Предчувствие

Я встретилась с ней на берегу Черного моря. Вернее, море было синим, а быть может, даже несколько белым. Таким его делала белая пышная пена, бьющаяся о ска-лы. Море было неспокойным. Такой же неспокойной была и душа, трепещущая в жен-ском теле. Хотя… С чего бы это? Но это длилось уже несколько дней. Внутреннее вол-нение. Ни с чем не связанное. Появившееся буквально на ровном месте. А я-то думала, что сбегу к морю, к солнцу, к соленому ветру от городской суеты. От трудного рабоче-го года, который наконец-то закончился. Ан нет. Внутренняя лихорадка появилась не-сколько дней тому назад. Быть может, три, а может, уже и все четыре. Она пришла с пением птиц, которые щебетали, весело летя навстречу утреннему солнцу. Ведь воз-можно, что им – птахам – не так то и весело. У них свои проблемы. Где бы червячка схватить. Как бы детишек вечно голодных и пронзительно орущих прокормить. Но нам, людям, кажется, что именно птичья жизнь беззаботна. Полна радостей и удоволь-ствий. Скорее всего, это ощущение возникает из-за легкости их полета. Захотели   кры-лышками махнули и прямо в облака. А еще и поют. Да как поют. Радостно-радостно. Как будто их все в этой жизни устраивает.
Вот это самое пение, такое наивное, простое, живое и настоящее, и пробудило в моей душе какое-то предчувствие. Не могу сказать, что это было предчувствие надви-гающейся беды. Но что-то очень неприятное поселилось в душе. И никуда от этого бы-ло не деться. Даже муж заметил, что со мной творится неладное. Стал приглядываться, присматриваться. Тогда я и наловчилась убегать одна к морю. У меня появилась просто какая-то неумолимая потребность быть одной. Хоть часок. И чтобы только закат. И пе-на. И шум волн. И соленый ветер. Почему соленый? Потому что он, летя мне навстре-чу, подхватывал на ходу соленую воду и разбрызгивал ее по мне. Капли попадали на кожу, на губы. Соленые такие, мелкие брызги. Мне был приятен этот соленый ветер. Он приносил покой. Куда-то в тишине уходило волнение. Хотя это разве тишина? Не-уемный крик чаек и людской гул, доносящийся откуда-то оттуда. Из людской суеты. Из гостиничного комплекса. И пока мой муж в этом самом гостиничном комплексе обли-вался потом на теннисном корте под лучами заходящего солнца, я отдыхала в блажен-ном одиночестве, купая ноги в белой пене.
Так продолжалось несколько дней. Несколько дней мир дарил мне час забвения. Потом возвращался и брал в плен мандраж. Я даже градусник себе ставила. Грешным делом подумала, а вдруг заболела. Оказалось 36,6.
А потом этот телефонный звонок. Местный звонок. Кто-то говорил из нашей же гостиницы. Голос был женский. Приятный. Молодой. Но чуть обеспокоенный. И еще он был незнакомый. Но я не могу его назвать чужим. Она просила о встрече. Но как-то так странно просила, отчего я поняла, что это больше надо мне, чем ей. Почему “ей”, почему “она”? Потому что я не знала, не знаю и никогда не узнаю ее имени. Когда она позвонила, то не представилась. Единственное, о чем я спросила, так это как мне ее уз-нать. Она с улыбкой, как мне показалось, сказала, что по белой шляпе. Странно, но у моря почти все ходят либо в белых шляпах, либо в соломенных желтых. Я попыталась ей об этом как-то деликатно намекнуть. В ответ же она сказала, что таких шляп не но-сит никто. Я пожала плечами. Но не для нее, а для себя. Затем мы договорились о вре-мени. Семь часов вечера. Это именно то время, когда я совершала в одиночестве свои пешие прогулки, мыслями витая в бескрайних просторах неба. И, похоже, она знала об этом. Больше мы ни о чем по телефону не говорили. Время, место и белая шляпа. А по-том короткие гудки. Она положила трубку. Вы думаете, я удивилась этому звонку? Или испугалась? Напротив, мое внутреннее напряжение несколько улеглось. Я как будто знала заранее про этот звонок, как будто ждала его. Более того, теперь я предчувство-вала, что вот-вот наступит развязка.
Она шла мне навстречу. Красивая женщина. Это было видно издалека. Босые ноги ее плавно рассекали тихие, набегающие временами, волны. Она шла по кромке воды. Но издали казалось, что не шла, а плыла. Плавно так. Медленно. Подол ее белого пла-тья купался в белой пене. “Странно,   подумала я, – платье станет мокрым. Зачем ей это надо. И действительно, в белой шляпе. А волосы какие длинные и красивые. Желтые волосы, как солнечные светящиеся и искрящиеся лучи”.
Женщина приближалась. И то, что на расстоянии мне казалось белой шляпой с пышными полями, вблизи оказалось белым пышным облаком. “Вот это да!” – изуми-лась я. И тут же наступил какой-то восторг. Даже ликование. Стало так тепло и спо-койно. Радостно. И чем ближе подходила ко мне женщина в облачке-шляпке, тем радо-стней становилось на душе: “Как хорошо, как хорошо!” А женщина подошла уже со-всем близко. Можно было при желании дотянуться до нее рукой. До ее волос, до мок-рого подола платья. Она улыбалась. Улыбалась вся. Не только губы трогала улыбка, а и глаза, и нежную светящуюся бархатную кожу, переливающиеся желтые волосы. Она сказала:
- Здравствуй.
- Здравствуй,   чуть ли не пропела я.
Меня одолела какая-то щенячья радость. Почему щенячья? Я думаю, так радуют-ся маленькие щенки при встрече с хозяином. Любимым хозяином, который кормит, по-ит, выгуливает, ласкает и обожает.
Душа, конечно, у меня пела. А бабье любопытство в бренном теле науськивало все мои мыслишки: “Спроси, кто она, спроси”. Но мне не пришлось задавать ей вопро-сов. Она читала все мои мысли. Более того, знала их наперед. Она знала все про меня. И хорошее. И плохое. Все что я могу сделать в этой жизни. И чего не сделаю никогда.
Женщина взяла меня за руку и сказала:
- Я твой ангел-хранитель.
Господи, какой теплой и мягкой оказалась прикоснувшаяся рука. Захотелось сжаться до маленького комочка и спрятаться, укрыться в этой руке, в настоящем покое. И тут до моего сознания дошел колокольный перезвон. Тихий-тихий. И больше ничего не было слышно вокруг – ни криков чаек, ни шума моря, ни соленого ветра. Только пе-резвон. И я полетела на манящие, зовущие колокола. Может быть, я вовсе и не полете-ла. Но как-то я все же оказалась Там. Там, где трепещет каждая клеточка или ниточка, или как еще можно назвать мое сознание. Потому что кроме сознания более ничего не было. Им я видела, им слышала, им разговаривала. Им я просила. Просила оставить меня  в этой музыке колоколов, в этом пении небытия. Для чего? Для того чтобы тво-рить. Я почувствовала себя такой сильной. И знающей, знающей многое. И как рожда-ются звезды. И почему плачет дождь. И о чем шепчутся облака. Как же я хотела остать-ся Там. Но мне сказали, что еще не время. И пришла я не за этим. А за чем?
И тут я увидела страх. Он поселился на земле, он поселился в облаках, он посе-лился в солнечных лучах. Я видела, как земля ходит ходуном. Ее черная кожа растяги-валась, а затем стягивалась. И гул. Рокот. А волны бились неистово и страшно о скалы. И они не были уже белыми, пышными и умиротворяющими. Они были зловещими, уничтожающими. Сначала они сожрали скалы. Потом пошли на маленькие и высокие здания. Своей страшной лавиной они хотели объять необъятное. А люди кругом крича-ли и вопили. Плакали дети. Матери со своими драгоценными вопящими чадами пыта-лись выбраться из этого ада. Но кругом рушились дома. Сначала они раскачивались из стороны в сторону, а потом складывались, как карточные домики. И образовывались руины. А под ними стоны. Стоны еще живых. Хаос. На землю пришел хаос. А сама земля ходила ходуном. Она дышала могучей черной грудью. Тяжело дышала. То взды-малась, то опускалась. И толчки. Постоянные толчки. Как будто бешено стучало чье-то сердце. Как будто заболел какой-то огромный организм. Постепенно земля успокаива-лась. Казалось, что прошла ее внутренняя болезнь. Она задышала ровно. Беззвучно. Спокойно. Монотонно. Быть может, даже впала в дрему от усталости, от своих бе-зумств. Ее припекало ласковое солнышко. Она грелась под ним и нежилась. А над зем-лей стоял плач. Живые рыдали над погибшими. Матери, как маятники, раскачивались над своими детьми, которым не суждено, никогда уже не суждено было стать взрослы-ми. Любящие стонали над телами любимых. Но не всем досталась и эта безутешная пе-чаль. Кто-то еще жил ветхой надеждой, разбрасывая в стороны всевозможные обломки, пытаясь докопаться до тлеющей жизни, а быть может, до холодного, изуродованного тела.
Секунды, считанные секунды, я все это слышала, видела, чувствовала. Я чувство-вала физическую боль людей, раздавленных массой камней, я чувствовала непереноси-мую тяжесть в душах оставшихся в живых. Быть может, это были вовсе и не секунды. Потому что Там не было понятия времени. А была вечность.
Страшные картины сменились ощущениями радости и покоя, которые буквально окутали меня. И в неотпускающем колокольном перезвоне прозвучали слова, принад-лежащие женщине, находящейся в ореоле белого облака:
- Передай людям, что их ждет беда. Пусть они покинут свои обжитые места, по-тому что скоро на их земли придет землетрясение. Эта стихия неподвластна даже Выс-шему Разуму. Они должны спасти своих стариков и детей. Передай им, что они могут успеть. У них есть три земных дня. Обязательно передай.
Что-то щекотало мне ноздри. Ужасно неприятно. Захотелось даже чихнуть, что я и сделала. И тут же услышала довольный смех мужа. Открыла глаза. Увидела его полу-согнутым надо мной и зеленую травинку между пальцами рук.
- Вот ты где спряталась,   сказал он мне. – А я уже начал беспокоиться. Раньше ты так надолго не уходила.
- А который сейчас час? – голос у меня был бодрый, веселый, энергичный. От-дохнувший голос.
- Десятый час, голубушка,   Иван посмотрел на часы.
Брови его нахмурились. И голубушкой он меня называл в особых случаях. Когда сердился. Видать, разволновался, пока меня не было.
- Иван, а ты давно здесь?
- Да нет, только что подошел. До этого я битый час искал тебя по пляжу. Кто бы мог подумать, что ты забредешь так далеко.
Если бы только Иван знал, как далеко я забрела. Но Иван не знал. Он видел меня, сидящую на зеленой траве и прислонившуюся к коре дерева. Он подал мне руку, помог встать.
- Иван, а я что, спала?
- Странная ты какая-то в последнее время. Что с тобой происходит? Мы целый год мечтали об этом отдыхе. Ждали его, деньги откладывали. А ты ведешь себя так, будто всем и вся недовольна. Сбегаешь от меня постоянно. Я что надоел тебе? – в голо-се мужа сквозила обида.
Глупенький, если бы он знал, как я люблю его. Обожаю до умопомрачения. Но я редко говорю ему об этом. Только в самые сладкие минуты откровенности. Чтобы не зазнался.
- Ванечка, дело не в тебе. Все так запутанно, сложно. Даже несколько необъясни-мо.
Действительно, как я могла ему объяснить этот неземной перезвон. Этот покой. Эту тихую радость. И женщину без имени, которая назвалась ангелом-хранителем. А ее шляпку из пушистого облачка? Я задумалась.
- Кира, ты идешь и спишь на ходу,   крепкие руки мужа меня буквально подхва-тили.
Я, оказывается, чуть не свалилась в открытый канализационный люк. И мы, как ни странно, уже шли по улочкам города. Да, что-то я отключилась от реальности. А ре-альность – вот она. Рядом. Рядом дома. Старые и новые. Рядом люди. Маленькие и большие. Здоровые и не очень. Зато живые. И голос мужа совсем близко, который зло-веще шепчет:
- Черт возьми, что происходит?
- Ваня, я видела удивительный сон. Мне приснилось, что всего этого нет. Это все погибло,   я развела руками в стороны, показывая на весь мир, окружавший меня. – От этих домов остались руины, от этих людей – мертвые тела. Это предчувствие живет во мне несколько дней. И мне надо предупредить несчастных. Мне надо сказать им, чтобы они бежали из этих мест. Пока не поздно. И мы должны уехать. Завтра же. До земле-трясения еще три дня.
Я говорила взахлеб. Муж слушал и молчал. Когда я закончила, он совершенно ровным, спокойным голосом произнес:
- Кира, у тебя был тяжелый год. Я все понимаю. Ты переутомилась. Но неужели ты не можешь найти в себе силы расслабиться?
Он не понял. Он ничего не понял. Вернее понял, что это бред сумасшедшей. И смотрел он на меня с тревогой.
- Ваня, Ваня,   я пыталась до него достучаться,   пойми, я видела собственными глазами весь этот хаос. Я должна предупредить людей. И мы уедем. Я не хочу быть по-гребенной под каменными плитами. Посмотри, посмотри на этого ребенка, на эту мо-лодую маму. Неужели ты хочешь, чтобы они погибли?
К нам навстречу бежал розовощекий малыш. В шортиках, в маечке. Ему было го-дика три. Он бежал и заливисто хохотал. За ним бежала молодая женщина. Она тоже смеялась. И приговаривала: “Подожди, негодник. Все равно я тебя догоню”. Они по-равнялись с нами. И, видно, женщина расслышала мои последние слова. Поскольку глаза у нее расширились от ужаса. И она остановилась. Остановился и маленький маль-чик. Недовольный тем, что веселая игра резко оборвалась, захныкал.
- Милая женщина, прошу вас, берите своего ребенка и уезжайте из этих мест,   я заговорила с незнакомкой.
- А в чем дело? – голос был удивленным и озадаченным одновременно.
- Вы понимаете, через три дня будет страшное землетрясение. Спасайте свою се-мью,   я говорила проникновенно, пытаясь объяснить саму суть.
- Откуда вы это знаете? – испуганный молодой голос дрожал.
- Мне приснился сон, в котором я видела разрушенные дома и погибших людей.
- Сон? – из испуганного голос стал насмешливым, потом безразличным. – Ах, сон. Чудачка,   это она уже сказала, повернувшись ко мне спиной, идя к своему капризни-чавшему малышу.
И вновь возобновилась их веселая игра, звенящая своим смехом по людной улице.
- Вот! Ты все видела! – зато у моего мужа голос был довольный-предовольный. – Тебе никто не поверит. И нечему тут верить. Кончай мучить себя и других.
В те минуты я его ненавидела. Потом от бессилия у меня потекли слезы. Ванечка, видно, этого от меня совсем не ожидал. В его понимании я устроила истерику на ров-ном месте. На нас стали с любопытством оглядываться прохожие. А мой муж шипел мне в ухо:
- Прекрати. Сейчас же прекрати. Не позорь меня.
Змей гремучий, мне захотелось ударить его больно-больно. За его тугодумие. И неверие. Он мне не верил. Его жене. В сердцах я сказала:
- Оставь меня. И отстань.
- Ах, так! – от возмущения он весь покрылся красными пятнами. – Хорошо! От-стану! И возиться с тобой не буду. Глупая дура.
Мы разругались. Дурой он меня назвал в первый раз. От этого стало еще горше на душе. А Ванечка развернулся и ушел. Я ведь сама его прогнала. И обидела. В принципе ни за что. Может быть, стоило рассказать ему про телефонный звонок и про женщину в облаке. Может, тогда он бы мне поверил?
Мой муж ушел. А я осталась стоять у чужих ворот чужого дома. Слезы высохли. А мысли стучали свое: “Надо предупредить. Они не должны все погибнуть”.
И я вошла в чужой двор, открыв деревянную калитку. Залаяла дворовая собака. Она рвалась на своей цепи мне навстречу. И злилась, что не могла достать. На лай вы-шли хозяева. Еще не старые мужчина и женщина. Видно, муж и жена. Поскольку были одержимы идеей выяснить до конца свои отношения. В открывающихся дверях я слы-шала: “Старый кобель! Сколько ты будешь кровь мою пить?” “Старый кобель” оказал-ся достаточно щуплым мужичонкой, а та, у которой пили кровь и, видать, уже немало лет   достаточно суровой и плотной внешности дамой. Дама не сумела сразу переклю-читься. Поэтому, увидев в своем дворе молодую и привлекательную, она бросила рез-кое:
- Что хотите?
- Мне поговорить с вами надо,   я мялась на крыльце их дома, не зная с чего на-чать.
В дом меня никто не позвал.
- Говорите,   у дамы был очень неприятный голос.
И я в одну секунду поняла, отчего и почему, да и чего не хватает старому кобелю. Но я пришла не для этих разъяснений. Стоя на ступеньках чужого дома, я умоляла хо-зяев покинуть свой очаг. Меня, правда, выслушали. Затем крупная дородная дама ска-зала только одно:
- Вы свободны.
Все. Я сразу поняла, что мне за высоким забором на чужой территории больше делать нечего. Еще я поняла, что дама, наверное, номенклатурный работник. Уж боль-но здорово была поставлена интонация.
Потом я опять стучалась в двери, окна чужих домов. Пыталась достучаться в чу-жие души. Что я только ни услышала в ответ в свой адрес. Начиная от “ненормальная”, “сумасшедшая”, заканчивая “бедненькая”, “несчастная”. Но совершенно разных людей с совершенно разной реакцией объединяло одно. Мне никто не поверил. Никто. И ни одному моему слову. Я даже попыталась врать. Сказала, что это секретные сведения. На что мне ответили, что если я не уберусь вон, меня сдадут в милицию вместе со все-ми сведениями в придачу.
Я брела по городу, который не хотел слышать и слушать. Который в непонимании ждал своего часа. Часа разрухи и смерти. Я не могла ничего изменить. У меня не полу-чилось достучаться, объяснить, предостеречь. И от этого мое сердце ныло, а душа стра-дала. А слезы, почему-то очень горькие на вкус слезы, все текли и текли. Они затекали в рот. Они промочили всю блузку. Но я их не смахивала. Не промакивала носовым платком. Не было сил.
Такую опустошенную и уставшую нашел меня Ванечка в ночном скверике на де-ревянной скамейке. Даже под призрачным светом луны и тусклым распыленным све-том городского фонаря было видно, что я пережила нечто ужасное. Поэтому голос у моего мужа был очень виноватый, молящий о прощении и мире. Он произнес:
- Мы уедем завтра, если ты так хочешь.
Потом была ночь без сна. Последняя ночь у моря. Мы гуляли под луной. И хо-лодные брызги, разносимые ночным ветром, заставляли тела покрываться мурашками. Но, видно, мы хотели этого приятного холода. Холод отвлекал от мрачных размышле-ний. В ту ночь я рассказала мужу все. И о странном звонке. И о еще более странной женщине. И о том, что я была Там. О колоколах. В ту ночь мы стали ближе друг другу. Потому что у нас была вера. Одна на двоих. Так мы и встретили рассвет. Проснувшееся солнце окутало воды розовым светом. И слегка розовые волны забегали одна за дру-гую. Тихие-тихие волны. Тихое-тихое бескрайнее небо над волнами. Небо и волны – они соприкоснулись своей тишиной где-то там, на горизонте. Но я знала, сколько об-мана несла в себе эта тишина. Об этом знал и мой муж.
В гостинице мы наспех побросали вещи в чемодан. Сдали ключи от номера. Де-журная была удивлена нашим скоропалительным отъездом. В восемь утра я попыта-лась ей что-то объяснить. Она в ответ улыбалась и вежливо кивала головой. Можно только представить, что она подумала мне вслед. Зато с ее лица слетело удивление по поводу отъезда. Но в глазах появилось сочувствие, когда она глядела на моего мужа. Мы покинули гостиницу, такую уютную и милую, которой не стало ровно через два дня. Ее до основания разрушило землетрясение.
Очень спокойно, без давки и без толкучки возле железнодорожных касс, мы при-обрели билеты на поезд “Ялта-Москва”.
Шел 1927 год.