Собачье

Интеллигентный и робкий пудель с ветхозаветным именем Адам и очень человеческими глазами поселился в семье осетин, живших тогда в нашем подъезде, спустя пару месяцев после того, как мы взяли в подарок папе холеную чау Альку, ровесницу Адама. Эмоционально сдержанная как шаолиньский монах Алька, казалось, нового соседа приметила не сразу, а если и приметила, то виду не подала. Другое дело - Адам. Завидев издалека ширококостную нашу любимицу на улице, он убегал в противоположную сторону, а столкнувшись с ней в подъезде, трясся пепельными кудрями и вжимался в стену. Впрочем, напрасно.

Алька никогда не провоцировала конфликты (не то воспитание), но постоять за себя и смачно дать сдачу могла, за что снискала уважение у дворовых собак. Сухопарый Адам решительностью и богатырской силой похвастаться не мог, оттого и становился часто предметом насмешек бродячих стай. Особенно любили его задирать соседские старожилы и, по совместительству, друзья до гроба - болонка Бася и дворянин Тима. Нападали на него с победным лаем, и не впустую: Адам всегда ретировался.

Алька лаяла редко и каждый раз словно наслаждалась собственным голосом. Было чем. Тяжелый и бархатный бас громом раскатывался по всей округе. Она любила влезть на сопку и лаять в никуда, в пространство, вслушиваясь в эхо: зазывать духов предков.
Как лаял Адам, я не знаю. Не слышала никогда. Он вообще не производил никаких звуков и даже перемещался мягко - как кот.

Алька играть не умела (или не любила?), лишь иногда впадала в раж и скакала молодым сайгаком по двору. Летом страдала от жары, высовывая шершавый фиолетовый язык, осенью - от репея, липнувшего к густой рыжей шерсти. Ее раздолье начиналось зимой, когда она расправляла широкие плечи и врастала камнем в землю, мордой по ветру, и заставляла нас гулять с ней дольше, чем хотелось бы. Будучи собакой ездовой, она лихо затаскивала нас по сугробам на сопку или школьную лестницу в девяносто девять ступенек, занесенную снегом.

Адам зимой поднимал тонкие балетные лапы и просился домой. В остальные времена года он чувствовал себя вполне комфортно и в детстве даже бегал за палочкой, которую ему бросал мальчишка-хозяин.

Флегматичную Альку любили дети. Опускали руки в огненную гриву, трепали за кончики ушей, пытались дотронуться до черничного языка. К детям - как, впрочем, и к любым другим существам - Алька относилась никак. Щенков не завела, была эдакой "чайлдфри" от собак.

Я несколько раз пробовала погладить Адама, но все тщетно. Моя рука, вознесенная над ним, вызывала в его глазах неподдельный ужас. Адам весь сжимался и ждал неминуемой участи. Били ли его дома... Да кто теперь скажет?

Алька старела и расширялась в морде, подспудно теряя зрение и слух. В то время мы завели еще одну собаку - задиристую и дерзкую дворнягу Дусю, которую спасли от голода и оводов из хабаровской глуши. Дуся любила облаять недругов исподтишка, а после спрятаться под толстыми бочонками Алькиных лап. Алька, в свою очередь, превращалась в волчицу-мать, и защищала приемыша, грозно рыча на проходящих мимо псов. Впрочем, дома они не особенно дружили.

Адам старел некрасиво. На его костлявых боках появились круглые проплешины, словно, выжженные спичкой. Он сильнее трясся и меньше ходил. Сидел в подъезде и смотрел с тоской круглыми глазами на проходивших мимо людей. Я не знаю, о чем мечтают собаки, но Адаму точно нужна была семья.

Мы пеклись об Альке, как о ребенке и не спали ночь, когда одним зимним вечером собака пропала. На следующее утро она, слепая и со слабым уже нюхом, наощупь все же нашла дорогу домой. Больше она не терялась.

Адам сам каждый раз возвращался в дом, где его давно никто не ждал. Он днями напролет гулял сам по себе, без хозяев, а после топтался перед дверью своей квартиры и ждал, что кто-нибудь из соседей нажмет на звонок. Он не лаял, не скулил и не шел за чужаками.

Альке было десять лет, когда у нее остановилось сердце. Похоронили ее - нелегально, конечно - на собачьем кладбище. Годы спустя о ней еще вспоминали собачники из соседних домов и скорбно причитали, услышав грустную новость.

Адам пережил Альку на пару лет. Совсем дряхлый и беззубый он так же преданно ждал, когда хозяева откроют ему дверь. Ожидания становились длиннее. Еще больше обнаглевшая за это время Дуся Адама никогда не трогала и обнюхивала его с каким-то почтением, что ли. Но ему уже было все равно.

Он исчез так же тихо, как и жил. Просто ушел в один из дней к своему собачьему богу. Вскоре и его хозяева-осетины вернулись на разгромленную бессмысленной войной родину.

Я даже не помню, как их звали.