Ушкуйники великого Кетцалькоатля

                /Кинороман/

                Часть первая
                ПАДЕНИЕ ВОЛЬНОГО ГОРОДА

           В ЯНВАРЕ 1478 ГОДА, ПОСЛЕ ДОЛГИХ ЛЕТ ПРОТИВОСТОЯНИЯ ВЕЛИКОГО НОВГОРОДА И МОСКОВСКОГО КНЯЖЕСТВА, НОВГОРОДСКАЯ РЕСПУБЛИКА БЫЛА РАЗГРОМЛЕНА И ПОКОРИЛАСЬ МОСКВЕ.
   НО УЖЕ В ОКТЯБРЕ 1479 ГОДА ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ МОСКОВСКИЙ ИВАН III ПОЛУЧИЛ ДОНЕСЕНИЕ ИЗ НОВГОРОДА О СОЗРЕВШЕМ ТАМ БОЯРСКОМ ЗАГОВОРЕ, И НАПРАВИЛСЯ ТУДА СО СВОИМ ВОЙСКОМ. УЗНАВ ОБ ЭТОМ, ЗАГОВОРЩИКИ СОБРАЛИ ВЕЧЕ, И РЕШИЛИ ВСТУПИТЬ С МОСКОВИЕЙ В ОТКРЫТУЮ БОРЬБУ.

                ДЕКАБРЬ 1479 ГОДА. У СТЕН ОСАЖДЁННОГО НОВГОРОДА.

   Московское войско, обложившее мятежный город со всех сторон, на решительный штурм, однако, не шло. Вместо этого который день, не прекращая огня, по новгородским стенам палила артиллерия. Пушкари, посуетившись у очередного орудия, запихав в его жерло мешочки с порохом, и сверху заложив ядро, подожгли смоляной факел, и вопросительно уставились на рослого, бородатого старшого, ожидая команды. Тот, по привычке перекрестившись, гаркнул:
   - Пали!
   Один из пушкарей, державший в руках факел, тотчас приложил огонь к короткому фитилю. Грянул выстрел, ядро со свистом улетело,и бухнулось у самой стены, вздыбив фонтан снега и мёрзлой земли.
   - Недолёт, тако-сяко... - смущённо покосившись на старшого, пробормотал пушкарь с факелом и, сдвинув шапку на нос, поскрёб затылок.
   - "Недолё-о-о-т!" - хмуро передразнил старшой, и погрозил ему кулаком. - Цель как надодь, сук-кины дети! Это вам не из пищали стрелять... Чай, ядра-порох не ваши, сук-кины дети, а казённаи... Оне великому князю не в одну гривенку обходютцца!
   Пушкари виновато опустили головы.
   - Заряжай! - снова скомандовал старшой.
   Вокруг орудия началась привычная суета, и разом вспыхнул подожжённый фитиль.
   - Пали! - рявкнул старшой, и взмахнул рукавицей.
   Орудие бабахнуло, всё вокруг окуталось дымом. Вдалеке раздался грохот камней - ядро, наконец, угодило в стену.
   - Есссь! Попали! - завопили пушкари.
   - Тако-сяко, попали в стенку! - бодро доложил старшому державший факел пушкарь.
   - Самое оно... - удовлетворённо кивнул тот. - Давно б так... Долби, долби, ребятушки! Круши стены! Бей в одно место, штоб дыру пробить! Пробьём дыру, тады уж новгородцам не сдюжить...
   В это время за его спиной заскрипел снег, послышался тяжёлый топот копыт и лошадиное ржание.
   Старшой обернулся.

                *   *   *

   К пушкарям подъезжал, сдерживая резвого вороного коня тучный, краснолицый, густобородый человек в собольей шапке с синим верхом, и в распахнутой настежь дорогой шубе, под которой сверкала тяжёлая кольчуга. За его спиной маячил ещё один всадник, с таким же насупленным, важным лицом.
   - Никак, тако-сяко, сам воевода пожаловал... - шепнул пушкарь с факелом на ухо своему старшому.
   - Он и есь! - не оборачиваясь, кивнул старшой. - Григорий Федчищев, воевода наш разлюбезный... Принесла его нелёгкая! Ща начнёть палить со всех орудий разом, тольки голову подставляй...
   Всадники остановились. Воевода Федчищев упёр руки в бока и, выпятив вперёд бороду, сурово процедил сквозь зубы:
   - И кто ж тут главный над пушкарями буит?
   - Ну, стало быть, я, воевода... - выходя вперёд, снимая шелом и кланяясь, произнёс рослый старшой.
   - Ты? - Федчищев окинул его с головы до ног взглядом, не предвещавшим ничего хорошего. - Кто таков?
   - Адреян, сын Евтифьев, по прозванию Жерло... - отвечал с достоинством старшой.
   - Кто ж тебя, сын Евтифьев, так палить учил? - раздражённо дёрнул шеей воевода. - Пошто ядрами в стену лупишь? Аль тебе ядер не жалко? Понятно - всё ж не твои, а великого князя! А их у него много... Так, што ли?
   Пушкари, только недавно слышавшие почти такие же слова из уст своего старшого, сдержанно заулыбались.
   - А как же ж прикажешь палить, воевода, коли не в стены? - поднимая голову, вопросил старшой. - Чем жа стены громить, как не ядрами?
   - У-у-ух! - зло замахнулся рукой воевода, и лицо его, обычно красное, стало совсем багровым. - Ты бельмы-то свои разуй, да погляди: стены новгородские о-о-он какие! Их год долби, не пробьёшь! Поверх стен пуляй ядра-то, понял? Пушечки свои поближе к стенам подтяни, и пали чрез них, навесом! Штоб там огонь и панику посеять, да штоб маятежников проклятых, что супротив воли княжней пошли, поболе перебить! Уразумел, стрелок хренов?
   - Уразумел! - хмуро отвечал Адриян Жерло.
   - То-то... - сбавляя тон, буркнул воевода, и тронул коня. Затем повернулся в седле и сурово добавил:
   - А не сполнишь как надо - велю семь шкур спустить и с тебя, и с пушкарей твоих безруких, так и знай!.. Поехали, Евстафий!
   С этими словами он не спеша порысил дальше, а следом за ним, смерив пушкарей насмешливым взглядом, отправился его оруженосец.

                *   *   *

   - Ишь ты!..- глядя вслед отъезжающим, и утираясь замызганной рукавицей, обиженно-сердитым голосом произнёс пушкарь, державший факел. - Глянул, тако-сяко, будто рублём одарил!
   - А Евстафий - полтиной! - в тон ему отвечал заряжающий, и шмыгнул носом.
   - Да пёс с ими обоими! - сквозь зубы пробормотал старшой, назвавший себя Адрияном Жерло. - Проскакали мимо - и ладно... А касаемо тово, што он тут лаял - пушки передвинуть, да палить чрез стены - што ж, сполним... Пушечки мы подвинуть могём, а вот куды палить - энто мы ишшо поглядим...
   - Ён брюхо кольчугой закрыл, - со злостью бросил пушкарь с факелом, - да за ней и душу одел в железо! "Пали, - грит, - за стену, по проклятым мятежникам!" А тово не уразумеет, што средь их и жёнки, и детки малые имеютси... Што ж, и их - в клочья? Тако ж низзя энто... Всё ж - русски люди, не татарва кака, поди!
   - Ты, Лутоня, язык-то свой придержи... - строго произнёс старшой, и погрозил ему пальцем. - Неровен час, хто услышить - на дыбе бушь висеть!
   - Дак буим пушки-то наперёд двигать, али как? - встрял заряжающий, и снова шмыгнул носом.
   - Приказ, хочь он и дурацкий, а всё одно - приказ! - вздохнул Жерло. - А мы - люди воинские...
   И, оглядевшись по сторонам, махнул рукавицей:
   - Давай, ребятушки, двигай пушки на пять аршин к стенам новгородским... Раз-два, взяли!...
   Наклонившись, он первым взялся за пушечное колесо - а вслед за ним и пушкари, дружно облепив орудия со всех сторон, надсадно кряхтя и ухая, покатили их по рыхлому снегу вперёд.

                *   *   *

                ТРОЕ СУТОК СПУСТЯ...

   В Великом Новгороде, день и ночь утопавшем в грохоте пушек, идущем из-за городских стен, в свисте летящих ядер, и в треске пожаров, царила полная паника. Шум, крик, отчаянные вопли раздавались со всех сторон. Метались обезумевшие от страха женщины, волоча за руки детей, взад и вперёд пробегали отряды вооружённых новгородцев. Кто-то кричал, кто-то ругался, кто-то звал на помощь. Спрятавшись под деревянным навесом, у полуразрушенной стены стояли трое защитников города с суровыми лицами и, не обращая внимания на весь этот шум и гам, переговаривались между собой.
   - Эх-ма! - говорил один из них, широкоплечий, коренастый воин, в красном, толстом, подбитом войлоком кафтане, в нагруднике, обшитом квадратными медными бляшками, и с длинным копьём в руке. - Всё содют и содют, без угомону, который ужо дён!
   - Шастой с утра пошёл... - хмурясь, отвечал высокий, темноволосый, с уже седеющими висками и густой бородой новгородец, одетый в блестящую медную кольчугу, туго затянутую на поясе, отчего он сам выглядел более стройным и молодцеватым, вопреки его возрасту. Плечи новгородца прикрывал просторный тёмно-синий плащ, застёгнутый на левом плече круглой металлической застёжкой.
   - Оттово и замять великая в Нова городе! - угрюмо глядя в землю под собой, пробасил третий из них, седовласый, с перевязанным белым лоскутом лбом, и с тяжёлым бердышом на плече. - Московиты пищалями да пушками за стенами гремять, а издесь, средь новогородцев, смута который дён бродить... Бают, много народу на Софийской стороне, из тех, цьто к боярству допреж пристал, ныне толпами к великому князю жалают перекинуться, бухнуться ему в ножки, да покаяться...
   - Ну, не все... - сквозь зубы произнёс воин в красном кафтане. - Мы в ножки яму бухаться не станем, а каяться уж тем боле, - накось выкуси!
   И, сложив правой рукой большой кукиш, показал его неизвестно кому.
   - Эт-та да! - кивнул человек с бердышом. - Нам каяться не резон... Всё одно - не помилують, за все наши прежни-то дела! Так цьто, братья-ушкуйнички, нам две дороги, - аль от руки князя московсково пасть, аль ноги уносить отсель, покаместь не поздно... А не то свои бояре-то  нас первыми и сдадуть в княжьи лапы!
   - Да, боярам веры нету! И надёжи на их тож нету никакой... - хмуро кивнул тот, что в синем плаще. - Самим надоть из беды выбираться!
   - А как? - поднимая на него глаза, произнёс новгородец с копьём, и тяжело вздохнул.
   - Ессь кой-кака задумка! - отвечал ему товарищ. - Вот послухайте, цьто сказывать стану...
   - Тятя! - внезапно послышалось у него за спиной.

                *   *   *

   Все трое разом обернулись. Со стороны торговых рядов, ранее нарядных и шумных, а ныне почти полностью разрушенных вражескими ядрами, к ним приближался парнишка лет десяти-двенадцати, невысокий, худенький, быстроглазый, лицом удивительно похожий на густобородого новгородца в синем плаще. В руке он сжимал берестяной свиток.
   - Ф-фу... - подбегая ко взрослым, и утирая пот со лба, выдохнул парнишка. - Насилушки вас нашёл! Пол-Новгорода оббегал...
   - Даньша, ты как здесь?! - хмуря брови, сурово вопросил его отец. - Не вишь, тут смерть коршуном летаить?
   - Маманя велела сыскать, и письмено передать! - отвечал сын, вручая ему свёрнутый трубочкой свиток.
   Густобородый воин покачал головой, взял в руки свиток и, развернув его, стал читать. Прочитав до конца, он тяжело вздохнул, разорвал свиток на куски и далеко забросил в развороченный ядрами снег.
   - Цьто, Нежата? - встревоженно глядя ему в лицо, поинтересовался новгородец в красном кафтане. - Аль худое пишеть?
   - Ядрами крышу пробило, полдома рухнуло! - хмуро отвечал Нежата. - В погреб перебрались с дочкой... Да енто - полбеды! Сказываеть, - за мной стражу присылали, от боярина посадского... На совет, дескать, кличуть! Да тольки шепнули ей, - мол, получена грамота московитовская, а в ей сказано, цьто, как возьмуть Новгород, то всех зачинщиков, смутьянов, а допрежь, - всех ушкуйников новгородских и псковских, кои походами ходили на Волгу и други реки, да грабили купцов московских да заморских, - всех заковать в железа, и выдать на расправу великому князю!
   - О как! - воскликнул первый товарищ Нежаты, - тот, что с копьём, - и быстро кинул взгляд на второго.
   - Ну-ну... - рыкнул тот, и потрогал перевязанный окровавленным лоскутом лоб. - Дождалися, стало быть, княжьей милости!..
   И, харкнув горлом, сплюнул в чёрный, затоптанный множеством ног снег.

                *   *   *

   Густобородый Нежата стоял, глубоко задумавшись, и глядя себе под ноги, и очнулся лишь тогда, когда сынишка нетерпеливо затормошил его за рукав:
   - Тять, а тять... Ну дак цьто мамане-та отпишешь? А то стоять на морозе-та не хоцца!
   Нежата тряхнул головой, взял сына за плечо и, заглянув ему в глаза, негромко  произнёс:
   - Отписывать ницьто не буду - не дай Бог, в чужие руки попадёть! На словах ей перескажешь... Пущай Настеньку покрепше одягаеть, сама накинеть цьто потеплей, узелок в дорогу соберёть, да пущай идуть к Устинье, уличанской куме нашей, цьто Настеньке крёстной была, - да там меня к вечору дожидаюцца... Да цьтоб оттудова - ни ногой! Про двор наш да дом пока пущай накрепко забудеть, - а не то, неровён час, и их заместо меня прихватють посадские, да в железы закують!
   - С их станецця! - кивнул головой краснокафтанный воин, с насупленным видом поигрывая копьём.
   - А...а я, тять? - жалобно взглянул на отца мальчонка. - Мне-та как быть-та? Мне куды опосля?
   - Как енто - "куды"? - строго сдвинул брови отец. - Ты - при матери останесси, покуда я не ворочусь! Ты теперича там - один мущщина, на тя вся их надёжа. И моя - тож... Так цьто - смори в оба! Уразумел, аль как?
   - Уразумел, тять... - грустно вздохнул Даньша.
   - Ну, и слава Богу! - сказал Нежата, снял с его головы шапку, потрепал по вихрастым кудрям, перекрестил, и снова водрузил шапку на место. - А теперица - беги, сынок! Мне ныне - дюже недосуг...
   Мальчишка кивнул, поправил шапку, лихо заломив её на затылок, что вызвало невольную улыбку у стоявших рядом с его отцом суровых воинов и, подобрав полы длинного зипуна, туго перетянутого кушаком, припустился вдоль по улице, перепрыгивая через сугробы.
   - Да гляди, под ядро не угоди часом, цертёнок! - крикнул вслед ему отец.
   - Небось, не угожу! - отвечал на бегу Даньша. - Я прытка-а-а-й!..

                *   *   *

   Едва парнишка скрылся из виду, как оба новгородца, тут же построжав лицами, повернулись к Нежате.
   - Ну, сказывай, цьто у тя за задумка-то? - спросил тот, что держал в руках копьё.
   - А задумка моя така, браты... - почесав бороду, отвечал Нежата. - Надобно нам всею нашенской артелью, коей по рекам хаживали, сбирацца, брать наш насад, да плыть отсель, из Нова города, куды глаза глядять, покудова нас тута всех не переловили, - бо пощады нам не буить, за прежни-то наши еройства! Верно ты рёк, Фёдор...
   - Ет-та да! - подтвердил человек с бердышом, названный Фёдором. - От князей да бояр пощады не жди... Наозоровали мы много, дю-ю-юже много...
   И покачал окровавленной головой.
   - Дак, ежли разобрацца, мы ж волю тех жа бояр-то и сполняли! - пожал плечами человек в красном кафтане. - Ну, грабили, ну, жгли, но не всё ж собе да собе, - им жа завсегда лакомы-та куски доставалися! И в городску казну, и в боярску мошну... Аль не так?
   - Так-то оно так, Радята, - вздохнул Нежата, - да тольки, вишь, ответ держать нам придёцца, ушкуйникам... Наши головы полетять, а бояре, - цьто ж, они завсегда пред великим князем откупяцца! Так цьто, княжей милости нам ждать резону нету, на бояр да посадских - надёжи тожа нету, хоць мы тута за Новогород кровушку свою льём... - он кивнул на окровавленную повязку на лбу Фёдора. - Надоть, браты мои, подымать парус, и плыть отсель, покуда и Волхов не обложили... Поспешать надо, а то не вырвемси из городу! В карелы отплывём, схоронимся там на время в лесах, а как княжье войско из Новогороду уйдёть, да всё стихнеть, тады обратно и воротимси...
   - И скольки ж так нам... того... ждать, поки "стихнеть"? - хмуро глянул на него Фёдор.
   - Того не ведаю... - вздохнул Нежата. - Полу  года, год, два... Не ведаю!
   - - А жонки, ребятня как жа? -  покачал головой тот, что с копьём. - Их-то куды?
   - Жонок да ребятню, поди, они не тронуть... - не совсем уверенно отвечал Нежата. - Жонки с ребятнёй за нас не в ответе! Да и мало у кого из нас они и ессь...
   - У тя ессь! - буркнул Фёдор.
   - У мя - ессь... - вздохнул Нежата.
   - У Чурилы Пермятовича - жонки нету, а сынов - аж шестеро! - ухмыльнулся Радята.
   - Ну, ево сыны - ишшо те сыны! - лукаво прищурил глаз Нежата. - Ево сынов и посадские, и княжья челядь стороной обходють... Ить могут и зашибить ненароком!
   И, несмотря на то, что вокруг гремели и падали вражеские ядра, все трое дружно расхохотались.

                *   *   *

   - Из своей родни ково буишь брать? - спросил у Фёдора, отсмеявшись, Нежата.
   - Мне брать неково... - пожевав губами, пробурчал тот. - Одна сестра младша, так она при муже, а ён - не нашенской артели, не ушкуйник, а кузнец! А ты - ково из своих?..
   - Не буду! - упрямо качнул головой Нежата. - Остануцца у кумы нашей уличанской, она их схоронить, ежли кто сыскивать зачнёть... Схожу, наведаюсь, распрощаюсь, деньгу оставлю на прожитьё... Им - енто не впервой, с тятькой в разлуках! Годами так живуть...
   - Ну-ну! - повёл плечом Фёдор. - Как знаишь... 
   - Плыть надобно одним ратникам, воинам, без баб и ребятни! - твёрдо заявил Нежата. - Цьто буить, наперёд никто не ведаеть. То ль вороги злюцие, то ль беды неминуцие, то ль леса дремуцие... Нам - дело привышное, а бабам-детям... Да и с самого Новогороду ишшо поди вырвись! Обложили, как медведя в берлоге... Нет, без них поплывём!
   Он ещё раз внимательно оглядел своих товарищей и, обняв их за плечи, сказал:
   - Тако и порешим, браты, - подымаем парус, и - в карелы! Здеся нам, окромя топора да дыбы, ждать неця! А кровушку свою мы и опосля найдём, игде пролить... Аль не так?!
   - Цьто ж, - подытожил Радята, - ты наш ватаман, за тобой и последне слово... Надоть, так надоть! Плыть, так плыть! Дале сказывай, цьто делать...
    - Ступай-ка ты, друже, в свой Славенский конець, и сыщи там из прежней ватаги, ково смогёшь! - Нежата ткнул Радяту кулаком в грудь. - Пущай сбираюцца ввецеру на Ярославовом дворище, у Никольсково храму, -  на прежнем месте... Ну, ты ведаешь, где! 
   - Ведаю! - кивнул тот, подбросил в руке копьё, одним движением закинул его на плечо, развернулся на месте и, скрипя сапогами по снегу, быстрым шагом удалился прочь.
   - И, поспешай, Радята, поспешай! - вслед ему, как перед этим сыну, крикнул Нежата. - Цьтоб дотемна поспеть... Слыш-ко?..
   - Слы-ы-ышу... - прозвучало ему в ответ.

                *   *   *

   Проводив его взглядом, Нежата обернулся к своему оставшемуся товарищу:
   - Идико-сь и ты, Фёдор, спроведай сестрицу, поклонись на прощаньице!
   - А ты цьто ж? - вскинув было на плечо бердыш, а затем в раздумчивости опуская его к ноге, пробормотал тот.
   - А я сим часом, - прямиком к Чуриле Пермятовичу! - отвечал Нежата. - Цьтоб нам всю ватагу по-скорому собрать, надобно сынов его  разослать на Торговую сторону, да в Плотницкий конец. Так оно и ловцей, и сподруцней буить... Оне - робята шустрыя, ково хошь с под-земли достануть!
   В этот миг мимо них просвистело чугунное ядро, и упало неподалёку, окатив обоих тучами снежных брызг.
   - Не, ватаман... - отряхиваясь от снега, пробормотал Фёдор. - К Пермятовичам я сам  наведаюсь, а ты отправляйсси к жонке своёй и к деткам! Ты там боле нужон... А я уж сам сполню, цьто надоть! Найду Пермятовичей, пущай порыскають по Торгу, да Плотницкому концу, сбирають нашу ватагу, - кто ныне жив осталси... Скажу, ватаман велел  к вецеру тайком у Никольсково храму сбирацца, в облаценьи воинском, и с оружьем! Так, цьто ль?
   Нежата сначала кивнул, затем попробовал что-то возразить, но Фёдор посмотрел строго, поправил окровавленную повязку на голове, вскинул бердыш на плечо, повернулся, и зашагал прочь с самым решительным видом. Нежата ещё какое-то время постоял на месте, глядя ему вслед, затем покрутил головой, усмехнулся, и снова покрутил головой, словно говоря:"Ну надо же!" Но говорить ничего не стал а, закутавшись в свой просторный синий плащ, молча отправился в противоположную сторону, тяжело ступая сапогами по изрытому ядрами декабрьскому снегу. И сделал это вовремя - едва он отошёл на какое-то расстояние от того места, где они стояли втроём, как в это место гулко ударило чугунное ядро, взметнув вверх рыхлые комья земли, и подняв целую тучу снега, которая потом долго ещё опадала на землю миллионами мелких сверкающих искр... 

                *   *   *

   Пройдя узким проулком, Нежата протиснулся мимо наваленных у длинной амбарной стены старых рассохшихся бочек без обручей и, осторожно высунув голову из-за угла наружу, внимательно осмотрел улицу. Ни на улице, ни у покосившихся деревянных ворот интересовавшего его дома никого видно не было. Тогда, отряхнув свой измазанный синий плащ, он быстро прошагал до этих самых ворот, ещё раз огляделся по сторонам и, приоткрыв одну из створок, очутился во дворе дома. Подойдя к двери под засыпанным снегом навесом, он заглянул в слюдяное окошко, за которым теплился неяркий свет, сдёрнул рукавицу, и осторожно, двумя согнутыми пальцами постучал в окно. Видя, что на его стук никто не выходит, он досадливо крякнул, задумчиво почесал свою густую бороду, и постучал ещё раз, уже гораздо сильнее. В окошке  показалась женская голова, закутанная в платок. Приставив руку "домиком" к глазам, женщина стала тщательно вглядываться в вечерний сумрак, до тех пор, пока Нежата, которому уже надоело ждать, нетерпеливо не произнёс вполголоса:
   - Да отворяй, цьто ли, Устинья, бо ждать неколи!
   - Ты, Нежата Жупанич? - глухо раздалось из-за окна.
   - Я,я! - отвечал гость. - Отворяй!
   Через некоторое время загремел отодвигаемый засов, разбухшая от сырости дверь приотворилась, и Нежата проскользнул внутрь. Отряхнувшись от снега в тёмных сенях, он вошёл в горницу, слабо освещённую длинной лучиной, воткнутой в стену над ничем не накрытым деревянным столом, и огляделся. Из-за большой ситцевой занавески, отделяющей горницу от стоящей в углу печи, к нему тотчас с радостным воплем кинулась жена, а следом за ней выпорхнула девочка лет семи, и с криком: "Тятя, тятя пришёл!" бросилась ему на шею. Последним из-за занавески, степенно, как и подобает мужчине, вышел старший сын - Данило, или, как называл его отец - Даньша.

                *   *   *

   Поздоровавшись с Устиньей, хозяйкой дома, Нежата Жупанич снял шапку, перекрестился на образ Спасителя, висящий в "красном" углу, а затем присел к столу. Девочка тотчас взобралась к нему на колени, жена уселась на лавку напротив него, а сын и Устинья остались стоять.
   - Я ненадолго... - кашлянув, и огладив бороду, негромко произнёс Жупанич. - Торопицца надобно! Ныне в ноць мы с ватагой на насаде уйдём из Новогорода к карелам, схоронимси на время... Московиты город возьмуть, - нам, кто ушкуйным делом промышлял, не поздоровицца!
   - А моить, ишшо и не возьмуть! - отмахнулась жена. - Моить, отстоим город-то...
   - Некому, голуба моя, отстаивать! - вздохнул муж. - Боярство, да народ, которай под им, - вся, почитай, Софийская сторона, жалають под руку Москвы перекинуцца!
   - Поди ты! - прикрывая рот рукой, ахнула жена.
   - А моить, - брехни всё?! - ахнула вслед за ней и Устинья.
   - Не, то слухи верныя... - покачал головой Нежата. - День-два, и отворять ворота пред московитами... А коли отворять, - то те, как войдуть, первым делом нацьнуть сыскивать всех зациньщиков, да заглавщиков, кто супротив них оборону держал! И польёцца кровушка рекой... А боле всех, грят, достанецца тем, кто на ушкуях по рекам ходил, да разор Руси Московской цинил! Ни мне, ни ватаге моей дыбы да казни лютой не избегнуть.. Так цьто порешили мы всей артелью на время в лесах карельских схороницца; а как Московия из Новогорода уйдёть, тайно в обрат возвернуцца! Долго ли, коротко ли то буить, не ведаю... Вы ж, покудова я не возвернусь, пока цьто в нашем дворище не появляйтесь, а живите у Устиньи... Ты уж, кума, не откажи в милости, приюти их всех, да обогрей! Век за то буду у тя в долгу!
   - Да не держи на то думку, Нежата! Будуть жить как у Христа за пазухой... - заверила его Устинья.
   - А енто вот - вам на прожитьё... - Жупанич полез за пазуху, вынул оттуда позвякивающий кожаный кошель, и положил его на стол. - Держи, Софья! Да приглядывай полуцьше за детьми, а ты, Устиньюшка, - за моим семейством...
   Затем, повернувшись к стоящему у стола сыну, он строго взглянул на него, и добавил:
   - А ты, Даньша, оберегай мать, да сестрёнку Настеньку, потому как остаёсся единый мущщина в доме!
   - Тятя, - так, а моит, - тово... и я с вами, на насаде-то поплыву, к карелам? - начал было сын, но Нежата глянул ещё строже, твёрдо сказал, - "Нет!" и встал из-за стола.
   - Всё, пора мне уходить... - произнёс он, по очереди обнимая всё своё семейство. - Даст Бог, свидимся...
   У двери, обняв на прощанье Устинью, он шепнул ей на ухо:
   - А ты, кума, коли вдруг придёть кто с розыском, спрячь их всех в подполе у сябя... Вороцусь - золотом осыплю!
   - Сполню, Жупанич, сполню! - закивала Устинья. - И без золота твово... Поди, не цюжие друг другу люди-то...
   - Ну, бывайте... Храни вас Бог, и Святая София Новгородская! - надевая шапку, пробормотал Нежата, открыл дверь, и вышел наружу. Вскоре его сапоги торопливо заскрипели по снегу, чётко слышимые в надвигающейся ночной тишине.

                *   *   *


                ТОРГОВАЯ СТОРОНА.
                ПЛОЩАДЬ У НИКОЛЬСКОГО СОБОРА.
                ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР ТОГО ЖЕ ДНЯ.

   Как Нежата Жупанич не торопился, всё время ускоряя шаги, когда он ступил на каменные плиты площади, у Никольского собора он увидел несколько тёмных фигур, переминающихся на месте от холода, и услышал глухое позвякивание оружия. Заслышав его шаги, фигуры разом замерли на месте. Затем послышался знакомый голос: "А от и сам ватаман пожалувал!", после чего одна из фигур, - кряжистая и широкоплечая, - отделилась от остальных, и приблизилась к "ватаману". В подошедшем Жупанич без труда узнал своего старого ушкуйного товарища, Радяту Славенца, с которым вёл "беседушку" под московитскими ядрами этим вечером, и которому дал важное поручение. Радята Славенец был одет, как и ранее, в свой красный кафтан, и нагрудник с медными бляшками. На голове у него высился поблескивающий в темноте новый железный шлем, а в руках, вместо длинного копья, были - щит в левой длани, а булава - в правой. У пояса, справа, висел длинный нож, а слева - меч в узорчатых ножнах.
   - Вижу, к походу изготовился славно! - одобрительно кивнул Нежата, оглядев его с головы до ног. - Хвалю!
   - А ты цьто ж, вовсе без оружья? - удивлённо приподнял брови Славенец.
   - Моё оружье и панцирь на насаде меня дожидаюцца! - успокоил его Жупанич. - Ну цьто, сыскал ково из наших в Славенском коньце? Вижу, цьто сыскал...
   - Сыскал, но тольки цетырёх! - виновато вздохнул Радята. - Остатния - кто где... Иных уж и на белом свете нету... А енти цетверо, дак разом порешили с нами пойтить! Гостила, Климята, Вонег, Прокша Смышлян... Подить-ка сюды!
   Все четверо, названные им, звеня оружием, и одетые по-зимнему, подошли и окружили Жупанича и Радяту.
   - И Прокша здесь! - удивился Нежата. - Как жа тя твоя мать-купчиха, да жонка молодая отпустили-то, а?..
   - А я у их особливо и не спрашивал! - ухмыляясь толстогубым ртом, отвечал невысокий, вёрткий, белобрысый и курносый Прокша. - Надоели они обе мне хужей горькой редьки! И пилять, и пилять кажин божий день! Ужо во игде мне в печёнках сидять... Спять и видять, цьтоб я купцом, как тятя покойный стал... А у меня братец ишшо старшой ессь, пущай он и идёть по купецкому-то делу! А мне боле по душе друго прибыльно ремесло - ушкуйное! Так цьто я, как Радята меня сыскал, да про поход намекнул, не стал долго-то раздумывать, - собралси по-скорому в путь-дорогу, сиганул цьрез ограду, да и был таков... - закончил он под громкий смех всех собравшихся на площади бывших ушкуйников.
   - Ну, гляди, как бы не ожалел опосля! - усмехнулся Нежата, обнимая его за плечи, после чего по очереди обнялся с другими тремя старыми знакомцами.
   - Давно не виделись, ватаман... - обнимая его, сказал негромко один из них, темноликий, с волосами, подвязанными шнурком-гайтаном. - А ты поседел...
   - Да и ты не помолодел, Вонег! - разглядывая в темноте его лицо, ответил Нежата.
   - Мець да топор в руках ишшо держать могу, а енто в нашем деле - самое то! - произнёс бывший ушкуйник.
   - Верно рецёшь! - кивнул Жупанич, и с ним дружно согласились все остальные.

                *   *   *

   В это время под чьими-то ногами заскрипел снег, послышались невнятные голоса, и из темноты к Нежате Жупаничу и его товарищам, звеня кольчугами и оружием,  приблизилось шестеро широкоплечих, высоких, один другого статнее молодцев, в сопровождении седовласого бородача, который вышагивал рядом с известным на весь Великий Новгород ратником и ушкуйником по прозвищу Фёдор Бердыш. Сам бердыш - топор с закруглённым лезвием в виде полумесяца, на этот раз был у того не на плече, а висел в кожаном чехле за спиной. Голова Фёдора, перевязанная чистой тряпицей, была в этот раз прикрыта медным шеломом, из под-которого пробивались его седоватые кудри.
  - От! - снимая с правой длани рукавицу, пробасил он, подойдя к "ватаману", и указывая на пришедших с ним воинов. - Грозилси привесть Чурилу Пермятовича с ево сынами, - и привёл! Примай, Нежата, сызнова в свою ватагу...
  - Цьто ж! - степенно приглаживая бороду, и с удовольствием оглядывая новоприбывших, отвечал ему "ватаман". - Такой кумпании мы завсегда рады...
  И,обходя всех по очереди, здоровался с каждым, заключая его в свои могучие объятья. Первым он обнял, конечно, седовласого бородача, отца шестерых добрых молодцев:
  - Будь здрав, Чурило Пермятович! Скольки воды из Волхова утекло в Ильмень-озеро, а ты всё так же крепок, как и ране! И никакая кручина тебя не берёть...
  - Я - цьто! - обнимая его в ответ, вздохнул Чурило Пермятович. - Ты б на мово покойного батюшку, Пермяту, поглядел... От был богатырь святорусский! Прожил боле меня, а до самой смерти и кулаком мог отмахнуцца, и от кубка доброва мёда не отрекалси, и бабёнок сдобных стороной не обходил, хе-хе-хе... Ныне таких богатырей уж земля новгородская не рождаить!
  - Как енто - "не рождаить"? - усмехнулся Жупанич. - А вот жа они стоять, богатыри святорусские, один другово краше!
  И, обнимая одного за другим сынов Чуриловых, каждого называл по имени, то ласково трепля по плечу, то похлопывая по спине:
  - Путила! Братила! Гостила! Добрила! Петрила! Гаврила! Все живы, все в здравии, хвала Святой Софии Новогородской!
  - А цьто ж нам изделаица? - ухмыльнулся самый старший из братьев, Путила. - Мы ить, аки покойный дед наш, Пермята Захарьич, кубки доброва мёда кажин дён не хлещим! Мы, во благодарение батюшке нашему, всё боле с кваску на водицу перебиваимсси!
  - Ну-ну, цыц у меня! - деланно-сурово рыкнул на него отец и, освободив руку от железной рукавицы, отвесил ему подзатыльник, вызвав этим громкий и дружный смех всех присутствующих. Наказанный же, и смущённый богатырь Путила, выше отца на целую голову, при этом даже и пикнуть не смел.

                *   *   *

   Снова заскрипел снег под чьими-то ногами, в лунном свете мелькнули на сугробах чёрные тени и, позвякивая оружием, подошли ещё двое.
   - Ну, кажись, все в сборе? - окидывая взглядом свою малочисленную ватагу, произнёс Нежата Жупанич, после того, как вновь пришедшие поздоровались и обнялись со своими товарищами. - Аль ишшо ково ждём?
   И перевёл взгляд на Фёдора Бердыша. Тот молча помотал головой.
   - Цьто ж, так тому и быть! - кивнул "ватаман". - Скольки ессь нас, стольки и ессь, ни убавить, ни прибавить...
   И, ещё раз оглядев всех собравшихся, негромко спросил:
   - Пошто велел вас собрать, ведаете, братцы?
   - Ведаем! Ведаем, ага! Ведаем, цево там... - послышалось со всех сторон.
   - Ну, и цьто скажете? Али, кто своё словецько желаить замолвить? Дозволяю! - разрешил Нежата.
   Помолчали, попереглядывались, покашляли, но "своего словечка" ни у кого не нашлось.
   - Да цево там... - махнув железной рукавицей, так и не надетой на руку, выразил общее мнение старик Чурила Пермятович. - Тута и думать-то особливо неча! Как московские Новгород возьмуть, - тут нам, воспода ушкуйники, и каюк! Сдадуть нас посадские да бояре, - енто, как пить дать... Попадём, как кур в ощип! Тута, - и к бабке-гадалке не ходи... Так цьто, дельно ты удумал, ватаман, - надобно нам плыть отсель, да поскорее, и отсидецца в корелах! А тем, как Бог сподобить, да София Новгородская подсобить... Аль не так, робяты?
   И, набычив голову, огляделся вокруг. Присутствующие, вздыхая, закивали, соглашаясь с ним.
   - Плыть! Надобно плыть! - было всеобщее мнение.
   - Я-а-асно... - пригладив бороду, и переглянувшись со своим старым ушкуйным  товарищем, Радятой Славенцем, усмехнулся "ватаман". - Да тольки ныне поплывуть не все...
   Обведя суровым взглядом лица бывших ушкуйников, он остановил взгляд на двух пришедших последними.
   - Василий Шуга! Невер! Вы завсегда были мои глаза и уши... Велю вам и в ентот раз сослужить нам всем службу! Останьтесь в городе, схоронитесь до поры до времени, дождитесь, покудова ево московиты займуть, разузнайте тут, цьто да как, а опосля, - садитесь ночной порой в челнок, и плывите к нам, в корелы... Туды, игде мы у Чёртова болота два домишка срубили в позапрошлое лето... Ну, вы знаите!
   Оба названных им ушкуйника,не говоря ни слова, лишь один за другим покивали головами в знак согласия с решением своего предводителя.
   - И не надобно, цьтоб нас хто-то вместях тута узрел! - оглядевшись по сторонам, добавил Жупанич. - Сами ведаете, - Бережёного Бог бережёть...
   Обняв по очереди, и перекрестив обоих, он движением руки отпустил их.
   - Идите! И, - храни вас Святая София Новгородкая! Ждём вас в корелах...
   - Будь здоров, ватаман! Будьте здоровы, браты! - снимая шапки и кланяясь остающимся у Никольского собора, отвечали Василий Шуга и Невер, и тут же, повернувшись, исчезли в темноте ночи.

                *   *   *