Васины записки в переложении нахального соавтора

ТЕ, КТО ПОСТАРШЕ, наверное, помнят слова песни: «Над широкой Обью лес шумит зелёный. Над широкой Обью чайки в вышине. В стороне сибирской, в стороне далёкой...» А дальше и не надо. Кто помнит, сам допоёт. Вообще-то, Василий Пухначёв - поэт-песенник. Но по жизни - удивительно наблюдательный рассказчик писатель-самородок. Байки свои друг мой дарит налево-направо «за рюмку чаю». А то просто метнёт сюжет: «Пользуйся!» Мы, послевоенные сопляки (Вася-то ещё войну прихватил своими годами), и пользовались, приспосабливали к местности, в какую уезжали, к языку аборигенов. Да не покарает меня старый друг, коли узнает  в моих опусах собственные
подарки времён нашей общей юности.

ЛИШНИЕ ВЁРСТЫ

ШАСТАЛИ мы как-то в своём студенчестве по глухим деревенькам, где на пору послевоенную ещё живы были старики, говорившие на языке прародителей. Называлось это экспедицией. Разные там диалекты пытались мы друг от друга отличать на письме.
Приезжаем в одну заимку. Четыре или пять домов под соломенными крышами. Входим под крайнюю, с которой уже каплет от дождя-паразита.
- Здрас-сте! Значит, заходи.
Хозяйка само собой к печке. Борщец разогревает. Дед Матвей по карте нашей пальцем жёлтым, махрой прокуренным, тычет.
-До Семёновки, - говорит, - отсель три версты будет. До Васильевки - семь или пять.
- Что  значит:  семь  или пять?
Отвечает:
- Дед мой, помню, пять ходил. Папаня - тоже пять. А намедни чёрт землемера припёр. Он взял и намерил до Васильевки семь. Уже третий год две версты лишние ходим...

НАУКА УПРАВЛЯТЬ

ПОДОШЛИ к реке. Нам на ту сторону. Ширь невеликая, но бродом не одолеешь. Ждём переправу. Рукой уже помахали, голосом зыкнули в ладони рупором: «Эй!»
Видим, тронулась лодчонка. Минут с десяток есть. Закуриваем. Сидим на рюкзаках и видим вдруг: баба на вёслах! Старательно, ритмично упирается. А при ней на корме здоровенный мужичина в роденовской позе мыслителя.
Причаливают. Занимаем места в середине лодки. Горсть нашей мелочи мужик надёжно хоронит в глубине своих необъятных шаровар.
Баба опять вёслами зашлёпала... Высаживаемся на другом берегу после десяти минут полного молчания. Припотевшая гребница лоб утёрла углом косынки. А мы к мужику с помоста, где уже надевали свои рюкзаки:
- Что ж ты супружницу так мучишь? Отчего сам за вёсла не садишься?
- Мне думать надо!
 И весь сказ.

НЕ СПОИМЕЛ ПОНЯТИЯ...

ВАСИН друг рассказывал. А друг тот самого Пухначёва двумя десятками в годах обошёл. Вот что от друга дошло до экспедиции студенческой:
«Жил в деревне нашей Ваньша. На взгорье кузню держал. Могутный мужик. Где кака лошадёнка упадёт-застрянет, идут к Ваньше: «Выручай!»
Подойдет, бывало, кузнец к дохлятине, скажет: «Ты эту лахудру из оглобель-то выдерни. На гору воз заташшу - запряжёшь, дале поедешь».
Добрейший мужик был. Но с большим недостатком: водки-казёнки в рот не брал.
Собрались как-то мы, деревенские: «Давай Ваньшу напоим!»
Заманили в шинок. Целовальник наливат полные гранёные. Посмотрел Ваньша: «Нет, - говорит, - мне, мужики, из стаканьев пить не свышно. Мне бы чашку деревянну...»
Вылили в чашку, а там и половины нету. До краев долили: «Пей, Ваньша!» Крякнул кузнец.
Этаким манером мы с Ивановой чашкой стаканов по восьми слопали...
Встал потом Ваньша: «Вы, мужики, сидите дальше. А мне ишшо ковать надо...». Сказал - и ковать пошёл.
Когда другим днём мы рассолом похмелялись, то решили все: «Он, Ваньша, в ей, казёнке, понятия не споимел...».

***

А ещё Вася Пухначёв, друг юности моей и писатель милостью божьей, наболтал историйку,
которую годков на двадцать призабыл я, и вдруг  по случаю вспомнил. Случай обычный.
Слушалось намедни дело в суде.
Мужик один, дабы скучать, взял попутчика на дороге. Парень подсел не в меру смекалистый. Узнал, что везёт его типичный
предприниматель, попытался грабануть «водилу»: ножичком погрозил. А в ответ по башке монтировкой получил...
Вот и вся история.

ОСЕРЧАЛ ВАРНАК

ТЕПЕРЬ - похожая, из моей памяти выдернутая. На какой, не знаю, завалинке сибирский земеля Васе рассказывал: «Чушек мы завсегда с Марфой моей водили. Свинья-то она свинья, но стариковскому нашему одиночеству забавой выходит. И подспорьем.
Наладились парочку на продажу в райцентр отвозить к октябрьским да другую - к году новому. Деньжонки в чулок Марфа заныкает - весной, глядишь, ячмень посеем, да и так всяки-разны нужды справляем.
В ту зиму, помню, отвёз на базар хавронью да хряка ядрёного. Сбагрил, без греха скажу, хорошо. Деньги в портки, как Марфа велела, сунул (карман там баба присобачила с изнанки) и айда домой. Пал в розвальни и поехал. Да не большаком, дурак, двинулся, а прямоезжею - сразу на свою заимку, куда дорожку ещё летом колёсами вытропил.
Откуда тот варнак выскочил, ума не приложу. Подвези, говорит. Все одно, говорит, кляча у тебя порожняком сани тянет...
А мне чо? Падай, говорю, клячу мне жалеть ли чо ли? Ну, ляг мужик в сено ко мне.
Нормальный. Иней ладошкой с усов да бороды соскрёб - разговорчивый оказался. Сам-то я ещё с рынка разговорчивый: по чекушке с двумя покупателями выпил...
Едем так и талдычим за то, за сё. Про штаны-то с потайным карманом я посапываю - ни гугу! С чего он, антихрист, уразумел, чо при деньгах я? Это я потом смикитил: попонки свинячьи в санях воняют да верёвки все в дерьме. Ясно - с рынка еду.
В общем, приставать начал седок. Я ему: «Какие деньги?! Окстись!» А он всё одно наступат, уже и ручонками шалить начал. 
Тогда я под сенцом нашарил пестик от ступочки нашей медной, пудовой, какой всегда в санях на случай возил. Да энтим железом уговорил гостя.
Вижу, осерчал варнак: ушанку на бок повалил с башкой вместе. А тут и ворота мои показались. И баба встренуть вышла.
-Ты, Чекменёв (бабы-то у нас из уважения мужиков по фамилиям называют), ты чо, - говорит, - никак, гостя привёз?
-Какой гость?! - кричу. - Варнак попался! Приголубить пришлось, осерчал, бедолага. Выташшы холстину: башку ему повязать надо.
Засумлевалась Марфа. Гляжу, и правда, не осерчал – помер мужик.
Почему я здесь сижу, а не в каталажке? Отвечу: давно искали мово супротивника, промышлял он вот этаким макаром. Жаль, пестик у меня отобрали, когда бумаги разные писали. Ступа теперь без него сиротой живёт. Хоть выбрасывай, ей богу...»


























ДУНЬКИН ПУП

В СТОРОНУ Китая в алтайских горах на Чуй-ском тракте есть перевал. Их много, но выделяю один, с которого зачинается пеший путь к золотым приискам. Охотники за златом и теперь промышляют в тех местах. Но часто нынешние энтузиасты-старатели как уходят в край добычи с «голыми задницами», так и возвращаются. Хорошо", если за весь сезон добычи спичечный коробок песком наполнят.
Но были времена иные. На том перевале, что тропу имеет к речкам горным, живала когда-то вдовая Дуняша - Дунька. Баба она не рожалая, потому как свово мужика по несчастью рано схоронила.
Всем, кто в горы по весне уходил, выставляла Дуняша квасной бочонок с брагой, на ягодах деланной. Во всех иных домогательствах мужикам отказывала. Знали об этом старатели и не настаивали до конца сезона.
Зато по осени редкая артель без остановки уходила с «Дунькиного» перевала. Платили бабе песком. И все артельщики ревниво следили, чтобы Дунька лишнего не взяла.
Соискатель бабской награды наполнял вдовий пупок золотым песком. Ладошкой проводил. Все, что с живота сползло, в свой кисет обратно высыпал.
То ли потому, что очень уж хороша была Дунька в работе по такому найму, то ли сам её пупок был велик - унция (по-нашенскому 30 граммов) золота входила - но редкий старатель доносил до дому своим горбом заработанное состояние.
Быль это или легенда, но перевал с названием «Дунькин Пуп» живёт на Чуйском тракте и поныне.