Жизнь

Картины Хугуэс Мореса никогда не были известными, хотя он рисовал уже сорок пять лет. Возможно, большинство художников уже давно опустили бы свои кисточки отнюдь не на полотно и попытались бы отыскать себе занятие куда более прибыльное, чем просто мазня красками, но не Хугуэс Морес. Ведь для него это было не просто работой, это было частью его жизни, такой же неотъемлемой частью, как дыхание, прием пищи или сон. Даже если бы Вы отобрали у него абсолютно все карандаши, полотна, кисти или краски, то он всё равно бы продолжил рисовать, только у себя в голове. Ему не нужна была слава, признание или деньги, он любил то, что он делал и именно это и приносило ему истинное счастье.  Вряд ли бы Вы смогли отыскать картины Хугуэс Мореса в какой-нибудь даже Богом забытой картинной галерее, но если бы однажды Вы увидели его работы на N-ой улице величественного Авиньона, то обязательно бы приобрели одну из них, даже если бы в Ваших карманах оставалось всего несколько франков.
***
Сколько Селяви себя помнил, а прожил он, по его меркам, долгих две тысячи шестьсот семьдесят пять дней, или же попросту семь лет, он называл себя именно «Селяви» и никак иначе.
Каждое утро, отец Селяви перелистывал страницу за страницей утренней прессы, которую каждое утро мать Селяви оставляла на журнальном столике вместе с чашечкой теплого ароматного кофе. Он всегда останавливался на какой-нибудь не отличающейся от других, как казалось Селяви, странице, долго вглядывался в нее, потом тяжело вздыхал и говорил «Се ля ви» при этом долго ахая и охая, и мотая головой из стороны в сторону, словно пытаясь вытрясти из нее только что прочитанные строки, и снова продолжал листать.
Тогда маленькому Селяви, который еще не мог сказать ни слова, казалось, что нет ничего более прекрасного, чем то, что говорил каждое утро его отец, листая утреннюю прессу, оставленную на журнальном столике, вместе с теплым ароматным кофе приготовленным матерью Селяви. Это было единственное воспоминание Селяви о его родителях, а еще он помнил, что их звали «Ты снова забыла положить в кофе сахар?» и «Положи сам».
***
Сегодня был прекрасный солнечный день, Хугуэс Морес, открыл коробку с новыми красками. Новые краски всегда были для Хугуэса новыми знакомыми, он вглядывался в ещё не тронутые баночки по нескольку минут, пытаясь изучить каждую из них. Он словно слышал их имена, словно знал их никому неизвестные красочные истории. И к концу их акварельной жизни с Хугуэсом, их можно было уже назвать не просто друзьями. Это были родные души.
Из левого кармана пиджака он достал свою старую кисточку, она служила ему уже сорок пять лет. Для Хугуэса это была не просто кисточка, это была вся его жизнь. Он помнил, как много лет назад, его отец учил рисовать ещё маленького Хугуэса, именно этой кисточкой. Как им было хорошо вместе. Эта кисточка уже хромала по полотну, и рисовать ею с каждым днём становилось всё сложнее и сложнее. Но он не мог оставить её. Потому что когда-то именно эта кисточка учила его ходить, ещё ползающего художника, по белоснежному полотну. Она стала свидетелем его первого, хоть и неуверенного шага.
Казалось бы, что можно уловить в Авиньоне необычного? Я живу в этом городке с первого своего вздоха и ещё ни разу не замечал красоты в тех вещах или в тех людях, в которых черпал своё вдохновение Хугуэс Морес. Казалось бы, вот уже на протяжении двадцати шести лет каждое своё утро я заглядываю в пекарню к мадам Леруа, ничем непримечательной вечно улыбающейся женщине. Мне всегда казалось, что она улыбается всем одинаково вежливо. И только этот, никому неизвестный художник, говорил, что её улыбка была и будет загадочнее улыбки самой Джоконды. И на его картине она действительно хранила какую-то тайну.
Сегодня кто-то подкинул ему пару франков. Удивительно хороший день. Ну вот, наконец-то он сможет оплатить комнату и купить чего-нибудь к ужину. Хугуэс Морес, кажется, не ел уже несколько дней. Вот он отсчитывает пару монет и идет к мадам Леруа. Сегодня она испекла необычайно вкусные багеты. Правда, ближе к вечеру от них почти ничего не остается. Но мадам Леруа, чью улыбку этот неизвестный художник, сравнил с улыбкой самой Моны Лизы, всегда оставляла для Хугуэс Мореса чего-нибудь вкусного к ужину.
-Два багета. Итого, - считала она вслух.
-И ещё небольшой круассан, - попросил он и достал деньги из кармана пиджака.
-Сегодня много продали картин?
-Два пейзажа и Вашу улыбку, мадам Леруа. Я всегда говорил Вам, что она принесет мне счастье.
-Но пока она Вам принесла только два багета, -ответила мадам Леруа.
-И круассан, - улыбнулся Хугуэс Морес.
Он покидал лавку мадам Леруа невероятно счастливым. Он всегда был счастлив, и, казалось, ничто и никто не сможет омрачить его счастье. И никто и ничто не сможет понять, как он находит столь возвышенное в столь приземленных вещах.
***
Нет ничего прекраснее, чем закат в Авиньоне. И Хугуэс Морес это знал, как никто другой.
У него была любимая скамейка в парке, недалеко от N-ой улицы. Он любил это место, потому что именно оттуда можно было увидеть, как солнце посылает свой воздушный поцелуй величественному Авиньону перед тем, как крепко уснуть. Он любил наслаждаться вечерней тишиной и вести диалоги со своим одиночеством. Он любил солнце.
Сегодня монологи Хугуэса разбавили его старые крылатые приятели. Хотя скорее, они разделили с ним его скромный ужин, ежели сами диалоги. Хугуэс никогда не беседовал с птицами, но всегда мечтал о том, чтобы они когда-то скрасили его одиночество хотя бы одним словом, понятным его разуму.
***
Когда делишь свой ужин с кем-то ещё, то он проходит невероятно быстро. Хугуэс смял бумажные пакеты вместе с остатками хлебных крошек и бросил их в ближайшую урну.
-Я сыт. Да и вы крошки уже вряд ли будете.
Хугуэс взял полотна, лежащие возле скамейки, и отправился к своему дому. Он хотел прийти как можно раньше, чтобы ещё застать хозяйку и отдать ей давно задолженные деньги.
Он было уже сделал несколько шагов, как услышал шум позади себя. Обернувшись, Хугуэс увидел мальчишку, копошащего в урне, стоящей возле его любимой скамейки.
-Голоден? – спросил Хугуэс и подошел ближе.
Мальчишка достал бумажный пакет и высыпал из него хлебные крошки себе на ладонь.
-Когда я был немного старше тебя, то мы с братом часто воровали хлеб у птиц.
-Мальчишки тоже так делают, - ответил он.
-Но не ты.
-Я не ворую у тех, кто слабее меня. В отличие от птиц, я знаю, что в бумажных пакетах часто хранятся съедобные вещи.
-Как тебя зовут? –спросил Хугуэс.
-Селяви. А Вас? – мальчишка осмотрел пакет снова и не обнаружив там ничего интересного, засунул его себе в карман.
-Зачем тебе бумажный пакет?
-На бумажных пакетах теплее спать, - ответил он.
-А где же ты спишь?
-В картонном ящике, как и все мальчишки.
-А где же твои родители?
-Они живут в большом многоэтажном доме.
-Почему же ты не живешь вместе с ними? – Хугуэс стал вспоминать все знакомые ему большие дома в окрестности.
-Одна тетя сказала, что все мы скоро будем жить в этом многоэтажном доме. Нужно только немного подождать.
-И сколько же этажей у этого дома? – всё больше приходя в недоумение, продолжал спрашивать Хугуэс.
-Не знаю. Много.
В Авиньоне не было больших многоэтажных домов, поэтому всё, что мог предположить Хугуэс Морес, так это то, что Селяви был сиротой.
-У тебя довольно необычное имя. Кто тебя так назвал?
-Папа.
-Послушай, ты будешь не против, если я угощу тебя ужином? – спросил Хугуэс.
Мальчишка просто кивнул в ответ.
-Что ж, Селяви, пойдем за мной.
***
У Хугуэс Мореса оставалось всего несколько франков, чтобы оплатить комнату, но в этот вечер он решил изменить свои планы. Он отвел нового знакомого к своему старому приятелю, живущему неподалеку от N-ой улицы. Сам Хугуэс редко наведывался к другу. Несмотря на то, что его приятель никогда не желал брать денег с Хугуэса за ужин, художник всё-таки предпочитал не оставаться в долгу, даже перед друзьями.
-Тарелку супа, пожалуйста, - попросил он и усадил мальчишку за стол.
-Вы так и не сказали, как Вас зовут, - ответил тот.
-Да, точно. Меня зовут Хугуэс Морес.
-Такое длинное имя? – удивленно спросил парень.
-Ну, Хугуэс – это имя, а Морес- фамилия.
-Фамилия? А у меня нет фамилии.
-Я могу поделиться с тобой своей.
-А так можно?
-Можно.
-Выходит, что я теперь Селяви Морес?
-Выходит, что так.
***
Селяви рос хорошим ребенком. Ему, как и Хугуэсу, нравилось рисовать.
Однажды Хугуэс подарил Селяви новую кисточку, как когда-то подарил Хугуэсу его отец.
-Тебе нравится?
-Очень! – восторженно ответил Селяви.
***
Спустя время они начали рисовать вместе. Но как и любому человеку, Селяви хотелось большего, чем просто рисовать картины для случайных прохожих. Он хотел, чтобы о его картинах знали не только на N-ой улице, а и во всем Авиньоне. Он не мог довольствоваться тем малым, чем довольствовался Хугуэс. Он не мог просто рисовать.
И однажды всё-таки пришел тот день, когда он решил выбраться за пределы той самой N-ой улицы.
Селяви принес несколько своих работ в галерею Авиньона, к некому мсье Моро, владельцу этой самой галереи. Мсье Моро был очень известным человеком в Авиньоне. Он хорошо разбирался в живописи, знал, какие картины ждет успех и довольно недурно рисовал.
Он рассматривал работы Селяви недолго. Ему было достаточно всего раз взглянуть на картину, чтобы сказать: годится она для выставки или нет. Его взгляда боялись многие художники. Его взгляд решал многие судьбы.
-Технически неплохо, - буркнул он, - но не подходит.
-Почему? – спросил Селяви.
-Не хватает самого главного в этой работе –души. Это так. Можно сказать просто качественно выполненная зарисовка. Всего доброго, молодой человек.
Мсье Моро был очень скуп на слова. Он не любил жалости. И его всегда приводили в бешенство человеческие слезы.
***
Хугуэс ждал Селяви на всё той же N-ой улице, делая зарисовки на новом холсте.
-Он сказал, что в моих картинах нет души, - буркнул Селяви и сел возле Хугуэса.
-Ты рисуешь всего тринадцать лет. Это очень мало для того, чтобы стать по-настоящему великим.
-Ты рисуешь почти шестьдесят лет. Этого тоже мало, чтобы стать великим?
-Возможно. Никто и никогда не сможет делать абсолютно всё превосходно. С каждым годом, днем, даже минутой, мы совершенствуем себя, но никогда не сможем дойти до самого совершенства, а лишь только приблизимся к нему. Движемся мы, движется и наше представление о «совершенстве». Если же нам кажется, что мы достигли его – это значит только одно: мы перестали развиваться и двигаться вперед.
-К сожалению, это только потому, что твой мир ограничен этой улицей. Моему же миру здесь тесно.
***
В тот вечер Селяви так и не пришел домой. Хугуэс прождал его всю ночь, так и не сомкнув глаз. Он не обнаружил Селяви и на их улице.
***
Селяви стал рисовать недалеко от картинной галереи мсье Моро. Он хотел стать великим, он мечтал быть замеченным. Но мсье Моро, каждое утро и вечер проходящий мимо него, даже не смотрел в его сторону. И это ранило Селяви ещё больше.
Он рисовал целый день и не останавливался даже ночью, продолжая рисовать под светом луны или свеч. Иногда у него немела ладонь и он едва ощущал кисть в своей руке. Селяви хотел достичь хорошего результата как можно скорее. Но он создавал больше, чем мог продать за день. И со временем у него не осталось ни гроша в кармане на новые краски, а из чистых холстов оставался всего один. Это был первый день, когда он не брал в руки кисть. У него накопилось свыше двадцати картин, которые он должен был продать. Но как на зло, ни один прохожий даже не останавливался возле его работ.
***
-Я покупаю все эти картины, - сказала женщина задремавшему Селяви. Он не спал уже несколько дней и усталость стала его новой приятельницей.
-Вы не шутите? – удивленно спросил Селяви, незаметно прощаясь со сном.
-Не шучу.
-О, мадам, это большая честь для меня, я…
-Ваши картины ничем не примечательны, - перебила его женщина. – Вы и сами это знаете. Но я могу Вам помочь.
-Как же? – обиженно спросил Селяви, упаковывая только что купленные картины.
Женщина достала из кармана платья небольшую баночку, ничем не отличающуюся от баночек, в которых Селяви хранил свои краски.
-Это баночка с краской. Но она открывается только тогда, когда душа покидает тело, чтобы забрать её у умирающего и сделать особенную краску…из особенного материала, - ухмыльнулась она. - А закрывается только тогда, когда краска в ней заканчивается. Ну, а художник должен вновь искать чью-то душу, чтобы снова её открыть.
-И чем же особенна эта краска? – с насмешкой спросил мужчина.
-Она делает картины живыми.
-Они что, могут ходить, дышать и просить есть? – рассмеялся художник.
-Нет, глупец. Она дарит картине душу её владельца, - разозлилась женщина.
-Ерунда всё это!
-А ты проверь. Сегодня в полночь умрет твой старый приятель Хугуэс Морес. Нарисуй завтра полотно этой новой краской. Главное – не забудь взять баночку с собой к нему.
-Врешь! Он совершенно здоров! Он не может умереть! – разозлился Селяви.
-Возьми деньги, завтра мой человек заберет все эти картины. И да, поторопись, у старика Хугуэса есть последнее желание – уж очень он хочет тебя увидеть перед своей смертью.
-Пошла прочь! – крикнул Селяви.
Ему не хотелось верить в слова незнакомой ему женщины, но он всё-таки решил поторопиться, чтобы как можно скорее прийти к дому своего друга и убедиться в том, что он всё-таки в порядке. Тем более, все картины были проданы, а чистое полотно оставалось всего одно. Он спрятал баночку, подаренную ему женщиной, в карман пиджака и направился к N-ой улице, чтобы зайти к мадам Леруа и купить у неё немного еды.
***
На N-ой улице Хугуэса не оказалось.
-Наверное, уже ушел домой, - подумал Селяви и стал искать в кармане пиджака деньги.
Он зашел в булочную мадам Леруа и встал в очередь, образовавшуюся из нескольких таких же утомленных работой людей и желающих поскорее закончить с ещё не начатыми покупками. Но долго в очереди ему простоять не пришлось, мадам Леруа, заметившая его в толпе, подозвала Селяви к себе.
-Эй, Селяви, почему ты так долго не приходил? – спросила она. –Извините, это очень важно, извините, вас обслужит моя дочь. Мари! – извинившись перед другими посетителями, ответила она и отвела художника в сторону.
-Я…я, - стал оправдываться Селяви, совершенно не понимающий, что происходит.
-Как мсье Морес? Ему уже стало лучше? Он говорил, что ты зайдешь ко мне за лекарством ещё три дня назад. Пойдем скорее. Я сегодня сварила куриный бульон. Передашь его мсье Моресу. Хорошо? Ты так и не ответил, как он. Ему уже легче? – беспокоилась мадам Леруа.
-Да, да, уже лучше, - всё ещё не понимая, что происходит, отвечал Селяви.
Забрав у мадам Леруа бульон и лекарство, а ещё несколько раз поблагодарив её за заботу и пообещав передать привет мсье Моресу, он направился к дому своего друга. Он не мог поверить в то, что женщина, которая купила у него все картины, могла оказаться права.
***
Хугуэс лежал в постели уже три дня. Он был сильно болен и уже потерял всякую надежду увидеть снова Селяви.
-Хугуэс, я пришел, - сказал Селяви, заглянувший в комнату.
-Селяви, мой дорогой друг, - прохрипел Хугуэс в ответ и расплылся в улыбке.
-Мадам Леруа передала тебе бульон и лекарство.
-Спасибо, спасибо, Селяви! Я так рад, что ты пришел!
***
Весь вечер Селяви провозился возле кровати Хугуэса, но тот так и не захотел ни есть, ни принимать никаких лекарств.
-Я уже стар, - улыбался Хугуэс и держал своего друга за руку, - я очень счастлив, что ты со мной. Пообещай мне всегда верить в себя. Человек, который не верит в себя всегда становится рабом чужой веры. Никогда не предавай мечту.
Селяви так и уснул возле кровати своего друга.
Он проснулся в полночь. Его разбудило шуршание в кармане его пиджака. Он посмотрел на карман и увидел, как баночка, оставленная ему женщиной, открылась.
-Хугуэс, - позвал Селяви, но ответа так и не последовало.
***
Спустя неделю Селяви снова вернулся на улицу, где находилась картинная галерея мсье Моро. Он решил попробовать нарисовать что-нибудь той краской, которая находилась в подаренной ему баночке. Селяви решил нарисовать море. Он никогда не видел море, но он часто слышал, как рассказывал о нем Хугуэс. Это была особенная картина. Проходящий мимо в тот вечер мсье Моро, владелец картинной галереи, ранее никогда не замечавший работ Селяви, обратил впервые свое внимание на его картину.
-Её определенно ждёт успех! – воскликнул владелец галереи.
***
Наверное, как и в любой другой такой истории с того дня Селяви должен был ждать успех. Он стал бы известным художником, он рисовал бы свои великие картины особенными красками, охотясь за душами людей и переселяя их в ту волшебную баночку с волшебными красками. А потом и его душа оказалась бы в той самой баночке с краской и осталась бы в руках той самой женщины, купившей однажды все картины Селяви. Именно она бы выкупила все картины, нарисованные художником с помощью тех волшебных красок, из галерей со всего мира, и собрала бы все души воедино, превратив их, в своих рабов. Превратив против их воли. Селяви сделал бы всю работу за неё, став рабом её веры. Она же была бы Дьяволом в обличии женщины.
Наверное, как и в любой другой истории с этими картинами, до того, как их приобрела бы та самая женщина, происходили бы странные, пугающие, мистические события. Их владельцы мгновенно теряли бы всё до последнего гроша, с этими картинами связывали бы самые мистические пожары, где уцелевшими оставались только полотна Селяви, а посетители галерей говорили бы, что слышали, как эти картины плачут и просят о помощи. Но всё вышло не так в этой истории.
***
Как только Селяви хотел было продать свою картину мсье Моро и был в шаге от того, чтобы достигнуть «совершенства», он услышал, как картина тихо заговорила голосом Хугуэса. И она заговорила о море.
-Хугуэс всегда мечтал, чтобы его душа покоилась в море. Никакая слава не стоит чьей-то разрушенной мечты, - сказал Селяви и улыбнулся.
Художник порвал свою картину.
Он услышал, как Хугуэс тихо благодарит его шумом волны, хотя ранее он никогда не слышал, как звучит море.
-Ах да, - сказал он и достал баночку из кармана своего пиджака, - этому тоже есть свое применение.
Он забросил баночку как можно дальше, улыбнулся мсье Моро и направился к N-ой улице.
-Эти художники такие странные ребята, - лишь буркнул мсье Моро. Он всегда был скуп на слова.
***
Наверное, у этой истории, как и у многих других мог бы быть счастливый конец. Но баночка, которую Селяви, казалось бы, разбил, оказалась совершенно целой. А даже если бы и не оказалась, то у той женщины, купившей все картины у Селяви, таких баночек было еще много. Как и художников, желающих чего-то большего, чем N-ая улица, величественного Авиньона, и совершенно не верящих в себя.