Глава 13 - Флэшбэк G - Папина шуба

 
     Папа забыл английский язык за время лагеря и ссылки: японский не забыл, - это был его первый язык.

     Он работал в Японии и был пронизан ею. Он любил эту страну безумно, будучи до мозга костей русским патриотом, -  традиционную Японию конца двадцатых годов прошлого века, где было ещё очень далеко до экономического чуда, где не было электроники и небоскребов. В той Японии не существовало воровства: оставив в телефонной будке золотой Паркер можно было вернуться через день, неделю, месяц и найти пропажу.

     Мой молодой папа, задолго до моего рождения, тогда торговал в Японии лесом.  Ещё не существовало Свифта, интернета и расчёты были наличными, в долларах. На рубеже двадцатых годов для нашей страны продажа леса была одним из важнейших источников валюты.  И случись же в тот момент, что мой будущий папа, получив пару миллионов долларов в оплату за поставку, ехал на поезде обратно в Токио. Дорога была долгой, он заснул, а по прибытии проснулся не полностью и забыл на багажной полке кожаный кейс с наличностью. Он ушёл с вокзала и, в ужасе спохватившись, вернулся уже когда поезд загнали на запасные пути.  Деньги лежали нетронутыми.  Собственно, поэтому он и был столь беспечным - никто не покушался на чужое, даже плохо лежащее.Говорят, и сегодня в Японии принято занимать места в кафе, положив кошелек с деньгами или телефон.

       Необъяснимым образом этот незыблемый принцип передался мне: табу на чужое. Это не позволило мне спустя много лет обобрать партнеров по совместному бизнесу в конце девяностых. И врезался в память случай, когда маме на работу принесли дешевое левое мясо с соседнего Холодильника. Все хватали, а она сказала: «Я ворованное не покупаю».  За это тоже я ее люблю. Она у меня была настоящая дворянка. Кремень.

       А вот возвращаясь к Японии тех времён, как рассказывал папа, все люди на улице тогда были одеты в кимоно, подпоясанные оби, а обувались в гета и таби.  Так привык одеваться в Японии и мой будущий папа.  У бабушки сохранилась его единственная японская фотография в кимоно.  Уже в Гребнево она передала папе сохранённое ею традиционное японское облачение.  С того момента дома я всегда видела его только в кимоно. Тогда папа ещё курил, и я помню это настоящее кимоно и длиннейшее шелковое темно-серое оби пропитанными дымом. Они были членами нашей семьи, - кимоно и оби, пришедшие издалека, из японской молодости папы. Когда они совершенно истлели от времени, мама сшила копии из подручных тканей, но я не признавала их: то ли из-за непохожести материала, то ли отсутствия духа Японии...

     За шестнадцать лет можно забыть язык, уверяю вас. Я забыла испанский за шесть - начисто. За пять я почти забыла подобным же образом французский и ринулась спасать его в ИНЯЗ.
   
     Папа, утратив английский язык за годы репрессий, совершил подвиг:  пошёл в ИНЯЗ и записался на двухлетний факультет.  Спустя десятилетия так сделала с французским и я.  Разница была в том, что он был истощен лагерем: ГУЛАГом Коми, ссылкой, неопределенностью будущего, отягощен семьей с ребенком. И тем не менее, в любой сезон и независимо от погоды и усталости он пунктуально посещал курс. Много позже он рассказывал мне:
 
 -   То, что я вновь узнавал там из забытого, я на следующий день преподавал студентам.
   
     Я знала, что отправляясь на электричку в распутицу и межсезонье, он веревками привязывал калоши  к ботинкам, чтобы не потерять их в деревенских хлябях. Что отмывал грязь с ботинок в туалете, прежде чем войти в аудиторию. Что был лучшим среди студентов. И я не знаю, как хватило у него сил на преодоление всего, что выпало ему в жизни, с самого ее начала: когда в десять лет ему оторвало руку в ночную смену на конвейере на шахте в Горловке, когда арестовали в тридцать седьмом и сослали на пять лет в ГУЛАГ в Коми, а потом на четырнадцать лет в ссылку, в глушь, работать конюхом.

      Папа был крутым мужиком. Мне было лет шесть - семь.  Однажды он взял меня в Москву зимой. Знал, как я люблю Москву, и вопреки всему решил побаловать.  Когда мы вернулись и сошли с электрички, была пурга. 

      Папина мама, моя бабушка  Наталья Степановна, жившая в Москве, сохранила  кое-какое папино барахло  со времён его работы в Японии. В частности, огромную, тяжеленную шубу: снаружи это был первобытный хлопковый искусственный мех, подкладка - кудрявая белая овчина.   Все вместе - тяжеленно неподъёмное. В тот вечер страшной пурги папа был одет в эту допотопную  свинцовую  доху - у него не было выбора, новой одежды было купить не на что.
 
      Сойдя с электрички, мы оказались в беспросветном водовороте.  Наощупь двигаясь, бесконечно медленно добрались до смутного силуэта: знакомой фанерной будки возле шоссе. В ней продавали только соль, спички да выставленные пирамидами крабовые консервы CHATKA, иногда привозили хлеб, но в тот поздний вечер палатка была закрыта.  Папа поставил меня на прилавок разделся, потом посадил меня на закорки и накрыв меня шубой, продел руки в рукава и долго старался застегнуть ее хотя бы на одну пуговицу.  Потом мы пошли и бесконечно двигались сквозь ночную метель. В темноте душной овчины  я прильнула  к папиной спине, ощущая каждый его шаг, когда он нащупывал дорогу...


 
      Многие годы я носила в себе лишь обвинения своим родителям.  Почему?  Из-за того,  что была поздним ребёнком?  Теперь, на старости  лет и после  плодотворных контактов с психотерапевтами, открывшими новые точки зрения на людей и их отношения, я, наконец, полностью воссоединяюсь со своими родителями. Нас разлучила моя биологическая обязанность  отделиться от них, стать самостоятельной.  Словно в летнюю церковь поместья Гребнево, меня тянет сейчас вернуться к ним, - таким, какими они были: живущим настоящей, трудной и жестокой жизнью. Это круче перевернувших меня “Пределов контроля” и «Внутренней империи».  Я люблю своих родителей больше, чем прожитую мной жизнь, не стоящую ломаного гроша.  Они родили меня не потому, что планировали заслать в будущее свои гены: они просто любили друг друга.   Они не навешивали на меня обязанности делать то же самое. На самом деле, я была свободнейшим существом в мире, хотя воспитывали меня строго.  Еще меня воспитывали улица и природа.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2017/09/03/1044