ВИсельник

«Ты чего это, Кузьма, морда твоя каторжанская, творишь! Белены, что ли обожрался? Одумайся! За девку убогую, да к тому же Васькой спорченную, три фунта золота самородного отвалил! Креста на тебе, ироде нет! Мы, всей ватагой горбатились, с голода пухли, жилы последние рвали. Вон оно как, зачесалось! Да я самолично, тебе дюжину девок самых пригожих приволоку – пользуй, не хочу. За такие деньжищи! Ни чета этой твоей уродине. И чего это мы, ее змеюку подколодную, сразу не кончили. Пожалели, суку! Все они тут – колдуны, староверы, двуперстые. Не зря их из России в свое время за богохульство выперли. Мало, выходит, жгли! Папанька ее, поди рад – радешенек, что девку убогую умыкнули. Кому лишний бабий рот за общим столом нужен! А Кузьма, ой, сейчас живот надорву, благородный какой, расплачиваться кинулся. Да кто знает, что это мы, девку увезли. Была девка и нету - ти! Может, ее медведь шатун в лесу задрал. А оставь золотишко нам, и никакого толковища тогда и не было бы. Кумекаешь? Дурья твоя башка!» - орал ополоумевший от несказанной наглости Кузьмы, косоглазый Антипка. Косоглазый – косоглазый, а комар, мимо без его ведома, не пролетит. Первым заметил, что Кузьма, сваливать со своей «кралей» купленной, собрался.
Совсем не хотелось Кузьме, ссориться с членами ватажки, промышляющей золотишко, на одном из притоков Алдана, почитай пятый год. Другие бы давно поубивали друг друга при очередной дележке. У них - мир да благодать. И все благодаря ему – неразговорчивому горбуну Кузьме. Вон как вчерась шею – то Ваське «варнаку» голыми руками своротил! Самому Ваське, которому медведя в одиночку завалить – раз плюнуть. Какой с Кузьмы спрос! Каторжанин, висельник! Цепи снял и все, думает, никто не знает! Н е т! От людского взгляда ничего не утаишь!
«А корову – то, корову, зачем к телеге привязал. Не дам, корову! Как же нам без молочка – то оставаться! Отдай, ирод! Отда…» - на полуслове поперхнулся кровяной юшкой ,орущий благим матом Антипка. Распалившись, подошел он слишком близко, к молчавшему до того, Кузьме. Ну и поплатился, отлетев в самую гущу орешника. Страшно бил горбун при надобности. Вроде бы и не замахивался при ударе, как другие мужики, а так хряснет, что и душа, мигом из тела бедолаги выскочит. Но не шибко еще видать, рассерчал Кузьма, на ватажников. Поэтому и выполз некоторое время спустя, Антип из кустов, отхаркиваясь и плюясь кровью, перемешанной с выбитыми зубами. Но, вопить, перестал. При другом раскладе, обязательно бы пришиб его Кузьма. «Цыц, упыри! За какие это грехи, скажите, девку, ни разу не рожавшую, кончать собрались? Я за нее кровным расплатился. Мало, говорите? ХренОв добавлю! Подходите, не стесняйтесь! Корова тоже моя! Сами же знаете, что я за нее всю прошлую зиму, у староверов на хуторе лес валил, землю под пахоту готовил. Вы – то в это время, палец о палец… Кобылу вашу, я верну. До места доедем, об устроюсь и верну. Вы же ее в первую зиму запихнете целиком в котел - проглоты. Работать вас нет, а пожрать – мастера, еще поискать, какие!Вместе со шкурой и хвостом слопаете. Где это видано, чтобы православные мужики, лошаденку, кормилицу свою, поедом жрали! Да мужик сам прежде подохнет, а лошаденку исть не станет! А вы сожрете, не подавитесь! Целковый за сто даю – сожрете! И не пронесет, бездельников, ведь! Эх, Вы – нелюди! Золотишко, это, бесовское бельмы ваши затмило. Цыц, я вам говорю! Это Настенька - то, моя уродка?!! Да таких красавиц, взгляни вы на нее моими глазами, и земля россейская никогда, доселе не рождала! Я урод, тут спору нет – не углядела маменька, царствие ей небесное, упал со стола, малолетним, так ведь выжил, чего ее винить! А горбатый я или нет – не ваше собачье дело! Насчет Настеньки еще раз пикните – языки ваши поганые, вот этими руками повырываю». И растопырил свои огромные клешни. Никаких сомнений в его словах не было. Обещал вырвать – вырвет неприменно. Никогда прежде не говорил Кузьма так много. Никогда не говорил так много и после. Поэтому и ничего больше, ватажники от горбатого Кузьмы, не услышали. Да и чего орали – то! Золотишко и так его.Корова без Кузьмы с голоду подохнет. Кому больно за ней ухаживать хочется? Все норвят молча на халяву глотануть. А чтобы сенца лишний раз подбросить…. Нет! Не царское это дело - гавнецо за коровой убирать! Не слишком уж и большой убыток - мешок ржаной муки, топор с пилой и телега – тьфу! Потоптались мужики, потоптались и разошлись по своим землянкам. Эх! Как бы отыгрались они на Кузьме за все свои горести и невзгоды! Эх, как отыгрались бы! Вот именно – «бы»! Но сила, как известно, камень ломит. Куда уж им против его силушки!
Хлещет себя по бокам, куцым хвостом, тощая кобыла. Отгоняет надоедливых слепней и мух. Чвок, чвок, чвок – месит настоявшуюся болотную воду, неухоженной лесной дороги, никогда не коваными копытами. Взик, взик, взик - протяжно всхлипывают не мазаные, рассохшиеся ступицы колес. Ох, ох, ох – вздыхает, бредущая за телегой, стельная корова. Тук! Тук, тук – настороженно стучат сердца Кузьмы и Насти. Некуда им бедолагам податься. Одни одинешеньки они на всем белом свете. Рай в шалаше - такая сладкая, такая желанная, такая далекая и такая несбыточная для них мечта!
А они счастливы! Да и чего уж там! Любовь! «Любовь? Это, кака – така любовь? Кака – така любовь? Кака – така любовь»- громко стрекочет сорока. «Ух – ты!» - бормочет спросонья заспанный филин из чащобы. Любовь это такое!!! А копыта лошадиные чвокают, а ступицы колесные, немазаные, взвизгивают….
В деревне братьев, Кузьму и Гришку, по отцу Фроловых, побаивались. Крутого нрава братья были. Ох, крутого! При таких, сильно – то не забалуешь. Гришка женился, семьей обзавелся. Деток нарожали с супругой. В доме мир да согласие. Старший Кузьма в бобылях ходил. Хоть и убогий, но жених завидный, за такого, любая девка, бегом побежит. Но не торопился Кузьма семьей обзаводиться. Очень не хотелось ему убожество свое на показ выставлять. Жил на отшибе, бирюк – бирюком. На масленицу, подвыпивший купчишка, подхватил на ходу в свои сани дочь Григория и увез за деревню. Спорченная девка, задами пришла домой и не заходя в избу, отхватила косой кусок веревки, закрепила за стропило и повесилась.
По православным канонам самоубийц не поминают, их даже за кладбищенской изгородью хоронят. Но ведь каноны и чужих дочерей, насильничать не дозволяют. Поэтому, и похоронили дочь Григория по - человечески. На девятый день, купчишка явился. Швырнул на стол горсть серебра - цену человеческой жизни установил таким образом. Ни на кого не глядя, сел в сани, хлыстанул рысака кнутом….
Ни чета конь Григория, рысаку купчишки. Больше, к сохе приучен. Однако, если прямиком, через березовую рощу скакать, парочку верст, срежешь. Не доехал купец до дома, настиг его Григорий – голыми руками задушил падлюку.
Всю ночь просидели братья обнявшись. Света не зажигали, да и зачем? Вся их жизнь, такая недолгая и трудная перед глазами пронеслась.
Утром ушел Кузьма в город, в полицию сдаваться. Был суд, и побрел он в Сибирь, гремя кандалами. Не легкая доля каторжанская. Но было у Кузьмы легко на сердце. Ему, что! Он все выдюжит. Главное, братухе своему, единственному, хоть чем – то, но помог.
Пять лет, как один день, отмахал Кузьма кайлом на руднике при казенном заводе. Понятно, что не жировал, но и не бедствовал. Уважали его каторжане за справедливость и рассудительность. Последний год, по особому распоряжению начальства, вообще без кандалов ходил. А когда узнали, что за брата своего пострадал, зауважали еще больше. Солдаты, сторожившие арестантов, из далека первыми кланялись: - «Здрассьте Вам, Кузьма Фролыч»! Окольными путями, через десятые руки, долетела до Кузьмы весточка. И такою горькой та весточка была, что легче лечь и помереть. Матушка его, еще в тот год , когда его на каторгу отправили, в иной мир отошла. Сердце материнское не выдержало. У снохи чахотка. Брат на работе надорвался, второй год с лавки не встает. Высох весь. Какой из него работник. Старших дочерей,по причине бесприданности, за разных обормотов по выдавали. Вопят от горя, а куда деваться – судьба бабья такая. Младшие детишки, те - вообще с голода пухнут.
Кузьма как новость эту услышал, сразу же в бега ударился. Специально посланная вдогонку команда солдат, у самого родимого дома его задержала. Доставили беглеца на рудник. На правило поставили. Батогами уму – разуму поучили. И, чтобы впредь не повадно было, в цепи заковали. Но не успели зажить раны от побоев, Кузьма голыми руками порвал цепи и снова сбежал. Его ловили, били, заковывали в цепи, но он снова и снова бежал. Наконец, на четвертый или пятый раз, вконец измученный Кузьма отказался от прежнего маршрута побега и прибился к ватажке, промышляющей золотишком. Помыкать собой не позволил, а чужого ему даром не нужно. И все бы ничего, но приглянулась Кузьме девка, дюзнутая на одном из хуторов, для общей услады, Васькой «варнаком». То ли по - пьяни, ни сразу сообразил Васька, что девка - сухорукая. То ли с голодухи не разобрал, когда под себя подминал. А когда понял, сильно на нее осерчал. Пришибить собирался обманщицу. А уж, поперек дороги становиться, Ваське - не смей! На этот раз столкнулись характеры Васьки и Кузьмы. Валяется Васька со сломанной шеей и выживет ли, одному богу известно.
Хлещет себя по бокам куцым хвостом тощая кобыла. Отгоняет надоедливых слепней и мух. Чвок, чвок, чвок – месит настоявшуюся болотную воду неухоженной лесной дороги никогда не коваными копытами. Взик, взик, взик протяжно всхлипывают не мазаные рассохшиеся ступицы колес. Ох, ох, ох – вздыхает привязанная к телеге мочальной веревкой, корова. Тук, тук, тук – настороженно стучат сердца Кузьмы и Насти. И некуда им бедолагам податься…