Митяй

С начала он жил в семье. Нажили дочку. Когда той исполнилось четырнадцать лет, Клавка выгнала его за мужскую старость. Не годы состарили его, а судьба-поводырь. Хлебнул Митяй из этой горькой чаши с лихвой. Отсидел сталинские пятнадцать лет от звонка до звонка. Куда было податься искалеченному человеку? Один путь – в дыру, в шахту. Об этом он решил ещё на последнем году отсидки. Митяй ехал в холодном вагоне вперёд к новой жизни, а память тянула назад…

В горном институте Дмитрий Кольцов учился успешно. И личная жизнь налаживалась. Частенько со своей однокурсницей строили планы на будущее. Его забрали прямо на лекции. Вся группа встала, провожая его взглядами с двумя неизвестными…
– Говори, что вы замышляли против Сталина, нам всё известно!
– Я ничего такого…
– А кружок ваш, какую программу имел? Кто у вас верховодил?
– Да мы просто собирались, говорили обо всём. Но даже в мыслях ничего такого про вашего вождя не было.
– Про нашего, значит, вождя?
– Я имел ввиду про нашего.
– Путаешься, Кольцов, в показаниях.
Резкий удар в правое ухо. Он, падая со стула, потерял сознание. Потом два следователя «разговаривали» с ним ногами по туловищу.
Придя в одиночной камере в сознание, подумал: «За что? Почему они так больно бьют? Что они от меня хотят?». – Он поморщился, пытаясь встать. Сознание от острой боли в боку покинуло голову.
Следующий допрос превзошёл первый по жестокости. Окровавленное тело уволокли  конвоиры.  Дознания как такового не было. Без слов, как только Дмитрий вошёл в кабинет, они, как коршуны, накинулись на подследственного.
На третий раз лысый, что постарше, сказал:
– Кольцов, подпиши протокол, что ваша группа готовила покушение на Сталина. Если откажешься, убьём вот этими кулаками. Мы тебе добра желаем. Лучше признайся, а то сам себя не узнаешь.
И он молча подписал, не читая, протокол на двух листах. Его отправили без истязаний назад в камеру. Конвоир принёс еду. Дмитрий впервые за несколько дней поел, кусая жадно хлеб, смоченный слезами.
Их скопилось много в приговорной комнате. Сметливые заключённые подметили,  что в одном кабинете приговаривали к десяти годам тюрьмы, в другом – к пятнадцати. Причём, без разбора, не обращая внимания ни на человека, ни на суть дела. Ему не повезло: дали «пятнашку».
В лагере жизнь оказалась суровой. По прибытии с него сразу сняли городской костюм, кинув взамен дырявую спецовку.
– На. С тебя и этого хватит. Политический.
– Спасибо, – тихо пробормотал Кольцов и забился в дальний тёмный угол.
К нему подошёл блатной-шестёрка и язвительно спросил:
– А какое у тебя погоняло?
– Не знаю, – ответил Дмитрий.
– Ладно, будет «Студент». Придётся тебе горбатить за двоих. За себя и меня. Ты понял, мокроус? Две нормы. А то будет плохо. За это будешь получать больше хлеба.
Кольцов уже хорошо понимал, что его ждёт, если станет возражать. Он кивнул головой в знак согласия, понимая, что здесь лишние слова стоят жизни.
Три года рвал жилы Дмитрий. Похудел, осунулся. От былой студенческой стати не осталось и следа. Всё чаще ему стала наведываться мысль покончить с жизнью. Он уже начал перебирать в памяти, как это можно сделать. Остановился на верёвке. В один из долгих томительных дней в камере появилось пополнение. Вошли двое. Один из них, ростом под потолок, шагнул вперёд:
– Я – Коля «Воркута». А это – «Шмыгло».
– О, «Воркута», привет. Сколько зим…
– Помолчи. Я тебя, «Горшок», помню. Кто тут занял моё место? А ну брысь! Чифира  мне.
Он сел на шконку, лагерную койку.
– А ты чего в углу сидишь? – спросил бывалый вор Кольцова.
– Так, – шёпотом ответил Дмитрий.
– Иди поближе. Ты откуда?
– Из Тулы.
– Из Тулы, где тырят баулы. Да ты ж мой земляк. Какая статья?
– Пятьдесят восьмая. Взяли с четвёртого курса.
– Политический, значит, студент. Тут сейчас вашего брата хватает, есть кому  ворочать. Ты где паришься?
– В тайге лес валю.
– Подумаю о тебе.
Через полгода, когда «Воркута», став паханом, взял правление лагерем в свои руки, «Студента» перевели на пилораму. Немного стало легче, но Кольцов хорошо понимал, что кого-то с этого места «уволили», значит, обидели. А за этим может последовать месть.  И она не заставила себя долго ждать. Вдруг ни с того, ни с сего на него покатились брёвна. Он вовремя заметил, отскочил. Но правая нога угодила в деревянные клещи. Перелом, больничная койка, гипс, и хоть какой-то покой на какое-то время.
Его возвращение в барак отметили по-своему.  «Воркута» подозвал Кольцова и властно сказал:
– «Студент», нашёлся твой обидчик. Вот он.  «Бык», сейчас будем тебя судить. «Студент», бери табурет и ломай ему ногу. Глаз – за глаз, нога – за ногу, – здоровяк рассмеялся. – Ломай, говорю.
Кольцов взял табурет, поднял его и подошёл к жертве. Спустя секунду, опустил увесистое  сидало и, обращаясь к хозяину, тихо сказал:
– «Воркута», не могу я вот так… человека. Добром надо лечить. А зло рождает зло. Накажи меня, но натура у меня такая, что поделаешь.
– Ну, тогда подставляй ногу. «Бык», бери табуретку и бей ему по больной ноге. Бей, сука, говорю!
«Бык» послушно взял табуретку, замахнулся… и опустил.
– «Воркута», падлой буду, но я тоже не смогу.
– Во времена пошли, – «Воркута» круто выразился, – «Студент», твоя взяла –  добро вышло на добро. Ладно. Перетёрли и хватит. «Шило», накрывай мой столик.  «Студент», ковыляй сюда.
Уже на следующий день, когда выдался небольшой перекур, к Кольцову подошёл «Дирижёр», который вывозил на тележке готовые доски из пилорамы, и тихо сказал:
– А ты, Митяй, правильный мужик.
Так его за четыре года назвали впервые. От этого имени повеяло детством, домом. Действительно, во дворе окружающие звали его Митяем.
– Спасибо, – обращаясь к напарнику, тихо сказал он.
После незаконного и несправедливого приговора, а затем и отсидки в лагере, вернулся Дмитрий Кольцов в Подмосковье. Вышел на железнодорожной станции «Узловая». Покрутившись на вокзале почти сутки, уже бывалый Митяй направился на одну из угольных шахт. А куда ещё? С такой пропиской только один путь: добровольная каторга: добывать уголь.
Оформился дренажником. Дали койку в общежитии. Пока проходил техминимум, отметил своё возвращение. Свобода потихоньку возвращала жажду жизни. Подвыпившего его потянуло в женское общежитие. Бывалые ребята подсказали, в какую дверь стучаться.
Клавка, не закрывая дверь на замок, сухо сказала:
– Давай, чего там у тебя? – и посмотрела на его брюки. Митяй без слов снял их вместе с трусами.
– Вот…
– Нормально, пойдёт. Ложись в постель, я сейчас приду.
После этой ночи они решили пожениться, мол, свыкнется-слюбится. А вскоре в новом бараке им дали комнатушку. Стараниями молодожёнов родилась дочка Людмила…

Митяй лежал в холодной квартире один. Запил он давно. В редкие минуты просветления бывший студент вспоминал молодость и всегда задавал себе одни и те же вопросы: «Никому не причинил зла. Всё время к людям относился по-доброму. За что? За что судьба так искалечила мою жизнь?».