Рассказы о детстве

Рассказ первый.   Рождение.

Шестого ноября был предпраздничный день. Тогда, в 1957-ом году, день Октябрьской Революции считался главным праздником. Поэтому в селе с утра начались отмечания, т. е.гулянки. Говорят же в народе:¬ кто празднику рад, тот накануне пьян.
В общем, когда мою мать привели в больницу со схватками, был вечер и больница уже опустела. Ни врача, ни фельдшера, одна полупьяная медсестра Люда да не довольная тем, что её разбудили санитарка Настя встретили мать словами:
«Ну и вредная же ты, Лилька! Приспичило тебе в праздник рожать.»
Ближе к 12-ти часам приплыла фельдшерица Домнушка, тоже очень не довольня тем , что её оторвали от празднования. Изрядно поддатая, она и не заметила, что в палате холодно. Печи в больнице в этот день не топили (больных не было). И в конце концов ещё свет погас, так как электростанция в селе работала только до 12-ти . Настя ворча принесла коптилку и, чертыхаясь, стала её зажигать. Лампа никак не хотела гореть, видно фитиль отсырел. Наконец санитарке удалось таки дать свет непослушными руками. Убогая палата осветилась кое-как. Лиля, т. е моя мать, осмотрелась по сторонам, ей было и так-то страшно, а вид и холод больницы ещё больше испугал её. То ли от страха, то ли от боли Лиля вскрикнула.
«Чего орёшь?»- зашипела Настя.
«Ну ладно ты…Иди воду грей. Не видишь, девчонка чуть живая, первородок же.»- оборвала её Домнушка.
Матери тогда было восемнадцать. Отцу Юре едва минуло двадцать. Он стоял у порога палаты, переминаясь с ноги на ногу.
«Юра, ты иди домой, утром придёшь.»- улыбнулась Люда и добавила, глядя ему вслед.-«Будто ветром сдуло!»
Роды были тяжёлые. До шести часов утра Лиля маялась. Ей казалось, что мучения никогда не кончатся, она кричала, плакала от боли, а я никак не хотела появляться на свет.
И вот, наконец,а в седьмом часу я оповестила мир о своём рождении.
Домнушка, передавая ребёнка медсестре, чуть не уронила из дрожащих, то ли от усталости, то ли с похмелья, рук.
«Прыткая какая девка-то!»--удивилась Домнушка.
В эти секунды и решилась моя судьба, т. е вся моя дальнейшая  жизнь, но об этом я узнала через много лет, когда родился мой сын, но это потом.



Рассказ второй. Первые впечатления.
Странно, но в раннем детстве я вижу себя как будто со стороны, как будто чьими-то глазами. Первая картинка, что я помню, просто ужасает меня. Полупустая убогая комната. Русская печь, голый стол, железная кровать, на которой вместо постели лежат в беспорядке какие-то тряпки, старая верхняя одежда. На кровати в подушках сидит девочка лет двух-трёх. Под кроватью нет пола. В комнате женщина и мужчина, лица которых я не вижу. Они ругаются, размахивая руками. Вдруг мужчина хватает большой валенок и начинает бить женщину. Она кричит, плачет. Прибежала высокая худенькая девочка, повисла на руке у мужчины: « Дядя Юра, что вы делаете?!». Следом за девочкой вошла женщина, выхватила валенок у Юры: «Ты с ума сошёл? Перепугаешь ребёнка. И так-то нездоровая бедненькая!» Это была, наверное, старшая сестра отца с дочкой, я так думаю.
Лица матери и отца в раннем детстве я почти не помню. Больше в памяти всплывают фигуры, высокая, с копной густых русых волос, фигура отца (он мне кажется великаном), и поменьше стройная красивая фигура мамы. В описанном выше случае мы жили в селе Белоусовка. Жили мы там недолго и очень плохо, т. е. бедно. Впрочем, в то время так жило большинство людей. Это я знаю из рассказов бабушек. Наталья Павловна (мамина мама) и её сестра Анисья Павловна прожили всю нелёгкую жизнь вместе, так как Анисья Павловна (я её звала Ниной), семью свою так и не создала.
После Белоусовки мы снова переехали в Урыль на мою родину. Тут уже впечатлений побольше. Большой деревянный дом, разделённый на две половины (разные входы). Одну половину занимала бабушкина сноха, жена брата, пропавшего без вести на войне, с детьми. В другой половине жили мы, т. е. две бабушки, мать с отцом и я. К тому времени прабабушка Евгения Васильевна, которой принадлежал дом, уже умерла, и дом по наследству перешёл во владение к Анисье Павловне и стал яблоком раздора между двумя семьями. Мария, так звали жену брата бабушки, очень злая и скандальная женщина, не брезговала ни чем, чтобы выжить нас из дома. Каждый день она устраивала во дворе жуткий скандал с истошными криками, матюгами и битьём посуды. Из её двери летели кастрюли, чугунки, сковородки, и всё это сопровождалось проклятиями в адрес всех членов нашей семьи от мала до велика. Бывало бабушка или мать повешают во дворе выстиранное бельё, так она закидает его землёй или гавном коровьим. Вот такая была тётя Маша. Её дочь Людмила являлась моей крёстной, и я звала её лёлькой.
Был у меня друг Вовка, он жил по соседству напротив, т. е. через улицу, его мама работала учительницей начальных классов. Звали её Александра Ксенофонтьевна, очень добрая и хорошая женщина. Вовка, рыжий смешливый, общительный мальчишка. Лицо его было всё в рыжинках, и от этого, смотря на него, все люди улыбались, даже тётя Маша. Вовка забегал к нам во двор или в дом и спрашивал: «Да когда же ты, Лорка, ходить научишься? Такая большая и не ходишь, ай-ай-яй, как не стыдно?»
А мне очень хотелось ходить, бегать, прыгать, но ноги не слушались меня. На пятом году я сделала первый шаг. Увидев мои старания и решив облегчить мои  путешествия по двору, отец сделал стульчик со спинкой на колёсиках. Я, держась за спинку, катила стульчик, потихоньку переставляя ножки. Вовка радовался моей первой победе вместе со мной. Он был старше меня на год, поэтому покровительственным тоном подбадривал меня: «Давай, Лорка, давай, шевели ногами! Вот какая молодец!». Позднее, научившись кандылять без стульчика, держась руками за плетень, я ходила к Вовке в гости. У них в садике росла дичка. Какая же она была сладкая! Вовка влезал на куст и кидал мне самые спелые сторожки. Яблочки были полупрозрачные оранжево-красные, мягкие с немного вяжущим вкусом. А ещё у Вовки в садике и во дворе цвели астры, ромашки, васильки и ещё очень много красивых цветов, названий которых я не знаю.
Концерты тёти Маши так и продолжались. И в конце концов она добилась своего. Бабушки купили маленький домик, и мы переехали, оставив тётю Машу полновластной хозяйкой дома. Кстати, дом до сих пор стоит, ему уже чуть ли не сто пятьдесят лет. Мою пра бабушку привезли в Урыль четырёхлетней девочкой. На месте села была непроходимая тайга. Валили лес и тут же строили дома. Теперь этот дом принадлежит правнукам тёти Маши.
Так вот терпенье моих родных кончилось когда легендарная тётя Маша соблазнила моего отца, и мама застукала их в бане. Младшая бабушкина сестра жившая в Береле, Федосья Павловна, на свои сбережения купила нам домик.
На новом месте у меня появилось много подруг и друзей. Об этом следующий рассказ.

Рассказ третий. Новые друзья и подруги.

На новом месте в соседях было много детей. Мальчишки и девчонки разных возрастов прибегали к нам гурьбой посмотреть на новых соседей и звали меня играть на островок. Это была поляна между большой и маленькой речками, по бережкам которых росли берёзы, боярка, черёмуха и смородина.   
Рядом с нами жили тётя Уля и дядя Игнат Месяцевы. Их внучка Люда, моя ровесница, стала мне первой подругой. Она очень смешно говорила, как будто во рту у неё всё время что-то было или язык был толстый и мешал ей. Не зря же бабушка, поддразнивала Люду: «Ну-ка, толстоязыкая, скажи откуда ты приехала.» Та отвечала: « Из Бузулука.»  Бабушка продолжала: «А куда поедешь?» « В Бузулук, в Бузулук поеду!»-- кричала Люда. Взрослые смеялись, потому что вместо з у неё получалось ж. Мы с Людой ходили, держась за руки, и были подругами «не разлей вода», можно сказать в прямом смысле, такой курьёз с нами произошёл. Огород у нас в селе поливали арыками. Так вот бабушка пустила воду в огород и ушла по своим делам, пока наполнится поливная яма. Утром на нас надели новые беленькие в синий горошек платьица.и мы бегали, показывая всем какие мы красивые. Увмдев, что бабушка с огорода ушла, мы решили похозяйничать немного, порвать горох. Он рос как раз возле ямы. Выбирая самые большие стручки, мы что-то заспорили и вдруг обе оказались в яме. Было неглубоко, но очень грязно. Вода стекала с нас как кисель. Мы плакали, размазывая грязь по лмцу. Прибежала бабушка, засмеялась: «Ну что, красавицы, окрестились? Как же вас теперь зовут? Машка не попади в какашку, а она уже ногу отресает!» У бабушки на любой случай находилась поговорка или присказулька. Вот так мы обновили свои наряды.
Я не знаю, как мы помещались в двух малюсеньких комнатках в пятером. Наверное, было очень трудно жить, особенно отцу с мамой. Они ведь молодые были. Может наедине хотелось остаться, а куда тут спрячешься? Отец стал пить и ещё больше дебоширить. А потом он уехал. Они с мамой разошлись. Я помню, отец потом приезжал с бабушкой, т. е. со своей мамой. Наверное пытались помириться с мамой, восстановмть семью. Они жили какое-то время в Урыле на Зелёном Клину. Бабушку звали Татьяной, отчества не помню. Она была похожа на казашку.
Моя подружка Люда уехала в свой Бузулук с родителями и я стала играть с Таней Климовой.
С Таней мы подружились быстро и надолго. Эта чернобровая девочка-крепыш была заводилой в нашей округе, хотя по возрасту считалась самой младшей. По характеру её, ей было бы лучше родиться мальчишкой. Она с лёгкостью кузнечика перемахивала через любой забор и, как обезьянка, лазила по деревьям и кустам, раскачиваясь на ветках, и этим самым вызывала зависть мальчишек. Они всегда крутились возле Тани и впоследствии дали ей кликуху Гапон. Мне тоже очень хотелось бегать, прыгать, лазить по кустам, ведь на вершине боярки или черёмухи ягоды казались слаще.
В то время мама работала в магазине, точнее в ларьке, продавцом, ездила в район или в город за товаром, изредко привозила мне игрушки. Они почему-то были тогда редкость. Я очень любила большую куклу, которую звали Наталка-полтавка, так было написано на этикетке. Кукла чуть не с меня ростом, открывала и закрывала глазки, говорила «мама», на головке с соломенного цвета волосами был надет венок с лентами. Сама кукла одета в украинский национальный костюм, красивый и яркий. Где её мама раздобыла, я не знаю, но по тогдашнему времени это было большое богатство. Все знакомые девчонки хотели поиграть с моей Наталкой, дрались из-за неё. Я была девочкой самолюбивой и жадной, наверное, как и все дети в этом возрасте, и чтобы выпросить у меня мою любимую игрушку, ой-ёй-ёй… И вот однажды Наталка исчезла, потерялась. Мы долго всей семьёй искали её. Я своим рёвом и слезами не давала покоя ни бабушкам ни соседям. «Так тебе и надо, не будешь жадиться!»-- зло сказала Нинка, она жила на соседней улице. Потом, через много лет, когда я уже закончила школу, я нашла свою куклу случайно. Ей играла маленькая сестрёнка Нинки. Кукла была грязная, поломанная, и детская обида и боль вновь всплыла в моём сердце. Я ничего не сказала Нинке, но потихоньку отдалилась от неё.
Хочу рассказать ешё про одну игрушку, случай с которой оставил боль в моём сердце очень надолго.
Как-то мама подарила мне плюшевого заводного медведя, который, после того как заведёшь его ключиком, так смешно танцевал, притопывая и открывая рот, рычал, как будто пел. Ребятишки со всего нашего края прибегали посмотреть на это чудо. И вот однажды мой мишка тоже исчез, как и кукла. Поиски и слёзы не помогли. Мишка пропал. Через неделю только я его нашла. Он лежал на большом камне за баней. Обрадовавшись находке, я подбежала, схватила мишку, прижала к себе и … дальше ничего не помню. Бабушка говорила, что я сильно кричала, прижимая к груди игрушку. Мишку долго не могли у меня забрать, а когда я его всё-таки отдала, увидели, что живот у него был разрезан ножом и внутренностей, т. е. моторчика небыло. Это соседские пацаны Сашка и Витька украли игрушку, чтобы посмотреть что у неё там внутри.