3

Тьма зализывала раны. Нет, не свои – раны девушки, безвольно повисшей на цепях. Конечно же, сначала пришлось ее усыпить – девочка со способностями вполне могла почувствовать чье-то присутствие – а этого предвечная Тьма не хотела. Пока не хотела. Придет время, и тогда они встретятся лицом к лицу, а пока… ее темные пальцы скользили по истерзанной  коже – братья инквизиторы не слишком церемонятся, когда хватают обвиняемых в колдовстве. Синяки, ссадины, царапины… Прикосновение Тьмы не убирало их совсем, хотя с легкостью могло бы стереть без следа. Но тогда, вне всякого сомнения, девочку провозгласили бы ведьмой и немедля сожгли  на костре, а этого Тьма не хотела. Она не боялась света, вопреки распространенным заблуждениям. Наоборот, свет любил ее, так как Тьма создавала выгодный фон для его слуг. Скажем, огонь обожал танцевать с ней, кружась и извиваясь в поклонах. Но все это лирика, напомнила себе Тьма. Сейчас важно восстановить силы девушки, завтра они ей ой как понадобятся… точнее, уже сегодня. Тьма ощущала неумолимое приближение рассвета, поэтому сгустилась еще сильнее, напоследок, обняла хрупкую фигурку и растворилась, слившись с глубокими тенями подземелья.
Девушка проснулась от боли в затекших руках. Боль стала ее неизменным спутником с тех пор, как первая пара рук братьев-инквизиторов прикоснулась к ней. Руки эти были грубыми, бесцеремонными, похотливыми, за небрежностью обыска скрывавшие жадность и неистовую тоску по женскому телу. Она знала, что обжигает любого, прикоснувшегося к ней – искры этого огня немедленно разгорались в зрачках мужчин, - она ощущала волны запретных желаний, рождающиеся в их мыслях и окатывающие тело сверху вниз… Инквизиторы ненавидели, когда тело не подчинялось им – неважно, чужое или свое. Тем более свое. Ощущения были новыми для них, более того – не такими уж и неприятными, поэтому они неистово ненавидели ту, что лишала привычного контроля и рождала горячую волну, предательским румянцем расцветавшую на щеках. Они мстили ей за предательство собственных идеалов, пускай совершенное только в мыслях, но от этого не менее реальное. Они мстили жестокостью за собственную слабость, понося ее самыми грязными словами, которые только могли откопать на дне своих мелких душонок. Она же шла с гордо поднятой головой и улыбалась своей власти над ними – заковавшими ее в цепи, но такими беспомощными, не способными усмирить собственные фантазии.
Со старшими инквизиторами было сложнее. Не потому, что те не поддавались ее притяжению, - наоборот, люди со способностями остро ощущают подобных себе. Но когда проскакивала искра, каждый из них пытался вытянуть себе еще и еще, жадно, неистово, выпить ее до дна. Это было похоже на жажду уставшего путника, которому посчастливилось коснуться губами прохладной воды, возможно, даже сделать первый глоток, и у которого отняли эту целительную влагу… Вот откуда их неистовое желание сломить и подчинить ее  - жажда, которую ничем другим не утолишь. А ведь она могла бы поделиться своей силой, внезапно подумалось пленнице, в разумных пределах, конечно. Да только для господ инквизиторов пределов не существует. Они бы не смогли остановиться, дай она им власть над своей силой, пока не выпили бы ее досуха, а потом держали бы взаперти в ожидании восполнения ресурса и пили бы каждый день, капля по капле, пока не иссушили бы ее до конца…
Нет, такой расклад ее не устраивал. Она тряхнула водопадом волос, отгоняя жуткую картинку. Надо бороться, сколько хватит сил, а затем еще и еще. Она ведь, по сути, ничего не сделала в жизни – ничего грандиозного, после чего и умереть не жалко.  Умирать из-за чьей-то жадности, по меньшей мере, глупо.
Брякнули ключи в замке, и луч света простерся к ее ногам. В раме двери снова возник знакомый уже силуэт монаха. Брат Тэс, кажется? В руке он держал кувшин, изумительно пахнувший самым прекрасным ароматом на свете. Неужели это свежесвареный кофе? О да! Ее ноздри затрепетали от предвкушения. Монах с по-детски открытым лицом протянул кувшинчик к ее губам:
- Пей, только осторожно!
Первый глоток горячей волной обжег губы, небо, прокатился по горлу, рождая горячую волну в озябшем теле. Дрожь пробежала по коже – она словно струсила остатки пережитого, и снова жадно припала к глиняному краю. Ее любимый животворящий напиток вливал силу и энергию.
- Божественно… - слегка охрипшим голосом молвила она. Монах встрепенулся,  словно пойманный на горячем. Ах да, так оно и было: она немедленно считала остатки его эмоций – смущение, желание чего-то большего – и добавила: - Хочу еще.
Монах потупился, но снова придвинул кувшинчик к ее губам. Теперь он жадно следил, как раскрываются ее уста, как влажно поблескивают зубы, касаясь края посудины, с каким наслаждением она пьет… Нет, братья не правы. Она не искушает. Она сама и есть искушение.
Поймав себя на этой мысли, он отдернул руку с кувшинчиком от жадных губ, и остатки горячего напитка выплеснулись ему на руку. Монах засычал, ощущая, как коричневая жидкость оставляет огненный след на коже.
- Дай руку сюда, быстро! – приказала девушка. Монах спрятал раненую конечность за спину, и на сутане сзади расплылось неприглядное пятно.
- Черт! Черт! Прости, Господи! – засуетился он, окончательно теряя голову. Кувшинчик брякнулся оземь, брызнул осколками во все стороны. Отбитое ушко ударилось о стену и приземлилось в уголке, вызвав стресс у притаившейся крысы, глазами-бусинками наблюдавшей за всем происходящим. Та пискнула и метнулась прочь, в темную расщелину между камнями древней кладки: обзор хуже, зато безопаснее, а хвост у нее один, беречь надобно.
- Руку сюда, быстро! – приказала девушка, и монах протянул пострадавшую пятерню. Пленница склонилась над обожженной кожей, ее губы зашевелились, но слов было не разобрать, только от горячего дыхания волоски на раненой конечности ставали дыбом, и пресловутая горячая волна, о которой шептались братья-инквизиторы, окатила бедного монаха. Но отдергивать руку он не спешил, прислушиваясь к совершенно незнакомым ощущениям, в которых растворилась и исчезла  боль от ожога. Быстрый шепот превратился в затихающую лавину, жгучая боль ушла, оставив приятное тепло. Наконец она затихла и губами коснулась запястья:
- Это тебе благодарность за утренний кофе. Теперь ты проживешь долгую жизнь, Тэс…
Монах дернулся от неожиданности. Откуда она знает его имя? Теперь он пропал: имя дает власть над человеком, тем более в устах человека, наделенного силой…
- Не бойся, я умею быть благодарной, - впервые он увидел, как уголки ее губ приподнялись в подобии улыбки. А она красивая… Стоп. Это наваждение! Началось! – Успокойся… Ты как кролик перед удавом. Я не причиню тебе вреда, обещаю.
Он заглянул в ее глаза – глубокие и честные. Да, ее слову можно верить. Она не из тех, кто разбрасывается обещаниями. Более того, ему хотелось что-то сделать для нее в ответ – или нет, не так, не в ответ. Он сделал бы все, что угодно, лишь бы снова увидеть эту полуулыбку, лишь бы ее губы снова коснулись его кожи…
Он потупившись, собирал осколки, пряча глаза и предательский румянец на щеках.
-Так-так-так, - проскрипел голос, от которого по коже бежали стада мурашек. – Брат-послушник проявил инициативу?
- Простите, ваша власть, я…
- Я вижу. Ты обжег ее и хотел пытать осколками, но не стоит спешить портить такое смазливое личико… Казнь будет показательной, а наши знатные покровители обожают зрелища, но теряют сознание при виде…кгм…проявлений нашего усердия. Так что спешить мы не будем. Если и пытать, то филигранно… а ты еще слишком для этого, брат. Так что уберись тут и не мешай профессионалам! – он развернулся на каблуках, так что новенькие сапожки скрипнули, и уронил, глядя через плечо: - А за самоуправство дежуришь на кухне. Мастер услаждения желудка намедни жаловался, что ему-де рук не хватает. Вот и послужишь…
- С радостью и послушанием! – отозвался монах и бросился собирать осколки. Один из них упал прямо у босых ног пленницы. Не поднимая глаз, брат-послушник протянул руку… и коснулся холодной ступни. Огонь окатил его снова.
- Да что ж это такое! – воскликнул он в сердцах.
- Осколок там, - вытянув пальчики ноги, указала пленница. Цепи звякнули, и его сердце ухнуло в неизведанные глубины. Он осторожно прикоснулся к черепку, поднял его и отправил к пострадавшим друзьям. Ему безумно хотелось опуститься на колени, согреть в ладонях ледяные ступни, вытереть с них пыль краем сутаны и целовать каждый пальчик… Вместо этого монах опустил глаза и вышел, прижимая одной рукой черепки, а другой затворяя тяжеленную дверь.
Крыса-наблюдатель махнула хвостом на прощанье и исчезла в черной расселине. Хозяину пора узнать последние новости… Хозяин будет доволен.