2

Тьма обняла ее измученное тело и тихо баюкала в своих объятьях. Как хорошо… темно и прохладно… сколько она себя помнила, тьма была ее союзником, а тишина – вдохновением. Так и должно быть. Во тьме предвечной зародилась жизнь. Под покровом тьмы все кажется таинственным, загадочным и куда привлекательнее, чем есть на самом деле. Тьма скрывает недостатки. В ней можно видеть по-другому – сердцем, например, или наощупь. Но люди предпочитают слепоту – не видеть всполохи своих эмоций и траектории чувств, не замечать очереди собственных мыслей, привязанных к точке стабильности, которую они ни за что на свете не готовы изменить, вопреки заверениям на словах. Люди слепы, и тьма тут ни при чем. Внутри них другая тьма – их собственная, мрак их душ и душонок.
А тишина… о, в ней можно купаться вечно. Это блаженство – не слышать человеческих голосов, не различать из журчания слов скрытых смыслов и трехъярусных подтекстов. Самого главного словами обычно не говорят… а благословенная тишина говорит по-другому – от сердца к сердца к сердцу, из разума в разум, от души – душе.  Она умеет быть красноречивой в едва слышном дыхании и величественном молчании вечности. Она ненавязчива, но бесконечно мудра. Самые большие озарения приходят в тишине или во тьме. Или в тишине и во тьме. Не во мраке горя и бездне отчаяния, нет. Это другая пропасть, это не ее путь…
Она стряхивает оцепенение раздумий, и цепи тихонько брякают. Сейчас в этом звуке нет угрозы. Они думают, что пленили ее? Ничего подобного, пока душа ее свободна, даже если слабое тело ноет от боли, отзываясь в запястьях острым жжением, а в плечевых суставах – болью от неестественно вывернутых рук… Ее ноги подкашиваются, но присесть не дают слишком сильно натянутые цепи…и чье-то встревоженное дыхание за дверью. Более того, от этого дыхания трепещет огонек свечи, прикрываемый дрожащими пальцами. Шаги приближаются.
- О, кажется, у нас гости, а я не одета, - иронично улыбается пленница, когда дверь с противным  скрипом открывается, на миг становясь рамой картины, внутри которой – черный силуэт в сутане и  со смешным пушком вокруг тонзуры. Область, где должна быть талия, обозначена веревкой. Руки прячутся в длинные рукава одеяния инквизитора. О да, она не ошиблась: этот смешной неуклюжий  человечек – далеко не послушник, хотя есть в нем что-то наивно-детское. Возможно, ясные наивные глаза отнюдь не голубого оттенка. А может, улыбинка, что прячется уголках губ, которым запрещено улыбаться.
- Э… трудно назвать гостем того, кого не ждут, - находится пришелец.
- И то правда, - она сейчас – сама покладистость. – С чем пожаловал?
- С кроликом, - его улыбинки трепещут в уголках губ, но неимоверным усилием он придает рту суровое, как ему кажется, выражение.
- И где же он? В шляпе? Ах да, инквизиторы же не носят шляп, разве что одевают мешок на голову осужденным девушкам, что вряд ли можно назвать вершиной эстетики, - в ее голосе плещется яд. Могла бы – загрызла бы.
- Вообще-то нет, в горшочке… - у Мастера услаждения желудка сегодня прекрасное настроение, и жаркое получилось изумительным. Попробуй, - он протягивает ей горшочек, от которого изумительно тянет нежнейшим ароматом. 
- Спасибо, я не могу принять ваш дар, - она гордо вскидывает голову, брякая цепями. – Да и руки у меня заняты. Примеряю украшения на бал. И вообще, у меня нет аппетита…
При этих словах желудок, восторженно ожидавший подношения, взбунтовался, громким урчанием перечеркивая все вышесказанное. Мол, ты, хозяйка, как хочешь фигуру блюди, а нам тут жрать подавай!
Он закидывает голову и смеется так неожиданно, заливисто, что обижаться как-то не с руки. Более того, ее губы сами расползаются в улыбке.
- Я серьезно, - настаивает она, но с такой интонацией ей никто не верит: ни собственный желудок,  ни незваный гость. Последний шарит за поясом и горестно вздыхает:
- Ну вот, ложку забыл. И хлеб на столе оставил… вот же растяпа!
- Не надо хлеба, - возражает она.
- Ага, так на жаркое ты согласна? Но как же ты будешь есть, в самом деле? Разве что… - его пальцы ставят свечу на каменный выступ стены, следом ставят небольшой глиняный  горшочек, перевязанный платочком, затем жестом фокусника  снимают покров, и аромат жаркого с пряностями кружит голову бедной пленнице.
- Это новая разновидность пытки? – уточняет она на всякий случай. – Типа: нюхай сколько угодно, все равно не дотянешься, а если вдруг отрастишь себе длинный язык - значит, ведьма, и признания не нужно.
- Длинный язык ты себе давно отрастила, только вот где его прячешь, пока не понятно, - отозвался пришелец, ни капельки не обидевшись.
- А я его кольцами во рту прячу или за ухо наматываю, как оселедец у степных казаков. Слышал о таких?
- Читал, - чинно кивает странный юноша. – Попробуй, тебе понравится.
- Понравится читать? Да ты что? Малыш, ты хоть представляешь, какая библиотека была в нашем поместье до того, как туда ворвались ваши...
Закончить ей не дали. Вкуснейший кусочек мяса появился у ее губ, и она впилась в него зубами, ощущая нежную мякоть мяса, приятный вкус соуса и легкую пряность на языке… Ее губы коснулись пальцев, предлагающих угощение, и тут произошло нечто странное: вместо того, чтобы укусить инквизитора, девушка скользнула губами по его пальцам. Разряд странных ощущений прокатился от кончиков его пальцев и в ответ ударил ту, что его породила. Девушка перестала жевать, всматриваясь в  чистые ясные глаза. Эти ощущения были в новинку для нее, как, впрочем, и для Мастера инквизиции. Горло перехватило, он со свистом втянул воздух и севшим голосом попросил:
- Не делай так больше, ладно? А то останешься без ужина.
- Не делать как? – вызывающе вскинула голову Безымянная. В уголке ее губ остался сметанный соус, и она слизнула его, не ожидая, какую реакцию это вызовет у наблюдающего гостя. Тот глухо застонал:
- Ооооо… мне говорили о ведьминском коварстве, но ты…
- Так ты собираешься меня кормить или как?
- Или нет. Я передумал. Ты колдуешь даже сейчас!
- Да неужели? – расхохоталась она. – А ты проверь на пламени!
Пламя свечи горело ясно и ровно, почти не поддаваясь движению воздуха, а это означало, что девушка никак не влияла на невидимые потоки. Зато она сногсшибательно влияла на своего гостя, и тот смутился под пристальным взглядом своей визави.
- Все, на сегодня достаточно, - он прятал глаза, пытаясь не видеть насмешливого взгляда.
- Ну почему же, - промурлыкала девушка, - я только  вошла во вкус…
Инквизитор глубоко вздохнул, завязывая платочек вместо крышечки, подхватил его и свечу и попятился к двери. Руки были заняты, и он никак не мог открыть дверь, нащупать огромный ключ от ее келии и затворить за собой дверь. Когда он поднял свечу, пленница заметила два маленьких горящих глазика на каменном уступе, где недавно благоухал горшочек с угощением.
- Убирайся, сволочь! – от души крикнула девушка, и ключ брякнулся о пол.
- Вот и делай потом добро этим темным, - обиженно пробормотал охранник, шаря по полу в поисках ключа, а когда его пальцы коснулись холодного металла, он тихо пробормотал: - Сладких снов тебе, ведьма! – и грохнул дверью. Крыса, наблюдавшая всю сцену, словно ценитель театра, тут же ретировалась в норку. Никто из участников не увидел, как она прошмыгнула в узкий тоннель, попетляла по его извилинах и выбралась наверху в спальне высокого тощего мужчины с серебром на висках и бороде. Она проворно вскарабкалась на его плечо, быстро зашевелила усиками, словно пересказывая что-то шепотом ему на ухо. Мужчина хищно оскалился и повернулся к зеркалу, откуда смотрело совсем не похожее на него отображение.
- Все идет отлично, - прошелестел он собеседнику. – Скоро мы узнаем ее имя.
Изображение подернулось рябью, отчего показалось, будто его губы шевелятся. Хозяин спальни склонил голову, прислушиваясь.
- Да, я в этом уверен. С ней работает самый лучший из Мастеров допроса.