Как я провел лето

В этот раз кудесница леса Олеся Ароновна явила себя публике на гребне волны. Вместе со старой коммунисткой они прослушали инструктора, после чего им привязали к ноге по доске и бросили в пучину вод. Олеся Ароновна на первой же волне падала с доски, высоко подбрасывая ноги ввысь.
Старая же коммунистка падала с доски вводу без затей, так как иврита не знала, а потому инструкций тренера не поняла и им не следовала. Впрочем. это не в обиду ей сказано, так как в России ивритом владеют немногие. 
Сегодня на ашкелонском пляже мы на пляже последний день, Завтра утром улетаем в Москву, где уже ходят в демисезонных пальто  Я, конечно, на пляже выгляжу диво как хорошо (см. картинку над текстом), но и старая коммунистка смотрится на пляже тоже очень креативно, как и положено старой политкаторжанке. С одной стороны поджарая, суровое лицо без грамма жира, можно сказать — постное лицо. Но, с другой стороны, покрытая скупой, но выразительной татуировкой на комсомольскую тематику. Но особенно большое впечатление на меня производит надпись на животе старой коммунистки «Я там, где ребята толковые».
Под надписью изображен наманикюренный палец, который указывал куда-то вниз живота. По мысли задорного автора татуировки именно там толковые ребята и должны были находиться. Ему видней.
Кроме того, как известно, Тора запрещает носить одежду из «шаатнез» (шерсть и лен вместе). Но старая коммунистка в своем пляжном наряде пошла значительно дальше Торы. Ее пляжная экипировка была настолько строга, что не содержала в себе не только шерсти и льна, но и вообще практически ничего кроме вычурной шляпки.
Я от занятия серфингом отказался по причине того, что когда-то получил тяжелые травмы ноги при переноске холодильника. Хотя, в действительности, я не переносил холодильники с места на место никогда в жизни.
Кукла Лена заявила, что я обещал ее научить плавать, и она должна настроиться, Поэтому кататься на доске тоже отказалась. Тренировки куклы Лены выглядят следующим образом — она ложится мне на руки и неспешно шлепает по воде руками и ногами.
— Кукла Лена, — говорю я.—  так ты учишься не плавать, а летать над водной гладью. Как буревестник, который, как ты помнишь, черной молнии подобный. А для того, чтобы научиться плавать, ты должна погрузиться вводу почти вся.
— Утопить, жидо-масон проклятый, православную женщину хочешь!? Не убивать палестинских детей вы не можете, правильно моя мама говорит...
Ну, ты раввин Менахем-Мендл Шнеерсо, 7-ой Любавичский ребе, держи меня как следует, а то я уже соленой воды наглоталась.
— Кукла Лена, первым подводником был пророк Иона. Он провел три дня и три ночи во чреве кита. Ты после него вторая, гордись. Пророк Иона жил, кстати, в Ашдоде. мы там вчера были.
— А здесь водятся киты?
— Водятся. Только очень маленькие и с пейсами..
— Да ну тебя!.
Так она тренируется уже вторую неделю. А завтра мы улетаем в Москву. Боюсь, она плавать в этот раз так и не научится. Но, все равно, своим отпуском в этом году я очень доволен.
Я держу куклу Лену на руках практически над водой, но мысли мои уже дома. Вот, говорят, что протест — это демонстрация несогласия. Кукла Лена протестует непрерывно и против всего. Но, слава богу, не к какому несогласию это не приводит. Поэтому я с уверенностью думаю о том, как дома я, разомлевшую на жаре куклу Лену, одним мановением члена…
…У меня не было малой родины. Мой папа был офицером, и его периодически переводили из гарнизона в гарнизон. Поэтому я поменял четыре школы. Потом я учился в Ленинграде, потом жил в Москве, потом много лет в Израиле. В Израиле я поменял три квартиры. Ту, в которой живет моя дочь, я купил перед самым возвращением в Россию.
Московскую квартиру на Новослаботской я свой малой родиной не считаю, так как он находится в сталинском доме. Моя карьера представителя малых народов Севера длиться уже восемь лет, но, тем не менее, потомственным оленеводом я себя почему-то тоже не чувствую.…
И, тем не менее, малая родина у меня есть. Это я сейчас понял, обучая куклу Лену плавать. В пене брызг.
Я, со своей покойной женой, когда приезжали на пляж всегда останавливаюсь в одном месте. Там все останавливались, кто приезжал с маленькими детьми. Потом моя жена Нина умерла. Потом дети выросли.
Но, когда я приезжал с другими женщинами на пляж, я всегда останавливался в этом месте. И сейчас, шумною коммунистической толпой, естественно, мы вновь расположились в этом месте.  То есть, большую и лучшую часть жизни я провел в этом месте ашкелонского пляжа..
И всегда здесь я учил своих любимых женщин плавать. Правда никого так и не научил. Кукла Лена моя нынешняя и. наверняка, последняя возлюбленная…
— Прекрати целовать мои пальцы, обормот.
— Опять хочешь отобрать вожделенную морковку?
— Перестань сыпать своими низкопробными афоризмами.
— А вдруг возьмут и отнимут последнее? Я так волнуюсь…
— Я вся в песке. Да и смотрят все — мне неудобно. Завтра вечером мы будем уже дома, в Москве. Я одену пеньюар и бескозырку, приготовлю тебе, сионисту, поесть, а потом ты получишь свои 45 удовольствий. А сейчас не надо, прошу тебя. Мы же не подростки, чтобы так вести себя на пляже…
Ты ошибаешься, кукла Лена. Дома я именно здесь и сейчас. А в Москве или Уренгое я на чужбине. Пребываю там ради этих сорока пяти удовольствий. Кукла Лена говорит, что я сионист. А я, как выяснилось, продал идеалы за зарплату. Причем, испорченный червями коррупции.  А высокие идеалы я цинично смыл в унитаз. Впрочем, значит — ее белое тело того стоит.