пинок от героя

ШИБЧЕ всего было неудобно перед тёткой Прасковьей. Она на том «кукурузнике» одна была из моих каменских знакомых. Жила через два двора и легко могла потом рассказать, как выворачивало в полёте хулигана, грозу всего квартала Саньку «Пырика».
Краем глаза видел я, что и сама Паша бледна, как поганка. Но держала она в промежности пудовых грудей своих  мучное  сито  полное  суточных цыплят.  Видимо, эта забава  для глаз и ушей мешала соседке взять гигиенический пакет, которых понатыкано было в каждом кресле и ещё где ни есть попадя.
Меж тем наш самолётик о четырёх крылах штормило все круче, и, судя по резкому перепаду высот, гроза только начиналась: оскалы молний учащались. Страдали тихо или блевали откровенно все другие пассажиры. Но только я один возвращался с экзамена в Новосибирское речное училище. Знала об этом языкастая соседка, и её болтовни было бы довольно для полной потери моего авторитета среди братвы.
Впрочем, ещё через несколько минут лёта мне уже было «глубоко насрать», что брякнет в квартале нашем тётка Пашка. Дюжина пассажиров прильнула к иллюминаторам летающей «этажерки», включая бледную мою соседку. Самолёт (не брешу!) буквально крыльями махал от силы ветра и снижался к макушкам таёжных сосен.
Позднее я перевидал много фильмов-катастроф с участием самолётов. В моей реальной истории главным героем была... тишина. Народ смотрел в глаза своей смерти с ужасом и  смирением.
Почему-то перестало тошнить. Барабанные перепонки напряглись. Звука мотора не слышно уже больше минуты. Пищали только цыплята: глупые, наверное...
В этой тишине да в ситуации такой только идиот может спросить себя: «А сколько же мы летим из обещанных 45-ти минут полёта?» Я знаю этого идиота. По моим часам, подаренным дружбанами для учёбы в речном, выходило, что 40 минут уже отмучились... Ещё разок на несколько секунд рявкнул двигатель: пилот успел приподнять машину. Тишина вернулась. «Кукурузник» стал планером. Это всё, что ему оставалось.  Никто не упал в обморок, не заорал.
Мелькнуло мелколесье. Возникла поляна. Колеса не отвалились, но потрясло изрядно. Застопорились резко. Никто даже не  взвизгнул. В салон вышел пилот - громадный, грузный, старой, видимо,  ещё фронтовой закваски мужичина:
- 3абздели, небось?! «Аннушка» моя первый раз зачихала. Вымётывайтесь  быстро! Не ровен час, взорвёмся ещё...
Пилот распахнул люк и одним движением швырнул наземь основание алюминиевой лесенки. Народ в трансе потянулся на волю. Замешкалась в салоне только Прасковья. На карачках отлавливала она, собирала в сито с десяток разбежавшихся « цыпушек».
-  Убирайся,  старая!, - рявкнул уже детина-пилот.
Я в ту минуту, шизонутый от нечаянного спасения, тоже охотился за жёлтенькими пернатыми комочками.
"Вон!!» - услышал я с матерным приложением уже в своё ухо. А в свой зад почувствовал увесистый пинок: такой, что Прасковью на земле догнал за секунду.
Ещё через пару минут все мы поняли, что приземлились  примерно за километр до аэродромного поля родного города. Всей группой обернулись на зарево позади себя. Самолёт не взорвался. Он тихо горел. Рассказывали, пилот успел ещё в полёте слить горючее.