Либелла

1.
  – Андрей Ильич! A-андрей Ильич! Где вы?
– Здесь, Сонечка! Здесь я, в теплице...
Его голос, чуть приглушённый пленкой, был, как всегда, любезен и весел. Обеими руками Сонечка приподняла чуть выше коленей свободное ситцевое платье в цветочках, чтобы не замочить его в траве. Жемчужины росы сверкали на каждой травинке и приятно щекотали икры, пока она осторожно спускалась по склону, по узким ступенькам, выдолбленным в твердом песчанике. Тропинка меж грядок капусты вела к шестиметровой теплице на берегу пруда. Непроглядная зелень покрывала пленку стен, лишь сквозь приоткрытую дверцу Сонечке удалось увидеть в этих джунглях ладную фигуру Андрея Ильича. Из теплицы, как и положено, веяло теплом; поношенная камуфляжная куртка валялась в углу теплицы, а сам хозяин в таких же поношенных камуфляжных брюках и кожаных сандалиях сосредоточенно подвязывал огуречные лианы к двум шнурам, натянутым под крышей. Буйная зелёнь по верху сплошь была усыпана светло-жёлтыми цветами, в которых сосредоточенно жужжали пчёлы, а чуть ниже, тут и там уже поспевали огурчики – длинненькие, пупырчатые.
– До-оброе утро, соседушка! – пропела Сонечка. – Есть карасики для Тишки?
– Доброе, доброе... – не оборачиваясь, ответил Андрей Ильич. – Котяра вечером слопал целую дюжину – мы со Стасиком только успели «морду» вытащить, а он уже тут как тут, попрошайничает!
– Стасик на работу уехал, – сказала Сонечка, пробираясь между лианами. – Снова ведра три наберёте? И что вы будете делать с этой кучей огурцов?!
– Машину я слышал, – проворчал Андрей Ильич. – Конечно, надо было Стасику ведро огурцов дать – угостил бы коллег... Да лень было вылезать из постели.
– Не надо было, – отрезала Сонечка. – Коллеги сразу гонца бы отправили за водкой! Вы не заметили вечером – он еле на ногах стоял!
– Заметил, – ответил Андрей Ильич. – Не важно. Глянь, какая красота! Либелла – отличный сорт… и самый вкусный. Только уж очень непослушный. Представь, подвешиваю плеть, чтобы она росла, куда мне надо, и она тут же прекращает расти! А эта хитруша тут же выпускает новую плеть, или две, и они растут, куда им пожелается. Попробуй, огурчик. Свеженький...
– Важно... – ответила Сонечка, размышляя о своем. – Он с Тишкой спал под дверью.
Она сорвала тёплый огурец, откусила, выплюнула кончик, и начала с аппетитом хрустеть. – И, правда, вкусные!..
– Ну, это твоя забота, где ему спать... – проворчал сосед. – Так сама хоть ведро возьми – помоги мне...
– Конечно, моя забота!.. У вас спина не жжет? Красная - похоже, сгореть успели... – Сонечка подошла и потёрла крепкую спину огрызком огурца.
– М-м-м, как приятно! – Андрей Ильич отпустил плеть и, наконец, повернул к Сонечке улыбающееся лицо в седоватой бороде.
– А вы не знали? – улыбнулась Сонечка. – Ведь женщины так и используют огуречный сок.
– Точно, слышал, – ответил Андрей Ильич. Он посмотрел в смеющиеся глаза Сонечки, неожиданно обнял её и крепко поцеловал в губы.
Никогда раньше между ними ничего подобного не случалось. Сонечка смутилась, напрягла было руки для отпора, но, повинуясь какой-то непонятной силе, вдруг сомкнула их на крепкой спине Андрея Ильича. Поцелуй длился и длился. Андрей Ильич легко поднял Сонечку, и бережно уложил на камуфляжную куртку. Легкий ситец в цветочках скользнул вверх, обнажая тёплый соблазнительный живот и не тронутую солнцем грудь тридцатипятилетней женщины.
2.
Всю трудовую жизнь Андрей Ильич провёл за рычагами вертолёта. Сначала в военном отряде, затем – в крупной нефтяной компании. К пятьдесят шестому дню рождения, недавно отмеченному в тесном кругу друзей, от былой жизни осталась дюжина фотографий в рамках, развешенных на стенах его садового домика, да руки мастера, искусные в любом деле. “Золотые руки” – говорил о них каждый, кто был знаком с Андреем Ильичем. Именно эти руки, освободившись от службы в авиации и обретя новое поле деятельности, точнее, не поле, а шесть соток нетронутого леса в садовом кооперативе, в сотне километров от Питера, за десяток лет смогли сотворить здесь маленький рай, и содержать его даже в самые трудные времена. Эти руки свели лес и выкорчевали пни, спланировали грядки, ряды кустарника и теплицу, обильно удобрили чахлую местную почву, сделав ее плодородной. Эти руки отыскали подземный ключ, выкопали и обустроили колодец - и вода в нём, говорят, была самая вкусная во всём кооперативе. Эти руки подняли домик, небольшой, но тёплый, обустроенный по местным возможностям, и отличную баньку – особую гордость Андрея Ильича. Эти руки облагородили прилегающий берег пруда, отсыпали трёхметровый пляж, вычистили дно, построили ступеньки – всё для купания после баньки... Словом, Андрей Ильич был хорош - и как мастер и как хозяин.
В своём кооперативном раю он жил один, в город ездил редко – не чаще раза в месяц. “Чтобы старуха моя не забыла, как выгляжу”, – говорил соседям. “Старухе”, его жене, было пятьдесят два, ездить на дачу она не любила. Недавно, из-за проблем с ногами, жена вышла на пенсию, но работу в Эрмитаже не бросила. Она обожала свою работу, охотно задерживалась в музее, да и в выходные работала с удовольствием. А любая работа на грядках (“камасутра, поза номер четыре” – говорила она) вызывала в ней стойкую тошноту. “Нравится тебе – так копайся там, как крот, хоть до самой смерти”, – сказала она пару лет тому назад; это превратило их последующие отношения в чисто формальные.
 Сын Андрея Ильича, Данила, тридцати лет, любил навещать отцов рай, но эта его любовь была своеобразной. “Да, пап, это рай. А в раю – какая работа?” – говорил он в своё оправдание. Заявлялся вечером в субботу с парой друзей и соответствующим количеством “подружек”.  Компания гудела в бане до утра, потом почти всё воскресенье спала, и выметалась к вечеру, а через пару недель снова появлялась, при этом мужская часть компании оставалась неизменной, менялись только “подружки”. Андрей Ильич терпел эти нашествия единственного наследника, но поставил условие: никаких следов гудений оставаться не должно. Действительно какое-то время Данила заставлял “подружек” убираться перед уходом. Но однажды очередные “подружки” забастовали и бросили в бане всё, что осталось после бурной ночи, а дружки, бузя после бани, сломали две ценных яблоньки и потоптали грядку с клубникой.
«Всё» - сказал Андрей Ильич, - «Духу чтоб их здесь не было» -  и Данила, зная характер отца, вообще перестал появляться на даче.
 – Верно, женщины за усы тебя обожали... – сказала Сонечка, разглядывая фотографии. Никогда раньше, несмотря на трёхлетнее соседство, она не заходила в дом к Андрею Ильичу.
  – Только за усы? – Андрей Ильич хитро прищурился.
– Может, не только за усы, – ответила Сонечка. – Борода твоя тоже не противная. А вот фотографии у тебя висят как-то странно, не в хронологическом порядке. И ещё - из-за шкафчика некоторые в тени, смотреть неудобно...
 – Пускай висят, – проворчал Андрей Ильич. Он подошёл к Сонечке и поцеловал её в шею.  – Давай-ка чай пить, барышня. Нечего в моём доме порядки менять.
  – Почему же? – улыбнулась Сонечка. – Свежему взгляду лучше видно...
  – Так представь, что взгляд уже не свежий, – ответил хозяин.
3.
Сонечка родилась в провинции, далеко от этих мест. Но мечта жить в Ленинграде, – не в Париже, не в Москве, а именно в Ленинграде, – зародилась в её головке с пятилетнего возраста. Тогда она солировала в детском саду:

Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой,
Что тебе снится, крейсер "Аврора"
В час, когда утро встаёт над Невой?

Сонечка, опустив веки, молча стояла перед детским хором, повторявшим две последние строчки, и перед нею парил далёкий город с непонятным полумраком белой ночи.
Видимо, уже в том возрасте сформировалась главная черта её характера – подвергать сомнению любые приказы. Уже тогда она сама выбирала платья и друзей, любимые предметы и учителей, увлечения и развлечения. Позже без угрызений совести она отвергла уговоры родителей выбрать ВУЗ в одном из соседних сибирских городов. Сразу после выпускного бала купила билет на поезд, и с небольшой суммой денег от всплакнувшей мамы уехала покорять Ленинград.
Не зря, конечно, она стремилась в этот огромный город. Он был грандиозным и душевным, величественно красивым и приятельски близким одновременно. Каким-то чудом Сонечка, совершенно очарованная долгими прогулками по городу, всё же выкраивала время на экзамены в Техноложке, неподалёку от единственного в стране памятника Плеханову. Однако, при конкурсе десять человек на место, набранных ею баллов для поступления не хватило.
Всё же с Сонечкой были её семнадцать лет, стройная фигурка, миловидное личико с серыми глазами и густые каштановые локоны, обрамлявшие его. И она понимала, что возвращение в Ангарск, родственники и знакомые оценили бы, как постыдное поражение. Больно было сознавать, что и сама она так считает. Поэтому она без колебаний приняла предложение Стасика - постоянного спутника и настойчивого ухажера в течение всех двух месяцев после их случайного знакомства. А еще – блондина, спортсмена, ленинградца. Сонечка позвонила родителям, те не выразили особой радости. Так же отреагировали родители Стасика, который был всего на год старше Сонечки. Но свадьба состоялась, и связала следующую часть Сонечкиной жизни с любимым городом. К счастью, к несчастью ли, спустя два месяца после свадьбы Стасика призвали в ВДВ3.
Полгода учебки, потом Афган. В восемьдесят девятом Стасик вернулся домой без единой царапины, зато с какой-то медалью, год болтался, а потом через общество ветеранов нашёл стабильную работу в охране банка «Петровский». К его возвращению Юлька уже ходила ножками и разговаривала, а Сонечка была заочницей второго курса той самой Техноложки. Жизнь текла ровно, без особенных событий. Только вот Ленинград стал Петербургом. Да еще Сонечка, с годовой задержкой из-за болезни Юльки, получила диплом инженера-экономиста. Да еще за ужасной инфляцией девяносто второго последовало несколько трудных лет. Да еще Стасик был ранен во время дежурства, защищая банк от налетчиков, и, благодаря этому, почти даром получил квартиру в новом доме, построенном банком, да еще… впрочем, не важно – все эти события и тогда как-то не очень волновали Сонечку, а сейчас... сейчас Юльке уже семнадцать лет, как и Сонечке когда-то. Совершенно самостоятельная, независимая личность и урождённая петербурженка!
А Сонечка – она жила своей собственной жизнью. Все восемнадцать лет брака её отношения со свёкрами напоминали необъявленную войну. Она кожей ощущала их брюзгливое перешёптывание, недовольные вздохи свекрови и сальные намёки свёкра. Вначале невестка спокойно переносила всю их нелюбовь – из практических соображений. Не волновать малышку, окончить учёбу, поддерживать спокойствие в доме – всё это стоило нервов, но Сонечка привыкла. Потом она стала отвечать. Намёками на намёки. Упрёками на упрёки. Отповедями на обвинения. И смогла отстоять столь ценимую ею независимость.
На работе же всё складывалось по-другому. На работе Сонечка с самого начала показала и глубокие знания по специальности, и недюжинные способности, и характер, увы, неприемлемый в специфической офисной атмосфере. Уж здесь-то терпеть она не собиралась, поэтому за пятнадцать лет её карьера семь раз начиналась заново в различных конторах. В первой Сонечка, приступив к работе с воодушевлением, через несколько месяцев заметила, что коллеги всё чаще вешают на неё то, что должны делать сами. Она взбунтовалась и была уволена совместными усилиями тех же коллег. Во второй коллеги восхищались ею. Начальник тоже – но иначе. Его восхищение, однако, не вызвало взаимности Сонечки, она отказала ему в доступе к телу и, разумеется, была уволена. В третьей... нет, уже в четвёртой, Сонечка сама влюбилась в своего руководителя, и добилась взаимности, не принмая во внимание, что предыдущим увлечением этого замечательного мужчины была заместитель директора предприятия... Так вот, последние полтора года работы у Сонечки не было.
К счастью, они уже съехали тогда от свёкров, и это спасло её от обычных упрёков, хотя кое-что из высказываний своих родителей подпивший Стасик иногда выплёскивал на неё.
Три года тому назад Стасик получил наследство. Усопшая бабушка завещала ему садовый участок с домиком. Родители на него не претендовали, наоборот – сказали, что это хозяйство выгоды не принесёт, и заниматься им нет никакого резона. Что они уже немолоды и слишком привязаны к городу, чтобы долгое время жить за сто километров от Питера. Что зарплата Стасика и без этого позволяет покупать овощи и фрукты – вон в магазинах всего полно. Что Юлька учится в институте, и, как любая современная девушка, в гробу видала этот сад. Что гадость эту надо сразу продать – за сколько дадут..., но, если всё же бестолковая невестушка хочет заниматься грядками, -  бог ей в помощь!
Божья помощь как бы и впрямь состоялась. Уже три сезона – с середины апреля до конца октября – Сонечка хлопотала в саду. Вначале она приезжала в этот неказистый домик на выходные да на праздники, но потеряв работу, с апреля этого года она со своим любимцем - рыжим Тишкой стала жить рядом с кустами и грядками постоянно. Вместо овощей у неё теперь всюду были цветы, лишь немного места она оставила для петрушки, сельдерея, укропа и другой съедобной зеленушки. Среди нарциссов и тюльпанов, пионов и георгинов, астр и гладиолусов, Сонечка и сама как будто расцвела. Продолжая жить своей жизнью, здесь она чувствовала себя независимой почти во всём, даже в деньгах. Её букеты были изумительны, соседи заказывали их к различным праздникам, и этих заказов Сонечке вполне хватало, чтобы прокормить себя и Тишку. Теперь к ней наведывались заказчики даже с дальних улиц. Так что, если Стасик и не давал ей денег, являясь раз, а то два в неделю, почти всегда в глубоком подпитии, – она даже не напоминала ему об этом.
 – Никогда я не была так счастлива, никогда... – шептала Сонечка Андрею Ильичу, лаская его седую грудь. – Веришь, Андрей? Тридцать пять лет!..
  – Не верю, – отвечал Андрей Ильич, изображая удивление.  – Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Ты забыла, девочка.
Слёзы её капали ему на плечо, но он больше ничего не говорил. Лишь ласково ерошил её волосы.
Его постель манила Сонечку; уже три недели, не каждый день, но часто она приходила к нему. С первой их близости в теплице она нашла то, чего никогда не давали ей ни муж Стасик, ни любовник в конторе. И была твёрдо убеждена в том, что с Андреем это у неё будет всегда. Он рассказывал ей о страшных и смешных происшествиях из своей жизни – о, она готова была слушать его часами, искренне сочувствуя, вместе с ним заново переживая далёкие события – и вся гамма чувств читалась на её лице. Время от времени Сонечка помогала ему на грядках. Андрей оценил её сноровку; не хвалил, но похвала читалась в его глазах, и этого было более чем достаточно. Тишка мурлыкал, получая карасиков почти каждый вечер, и Сонечка смеялась, когда Андрей подражал его мурлыканью.
Порой он ворчал – да и она порой...


4.

Передвигаясь нетвердыми шагами от такси к своему участку, Стасик отметил непорядок в хозяйстве. Соседка, баба Наташа, перегнулась через ограду и без зазрения совести правой рукой рвала его цветы, а левой едва удерживала огромный букет! Не будь Стасик пьян, сказал бы спокойно: “Баба Наташа, праздник какой, что ли? Так ты не стесняйся, выбирай цветочки получше...” Но сейчас Стасик разозлился.
 – Бабб-ба Наташа! – возмутился он. – Т-т-ты мои цветы в-в-воруешь! Бог тебя на-на-нак-к-кажет!
– Ха, бог! – ничуть не смутившись, ответила баба Наташа и презрительно отвернулась от него, как будто разговаривала с соседним кустом. – Гляньте на него, люди добрые – бабушка его в люльке качала, а ему для неё цветочка жалко! Бог добрый – простит старуху! А ты пей, пей, чурбан, пока сосед твою жену пользует!
  – Н-нормально!!! – сказал Стасик, и побрёл дальше. Однако маршрут свой он слегка изменил – повернул к дому соседа.
Андрей Ильич только вошёл в дом, помывшись в баньке после работы. Седая борода оттеняла его довольное раскрасневшееся лицо. Были на нём лишь чёрные плавки да большое махровое полотенце на шее.
  – А-а, Стасик, добрый вечер! – лениво проговорил он. – Отличная банька сегодня! Жару ещё хватает – хочешь попариться? Или пойдём карасиков проверим в «морде»?
  – Ан-ндрей-Ильич... – решимости у Стасика чуть поубавилось. – В-вы... т-ты... моя жена... К-какие-к-кчёрту-к-караси! Баба Наташа что г-говорит – во-от!
Хозяин тем временем подошёл к холодильнику, достал запотевшую бутылку «Петровской», колбасу и банку солёных огурцов. Поставил всё это на журнальный столик, другого стола в комнате не было, и стал ловко нарезать колбасу аккуратными овальными ломтиками.
– Баба Наташа, баба Наташа... – ворчал он между делом.  – Глазастая бабка, бдит и бдит... Так вот, Стасик, подведём итог: в баньку ты не хочешь, карасиков ловить – тоже. Осталось одно предложение. Я как раз собирался выпить после баньки – выпьешь со мной?
  – Если т-ты... в-вы... п-правда... ж-жена – во-от! Одно д-дерьмо от-т-тебя останется! – Стасик показал Андрею Ильичу внушительный кулак, опускаясь в кресло.
Андрей Ильич спокойно смотрел на всё это, наполняя гранёные «сталинские» стопари. Один стопарь он подал Стасику.
  – Твоё здоровье, – сказал он, поднял свой стопарь, залпом выпил, достал из банки огурец и сказал:
  – Твоя Сонечка – женщина, Стасик. Ты совсем забыл об этом, или у тебя другая в городе есть...
– Н-не твоё собачье дело! – уже более уверенно ответил Стасик – холодная водка освежила его.  – Это моя жена! Понимаешь, дед?! М-моя!
  – Она – женщина, – повторил Андрей Ильич. – Сильный характер! Свободная женщина! – он снова наполнил стопари.
– Свободная, ага, – согласился Стасик, опорожнив свой стопарь.  – Но моя! Не тронь! – пятерней он сгрёб несколько ломтиков колбасы и отправил в рот.
  – Кого захочет – сама тронет, – ответил Андрей Ильич.
 – Не тронь, я сказал! – Стасик протянул руку к бутылке, но не сумел ухватить её.
  – Ты погляди – вроде умный мужик рядом сидит, а понять не хочет... – ворчал Андрей Ильич, наливая в третий раз. – Женщина без ласки не может... Женщина... это женщина... тем более свободная. Пусть даже и твоя... За её здоровье!
 – Е-е-её здоровье – пробормотал Стасик. Свежая водка начала пробирать.  – А т-ты не т-тррронь, я сказал!
  Андрей Ильич достал из холодильника вторую бутылку.
5.
Сонечка только что приготовила ужин и накрыла стол. Стасик собирался приехать, и она не могла предугадать, в каком состоянии он заявится – трезвым или пьяным, голодным или после ресторана. В любом случае, ужин должен быть готов – это было не требованием Стасика, а её правилом.
 – Ой, соседка! – заголосила баба Наташа у окна. Окно было открыто. Баба Наташа отодвинула занавесочку, и её голова с взлохмаченными, выбившимися из-под платка, волосами просунулась в комнату. – Ой, там Стасик!  Ой, беги, скорей беги!
  – И куда мне бежать? – лениво спросила Сонечка. О склочном характере бабы Наташи знала вся округа.
  – Стасик! Он к Андрею Ильичу пошёл! Злющий! И пьяный... Наверное, узнал что-то!
  – Не твоими ли заботами? – сказала Сонечка, отодвинула её голову, закрыла окно и включила телевизор. Шла программа «Время». С думской трибуны оправдывался какой-то министришко. Пару минут Сонечка слушала эту галиматью, глядя на скушные лица депутатов. Накинула телогреечку – от вечерней прохлады, и неторопливо пошла к соседнему дому. Подойдя поближе, услышала гитару и пьяные голоса, развернулась было обратно, но передумала и вошла в дом.
Андрей Ильич со Стасиком развалились в креслах друг против друга. Две пустые бутылки стояли на полу у столика, а третья, початая, - на нём, рядом с остатками закуски. Андрей Ильич играл на гитаре, Стасик с закрытыми глазами неловко и невпопад размахивал правой рукой. Они пели. «Поют они, видите ли!» – громко хлопнув дверью, подумала Сонечка с внезапной злостью. Поющие оставили этот шум без внимания. Сонечка подошла к столику, села на любимый диван и положила ломтик колбасы на подсохший кусок хлеба.
  – Есть хочется! – сказала она громко.
Оба повернули к ней головы. Песня прервалась.
  – Н-ну поешь! – пробормотал Андрей Ильич. - М-может, тоже выпьешь?
  – Ха, жена-а! – Стасик с трудом подыскивал в голове слова. – И д-давно-ты-т-тут? Т-тебе не-е-льз-зя з-здесь!
  – Мо-ожно ей, отстань... – лениво пробормотал Андрей Ильич.
 – С-с-сучка! – вдруг взвыл Стасик и лицо его налилось кровью. Опираясь левой рукой на столик, он кое-как приподнялся, шатаясь, ударил Сонечку правой, и свалился в кресло.
 – Андрей! – проговорила Сонечка удивлённо, вытирая ладонью кровь.
  – Х-х-х! Ш-ш-ш! – силясь встать, свирепо хрипел Стасик.
  – Ему мо-ожно... – так же лениво бормотал Андрей Ильич. – Он ж-же му-ужж... Однако, н-нам надо освеж-житься...
Андрей Ильич почти без усилия встал, поднял соседа обеими руками и, покряхтывая, потащил его к пруду. Сонечка молча следовала за ними до берега. Там, стоя позади них, снова вытерла капающую из носа кровь, и внятно произнесла:
– Андрей!
– Д-да? – он повернул голову к ней и посмотрел на Сонечку, прищурившись.
– Так, говоришь, ему можно...
  – Да-а... – пробормотал Андрей Ильич, пытаясь говорить внятно.
  – И мне можно, говоришь...
–  Н-ну, да... – пробормотал Андрей Ильич неуверенно.
  – Тогда ладно. - Отшвырнув тапок, Сонечка правой ногой изо всех сил пнула Стасика в зад, и он кувырком полетел в воду.
 – Ста-асик… – Андрей Ильич поглядел на всклокоченную, изумленную голову, вынырнувшую из воды, и обернулся к Сонечке. – Н-но ему мо-ожно...
– И мне можно, говоришь...
Сонечка утерла кровь и слёзы, пнула Андрея Ильича, как Стасика, и, улыбаясь сквозь слёзы, наблюдала, как он летит в воду. Затем резко повернулась и пошла к своему дому. Тишка уже хлопотал на столе у котлет. Увидев хозяйку, он шмыгнул под кровать. Сонечка молча извлекла его оттуда, бросила в плетёную корзинку, накрыла наволочкой и завязала шнурком. Так же без слов, неторопливо умыла лицо, переоделась, привела в порядок волосы, взяла корзинку и, не запирая дом, направилась к автобусной остановке.
 – Эй! – закричала баба Наташа. – Ты куда?
Сонечка не ответила.
  – А Стасик где?! – крикнула ей вслед баба Наташа.
 – Плавают они, – сказала Сонечка, не поворачивая головы.
  – Автобус-то последний уже ушёл! – долетел до неё крик бабы Наташи.
  – Такси возьму... – ответила Сонечка.


                Перевод с эсперанто Виктории Смышляевой

                Иллюстрация Мишель Помье (Франция)