Во времена Шекспира

     Во времена Шекспира только ленивый драматург не описывал своими словами известную на всю Европу душещипательную историю веронских влюбленных, но лишь Шекспир сумел сделать, сделал эту трагедию великой на века. То есть конечно важно - что, какой сюжет ты пишешь, но гораздо важнее – как, какими словами ты его пишешь. Наши жизни, наши судьбы, включая и судьбы людей исключительных, в подавляющем большинстве своем - сюжеты банальные. Даже биографии ЖЗЛ, когда если освободить их от, чаще рассчитанного лишь на тираж продаж, напускного пафоса, есть очень простые истории простых людей, которые, однако, оставили по себе след неизгладимый, заполнив обыкновенную простоту замечательного стиля содержанием. Что же до наших жизней и судеб…

     М-да… Когда живешь, пишешь свою историю своей уникальной, как тебе пока видится, жизни, тебе некогда следить за размером, слогом и стилем, настолько насыщенными, предметными и значимыми кажутся тебе все события вокруг тебя. Всякая минута мнится исключительной, всякое решение – поворотным. Лишь на середине сюжета ты останавливаешься перевести дух, осматриваешься и вдруг обнаруживаешь себя…, «трясясь в прокуренном вагоне», в составе поезда, летящего под уклон на неостановимой скорости и по неисправимой, давно уже до тебя проложенной колее усталых рельсов и гниющих шпал. Тут вроде (коль не поменять уже сценографии), перестав удивляться, как ты здесь оказался, пора задуматься хотя бы о выправлении слога, однако мелькание телеграфных столбов за мутным окном, заунывный стук колес под полом, да и просто обыкновенная привычка жить как жил усыпляют непрошенное твое беспокойство, и ты мчишься дальше, в уже вполне различимое, но еще зачем-то розовеющее свое будущее, с несмелой, но и неотвязной надеждою на случайную пересадку.

     Но вот является старость, старость души – и тут не так уж и важно, в каком возрасте она вдруг настигает тебя (Лермонтова, к примеру, уже и в пятнадцать). Мелькание и стук замедляются, «состав на скользком склоне» таки не «изогнулся страшным креном», медленно плывут облака, медленное солнце опускается за осязаемый уже горизонт, теперь есть время отложить перо и перечитать. Перечитывать надо искренне, помня о том, что ты - единственный этой книги читатель. Все биографы всегда лгут ради, как уже говорилось, тиража (ну и еще авторского тщеславия); все автобиографы всегда лгут из стыда за серость сюжета и стиля; когда же читаешь для себя – нужно найти в себе силы быть честным – никто чужой, кроме Бога, которому и так все известно, равно как и безразлично, не заглянет через плечо.

     Чтиво скучное, безликое, удручающее… Даже самые яркие картины, даже необыкновенная любовь, радость рождения, успехов детей, взлет карьеры – все пожухло в бескрайней обыденной повседневности банального выживания, без великих помыслов, без высоких целей. Серое небо, унылый пейзаж, бездарная, пожелтевшая, а когда-то такая живая акварель-рукопись. Но вдруг, где-то на полях, между строк, смутно начинают возникать образы людей, чьи судьбы лишь раз, хоть раз коснулись судьбы твоей и растворились в придорожной пыли, чьи жизни, возможно, ты переехал, переступил, даже не заметив. Как они? Что с ними? У каждого врача есть свое кладбище. Так говорят сами врачи. Это при том, что врачи априори всю жизнь свою заняты богоугодным и человеколюбивым делом. Однако через любого из них кто-то да положен-таки в землю по невниманию, по оплошности, по невынужденной его ошибке. Чего уж говорить о человеке обыкновенном. Отбросив за скобки все свои незаслуги перед близкими, отчизной или богом - какой обширности кладбище за тобой?

     Тот тщедушный паренек, над которым ты издевался в школе ради простой забавы… – не через твои ли надменные издевательства он так и прожил жизнь свою забитым, презирающим, ненавидящим рождение свое существом? Эта девочка, которая была так влюблена в тебя, а ты овладел ею ради только очередной зарубки на прикладе похотливого ружья своего тщеславия… - не разрушил ли ты чистую веру ее в любовь, не лишил ли навсегда этой святой радости, обрекши подчиниться наугад кому? А тот юноша, пускай и не семи пядей, но смог бы сделать карьеру, кабы не снес ты его с дороги, даже не моргнув? Там ты просившему помощи не помог - и где он теперь?; здесь просящему денег ты не дал - и вот он уже, может быть, спился или помер в нищете; нуждающемуся в совете ты не посоветовал - и тот, возможно, совершил роковую на всю жизнь ошибку; даже старушку через дорогу ты не перевел – тебе было некогда и в другую сторону, а ее (как знать?), может, сбила машина… Тебе было всего лишь в другую сторону… Может быть, наверное, возможно, кто знает… Как же много зла мы творим только потому, что нам зачем-то в другую сторону! Творим и не замечаем, как множится за спиною нашей наше личное незримое кладбище.

     Во времена Шекспира… М-да… Все трагедии Шекспира переполнены изменами, предательствами и смертями, но это лишь метафора, метафора твоей жизни, жизни слона в посудной лавке, непонятно вообще зачем туда забредшего и все к чертям перебившего без видимой цели. Но даже если жизнь твоя и прошла никого всерьез не затронув, вышла серой, банальной и скучной, как и у миллионов тебе подобных, то все-таки надо бы было позаботиться о стиле. Не судьба отличает человека от человека, но стиль. Стиль и есть сам человек. Аминь.