Родина

Родина
1.
Моя прабабушка родом из Племени Птиц. Из группы беженцев Чероки, которые сопротивлялись захвату Уинфилда Скотта, который устроил в этом году нападки на людей леса, выкидывая из собственных домов и гоня их на запад. Те немногие, кто избежал его внимания, шли, как дикие кошки через горы Каролины, скрывая следы в папоротнике, питаясь дикими ягодами и каштанами и утоляя жажду в ручьях. Те, кто не мог идти – старые, немощные, совсем маленькие дети – прятались  в густых чащах и жили там, до самой смерти. Когда люди решили, что не могут больше терпеть это, они бросили свои сумки из оленьей кожи на землю и обосновались там.
Генерал Скотт занялся тогда другими делами, и дал им жить или умереть, как уж выйдет. Они построили глиняные дома, с тонкими распорками под багры, и осенью, они спустились к водоемам, куда тутовые деревья сбрасывали плоды своей работы за весь год, поэтому вода становилась вся коричневая, как будто чай, и люди очистились от грехов смутного времени. Они назвали годы своих скитаний Времена Когда Нас Не Было, и они были прощены, потому что они принесли правду о себе в новую обитель в своей плоти, как фрукт, который увял, все еще несет в себе чистый, твердый камень своего будущего.
2
Меня зовут Глория Сен-Клер, но как и многих других, меня называли по-разному. Мое девичье имя Мюррей. Мои выросшие дети зовут меня и вовсе как-то нечленораздельно. Когда я была ребенком, моя пра-прабабушка называла меня странным прозвищем – Водяная букашка. Я много раз ее спрашивала почему, пока она однажды не сказала, чтоб я отстала:
- Я расскажу тебе историю про это.
Мы сидели на крыльце в летних сумерках. Я ждала, пока она выпустила табачное облако, но она все молчала.
- Ну же, - сказала я.
Лунный свет сверкнул в стальной оправе ее очков, и она смотрела на меня, невидимая, в темноте.
- Я сказала, что расскажу тебе эту историю. Но я не сказала, что я расскажу ее прямо сейчас.
Мы жили в  местечке под названием Утренняя слава, шахтерский городок, вырезанный в лесу, который постоянно угрожал отвоевать свои территории назад. Гикори наступали на городок, внезапно выскакивая посреди луж на обочинах дорог, в дворах перед домами, на кладбище. Пугающая поросль которых обвивала городок, покрывала заборы и стены домов, словно пыталась заменить все собой. Я слышала, как говорили, что если человек встанет посреди городка и простоит какое-то время, то его оплетет плющ, и его не найдут до первых морозов. Земля под нами, тоже старалась возместить свои потери – длинные, глубокие шахты, которые люди открыли, чтобы разграбить уголь, иногда сами собой закрывались и затягивались, как раны на теле.
Моя пра-прабабушка жила с нами последние два года ее жизни. Когда она приехала к нам, нам велели называть ее пра-прабабушка, но почему-то не получалось так ее называть и мы стали ее звать Большая Мама. Мои познания о ее жизни были со странными темными пятнами, как горная дорога, вид которой местами закрыт высокими лавровыми кустами, не потому что их там было много, а потому что никому не пришло в голову срезать их.
Я знаю, что ее материнская линия была необычной. Отец матери ее матери, говорят, уехал в Англию и обедал с королем Георгом, где подцепил оспу. Когда он вернулся домой, семья окунула его в ледяной источник, был тогда такой обычай исцеления, и он умер. А еще, ее мать была одной из Возлюбленных Женщин Клана Птиц.  Я спросила, что значит быть Возлюбленной Женщиной и Большая Мама сказала, что это значит, что она умела отслеживать вещи.
Но, вообще, о жизни Большой Мамы, до того, как она переехала к нам, я мало знала. Она редко говорила о личном, предпочитая рассказывать легенды и исторические события, поэтому, то, что я о ней узнала, я узнала от своей матери, которая практиковала во всех ее видах реверсивную цензуру: она громко и часто говорила о тех события, которые она не одобряла, и резко о тех, которые были обычными или простительными. Она рассказала нам, например, что пра-прадед Мюррей привез Большую Маму в Кентуки из ее племени, которое жило в долине Хайваси, без христианского разрешения, просто, как гражданскую жену, к тому же, на ворованной лошади. С тех пор, Большую Маму стали называть Рут.
По мнению моей матери пра-прадед Мюррей не годился для порядочной работы. Он умер, мобилизованный для работы в угольной шахте, которая убила, также, четырех их сыновей, в один день, когда шахту завалило. Их дочь погибла от лихорадки, когда рожала незаконнорожденного мальчика, кстати, моего отца – Джона Мюррея.  Большой Маме снова пришлось скитаться, с внуком на руках, ей пришлось тяжко, она переходила с места на место в поисках любой тяжелой работы. Она была уже довольно старая, когда она приехала к нам.
Я знаю, также, что ее настоящее имя Зеленый Лист, хотя об этом нет никаких записей. По документам она Рут. Мать считала, что мы обязаны похоронить ее под христианским именем, в надежде, что Господь, в своей вечной милости забудет о греховной свадьбе и украденной лошади, и призовет ее к себе.  Ну, как бы то ни было, Он, наверняка бы, просто перешагнул через ее могилу, не заметив, если бы вздумал ее искать, потому что все, что написано на ее надгробии было выдуманным. Нам даже пришлось выдумать дату и год ее рождения, потому что мы не знали их. Это больше всего поражало нас с братьями. Хотя мы были детьми и наши дни рождения наступали по календарю.
При взгляде на нее нельзя было сказать, что она индианка. Она носила голубые платья в фиолетовый цветочек, с самодельными воротничками, коричневые туфли на высоких каблуках и курила трубку. Она была высокая, с крупными ногами, ходила немного наклонившись вперед, но держа спину прямо, локти расставленными, а ладошки развернутыми вперед, как будто она вот-вот присядет, чтобы поднять что-то. Она говорила с мягким акцентом, но говорила правильно. Мой пра-прадед был образованным человеком, и в жизни больше ошибался в суждениях, чем в грамматике.
Большая Мама курила, обычно, по вечерам, и всегда на переднем крыльце. Я сначала думала, что это потому, что моя мать была категорически против запаха курева, но Большая Мама сказала, что дело в другом. Трубку курят снаружи, она сказала, чтобы дым мог вернуться к Любимому Старому Отцу, который подарил нам табак. Когда я спросила ее, что она имеет в виду, она сказала, что ничего особенного это не значит. Просто так делают, это как бутерброд с благодарственной запиской, который вы посылаете своей тете, которая накормила вас обедом.
Я часто сидела с Большой Мамой вечерами, на качелях, на нашем крыльце. Качели скрипели, воздух пах маслом и пылью, и немного скотом, со двора одного мужчины, который жил в конце улицы и держал свиней. Большая Мама чиркала спичкой и раздувала свою трубку, оранжевые короткие вспышки пламени освещали ее морщинистое лицо.
- Маленькие человечки не очень яркие сегодня, - говорила она, имея в виду звезды. У нее были странные убеждения, например, что днем, маленькие человечки ходят среди нас. Я не могла не думать о них.
- Ты имеешь в виду,  здесь, в мире, или у нас, в Утренней Славе? – спрашивала я. – Может, они даже ходят с нами в школу, со мной, Джеком и Натаном?
Она кивнула.
- Вполне возможно.
- Но зачем они приходят сюда? – спрашивала я.
- Ну, а почему бы и нет?
Я задумалась, мне это не казалось убедительным ответом.
- Ты никогда не будешь одинока. – сказала она. – Уж что-что, а одинокой ты никогда не будешь.
- А я не могу наступить на одного из них, вдруг он мне встретится на дороге, а я его не увижу?
- Нет, они не настолько маленькие. – сказала Большая Мама.
У нее были свои названия для многого, включая месяцы. Февраль она называла «голодный месяц». Она говорила о каких-то животных, как будто они были нашими родственниками, о которых родители забыли нам рассказать. Бродячую белую собаку, которая попрошайничала около нашей кухонной двери, она называла «бедная маленькая кузина». Если у нее было настроение, она рассказывала мне истории про животных, про их доброту и характер, про их проделки, и всегда про их физические признаки, которые они заработали, делая то, чего не следовало.
- Запомни эту историю, - часто говорила она в конце, и я застывала, чувствуя себя виноватой, потому что я витала в облаках, думая о ластиках на карандашах, сверчках и Черной Красавице.
- Я не запомню, - отвечала я, - это сложно.
Большая Мама соглашалась, что я могу думать, что забыла.
- Но ты не забудешь. Ты будешь ее помнить глубоко внутри. – говорила она, - но если это важно, твое сердце запомнит.
Я знала, что сердца могут разрываться и, иногда, даже иметь приступы, из-за болезней, но не слышала, что сердца могут помнить. Мне было 11. Я не верила, что какой-то орган внутри меня способен что-то запомнить.