Глава 16 - Флэшбэк I - Кое-что про учебу

   
   Допустим, Молева вполне сопоставима с  отпечатком прошлого, каким являюсь  и я.  Все видят по-разному, с разного социального уровня и сквозь различные очки образования и жизненного опыта. Просто она наблюдала издалека Станиславского и Немеровича.  А я жила в другое время, в моих старших классах  блестящая  Наталья Михайловна, заступившая на педагогическую вахту в тот год, когда мы были в пятом классе, а она выпустилась из института, - т.е.  в двадцать с небольшим, - была звездой школы и  недоступной,  как Станиславский: я была в А, она - классная руководительница в Б , и у нас вела параллельную со мной подгруппу английского.
   
     Я же начала свою англо-школьную карьеру с 5 класса (выдержав конкурс), попав в подгруппу Ирен Яновны.  Этим именем все сказано.  Через слово и ежедневно мы слышали присказку: "Когда я работала в Интуристе"...  Она была губошлёпая крашеная пирогидролем блондинка в возрасте (мне как ребёнку возможно она казалась старше реального),  элегантная, в клетчатой юбке в складку и трикотажном (о, редкость!) джемпере (мало кто мог в то время так одеваться). Она учила нас, практически, с нуля: тех, кто в отличие от меня не знал об английском ничего.
   
     Любимицами её были горластые. Естественно, что не мальчики (если мальчик умный - он не горластый). Увы, у меня был тихий голос.  Но с английским у меня все было в ажуре. Более того, иногда дома я озадачивала папу вопросами,  почему Ирэн Яновна говорит то или это по-английски таким образом, и выяснялось, что она, мягко говоря, была неточной.
   
     Потом в школу зачастило радио. Записывали наши школьные концерты, программы, спектакли для вещания на заграницу.   Приезжали с аппаратурой, опутывали проводами весь первый этаж,  потом мы исполняли свой, не для них специально заготовленный концерт.  Заранее о приезде они никогда не предупреждали.  И вот, как всегда, словно снег на голову - запись.  Нам едва по 11 лет. Мы знаем свои роли, готовы самодельные костюмы. Финал-апофеоз концерта – “Золушка”. Я - сестра Золушки, мне нужно капризничать, суп, мол, пересолен и пр. Безумно смешно, что Ирен Яновна пропихивает на роль Золушки горластую Машу, круглую отличницу, у которой папа преподает научный комммунизм во ВГИКе… Маша – истина в последней инстанции, она знает, что, как, почему и как надо. Лидер. По неизвестной причине свою толстенную русую косу она отрезала и косо обкарналась под мальчика. Напомню, это – не времена Шинейд О‘Коннорс, и подобное воспринималось, в лучшем случае, как необходимость по болезни. Но Таня была стопроцентно здорова. Сейчас интересно задаться вопросом, зачем она добровольно утратила женственность. Из  нынешних психоаналитических времен осмелюсь предположить, что этим выразилась ее зависть к  пенису.
   
     Итак, Маша, лысоватая для Золушки, но с громким голосом. Моя будущая подруга детства Нина (тоже университетская биологиня с родословной, квартирой в высотке, но чуть менее чопорная, безумно музыкальная и намного более юморная, чем моя кудрявая подруга Ира) играла сестру Золушки, как и я.  Мы уже любили театр и искусство. Наши роли были честью для нас. О-о-о, как мы повзрослев ругались с Ниной по поводу Черного квадрата, экранизации Анны Карениной  и не помню чего еще… Баста дире, как говорят итальянцы (достаточно сказать), что в дальнейшем Нина, пустив по боку карьеру биолога, вышла замуж, сменив трогательную фамилию Соина на непонятную Катрич, нарожала троих детей и сгинула на кухне….
   
     И вот  снова актовый зал на первом этаже школы за универмагом Москва на Ленинском проспекте (в то время его еще не было и в помине).  Предконцертное волнение и суета… Вдруг, неожиданное осложнение: мне суют в руки огромное красочное  "меню" праздника и сообщают, что я буду объявлять по-английски номера. Это была роскошная  акварель, исполненная каким-то именитым родителем-творцом,  а внутри  - жалкие, тощие листики с номерами.  Кто знал, что я попаду под колесо… Семейная традиция…
   
     Хаос возник по многим причинам: у меня было несколько номеров, нет времени переодеться, а ещё нужно объявлять каждого следующего, выходящего на сцену: микрофон уходит кабелем в серьезные дали, практически – в небо. Нет времени ознакомиться с текстом, читать приходится с листа.... Вместо парадной школьной формы с белым фартуком я успеваю выскочить к микрофону в простом коричневом платье, растрепанная после предыдущего  номера. И вот уже надо выбегать на сцену в костюме сестры... , моей основной роли! В ней я была как рыба в воде! И пьеса наша была вершиной и финалом всего концерта... Но..
   
     …Никогда я не услышала ничего из того, что записало радио ни в тот раз, ни когда в других случаях нас возили на студию радиокомитета на Новокузнецкой!  Но…  Последствием неожиданных вылазок в Радиокомитет было потрясение от здания, коридоров, массивных дверей, от записи в профессиональной студии. Это было поездкой к небожителям.  Мы записывали свои рассказы о школе, ее повседневности. А школа наша была и правда интересная. У нас пел Пит Сигер, регулярно приходили англоязычные делегации. Звезды ИНЯЗа месяцами учили нас математике и физике по-английски. Было много детей университетской профессуры, умных ученых-евреев, детей творческих знаменитостей. В классе у нас была полненькая смуглая кубинка Мендиета, шикарно танцевавшая пачангу.

     В то время нам детям было еще не понятно социальное или кастовое расслоение. Но я вынуждена была сделать выводы: подружка 11 лет (она сидела в классе прямо передо мной), которая потрясала меня тончайшими барочными рисунками пером и классным юмором, пригласила на воскресный обед.  Интеллигентная русская девочка с толстой кудрявой косой и фамилией под стать: Кудряшова, тоже Ира, как и последующие подружки на протяжении жизни.  Профессорская семья из МГУ, потомственные биологи.  Их гигантская квартира с дубовыми дверьми, высоченными потолками, домработницей, китайским драгоценным фарфором, супницей, этикетом и протоколом - и все это в Храме Моей Мечты - Университетской высотке  на Горах  - раздавило меня.
   
     Мы дружили год. Спустя год, в 12 лет,  психика моя выдала небанальное  решение: подсознательно ощутив, что я аутсайдер по рождению, я ушла в болезнь: в октябре 1959 г. случилась атака с критическими анализами: ревмокардит, многие месяцы постельного режима, слезы, панцирная кровать в коммуналке , долгожданное открытие метро Университет куда мне было нельзя из-за постельного режима..  Заброшенные уроки игры на пианино “Иваново” с тугими клавишами... Плаксивость - один из симптомов той болезни, которую, как я теперь подозреваю, я бессознательно навлекла на себя, как ранее - харакири, проглотив большой гвоздь, чтобы умереть.  ....И видеть сны? ("Гамлет") Но продолжу невольное отступлние… Вернусь к первопричине, к тем, кто смолоду убил меня.
   
     N 1 - те, кто не позволил папе продолжать учить меня японскому, нося на руках по комнате и показывая разные предметы, которые я тут же запоминала. В три года я была двуязычным ребенком: одинаково говорила на русском и японском. Та бесконечная история о двух поездках в Японию, которую папа рассказывал вместо колыбельной… Томительно долгая погрузка на корабль, отплытые, страшный шторм… Открытие, что папина коробочка с безопасной бритвой, залитая девятым валом, именно тогда потеряла шик бархатной синей внутренности… Бухта Золотой Рог - мое первое географическое  понятие.   Япония....  Какая она? - естественный детский ли, взрослый ли вопрос. Папа (как же вынес он пытки, тюрьмы, ссылку и выжил? ) увлекшись,  описывающий красоту и разнообразие цветов.  Клянусь, спустя десятилетия, я многажды видела это многоцветье во сне. Моя последняя японская колыбельная…. Родители, испугавшиеся моего вопроса:

  -   Там красивее, чем здесь?

      Японский был оставлен на долгие годы.  В 12 он мне уже был не инересен, а в  15 я, повинуясь моде на Кубу и стараясь не отстать от одноклассников, выбрала испанский (столь же тщетный выбор).
   
      N2 из убивших меня – Ирэн Яновна. Через некоторое время после концерта она сообщила, что слушала нашу запись в эфире, и что  "Галя была абсолютно серой,  такого серого конферанса вообще вообразить невозможно. Серая,  ужасно серая, - бесконечно повторяла она и только  сожалела, что вместо меня не поставили одну из горластых девочек (пусть и стриженых под мальчика).
      
      Иногда мне кажется, что я ей не поверила: я была слишком уверена в своём английском, а пронзительный ли у меня голос или нет - мне было безразлично. К тому же я знала, что если меня вдруг поставили конферансье - это выбор завуча по английскому, а та ценила мой реальный потенциал. Если все было так плохо, то почему меня вновь и вновь возили записывать на радио?    И все же посеять во мне подозрение во второсортности было слишком легко …
   
      C женщиной – завучем, моей доброжелательницей,  мы впервые пересеклись, когда меня, ещё 10-летнюю папа привёл на собеседование.  Сверх программы, не содержавшей иностранного языка, я поговорила с ней о том - о сём по-английски, к тому же она была в курсе, что  отец отсидел 5 лет в ГУЛАГЕ в Коми и 14 лет в ссылке конюхом. Ей, собственно, и не нужно было проявлять  особого отношения – у меня был табель с круглыми пятерками и по ним я проходила конкурс в любом  случае.
   
     Удивительно для меня оказалось спустя годы то, что на вечере встречи выпускников лет этак десять после окончания школы, директор школы Дмитрий Николаевич Таптыков, будучи уже глубоким стариком, на лестнице нашей школы узнал меня в потоке и назвал по имени и фамилии.  Я была потрясена, но отношу это, как и внимание завуча, на счет зэковской биографии отца.  Солидарность незнакомых, образованных и сочувствующих репрессированным людей спасла его и дала работу в 1953 году.
   
     Удивительно, как Бог наказывает тех, кто немилосерден к безвинно пострадавшим. В МГИМО на нашем рабочем факультете сложилась спаянная группа, вместе сдававшая экзамены, пьянствовавшая, прогуливавшая и заготавливавшая “шпоры”. На первой сессии нас было еще восемь, но Лиза Молодая, дочь легендарного разведчика (все считали ее ребенком, и хотя мы были ровесницы, - у меня был иной статус) сразу перешла на дневной, а наша Великолепная Семерка с блеском прошла все испытания. Никто не смог к нам вписаться, хотя было много курсовых праздников с тесным общением. Так  никто  и не  выпал из нашей семерки.  Мы были очень разными, по возрасту, опыту, вкусам, но когда теперь я задаюсь воспросом, почему именно мы оказались вместе, ответ один: характер и верность.  Мы были готовы на все для группы, честны (чем не отличались многие однокурсники), расчитывали только на свои силы и локоть друга.  У нас не было “волосатой руки”, все были работяги. Случись беда – мы были готовы выручать. И беда произошла. Не с нами – с нашим экзаменатором.  Наш преподаватель по  “валюте” (Валютно-денежные отношения) Марков, умнейший мужик, однажды чуть не заваливший мне зачет (опять таки спасла Великолепная Семерка: вошли толпой и заявили, что “она лучше всех нас знает, спросите еще раз, она докажет”), так вот, как многим умным людям, ему, вероятно, было мучительно жить, поэтому он впадал в запои, и судьба так решила, чтобы  он  пришел на экзамен невменяемым и ставил неадекватно проходные оценки.  Параллельная группа повела себя гнусно: собрали пачкой зачетки и подсунули.  Наша – скрутила его, отвезла на квартиру в надежное место, просушивала необходимое время и постаралась сделать все, чтобы он не пострадал, а главное – не воспользовалась его слабостью.
   
      Так вот, про Бога и наказание.  В нашей семерке был один Толик (отец серебряной чемпионки мира в одиночном фигурном), одна, ныне покойная, дочь легендарного пилота, одна Наташа, красивыми длинными ухоженными пальцами считавшая с бешеной скоростью все валюты мира, две красотки инь-янь (блондинка и брюнетка) Таня и Валя, - настоящий рок-н-ролл и океан юмора, а еще – я и Люба – обладательница  математических сверх-способностей, истерички-матери и младшей сестры-паразитки.  По возрасту мы неизбежно ближе общались с Любой. Бывая часто то в ее, то в моем доме, зная все друг о друге, мы оказались идеологическими антиподами. Мать ее была ярой сталинисткой, воспитав в том же духе и дочек.  Большевичка Люба, зная историю моей семьи,  зная о моем распоротом животе,  называла меня “мелкобуржуазным выродком”. Об уничтоженных миллионах она судила столь же легко : “Значит так было нужно”. Отец народов был непререкаемой святыней.
   
     Как в последствии выяснилось, сильна у Великолепной Семерки была  и тяга к карьере и личному успеху.  Каждый проявился по-своему. Я отказалась от длительной загранкомандировки, но это – отдельная история.  А Люба ее добилась.  Через соседей по даче, среди которых почему-то неоднократно звучала  и фамилия актера Караченцева, она вырвалась в длительный загран: Консульство в Басре (Ирак) от МИДа, секретарская работа.  Через год в Москве она призналась, что приехала чтобы сделать операцию по удалению генекологической опухоли.  Сделала операцию тайно, приурочив к отпуску, чтобы остаться в Басре и далее.  Спустя два месяца после отпуска она оказалась в Москве в Кащенко с острой шизофренией.  Я не верила, предполагала интриги и подсиживания, но при личной встрече в больнице Люба конфиденциально сообщила, что у нее открылся третий глаз, она установила телепатические связи с разными людьми, за что и пострадала.
   
     Психиатры, к которым я кинулась за советом, единодушно припечатали: “Общение будет невозможно,  изменение личности, не стройте иллюзий”. Но я строила.   Прочитав массу на эту тему, я знала, что последует депрессия.  Лицо ее оказалось невыносимым.  Я стала ждать следующей фазы. Она наступила:  Любу приняли на очень хорошую работу в Совинцентр, мы встретились и она показала вшитую в шапку фольгу: экран против космических сил, и рассказала, как установила на партсобрании (естественно, она была членом КПСС и презирала меня за беспартийность) телепатическую связь с парторгом: через посредство часов, которые она раскачивала, сидя в последнем ряду, в то время как тот был – в  президиуме.
   
     Как странно сложились личные жизни людей, которых я знала.  Канули в безвестность мои школьные педагоги, и прекрасные и ужасные, горластая и стриженая Золушка Маша возглавила кафедру иностранных языков, по разным противоречивым слухам, сказочно разбогатела из непонятных источников,  потеряла сына или сама погибла, чуть ли не сгорев в загородном дворце.  Умерли уже двое из Великолепной Семерки: незаслуженно и жестоко - солнечная Валя “инь”, закономерно – сильно пившая дочка знаменитого пилота Галя Фуфаева, невестка известного театрального и кино актера Пелевина.  Ушедшие милые люди. Саша Пелевин – Обломов с бешеным чувством юмора, погибший в ванне с водой в той квартире на Зубовской,  где мы выпили цистерны Солнцедара под мантру “Не теряя время даром, похмеляйся Солнцедаром”, выкурили тонны подсушенной на батарее “явской Явы”, “Столичных”, болгарской “Стюардессы” и редко-редко “Мальборо” и “Уинстона”, которые тогда еще были упоительно вкусными и почти натуральными.
   
     В те времена ненатуральным был только кримплен, а пить можно было без опаски все: алжирское (которое почему-то все презирали), все крымские портвешки с массой медалей, кубинский ром, от которого в больших количествах перло, как от кислоты, дагестанский конъяк-горлодер, а лучше – мягонький молдавский с аистом. Болгарскую плиску – так себе, на трешку.  Водку, шампансое мы практически не пили. Зато молдавское Каберне за 1руб 80 к было лучшее в мире.  Странным образом, оно превосходило по качеству молдавское же Каберне за 2руб 20 к.  …Но это, кажется я залезаю слегка в питерскую эпоху спустя десяток лет…
   
     Да, в школе у нас учился Борис Березовский, классом старше меня, но я его совершенно не помню. Говорят, историчка наша пугала: "Будете курить, останетесь такими же маленькими, как  Боря Березовский. В его классе, кажется, а может еще на год старше, звездой была Нина Зархи, ставшая киноведом и работавшая впоследствии в фундаментальном журнале "Искусство кино". Я тайно завидовала ее черным чулкам, которые тогда были редкостью и дефицитом, потому купив краску, я варила свои бежевые капроны в черной страшной кастрюле на коммунальной кухне, - чтобы быть в тренде. На всю школу их было двое таких, в черных чулках и с начесами головах: Нина и  Наташа, фамилии не помню. Классно выступали: пели, были смелыми на сцене… Но наш класс обилием талантов поразил всех. 
   
     К тому времени, в начале 8-го, нас с Оленкой подругой детства, перекинули для уравнивания количества из А в Б. Знакомы с ней мы были лет с девяти, живя в соседних подъездах, но в одном классе оказались лишь в 13 лет, за год сдружились и стали не разлей вода. За то, что нас двое подружек, как объяснила классная, на нас и пал выбор.  Я понимала, конечно, что мы были наименее конфликтными в классе, бурлившем страстями, интригами и романами, который к тому же считал, что во всем превосходит параллельный Б.  Переведи они кого-то другого,  скандал был бы грандиозным. 
   
     Мы, конечно, отреагировали истерикой в туалете, куда с позором ушли с классного часа радостным днем 1 сентября.  Наплакавшись, обреченно появились на пороге своего нового класса, который грохнул дружным хохотом: мы были очень опухшие и жалкие. Пожалела нас лишь новая классная: та самая легендарная и гениальная Наталья Михайловна!  Наш школьный Станиславский. Она порыдала с нами вместе настоящими слезами, и началась новая жизнь! В утешение она нас взяла к себе в английскую подгруппу. Это был перст судьбы.  Наталья Михайловна была молода, красива, эфектна, харизматична и бесконечно талантлива. В школе она училась с Андреем Тарковским и была в него влюблена. Она нам рассказывала о нем еще до того, как он стал широко известен. Она была талантливой рассказчицей, придумщицей, режиссером. Слушая, мы словно видели воочии его безукоризненный белый свитер, когда  он играл в футбол грязным мячом с перепачкаными однокашниками, его аристократизм и сдержанность, его абсолютную непохожесть…  Она приносила нам сценарий «Андрея Рублева», фильма, о котором шопотом рассказывали были и небылицы.
   
     Если я начну отсчет тех, кто мне дал шанс выжить, я занесу ее среди первых. Это было настоящим “Эдюкасьон сантиманталь”, со смехом, слезами, творчеством и жизнью по большому счету. Я не была в числе ее любимцев, – девчонок с абсолютным слухом, яркими актерскими способностями, - я чаще всего молчала, но на английском она ставила мне только отличные оценки и не скупилась на похвалы, если что-то удавалось:  стенгазета, прическа, одежда (когда разрешили свободную форму). 
   
     Так вот, ее стараниями были поставлены на английском языке спектакли “Пигмалион” с фантастической Надей  в роли Элизы и “Двенадцатая ночь” с грандиозными декорациями и костюмами, к созданию которых я тоже была причастна. Это было профессионально! Я была уверена, что Надька будет звездой.  Спустя полтора десятка лет после выпуска, на вечере  встрече я одна рискнула пригласить всех собраться у меня.   Пришло человек пятнадцать баб. Галдели оглушительно, как в детстве, не давая никому перекричать себя.  Я вывалила груду фотографий, а когда все ушли,  обнаружила в клочья разорванные снимки (между прочим, украденные мной с риском из-под стекла со школьного стенда) с Надькой в ее лучшей роли.
   
      Жизнь переломила ее через колено. Мне безумно жаль, что она не стала актрисой. На момент нашего сборища она служила инженером в Останкино.  Я поняла, кто порвал фотографии, которыми я дорожила, но которые ее смерельно ранили. Собрала клочки и снова склеила их.  Актерская судьба незавидна…  при чем тут слава? В моем Инстаграме galinakorevykh можно увидеть эту склеенную фотографию...
   
     А вот умница Ленка, которая в конце школы сказала мне: “Если бы у меня были малейшие способности к творчеству, как у тебя к рисованию, я бы не колеблясь выбрала творчество, а не какой-то ИНЯЗ или МГИМО”, - стала журналистом, работала в центральной газете, а умерла, говорят, поскользнувшись на кухне, упав на осколки бутылки, пьяная, от потери крови.  Кажется, ей было едва пятьдесят.

Продолжение:  http://www.proza.ru/2017/09/03/1071