Рассказ Тезкин день я написал к 90-летию Октября,

ТЕЗКИН ДЕНЬ
"И даже пень в апрельский день березкой снова стать мечтает", – бодро мурлыкал Владимир Ильич, плескаясь под утренним душем. Настроение было превосходное. Во-первых, не-смотря на возраст, бог здоровьем не обидел. Во-вторых, его ждал родной завод, работа, которую любил и делал всегда с удовольствием. И в-третьих, ему сегодня шестьдесят. А это значит, что будут поздравления – от администрации завода, где он сорок пять лет назад начинал учеником слесаря-инструментальщика, от цехового начальства, от товарищей по работе, с которыми, несмотря на некоторые идеологические разногласия, находился в тесных приятельских отношениях. Он примерно, знал, кому поручат выступить с приветствиями и пожеланиями, что они будут говорить. Ритуал не новый, до мелочей отработанный прежде на десятках заводских юбилеях и юбилярах, а поэтому до мелочей предсказуемый. Но он любил подобные торжества и с нетерпением ждал их открытия.
– Володечка, – заворковала за приоткрытой ванной две-рью супруга, – поторопись. Завтрак на столе, пирожки с пы-лу, с жару. И подарок. Мы с дочкой ноги до волдырей истерли, пока отыскали нужное.
– Некогда мне чаевничать. И так запаздываю. И не надо твердить, что в такой день можно опоздать и даже взять отгул.
Владимир Ильич энергично выскочил из ванной, чуть покрасовался перед женой покрасневшим от полотенечного растирания торсом, и по ходу в спальню, перед тем, чтоб одеться, бросил:
– Именно в такой день надо быть предельно пунктуальным. Примером жечь сердца людей.
Стоя в спальне перед платяным шкафом, Владимир Ильич лихорадочно размышлял, какой из имеющихся у него костюмов сегодня будет к месту. У него их было пять: три каж-додневных и два праздничных.
«Надену обычный, который надевал на прошлой неделе, – решил он, снимая с вешалки двубортный черный костюм. – Все же на работу иду. Скромнее надо быть. И люди потянут-ся. Да и ордена не забыть бы с собой захватить, как-то не-удобно без орденов фотографироваться».
Владимир Ильич в обычные дни ордена на пиджак не прикалывал и на улице с ними не показывался. Не потому, что стеснялся, – боялся, что украдут. Подойдут и внаглую оторвут вместе с полой. А и было что: орден Ленина, Трудового Красного Знамени, Знак Почета, медаль "За трудовые заслуги". Он бы и до "Гертруды" добрался, полностью закрыв, так сказать, "иконостас", если бы не перестройка с наступившим пиратским капитализмом.
– Володечка, ну куда ты запропастился? Все простыло.
– Ничего, холодным закушу. Вечером угощусь по полной программе.
Заскочив на кухню, он, не садясь, отхлебнул из стакана пару глотков чая, и уже на ходу закусывая пирожком, заметил висящий на стуле галстук. У него внутри так и засосало от неожиданности. Именно о таком – синем в белый горошек – он мечтал, прикидывал, как будет в нем выглядеть со стороны, выступая на собрании партийной организации. Сорвав с рубашки прежний в оранжевую полоску галстук, ставший для него вдруг ужасным, он стал лихорадочно завязывать столь желанный для него новый. А когда от спешки с узлом не получилось, закричал в нетерпении:
– Вера! Помоги. Опоздаю.
Но у супруги, как всегда случается, когда спешишь, оказались не терпящие отлагательств дела в туалете. И тогда, смотав в сердцах галстук и положив в боковой карман с намереньем повязать либо в дороге, либо непосредственно перед торжеством, он заторопился к автобусной остановке, не забыв при этом надеть висевшую на вешалке кепку. Только в автобусе он почувствовал некое незначительное неудобство от головного убора, что-то мешало тому привычно умоститься на голове, тихонько покалывая шею почти у затылка. Сняв кепку и обнаружив пристегнутый торговый ярлык, он внимательно осмотрел головной убор, и сердце его наполнилось теплом к жене, дочери.
 - Ладно, галстук. Они еще и кепку, один к одному, ленинскую достать сумели. Вот подарок так подарок. Он никак не мог привыкнуть к слову "купить", когда все есть в магазинах, и пользовался советского времени термином "достать".
Кое-как приладив галстук, пользуясь отражением в автобусном оконном стекле, он, довольный собой, мечтательно поглядел на улицу. В лужицах от неубранного и не успевшего еще до конца растаять снега отражалось теплое, весеннее солнце, и, поддаваясь общему весеннему настроению, несущиеся по улице автомобили игриво старались обрызгать прохожих водой из этих самых луж, отчего те, не принимая игры, опасливо жались к фасадам домов или резво подпрыгивали, невзирая на возраст.
- А кузнечик, а кузнечик, ну совсем как человечек, – пробормотал Владимир Ильич, вдруг вспомнив детский стишок, и добро улыбнулся.
Настроение у него было – всех обнять, всем заглянуть в глаза, одобрить, пожелать, поддержать, посоветовать.
 - Еще бы зарплату выдали, хотя бы за январь», – секретарь райкома пообещал рабочему коллективу “Электромаша” со всем коммунистическим упорством насесть на власти, чтобы они ко дню рождения вождя раскошелились и перестали кормить людей обещаниями.
Предприятие, на котором Владимир Ильич трудился, с началом перестройки медленно, но верно начало заваливаться набок, и к нынешнему дню уже, почитай, лет пятнадцать уютно дрыхло, изредка просыпаясь на случайные заказы. Конечно, он калымил на стороне (семью кормить надо) вместе со своими многочисленными товарищами по цеху, но до конца изменить заводу, то есть уволиться, не мог. Для него это было бы все равно как предать великую марксистско-ленинскую идею.
- Я рядовой её боец, а поэтому умру, но не сдамся ни за какие коврижки. Эти слова он частенько повторял молодым рабочим, когда противопоставлял себя бывшему своему дружку по цеху Петьке Матросову, ныне успешному хозяину мастерской по ремонту бытовой техники, владельцу двухэтажного каменного дома с террасой, туалетом внутри и банькой на участке со всеми нужными причиндалами, чтоб ему в ней угореть.
- Увидите, – внушал он обычно на перекуре загорающим от безделья станочникам, – еще немного, и все обернется в лучшую сторону. Мы вернем себе власть. И первое, что мы сделаем, – посадим всех, кто нам по телевизору вешает иностранные спагетти на уши, да хозяйчиков, кровососов всяких, вроде Петьки Матросова, коих развелось, как клопов в послевоенных диванах. А потом к ним отправим тех, кто опаздывает на работу». При этом он с внимательной строгостью оглядывал дымящих и слушающих его в полуха рабочих, которым, судя по скучным лицам, желательно было бы иметь синицу в руках, а не журавля в небе.
Сам Владимир Ильич никогда не опаздывал. Даже когда бастовали. Всегда приходил минута в минуту. Он и с завода на приработок отправлялся, лишь обговорив свой уход с мастером или иным начальством.
Такой вот он был человек. Свинец, да и только: суровый, но справедливый, и одновременно мягкий и податливый.
Его любили за эти качества. Знали – если обещал, никогда не подведет, не предаст и не продаст. Не жаден. Всегда поделится. Деньги, если одолжит, то выпрашивает обратно с извинительной интонацией. Будто бы неудобно. Не пил, но никогда не манкировал, участвовал как все. Собирали по сотне, кидал сотню, по две – отстегнет две. Возьмет маленькую кружку пивка и начнет рассуждать об историческом предназначении рабочего класса на пути человечества к обществу всеобщего благоденствия. И сбить его с любимой темы никак не могли, несмотря на старания. Поэтому лишь по-доброму посмеивались.
«Нашему Ленину – наше рабочее ура! Поздравляем!» – это было первое, что Владимиру Ильичу бросилось в глаза. Развернутый по длине метра на три красными буквами на белом фоне транспарант был прикреплен на стене, поверх досок с распоряжениями, плакатами по безопасности и другой мелочевкой, так, что был виден каждому вошедшему в цех. И слезы счастья невольно застлали ему глаза и потекли по щекам. Он не стал скрывать набежавшей слабости, вытащил платок, промокнул им лицо, глаза и громко сказал единственно, что только и мог:
– Спасибо, братцы.
В эти первые минуты счастья он и не заметил, как исчезли улыбки у поздравлявших его товарищей. Как они вместо того, чтобы сразу подойти, пожать ему руку, похлопать по плечу, стали переминаться с ноги на ногу, переглядываться. Кто-то даже начал фыркать в кулак. А когда заметил, посмотрел недоуменно на начальника цеха, пришедшего поздравить ветерана с юбилейной датой.
– Что смешного, Виктор Степанович? – озабоченно спросил Владимир Ильич начальника цеха, как-то странно на него смотрящего. – Или на мне что-то не так?
– Да нет, все нормально. Только вот с подарком нашим общим цеховым мы малость промахнулись, – смущенно про-говорил начальник Владимиру Ильичу, указывая на галстук и кепку, которую тот, торопясь, не снял и не оставил в раздевалке. – Деньги мы тебе к юбилею всем нашим коллективом сколь смогли, собрали. Вот они в конверте. Ну, и завод, думаю, кое-что тебе материально подбросит к юбилейной грамоте. Сказали, в обед придут вручать в торжественной обстановке, чтоб мы не расходились. А вот наш подарок, – тут он взял у стоящего рядом мастера коробку и, раскрыв, протянул Владимиру Ильичу, – видимо, в запас пойдет.
Посмотрев внутрь, юбиляр остолбенел. На дне лежали галстук и кепка, ровно такие, какие ему утром подарила жена с дочерью. Он стоял неподвижным столбом, словно аршин проглотил, держал коробку в полусогнутых руках и без конца водил головой снизу вверх, переводя взгляд с подарка на пла-катное приветствие. И тут ему вдруг впервые в жизни стало неуютно от своей знаменитой фамилии (а был он полный тезка вождя – Владимира Ильича Ленина). И, может быть, впервые он с некоторой неприязнью подумал об отце Илье Ефимовиче, решившим назвать сына именем гения пролетарской революции, и о деде Ефиме Кассиановиче Ленине, владельце одной из переправ в верховьях великой сибирской реки.
Очнувшись через мгновение и пробормотав «спасибо», стараясь при этом изобразить на лице нечто подобное благо-дарственной улыбке, он под участливыми взглядами рабочих отправился в раздевалку, чтобы успокоиться и «перекурить» событие. Отличного утреннего настроения как не бывало. Оно растаяло, как дымок от папиросы, оставив после себя лишь запашок ароматной тоски. Не будь в обеденный час обещанной торжественной пятиминутки с денежным конвер-том и обещанной в конце дня зарплаты, он бы отпросился домой. Тем более что работы все одно не было и на ближай-шую неделю не предвиделось.
Он сидел на скамейке, рядом с металлическим шкафчи-ком для одежды, прикидывая, где бы подкалымить. Не идти же ему, трудовому орденоносцу, в подручные к частнику Матросову, хотя тот, зная о высокой квалификации Ленина, неоднократно предлагал. Может, удастся подрядиться на недельку в подсобники к строителям городского торгового центра, а там, глядишь, и на основной работе заказ появится.
– Знаю, о чем думаешь. Не будет нам ни кофиев, ни какав.
Занятый своими мыслями Владимир Ильич не заметил, как к нему подошел начальник цеха.
– Ты уж извини нас за неудачный презент, – при этих словах начальник положил для ободрения руку на плечо Владимира Ильича. – Думали, обрадуешься. Все же, навер-ное, ты один такой в России – полный ленинский тезка, да и к тому же верный его последователь.
– Да не в подарке дело. Буду менять комплекты – дольше прослужат. С деньгами хреново. Живем в основном на жени-ну зарплату. Хорошо, хоть юбилей подоспел. Будет на что с ребятами побанкетиться. Так что ты говоришь про заказы?
– А то, что их долго не будет. Завод выставлен на торги. Пока его купят, пока новые хозяева определятся с производ-ством, со штатами – времени уйма месяцев уйдет. Был бы наш завод градообразующим, тогда бы государство обеспокоилось нашим положением, а так извольте сами себе, ровно по Библии: ищите, да обрящете. Задолженность по зарплате нам, очевидно, погасят. Но и только. Поэтому советую начинать искать работу. Я, к примеру, намылился податься в Заполярье. Там, в одном из поселков городского типа, молокозавод без директора остался. Ну, меня, через знакомого, и пригласили. Зарплата неплохая, квартира муниципальная.
– Никуда я не подамся. Буду перед натиском капиталистического врага стоять насмерть здесь, на заводских бастионах, как стояли панфиловцы под Москвой.
– Ну и дурак! – услышал он в ответ.
Поздравление от администрации завода было скучным и коротким. Заместитель конкурсного управляющего произнес дежурные слова, отметив весомый вклад юбиляра во что-то непонятное. Сунул в руки конверт с месячным жалованием, и напоследок, огорошив, рабочих известием о переносе обещанной выплаты за январь на следующий понедельник из-за непредвиденной задержки с переводом денег в местный банк, был таков.
Банкета не получилось. Вернее, у Владимира Ильича. А все испортил цеховой подарок. Ну, на кой лях ему еще один комплект. Видел, как мужики хихикали над его идиотским видом при вручении. Вот и теперь рассевшиеся за несколькими столиками в тесноватом, но чистеньком частном кафе, с нормальными столовыми приборами, рюмками и другими причиндалами вроде салфеток и зубочисток, весело галдели, хвалили юбиляра за все достоинства, желали долгих лет жизни, хитро на него поглядывали, не забывая при этом смачно выпивать и закусывать. Ему было не до веселья.
– Ребята, – вдруг воскликнул произносивший тост после очередного разлива по стаканам «беленькой». – Гляньте на физиономию юбиляра. Она у него как у человека, забывшего покакать. Ильич! Чего напрягся? Расслабься.
– Во-во, – загалдели мужики. – Мы тут банкетимся по его поводу за здоровье и долгих лет, а он словно по нужде забежал. Сидит и тужится.
– Обидно нам, – подытожил сидящий рядом с Владими-ром Ильичом здоровенный парень и, подмигнув мужикам, притворно строгим голосом произнес: – Поскольку ему, видимо, надоело слушать дифирамбы, пусть побалует нас ответной речью, – и придвинул к его руке полный бокал водки. – И чтоб досуха.
Отказаться было нельзя. Встав со стула, Владимир Ильич поднял бокал, отвлеченно глядя при этом куда-то вдаль. За-тем пожевал губами, отчего выражение его лица приняло еще более тоскливо-горестный характер, сделал паузу и жестом другой руки, как бы предлагая помолчать, произнес.
– Выпить я выпью, хоть это, вы знаете, для меня много и поэтому против моих правил. Но слов говорить не буду, и не потому, что не уважаю, а потому, что не хочется перебивать вам аппетитов. Ведь если по большому счету, нам не до юбилеев и праздников всяких. Слышали, что с заводом намечается сделать?
–  Ну, слышали, – ответил за всех говоривший тост. – Что, те-перь нам уж по поводу товарища и порадоваться не позволено?
–  Шумит, гудит родной завод. А нам… – затянул было из-вестную со времен социализма стихотворную байку изрядно опьяневший паренек, только что выскочивший из учеников и еще не прижившийся как следует в коллективе, но замолк, резко оборванный Владимиром Ильичом, не терпевшим матерных из-воротов вообще, а тем более из юношеских глоток.
– Я не про празднование дат. А про то, что вместе мы, может, вот так дружески в последний раз собираемся. Закроют завод, и разлетимся мы все в разные стороны, встречаясь разве что по случаю
– Не закроют, – уверенно произнес его сосед, заставив-ший юбиляра глотком осушить полный бокал водки. – Чай, не в Америке живем, где чуть что, сразу безработица, а в России, где лесов, полей и рек, нефти, газа до морковкина заговенья. Так что пропасть не дадут.
– А у нас на водку не хватает, – затянул все тот же паренек, но, увидев авторитетный кулак у своей физиономии, вновь испугано замолк.
– Цыц, пацан, – строго произнес сосед Владимира Ильича. – Видишь, человек переживает.
– Так-то оно так, – задумчиво произнес Ленин, вертя в руке пустой бокал. – Да не так, – сказал он и, обведя глазами друзей-собутыльников, нутром почувствовал, что не к месту и не ко времени среди них агитацию разводить. Обматерят, не посмотрев на то, что пьют на его кровные. Поэтому со своей стороны решил закруглиться, тем более что предстояло на пути домой забежать в райком, выслушать поздравления от товарищей по компартии.
– Все, мужики, – сказал он с притворным сожалением. – Вы тут догуливайте без меня и без беспокойства. Деньги за стол и еще за две дополнительные бутылки вперед мной оплачены. Остальное, кому не хватит, купят на свои. А мне еще в райком забежать надо. Секретарь просил. Так что не обессудьте.
Сказал и заторопился к выходу из кафе, не пожав на прощанье рук, ибо знал: начнешь ручкаться, тут же с посош-ком пристанут, не отвертишься.
Банкет с сослуживцами ленинского настроения не изменил, наоборот – усугубил в худшую сторону. Всю дорогу в райком он с печалью констатировал факт вырождения рабочего класса.
- С кем мы обратно в социализм входить будем? – чуть не плача, бормотал он про себя горькие слова, вспоминая пьяненького паренька из его бригады. – Ведь она, наша рабочая смена, почти вся такая, охочая до бабла и халявы».
Райком партии, расположившийся в трехкомнатной квартире обычного дома, встретил Владимира Ильича почти всем составом. В самой большой комнате, приспособленной под конференц-зал, люди под аплодисменты встретили вошедшего Ленина, попросив встать под портретом своего знаменитого тезки.
При виде такого восторженного единодушия к его персоне у Владимира Ильича несколько отлегло от сердца. Стоя под вождем, он достал из внутреннего бокового кармана пиджака колодку с орденами и, приколов ее, приготовился к фотографи-рованию во время вручения ему партийного подарка.
– Дорогой Владимир Ильич! – торжественно произнес первый секретарь райкома компартии РФ, – мы тут посовещались и решили преподнести тебе – полному тезке великого пролетарского вождя революции, даже в один день с ним родившемуся, памятный от нас подарок. Прими от нас в знак глубокого уважения и признательности такие же, как у вождя, галстук и кепку.
Бурные аплодисменты и блиц-вспышка от фотоаппарата не-сколько отвлекли внимание людей от ставшей вдруг бурой физио-номии юбиляра. А грянувшая песня Пахмутовой "И вновь начинается бой" в исполнении Кобзона заглушила "теплые" табуированные слова признательности со стороны юбиляра. Он выхватил подарок у секретаря и под недоуменные взгляды и возгласы, типа: «Чего это с ним?», – стремглав выскочил на улицу.
– Хватил лишку с работягами, по случаю, ну и крыша по-ехала, – авторитетно объяснил первый секретарь райкома. – Охолонится малость на лавочке у подъезда и воротится. Так что прошу не расходиться.
Но Владимир Ильич обратно не собирался. Он брел, не разбирая дороги, натыкаясь на встречных прохожих, а в голове у него вертелся припев пахмутовской песни: "И вновь начинается бой" с измененной последней строкой. Будто игла по заезженной пластинке срывалась на одном и том же месте: "И вновь начинается бой. И сердцу тревожно в гру-ди… И Ленин – такой молодой. И полный п...дец впереди". Придя домой, он, не говоря ни слова, поцеловал жену и дочь, как в последний раз. Но за убранный по случаю стол садиться не стал (для родственников празднование устраивалось завтра – в ближайшую субботу). А как был при галстуке и кепке, при орденах, с подарками от заводчан и райкома, со схваченной со стола бутылкой «Столичной» под испуганными взглядами домашних скрылся в спальне, захлопнув за собой дверь.
Оставшись один и не сдерживая рыданий, он нескольки-ми длительными глотками осушил бутылку, затем связал, один за другим, вместе три галстука, привязал к трубе радиатора, сделав предварительно на другом конце петлю. Но повеситься не получалось. Мешала своими причитаниями жена, боявшеяся заглянуть в спальню, да петля, которая никак не хотела затягиваться, всякий раз натыкаясь на один из узлов галстучной завязки. Он выл от безнадеги на собственное бессилие, на полыхающий в голове проклятый припев, рвал за концы проклятую веревку из галстуков в попытке уменьшить мешающий узел. Ничего не получалось. И тогда он повалил-
ся в чем был на кровать и, обхватив голову руками, стал тихо повторять: «И полный п…дец впереди». С тем и заснул.
Проснулся он как всегда ровно в семь утра, заботливо укрытый одеялом. Жена уже хлопотала на кухне. Молча приведя себя в порядок и позавтракав, Владимир Ильич так же молча отправился на улицу, предварительно выбросив вчерашние подарки в мусоропровод.
– Милый, куда в такую рань? Чай, не на работу опаздыва-ешь. Суббота нынче, а вечером гости придут.
– К Матросову на работу наниматься. У этих оглоедов нет выходных. Они за деньги каждый день на работу выхо-дят. Чтоб им сдохнуть!