Время кормления

В вечном движении современного мира, в гуле голосов и машин, одиночество — редкая, почти запретная роскошь. Но в крошечной капсуле, затерянной в вакууме, с толщиной стенок в несколько сантиметров, отделяющих от вечной мерзлоты космоса, одиночество становится абсолютным. И оглушительным.

Сперва слышишь собственное дыхание. Прерывистое, хриплое в шлеме. Потом слух, словно локатор, отчаянно настраивается в тишине, пытаясь уловить хоть что-то, кроме звона в ушах. И тогда сквозь эту фантомную симфонию проступает ритм. *Тук-тук. Тук-тук.* Сердце. Оно больше не часть тебя, оно — отдельный организм, барабанящий в грудиной клетке, словно пытаясь вырваться.

Тишина — это миф. Даже в гробовой изоляции шум есть. Это тонкий, высокочастотный гул собственной нервной системы. Это тихий скрип металла, сжимающегося от чудовищного холода снаружи. Через какое-то время ухо начинает улавливать шелест крови в висках — далекий, монотонный прибой, накатывающий изнутри.

И самый страшный звук — едва различимое шипение. Кристаллики льда, как мириады крошечных скорпионов, образуются на внутренней стороне иллюминатора, пожирая последние следы тепла.

В такой тишине слышно всё. В том числе — приближающееся безумие.

Сознание возвращалось к нему мучительно долго, вытягивая его из ледяного забытья. Он судорожно моргнул, пытаясь заставить сфокусироваться замерзшие глаза. Капсула… Авария… Он все отключил. Маяк, питание, жизнь. Он должен был умереть.

Почему он живой?

Его первая мысль — спасение. Меня нашли! Но затем его ноздри уловили запах. Тяжелый, медный, сладковатый и оттого тошнотворный. Запах крови. Старой, запекшейся.

Он лежал в луже чего-то липкого. Он отдернул руку, и пальцы скользнули по скользкому полу. Он поднял ладонь перед лицом. Ее заливал тусклый, мигающий красный свет аварийной сигнализации. Ладонь была цвета ржавчины.

Он в ужасе отшатнулся, прислонившись к стене. Длинный коридор. Повсюду — тела. Вернее, то, что от них осталось. Клочья плоти, разорванная униформа, разбросанные конечности. Картина бойни. Мусор и первобытный хаос.

Из динамиков, шипящих от помех, доносился спокойный, почти ласковый электронный голос, безучастно повторяющий на мертвом языке: «*Внимание экипажу. Корабль находится в аварийном режиме. Проследуйте к ближайшим капсулам спасения. Сохраняйте спокойствие*».

Они явно не были готовы к "этому".

Он понял. Его не спасли. Его подобрал дрейфующий корабль-призрак. Гробница. И судя по масштабам, это был большой лайнер. С семьями, детьми… Тысячи людей.

«Умереть, — прошептали его побелевшие губы. — Надо умереть. Остановить это».

Он вскочил и побежал. Надо найти реактор. Перегрев, взрыв — это все уничтожит. Убьет и корабль, и то, что на нем творится. И его. Особенно его.

Поворот, еще поворот. Он не знал планировки этого судна. Реактор должен быть в корме. Лифт через три перекрестка налево… Он замер, поняв, что заблудился в этом лабиринте смерти. Надо вернуться, искать вывеску, схему…

Внезапно монотонный голос из динамиков прервался. Раздался скрежет, а затем новый, живой и полный надежды голос:
— Говорит капитан спасательного судна «Гармония». Прибыли по вашему сигналу бедствия. Наши люди уже у шлюза, открываем. Держитесь, скоро будем у вас!

Ледяная волна ужаса накатила на него. Нет. Только не это.
Он обхватил голову руками, пытаясь выдавить из себя крик, предупредить их. Но его горло сжалось.

И тогда *Оно* проснулось.

Из самых глубин его подсознания, из каждого закоулка захваченного разума поднялось древнее, ненасытное чувство. Чувство, ради которого Оно эволюционировало миллиарды лет, соперничая по возрасту с иными светилами.

Голод.

В его мозгу вспыхнула чужая, всепоглощающая мысль, ясная и неоспоримая, как закон физики:
«ЕДА. ПРИБЫЛА ЕДА».

Его собственное сознание, его страх, его отчаяние — все это было сметено в одно мгновение, как песчаный замок под цунами. Он почувствовал, как его тело перестает быть "его" телом. Мышцы напряглись, движения стали плавными, точными, лишенными человеческой суеты.

Он медленно выпрямился. В его глазах погас последний проблеск разума, уступив место холодной, хищной пустоте. Уголки его рта дрогнули и потянулись вверх в ужасной пародии на улыбку.

Оно пошло навстречу гостям.

Но с первым же шагом тело, бывшее когда-то человеком, затрещало. Кости смещались, суставы выворачивались с тихим, влажным хрустом. Кожа на спине натянулась, как парус, и лопнула по позвоночнику, обнажая не кровь и мышцы, а нечто черное, глянцевое и хитиновое.

Из разорванной плоти спины, будто саженые когти, вырвались два длинных, сегментированных щупальца. Они извивались в красном свете, ощупывая воздух. Из сломанных и сросшихся под новым углом пальцев рук проступили капли едкой, темной смолы, шипящие на металле пола.

Челюсть отвисла неестественно низко, и из горла вырвался не человеческий крик, а скрежещущий, многосоставной визг, звук ломающихся хитиновых пластин и сходящихся стальных лезвий.

То, что было человеком, теперь лишь биомасса, топливо и материал для перерождения. Сознание паразита, древнее и безжалостное, не просто управляло телом — оно перестраивало его, лепило из теплой органики идеальное орудие убийства для предстоящей охоты.

Оно двинулось по коридору, его новый, множественный силуэт отбрасывал на стены уродливые, шевелящиеся тени. Навстречу еде. Навстречу новым жертвам, которые уже слышали крик «капитана» и спешили на помощь, не зная, что аварийный сигнал бедствия был не призывом о спасении.


1,09,2017