Глава 23 - Мир моды

   Я вошла в него  постепенно и, как мне кажется, случайно, но он покорил и захватил меня.  Творчеством прежде всего.  Мне удалось застать золотой век многого:  ярких людей, театра,  литературы, примата творчества, личностей в мировой моде, роскошь мехов и изобретательность меховой моды.
 
   Вероятно, это отражает смену эпох: индустриальной, постиндустриальной и черти-какой еще: цифровой, что ли?   Мне удалось застать то время, когда еще ценилось накопленное Европой мастерство рукодельников, художников и тех, кого сейчас называют дизайнерами.  Их и сейчас не списали со счетов: они стали элитарными,  еще более рафинированными и малочисленными.  Во времена же моей молодости еще не существовало дешевых рынков труда, как Китай и Юго-Восточная Азия.  Все делалось европейскими мастерами, было натурально, добротно и изящно. Я оплакиваю потерю этой огромной культуры даже больше, чем сами европейцы.  Целые поколения итальянцев и французов  владели уникальными технологиями пошива, выделки, моделирования.  Их обанкротили и вытеснили дешевые поделки.
   
   Вспоминаю грандиозность этих профессий, оставивших след в названиях улиц и кварталов европейских городов.   Как виртуозны были американцы, создававшие шедевры из соболя!  Их вершин не достиг никто, даже европейские короли, Фенди и Диор.
 
    В те времена ценились ювелирная работа, вкус, новаторство и сумасшествие, не в ущерб эстетике. Одежда была ценна и престижна. Не существовало дешевых сетей, моно-марок.  Каждое изделие было произведением,  тщательно выполненным,  качественным и долговечным.  То, что недоступно, вызывает желание, вожделение.   Сравнить хотя бы с сексуальной революцией:  обесценился секс, - так же обесценилась и одежда.
 
    Что случилось с мехами?  Их убили конкуренты.   Таковых было много: производители  химических мехов из нефтепродуктов,  запустившие кампанию о том, что натуральный мех противоречит экологии (а нефтехимия?!),  продавцы альтернативных удовольствий, с восторгом присоединившиеся к травле,  защитники животных…
 
    Не хотелось бы продолжать аналогии или выстраивать защиты исчезнувшему   ремеслу меховщика.  Время идет и меняется,  кого-то убивая.  Я уверена, что тот, кто не видел, как был сложен и тонок тот труд, никогда не окажется достаточно тонок, чтобы понять многие другие человеческие сложности.  Человечество не только живет быстрее и комфортнее, но и упрощается, как языки, катящиеся к оцифровке, становятся стандартнее, следовательно тупее.  Возможо, музыканты избавлены от этого в силу вечности и неизменности их ремесла.  Да будут благословенны они.
               
                *     *     *

    Вернусь к моде.  Первая встреча произошла во Франкфурте-на-Майне, на грандиозной меховой выставке.   Это было ярко: во-первых, потому что ранее в капстране  мне не приходилось бывать.  Шока не было, разве что от старшего коллеги, который кинул меня в беде.  Получилось смешно: мне не дали вовремя визу, а он получил и уехал.  Я села вдогонку на поезд и была потрясена этим маршрутом: Москва – Кельн, через Белоруссию, смену колес, Польшу, Восточную Германию, изрезанный Берлин…
 
    Мне не было страшно, я выходила на разных станциях,  В Польше меняла деньги и покупала кока-колу. В Кельне меня встретили и отвезли в жилой дом – общежитие для командированных,  где я бросила чемодан и  далее – в Торгпредство, где следовало отметить документ о прибытии.  Эта процедура мне снится иногда до сих пор,  полвека спустя: страшным кошмаром, в котором оказывается, что я забыла получить в Москве командировочное предписание, по которому выдают деньги на жизнь, в среднем около 25 долларов в сутки…
 
   Обратно меня не  повезли:  у них было партсобрание, и коридоры словно вымерли.    Я вышла на улицу и отправилась в неизвестность.   С того момента я верю в свои способности ориентирования: у  меня не было адреса,  везли меня  в микроавтобусе, из которого было не очень хорошо видно.  Я пошла по интуиции.  Улицу нашла без колебаний, а это было, примерно, в километрах трех от Торгпредства.   Дом было найти труднее: они были  все одинаковые.  Тем не менее,  нажав первый  попавшийся звонок, я угадала.
 
    Далее  я стыковалась с  уехавшим  ранее старшим  коллегой, вместе нас посадили на поезд  до Франкфурта-на-Майне.  Он был колоритным: фронтовик с негнущейся ногой, высокий блондин нордического типа, несколько похожий на Пенкина,  со знанием немецкого языка и репутацией самого жадного на свете. По стилю общения он был ядовит.  Мы прибыли на вокзал Франкфурта,  ему уже известный, а для меня вновинку.   «Пешком пойдем» , - сообщил старший товарищ. Отчего бы мне возражать? Я даже города не знала и не представляла, куда.  Мы пошли,  таща чемоданы. Что любопытно, в те времена не существовало чемоданов на колесах, - все нужно было тащить в руках.  Далее мы проследовали налево от вокзала – запомнила навсегда, - и начались улицы красных фонарей.  Восторгу моему не было конца: я об этом только читала, - а тут – живьем!  Справа и слева нас хватали за рукава и что-то предлагали   по-немецки,  о чем не трудно было догадаться.  Скоро я озверела, потому что картина была однообразна, а точка назначения мне неизвестна, - дорога превращалась в пытку.  Таковой она и стала, потому что пришли мы очень не скоро: по большому счету надо было брать такси, но старший товарищ был экономен.
 
    У нас была пара дней до открытия выставки, и они выпали на субботу и воскресенье. Это почти убило меня.  К концу дня меня накрыл цистит, о котором я ничего в то время не знала.  Русских, кроме нас двоих, во Франкфурте, по всему судя, не было.  Для экстренных случаев нам дали при отъезде из Кельна телефон дежурного. Охваченная ужасом, я позвонила в Торгпредство и меня соединили с врачом.  Она продиктовала мне названия лекарств.  Дальше нужно было купить их в аптеке, а там потребовали рецепт.  Я не сломалась и прочесала весь привокзальный район, пока мне не продали нужный антибиотик.       
 
    Дальше предстояли два выходных дня.  В  нашей гостинице - скворечнике было не больше пяти крошечных номеров, расположенных друг над другом.   Два из них занимали мы со старшим коллегой.  В выходные он не поинтересовался моим здоровьем (я не делилась с ним проблемами) и ни разу не постучался.   Оголодав, я пошла на улицу и прикинула, что даже в выходные еда должна быть на вокзале.   Расчеты оправдались:  на улице, ведущей к вокзалу,  изобиловали маленькие едальни.  Выбрав одну, где предлагались знакомые  колбаски с картошкой,  я села.   Заведение было на четыре стола.  Ко мне сразу прилепилась подвыпившая девка,  сообщив, что она хорватка.  Говорить было, практически, не о чем.  Тогда, по простоте душевной, я отнесла ее прилипчивость на счет общительности и алкоголя.  На самом деле, скорее всего, она была обеспокоена появлением конкурентки на точке, где она ловила клиентов.  Убедившись в моей безопасности, она дала мне спокойно прикончить колбаски и гору картошки.
   
   Впоследствии я узнала от коллеги,  что у него  был полный чемодан (как он его тащил?)  консервов, и что он считал меня  идиоткой,  потому что я  вообще не везла с собой еды ради экономии командировочных. Каждый раз после моего выхода в город, где я обнаружила намного более уютные ресторанчики с огромными порциями немецких вкусностей, он подробно допытывался, что почем. Завтрак в гостинице был нищенский и застревал колом, сопровождаясь изжогой: тогда я впервые познакомилась с консервантами, красителями и заменителями еды.  Попить вечерком чайку в номере с кипятильником было нереально: вылетал свет во всей гостинице.  Душ и туалет были на крошечной лестничной площадке.
 
    Оглушительным контрастом скромнейшему быту стала роскошь  показов мод.
Не стану пытаться вспоминать этот первый опыт, - он был омрачен  неудачным попутчиком,  хотя гигантские размеры и высочайший уровень той первой выставки не имеют равных в мире до сих пор. Много раз с тех пор мне довелось бывать на этой – центральной меховой ярмарке. Со временем я стала планировать ее бюджет, мероприятия, подбирать агентов для их организации и заключать договоры с домами моды мира для рекламы на долевых условиях. Если в первые приезды меня поражали размеры Французского вечера в помещении Франкфуртской оперы или немецко-американско-итальянского международного гала участников, которые с шумом проходили в крупнейших отелях города, - часто с застольем за огромными круглыми столами, либо богатыми коктейлями после показа, - то спустя лет пять я уже сама проводила пресс-конференции и русские показы.  Нас все любили, выпрашивали пригласительные билеты и осаждали просьбами о сувенирах и календарях.  Чехи приносили на стенд ящики роскошного карловарского пива Праздрой, не забыв приложить Бехеровку,  мы отвечали крымским красным игристым, англичане забегали, зная что их угостят водкой или виски, немцы наперебой приглашали вечером в ресторан или на интересную экскурсию.  Царил абсолютный интернационал, словно не было политики и железного занавеса…
 
                *     *     *

   Вторым испытанием был первый в моей истории Парижский салон меховой промышленности, спустя год после первого посещения Франкфурта. Меховые рынки Европы в то время конкурировали: Германия предлагала самые доступные каракулевые шубы,   Франция – самые модные решения, Италия наступала на пятки. Остальные страны отставали и завидовали. В тот момент мне случилось оказаться в Париже на  Салоне Меховой Промышленности,  где, считалось,  есть какие-то перспективы для увеличения наших продаж.  Теперь, я уже могу точно сказать, что их не было.  Но тогда…. Кто знал? Целые кварталы старого Парижа занимали меховые фирмы всех калибров.  Станция метро Пелетье – напоминание о том времени.  Исторически все меховые кварталы в больших городах мира складывались вблизи железнодорожных вокзалов из-за близости основного в то  время способа доставки.  Забавно, что к  вокзалам тяготела и индустрия красных фонарей, поэтому часто граница была нечеткой.  Впервые обнаружив это во Франкфурте, я впоследствии убедилась в постоянстве закономености…
   
   В Париже мы обсуждали угрозы отрасли и возможность совместных действий для укрепления ее репутации с Президентом меховой ассоциации  Франции,  Борисом Саломоном, - эрудированнейшим человеком,  говорившим на десяти языках,  знавшим мировую литературу и искусство . Мы были знакомы по Питеру, но вернусь к первой встрече в его родном городе.  В день монтажа стенда, когда мы были истощены физически, но не морально,   Борис повез нас в “Куполь” на Монпарнас.  Было поздно,  наша компания была пестрой, как и следует в Париже.   Я впервые познакомилась тогда с Астрид и ее другом писателем Альбером, немного похожим на Сержа Лама.  Он смешно передразнил   Мирей Матье и презрительно скривил нос,  когда я сказала, что она мне нравится.  Так я открыла определенный французский снобизм. Хотя, прожив  десятилетия, и сама много раз меняла музыкальные пристрастия…  Мы ели классический луковый суп, который  в ”Куполе”  едят поздно, голодные после долгого насыщенного дня. В огромном зале этого исторического кафе, колонны расписаны бедными художниками золотого века живописи. Так они платили иногда работой за еду. Несмотря на поздний час, было многолюдно и шумно. Неожиданно вдалеке официант уронил на каменный пол круглый металлический поднос, который ещё долго крутился, не затихая. Зал ответил дружными аплодисментами...
То был настоящий старый Париж. Было эйфорически приятно не ощущать языкового барьера, впервые оказавшись во франкофонной среде.   
   
   Мы подружились с Астрид.  Я никогда  не забуду пережитые за  годы дружбы моменты: ”Rose-bud”, куда она сводила меня, колоритные бранчи возле Лувра в больших компаниях,  выезд в загородный клуб энологов,  празднование ее дня рождения в квартале Бастий…  На гала-вечер французской индустрии она, уже работая в ”Диоре”, примчалась на скутере в подоткнутом длинном белом платье и пером в диадеме: модный в том сезоне стиль Грейт Гэтсби.  Знаменита она была не только своей фирменной стрижкой “под ноль”, но и бесчисленными знакомствами: от Сержей - Гэнсбура и Лама - до телевизионных ведущих,  в компании которых мы не раз ужинали, не считая всех крупнейших модельеров, с которыми она была связана по роду деятельности. С юности она служила пресс-атташе в доме моды ”Балмэн”, затем работала для Французской пушной федерации в ежедневном контакте с Борисом Саломоном, который и сосватал нам ее в качестве пресс-представителя с большими связями.  Вскоре она вынуждена была отказаться  из-за невозможности совместить все: ее пригласили на должность личного ассистента главного модельера по меху фирмы ”Диор”: Фредерика Кастэ, но рабочие и личные контакты наши сохранились на долгие десятилетия, до старости.  Астрид осталась привержена социалистическим убеждениям, что иногда принимало причудливые формы для меня, живущей за железным занавесом:  «Ca ira » было ее любимой песней, а когда я в недоумении спрашивала, не слишком ли она кровожадно  призывает вешать аристократов, ответом было : « Они этого заслужили ! »
   
     В Астрид было и есть что-то тревожное, резкое – иногда на грани слез, иногда в пренебрежении собеседником и уходе в свои скрываемые эмоции.  Она не вышла замуж, вероятно, за этим стояла какая-то личная драма.   Когда ей было сорок два, мне – тридцать один, и мы давно уже не работали вместе, но встречались раз в год на какой-нибудь крупной выставке, погожим весенним днем мы столкнулись нос к носу у павильона во Франкфурте.  Она была с огромным животом, не мешавшим ей работать и летать по всему миру.  С восторгом она сообщила, что скоро ждет рождения сына.  Назвала она его Жюль Кристиан Фредерик : второе имя, разумеется, в честь фирмы ”Кристиан Диор”, где она в это время работала, третье – в честь главного модельера Фредерика Касте. 
 
      Матерью она была чрезвычайно заботливой, возможно даже излишне, потому что уже подростком Жюль перестал быть милым ребенком, рисовавшим коллекции одежды, как на работе у мамы.  Способности к рисованию он развивать не захотел, как и ничего иного.  Подростка, вышедшего из повиновения, пришлось отправить к тете в Гренобль,  где он также продолжал плевать на учебу, родственников и свое собственное будущее.  При каждой встрече Астрид не могла почти ни о чем говорить, кроме своей проблемы. Я пыталась взглянуть на ситуацию свежим взглядом и подсказать какие-то варианты или объяснения, но, разумеется это было бесполезно.  Жюль виделся с отцом несколько раз в жизни.  Астрид говорила, что я тоже видела его отца однажды в компании, но не уточняла, кто это, а я не считала нужным допытываться.  Она, вероятно,  тащила на себе груз вины за то, что сын вырос без него, и объясняла  неуправляемость сына тонкостью натуры.  В этом парню действительно нельзя было отказать. 
 
      С Жюлем мы встречались много раз по мере того, как он рос.  Я храню несколько подаренных им рисунков.  Когда ему было двадцать с небольшим, он приезжал со своей девушкой и ее подругой в Питер и Москву посмотреть, как тут живут.  Они останавливались в студенческих хостелах и были довольны поездкой.  В Москве  они побывали у меня дома, голодные, как волки подмели все, что было, потом я повозила их на машине по Москве.  Договорились вместе сходить в Третьяковку.  Выход состоялся лишь со второго захода : первоначальный план пришлось отменить, поскольку накануне они (разумеется, в основном он) перебрали водки. Когда же мы наконец добрались туда,  меня очень удивила его осведомленность в технике графики, интерес и понимание изобразительного искусства.
 
      В дальнейшем мы не виделись, даже когда я бывала в Гренобле.  У Астрид родилась милая внучка Алис.  Невестка Эстель, учитель французского, оказалась абсолютным ангелом уравновешенности, надежности и преданности.  Жюль работает эпизодически на случайных работах,  впадает в запои, а возможно и в нечто более тяжелое.  Как ни странно,  я вижу в нем и себя :  тупик самореализации, социальное сиротство, отсутствие  поддерживающего клана (тетка из Гренобля – не в счет).
 
    Профессионально мы пересеклись с Астрид в начале восьмидесятых, когда между  моей компанией и фирмой ”Кристиан Диор” был подписан контракт о совместном продвижении мехов.  Это были оправданные попытки, но, как впоследствии оказалось, - бесполезные, - спасти отрасль, испытывавшую огромное давление, оказалось невозможно.
 
      Команда ”Диора” с главным модельером Фредериком Касте во главе, в сопровождении журналистов и фотографов ”Жур де Франс”, прибыла в Питер.  Результатом были несколько газетных скупов : « Красный Диор », « Диор в гостях у Ленина »…  На память остались фото и газетные вырезки, а еще комичный анекдот...
 
      Мы существовали в строгом финансовом режиме,  ограничивавшем расходы на прием делегаций.  Принять важного гостя, тем не менее, нужно было, не ударив в грязь лицом.  Было решено пригласить в ресторан гостиницы  ”Прибалтийская” , - на то время считавшийся роскошным, чуть ли не западным, вместо привычной  ”Астории”.  Гости жили в ней и было бы слишком банально принимать их там же.  Тонкость заключалась в том, что в  отличие от Астории, где мы были своими, в Прибалтийской нам не разрешили принести свои напитки (это было совершенно необходимо, чтобы вписаться в жесткий бюджет).  По ресторанным ценам нам это было не потянуть. Было принято решение договориться в последний момент на месте с официантом.  Идея сработала, но возник напряженный момент :  нужно было незаметно передать ему принесенное.  Коллега Рита, вероятно, была слишком напряжена ситуацией и необходимостью отвлечь внимание гостей, что отразилось на ее интонациях и жестах.   С тех пор и поныне для Астрид имя Рита стало нарицательным, - по наполнению, примерно, равным Геббельсу.  Я никогда никому не рассказывала об этой закулисной истории из-за слишком большого контраста с   тогдашней репутацией нашей фирмы. Никто ведь в мире не подозревал, как  мы бедны.  Все наряды, в которых мне необходимо было появляться на приемах, показах мод, пресс- конференциях я шила ночами.   
 
      В дальнейшем мне довелось заключать контракты с многими знаменитыми фирмами.  Суть этих контрактов, – совместное продвижение, - совпадала с целями   Кристиана Диора, Ревийона, Фенди и многих других, ныне, к сожалению, канувших в лету.

фото: из архива Г.Коревых

Продолжение: http://www.proza.ru/2017/09/03/1130