Илья Муромец. Пародия

    14 +

Как во селе Карачарове близ города Мурома*
Да родился парнишка - Илья Муромец.
И предсказала повитуха местная,
Что станет парнишка тот богатырем
С силушкой страшною, необъятною.
И отец его, дабы не перечить пророчеству,
Кормил сына так, как никто никогда никого не кармливал.
И рос тот не по дням, а по часам,
На печке лежечи.

И годик ему минул, и второй,
И третий пошел,
А только все лежал он на печеньке,
И не мог он подняться на ноженьки.
И так страдал он бедняженька
Тридцать лет и три года и три месяца.

И вот как-то раз матушка с батюшкой - 
Иван Тимофеевич и Ефросинья Яковлевна Гущины -
Сеяли рожь да во полюшке вспаханном,
А Ильюшенька один во домишечьке оставался-то.
Лежал он на печеньке по обычаю
Да жевал краюшечку с сыром и маслицем.

Вдруг заходят в избу трое странничков,
Трое старичков да убогоньких
И просят они Илью Муромца,
Подать им водички ключевой иль колодезной -
Жажда, вишь, их измучила.
Илья ж отвечает им слабым голосом:
«Ах, вы, страннички, ах, вы, сволочи,
Разве ж не видите, что инвалид я истинный.
Уж тридцать три года и три месяца
Не могу оторваться от печных кирпичиков».

Страннички пригляделися
И говорят ему таковы слова:
«Нет, - говорят, - не калека ты болезная,
А скотина, - говорят, - обнаглевшая, разжиревшая».
Тут давай они бить его прутьями,
Прутьями свежими, гибкими, да с посвистом,
И посохами своими твердыми дорожными
Тоже давай его обихаживать.

Просил их Илья смиловиться,
Да куда уж там, они в раж вошли, не отступаются.
«Мы-то, - говорят, - калики перехожие, от нужды, 
По старости - без пенсий же - по свету шляемся,
А этого бугая кормят батюшка с матушкой,
И в преклонных годах своих
Непосильной работой надрываются».

И понял Ильюшенька,
Что страннички от него не отступятся.
И вскочил он на ноженьки свои слабые,
Которые враз сделались резвыми,
И побежал во чисты поля и густы леса.
А страннички за ним гонятся, не запинаются -
Натренировалися походами дальними.

Гоняли они его три дня, три ноченьки и три часика,
Пока не исхудал Ильюшечка до неузнаваемости.
Пошел он во родну деревню свою.
К матушке с батюшкой,
Чтоб пожалиться на странничков.

А как матушка с батюшкой-то узнали всю правдушку,
Так давай свово сыночка обихаживать вениками амбарными,
Что кстати им под руку подвернулися.
«Ах ты, - говорят, - племя подлое,
Тридцать лет и три года мы на тебя горбатились,
Состарились раньше времени,
А ни внучков, ни правнучков так и не дождалися».

Опять стал спасаться бегством Ильюшенька,
Да разве ж спасешься, ежели вся деревня ополчилася.
Мол, жалели тебя калеку сирого,
А ты, жирный лодырь, просто больным прикидывался.
Даже дядька двоюродный,
Лентяй тоже не из последних в Карачарове,
И тот рукою крепко приложился:
«Жалко мне тебя племянничек,
Да куда же денешься? За обчество бью я тебя,
А не ради свово удовольствия».

Три дня и три ноченьки гоняли мужика уже свои, деревенские.
И от жизни такой рассвирепел Илья Муромец.
Закипела в нем злость, да злость праведная.
«Ни фига себе, - думал Ильюшенька,
Голод мягкой травушкой лесной перебиваючи, -
Сами же раскормили, распоили.
И сами же зараз бить зачали».

Зачал он тоже – в ответ – своих деревенских бить.
Сперва по одиночке, а как в драках насобачился,
Так и целыми компаниями.
По десять-пятнадцать человек за раз обрабатывал.

Всех побил, кроме дядьки и родных отца с матушкой.
Зело борзо они попрятались.
Думал, что где-то у полюшка схоронилися.
Прибежал, а тама пни одни с кореньями:
Сильно запущено было полюшко.
Всё со злобушки повыдергивал.
Было то поле сорное,
Стало то поле чистое.

И исчезла обида на родителев у Ильюшеньки.
Он был сердцем отходчивый.
Они ж добра ему хотели, да видать, перестаралися.
«Всё прощу, лишь вернитеся», -
Закричал он на весь лес муромский.
Они услышали, да не поверили.
Ведь три осиновых веничка
Об кровинушку родную, сыночка, измочалили.

Не найдя своих сродственников,
Стал Ильюшенька  жить по-прежнему:
В старой избеночке,
Караваи молоком запиваючи.
Деревенские, наученные горьким опытом,
В молоке и хлебе ему не отказывали.

Вдруг слух прошел,
Что затаился дядька двоюродный во лесу густом,
Во дупле столетнего дуба спрятамшись.
Которое выстлал он мягкой соломкою.
И девок деревенских к себе
Посвистом соловьиным заманивает.
А девки, тем посвистом окаянным околдованные,
Идут к дуплу вроде бы даже с охотою,
И в подолах несут снедь разную:
И блины с пирогами, и баранину,
И бражку, на анисе настоянную.

Опять осерчал Ильюшенька.
Он на одном молоке сидит,
А там вон какое разнотравие!
И побил он дядьку сродного.
Два зуба выбил
И фингалов понаставил под оба глаза:
Как под левый, так и под правый.

После энтого случая прослышал Владимир,
Князь Киевский,
Что появился на Руси богатырь
С неописуемой силушкой.
Позвал он на службу к себе Илью Муромца.
Говорит ему Илья таковы слова:
«Служить ни тебе, ни земле русской не отказуюся,
Только кормить меня шибко надобно.
Иначе серчаю я до безумия».
Князь отвечает,  мол, базара нет, все заметано,
Как обещано, так и будет сполнено.

Вот пришло однажды под стены Киева
Войско не просто огромное - огромадное.
Вышел Илья, посмотреть: кто таки,
А они, увидев его, стали говорить слова паскудные.
Мол, уж больно толстый он,
И, как баба, должно быть, неповоротливый.
И понял Илья: что это монголы, басурманы проклятые,
Обзарились на землю русскую.

И начал бить их Ильюшенька.
Как махнет левой рученькой – так переулочек.
Как махнет правой – так городская улица.
Посмотрели на него пришлые издали,
Вблизи-то страшно им делалось.
«Чо, – говорят, – с этим дурнем связываться.
Пойдем лучше в город Черниговский.
Там и дураков помене,
И девки стройней да покладистей».
И ушли. Пративные!

Тут на стены городские вышел надёжа князь киевский.
Да вместо ласковых слов сказал слова грубые:
«Что ж ты понаделал-то, варнак неотесанный.
То ж не монголы были, а половцы,
Соседи сердцу моему милые.
Посажу я тебя в темницу на 15 дён,
Да стану морить лютым голодом».

Илья ж в ответ ему: «Вот уж хренушки».
Вырвал он дубок небольшой - в два обхватика
И начал крушить стольный Киев град.
Половину домов разбил к чертовой матери.
Плюнул Владимир, князь киевский:
«Ладно, - говорит, - на пятнадцать суток все равно посажу тебя,
Потому как слово мое княжье - крепкое,
А морить не стану. Добрый я к вечору».

После этих слов смирился Илья Муромец,
Потому как родна ему земля русская.
Спустился он в подвалы глубокие каменны,
Лег на матрасы тугие соломенны,
И поначалу питался лишь пирогами с телятиной.
На что не пойдешь ради Родины!

Вскоре ж яства  всякие
Со стола хозяйского
Стала таскать ему жинка княжеска,
По имени - княгиня Авдотьюшка!
Князь на те жалости женские – ноль внимания.
Княгине-то шел осьмнадцатый год,
А князю уж семьдесят минуло.
И не имелося у него наследничков,
Кои державе позарез были надобны.
Тут же, вместе с Ильюшенькой, надёжа и появилася.
И надёжа та оправдалася.
Потому как понесла княгинюшка.

А тут – монголы с Батыем, словно, вылупились.
Доставила стража Илье логушок с медовухою,
Да опосля на ворогов богатыря выпустила.
Вышел Муромец за стены столишные,
А сраженья, вишь, не получилося –
Враги врассыпную сразу бросились.
Уж дюже угарно дышал богатырь сивухою.

Побежал их Илья догонять да не догнал.
Долго бегал, по следам ища войска вражеские.
Все края славянские обогнул по периметру,
А вороги – как испарилися.
Так и не дал в обиду землю русскую.
Но и в стольный град, дело сделавши, не вернулся он.
Роилась молва, что сынок-то княжеский,
Ну, вылитый ликом Муромец.
А к чему Илье такие оказии?

Пошел он по земле русской богатырей творить.
Врагам на погибель, а себе в удовольствие.
К сороковничку достиг он мудрого вывода:
Что надобно в первую очередь делать то,
Что хорошо получается.
А воевод и купцов богатых,
Под старость жен молодых заводивших,
На Руси всегда было множество.

С тех пор стала земля Русская – богатырскою.
Как усядутся богатыри посредь поля зелена,
Да как выпьют бочонков пять пива пенного,
Да улягутся спать, да с охотою,
Да всхрапанут во всю силушку вольную,
Так войска вражеские без битв разбегаются.

Потому как, ежели богатыри русские
Такие страшные спящими!
То какими же станут, ежели подымутся?!

24.01.2004 г.

* Представителей филологической и исторической наук, а также русско-киевских патриотов, прошу не беспокоиться по поводу неточностей или невысокого нравственного уровня героев произведения. Эта пародия – реализованное желание слегка похулиганить.