Спинным мозгом

По сценарию пьесы, я должен был большую часть спектакля находиться на сцене, усевшись в её глубине на лавке и показывая всему залу свою сутулую спину. Таким образом, всё, что происходило у меня за спиной, было мне не видно и очень мучило.

Потому что на сцене происходило действо! Звучали монологи, красивые и пластичные женщины танцевали свои плавные танцы - я мог это определить по гладким теням, мелькающим перед самым моим носом, на самом заднем занавесе сцены. И самое главное - звучали песни на идиш, которые все мне были знакомы. Нет, я не говорил на идиш, и даже не понимал его, но знал о чём поётся в этих песнях, потому что слушал их много раз в своём далёком детстве. У отца была большая коллекция, и он часто мне их переводил. Очень мелодичные по звучанию, очень простые по смыслу. И они ещё с тех пор проникли в мою плоть и кровь.

***
Однажды я увидел в руках отца журнал с какими-то каракулями.

- Что это, пап?
- Это "Советише Геймланд", единственный в Советском Союзе журнал на идиш, после того как был разгромлен Антифашистский Еврейский Комитет.

Иногда по телевизору показывали старый довоенный советский фильм "Цирк". Отец всегда приходил к концу и с грустной улыбкой произносил одно и то же слово:
- Михоэлс!

- Пап, а как переводится "Советише Геймланд"?

С усмешкой отец отвечал:
- Советская Родина.

***
На Советской Родине отец оказался по воле обстоятельств вместе с другими беженцами, убегавшими от фашистов в далёком сорок первом году из Даугавпилса, который 'пал' в самом начале войны 26 июня. За год до этого Улманис сдал Латвию Молотову.
Отец помнил день, когда город остался без какой-либо власти. Любой мог стать жертвой какого-нибудь бандита.

Основным его языком был идиш и он немного говорил по-польски, так как там родился в 1924 году и прожил до тридцать пятого года, когда переехал к дядьке в Даугавпилс, помогать в лавке. Дядька лавку оставлять не захотел и не ушёл. Все евреи Даугавпилса и его окрестностей были расстреляны в Погулянке - загородном месте, где до войны любили отдыхать горожане.

Отец ушёл в Советский Союз, не зная ни языка, ни его реалий.

***
- Понимаешь, сын, я стал забывать язык своей матери! Язык, на котором с ней разговаривал в детстве!

Его мать вместе со всей семьёй сгинула в Варшавском Гетто. Он и по-русски-то всегда говорил с акцентом.

Мой отец был человеком без родного языка, языка, на котором он мог бы свободно разговаривать.

***
Артистка за моей спиной запела глубоким грудным голосом:

- Майн идишэ мамэ! Эз гиб нит бэсэр ин дэр вэлт...

У меня мурашки пробежали по спине, но я старался не шевелиться. Режиссёр дал нам, сидящим на скамейке спиной к зрителям, чёткую установку: не чесаться, не шевелиться, не дышать, потому что из зала это очень плохо смотрится.

***
Однажды отец принёс песенник из серии 'Песни и танцы народов СССР'. Я видел и раньше сборники из этой серии, но этот песенник был особенным. Там были песни народа, населяющего Еврейскую Автономную Область со столицей в городе Биробиджан.

Я тогда уже ходил в музыкальную школу и умел с листа сыграть на пианино незатейливую мелодию.

Песня называлась 'Тихая окраина'. Отец с затуманенным взглядом пел вместе с неумело выводимой мелодией. Последний раз я услышал её совсем недавно, на фестивале бардовской песни в... Пуэрто-Рико. Пел её один еврей из Таллина, который выучил идиш самостоятельно и распевал еврейские песни под гитару направо и налево. Правда, называл он её 'Припечек'.

***
И, как бы прочтя мои мысли, актриса за моей спиной запела:

- Ойфн припэчек брэнт а файерл, ун ин штуб из hэйс.
Ун дэр рэбэ лэрнт клэйнэ киндэрлахд эм алэф - бэйс.
Ун дэр рэбэ лэрнт клэйнэ киндэрлахд эм алэф - бэйс.

***
Мне вспомнилась и другая идишская песня, которая в спектакле не звучала.

Это была любимая песня тёщи с тестем. Правда, они много лет пели её не совсем правильно, ну, да советским евреям, чей родной язык выкорчёвывали вместе его носителями, и даже после этого - было простительно.

- Ломир але инейнем, инейнем
 А хусн мит а кале нор гезинт зол зайн
 А хусн мит а кале нор гезинт зол зайн
 Ломир але иненем, инейнем
 Тринкен а биселе вайн!

Раньше на любых застольях они с удовольствием пели эти песню, а потом рассказывали о ней одну и ту же интересную историю.

Где-то в середине то ли 60-х, то ли 70-х путешествовали они по Волге. Там их сопровождал ансамбль, который не давал скучать отдыхающим. А в самый последний день предложили поучаствовать в концерте и самих туристов. Кто пел советские патриотические песни, кто песни про любовь, кто рассказывал смешные истории, кто показывал фокусы.

Потом вышли Они и затянули:

Ломир але инейнем, инейнем
А хусн мит а кале нор гезинт зол зайн
А хусн мит а кале нор гезинт зол зайн

Следующие строчки тесть всегда подхватывал на октаву выше и с таким подъёмом, что равнодушным оставаться было невозможно:

Ломир але иненем, инейнем
Тринкен а биселе вайн!

Кое у кого в глазах сначала проступил сильный испуг, потом... слёзы.

В общем-то, по тем временам это был довольно героический поступок. К ним потом многие подходили, жали руки, плакали. Спрашивали - как это они решились?!

***
Уже после представления я заметил, что кто-то снимал наш спектакль на камеру. Зритель сказал, что выложит видео на интернете и я попросил дать ссылочку.

Через несколько дней мне, наконец-то, удалось, что называется - воочию увидеть и свою согбенную спину и весь спектакль.

Мне показалось, что спинной-то мозг у меня почувствительней основного, головного будет.