как критический ресурс, где пять часов до построения равноценна пяти суткам ее ожидания на рабочей неделе. Несопоставимость этого времени и несоизмеримость ожидания тому, что получаю взамен. Тогда и гости то меня не навещали на неделе, так что было очень грустно и тоскливо, из-за чего ожидание было настолько насыщенным, что давало много пищи творчеству. За эти несколько часов свободы я должен подзарядиться энергией так, чтобы у меня хватило сил восстановиться, чтобы я смог продолжить свою вахту до следующего раза. Как до следующего вдоха, как будто я жив и дышу только сейчас, в отведенное мне время происходящим, живу настоящим. Я зациклен на этих выходах за отведенный нам периметр. Жизнь вне их для меня просто одно сплошное пятно и марево. Какие-то занятия, дежурства и посильные обязанности, которым посвящена добрая часть моего жизненного времени, однако полноценность и непосредственность жизни, ее величие и богатство, я познаю лишь за то непродолжительное скудное время глотка долгожданной свободы. И в ней, нелимитированной и безграничной, содержится доступная тебе простота и возможность идти любой дорогой, видеть, кого хочешь, делать, что хочешь, расхолаживает и не стесняет. Пока ты не растерял очков той степенности и важности, чтобы одичать, чтобы тебя тянуло на подвиги, чтобы ты мог увидеть себя со стороны, и набрался терпения «досмотреть все до конца», чтобы тебя не коробило, чтобы ты не останавливался, а раз и намеревался, то должен был принять все сразу, не выбирая из этого то, что тебе по вкусу, вместо того, чтобы быть всеядным и есть, что дают. Когда ты пользуешься предоставленной возможностью, волей случая и расположения, велико искушение быть неразборчивым и всеядным к времяпровождению, видя в доступной тебе свободе самоценность, не избирая из доступного приятного времяпровождения, а что ты хочешь проигнорировать лишь потому, что ты хочешь видеть только одно положительное, не выбирая только то, что тебя устраивает по вкусу. Это было сложное время выбирать себе друзей и занятия по вкусу, когда за несколько часов половина отведенного времени уходила только на дорогу и съедалась преградами, как в солдатской притче «отпуск на три часа», чтобы иметь скоротечное свидание с матерью и помочь ей, подлатав крышу. Половина планов так и оставалась планами, обрушивалась еще на стадии реализации. Тогда можно было ощущать жизнь в ее поли-вариативности- в том, как она сама тебе формирует реальность, это свинг и импровизация, предметы и одушевленное, которые движутся прямо перед глазами, которых ты еле успеваешь осмыслить после того, как помацал, пощупал и потрогал. Жизнь в перекосе в обращенности вне себя за несколько часов, которую сменяет фаза обращенности в себя продолжительностью в несколько суток, несомненно, по-своему, и формирует твой внутренний мир.