Вера Христова

     1

     В средний день, в поношенной, вытертой одежде, мужчина ходил меж рядов, выбирая продукты для стола своего. Взяв исключительно столько, сколько требовалось на сегодняшнюю вечернюю трапезу, он удалился с рынка и направился в сторону дома.
     По обычаю, шел он домой через У. площадь, где располагался храм. На ступенях его сидело трое: женщина с ребенком, пьяница и старуха. Достав деньги, он разделил их поровну между тремя просящими.
     – Дай поесть! – крикнул ему пьяница.
Мужчина достал булку хлеба и протянул ее пьянице. Изумленными глазами тот посмотрел вопросительно.
     – Аль не хочешь есть? – с улыбкой на лице спросил мужчина.
     Пьяница тут же вырвал из рук хлеб и стал уплетать за обе щеки, облизывая грязные пальцы. Спустя мгновение он глянул через правое плечо и увидел три пары голодных глаз.
     – Эх!  Раз мне подали, то и я вам подам! – пьяница отломил три куска и протянул своим соседям.
     Старушка не ела, а только плакала, глядя на кусок хлеба. Мать взяла себе краюшку, а ребенку отдала середку. Ребенок скатывал двумя пальцами мякиш хлеба, после чего весело закидывал его в рот. Пьяница достал из сумки вино и стал прихлебывать. Улыбнувшись, мужчина пошел дальше.
Поодаль, метрах в пятидесяти от храма, под сенью плакучей ивы, одетая в вызывающий наряд сидела женщина, обхватив руками голову, видимо, переживая сильное горе.
     «Нет, не могу пройти мимо. Оставить ее – значит оставить себя», – с такими мыслями он двинулся к ней.
     На половине пути, словно ожидая появления врага в любую секунду, женщина подняла голову, и завидя, что к ней приближается кто-то, резко выпалила:
     – Уходите! Мне не нужна ничья помощь!
     Несолоно хлебавши, мужчина развернулся и побрел домой.

     Подкрепившись перед сном, мужчина лежал в кровати, но сна не было. У него никак не выходила из головы та прогнавшая его сегодня женщина, сидевшая под сенью плакучей ивы, а именно: ее губы, а именно: их дефект, а именно: заячья губа. «Неужто она это! – думал он». На него нахлынула разом такая волна эмоций, что он не сразу справился с нею, и в первое время даже стал задыхаться, жадно глотая воздух. То и дело выходя, будто из какого-то сна, забвения, он надрывно выдыхал: «Верочка!»

     2

     Воспоминания, что нахлынули на него с такой силою, относят нас к далекому детству Алексея Романовича. Событие, что мучало Алексея Романовича всю его сознательную жизнь, произошло в небольшом поселении Самарской области. Будучи в возрасте еще совсем детском, в возрасте десятилетнем, маленький Алеша услышал от ребят во дворе, что в 47 доме живет девочка, у которой заячья губа. Никто из них толком не понимал, что это значит, и как оно вообще выглядит. Все, что они знали, что это ненормально, необычно, уродливо – стало быть интересно.
Однажды они подкараулили ее возле колонки, куда маленькая девочка Вера, ничего не подозревая, пришла набирать воды в ведро. Пятеро мальчишек, и Леша в их числе, выбежали из-за кустов и повалили Веру на землю. Они держали ей ноги и руки, чтобы та не могла сопротивляться, и по очереди тыкали ей пальцем в верхнюю губу, которая имела форму для них причудливую и интересную.
     Вера вскочила с земли, и закрыв лицо грязными руками, плача, побежала домой под смех мальчишек. В спину ей прилетело ведро.
     Этим глупым детским поступком маленькой Вере дали понять, что она – не такая как все. Отныне этот комплекс будет преследовать ее всю жизнь.

     С тех пор минуло три года. За это время Вера привыкла к тем насмешкам, что бросали как ведро в спину, в ее адрес. Она смирилась со своими положением, а также с тем, что из него вытекало. В возрасте подростковом, в тринадцатилетнем, когда в мальчишках начинали играть гормоны, когда у них стал появляться интерес к женскому телу, Вере пришлось пережить еще одну вещь неприятную, которая также сделает надлом, и предрешит в дальнейшем всю ее жизнь.
     И вот все возле той же колонки, где они караулили ее в первый раз три года назад, мальчишки вновь окружили ее, смеясь и переговариваясь. Чуть позади них был и Алёша, явно пребывая в сильном смущении и желая уйти, но несмотря на все это он оставался стоять на месте и наблюдал за тем, что собираются проделать мальчишки.
Вера была из очень бедной семьи. Мать ее работала на рынке, а отец с переменным успехом работал водителем – был пьяницей. Помимо Веры, в семье был еще один ребенок: сын Иван, больной падучей, никогда не выбиравшийся из дому, по причине сильного стеснения своей болезни, которая могла застигнуть его в любой момент. Того он и боялся – что чужие глаза станут свидетелями его недуга. Стоит ли говорить, что денег в семье недоставало? И все соседи, все жители поселения, и те мальчишки, что окружили Веру возле колонки – все знали о тяжелом бедственном положении семьи. Именно в расчете на это малолетняя шайка и решила провернуть свое дельце.
     Самый бойкий из шайки, мальчик Колька, вальяжно подошел к Вере, подбрасывая в воздух пакетик с конфетами в красивой обертке. С конфетами, судя по всему, не из дешевых.
     – Хочешь? – язвительно спросил он.
     – Чего тебе надобно? – уже предчувствуя унижение проговорила Вера. «Делай уже что задумал и уходи» – вот что читалось в ее интонации.
     – Хочешь, спрашиваю?!
     – Ну?
     – А коли хочешь, так раздевайся! – и он, и вся шайка загоготала. Все, кроме Алеши. Он тоже было улыбнулся, будучи под влиянием смеха своих товарищей, но почти сразу осекся.
     Вера стала снимать сарафан.
     Конфеты ей эти не были нужны, да и есть сладкое она не любила, она повиновалась воле шайки лишь для того, чтобы те поскорее покинув ее, оставили в покое, и она смогла бы набрать в ведро воды, чтобы отнести домой и промыть рану своему брату, который утром, работая в огороде, был сражен падучей и мотыгой изрезал ногу до мяса.
     – Давай, давай! – слышались возгласы.
     Оголив оба свои белых плечика, Вера уже было принялась спустить сарафан, как завернувший вдруг из-за угла местный пьяница Прокофий, завидя, что творится средь была дня, закричал:
     – А ну пошли отседав, шпана несчастная!
     Опьяненному сознанию Прокофия, картина эта представилась не такой, какой она являлась на самом деле. Став свидетелем лишь сцены заключительной, пьяница Прокофий заключил, что виновны все: и девка, что раздевалась прилюдно по собственному желанию, и мальчуганы, что лицезрели весь этот процесс. «Ух, молодежь!» – пробурчал Прокофий и присосался ртом к колонке, после чего пошел и рассказал всем, что было, а точнее то, как ему все это представилось.
     От крика пьяницы Прокофия все разбежались в разные стороны, только один Алешка остался стоять на месте как вкопанный, словно после того, как как-то стал свидетелем их деяния, ему наконец открылся истинный смысл того, чем они все тут занимались. Пораженный все этим, его ударило чувство стыда, он расплакался, после чего рванул куда глаза глядят, срывая руками листья с деревьев.
     С тех пор о Вере разнеслась дурная слава, и уже со столь раннего возраста в Веру тыкали пальцем и называли так, как называют женщин, что торгуют своей красотой. Семья Романовых вскоре после того случая переехали совсем далеко, и Алеша так и не увидел Веру. Мало-помалу Алешино чувство стыда утихло, но не исчезло вовсе, засев где-то в глубине, так оно в глубине, это чувство стыда за детскую ошибку, и жило много лет, пока не повстречал он Веру на У. площади. И стыд за то, что он сделал больше нескольких десятков лет назад, разгорелся в нем с такой силой, будто совершил он это давеча. Ему непременно захотелось вновь увидеться с Верочкой, попросить прощения. Ведь он прекрасно понимал, что находиться она сейчас в таком положении именно из-за того, что сделал он больше тридцати лет назад.
     Алексей Романович лежал в кровати тяжело дыша, и думал. Ему было невыносимо тяжело от того, к чему привел его детский поступок. Он хотел сорваться с места, и так же как в тот день побежать сломя голову на У. площадь, срывая руками листья с деревьев, чтобы попросить наконец у Веры прощения. Но вскоре он успокоился, все взвесил и решил отложить столь волнующую для него встречу до завтра, не без труда в итоге уйдя в сон, где он смотрел так уже ставшую привычной, – но от этого не менее мучительной – за тридцать лет картину, в которой у него разом выпадают все зубы, и он охая, начинает выгребать изо рта кашу из зубов и крови.

     3

     Пребывая в сильном волнении, он приближался к У. площади. С дрожащим сердцем он подошел к плакучей иве, но не застал сейчас он ее на том месте, где повстречался с ней вчера. «А вдруг я не встречу ее более никогда? Балбес! И чего же вчера ночью-то не пошел искать ее? Испугался чай темноты, за шкуру свою испугался небось я, а?! За свою испугался, а о ней, о бедной Верочке-то не подумал! Ведь она наверняка так и осталась на улице в ночь, ведь дома ж у нее поди своего-то и нету. Идиот! Идиот Идиотович я… а иначе меня никак и не назовешь!» Раздосадованный он ходил кругами вокруг дерева, словно надеясь на то, что она где-то спряталась от него тут.
     Взволнованного мужчину заметил пьяница, сидящий на ступенях храма. Он окликнул своих соседей: бабку и женщину с ребенком на руках.
     – Поглядите какой чудик там! – смеясь говорил пьяница им, указывая пальцем на Алексея Романовича, – Чего ищешь мужик? – крикнул он ему.
     Алексей Романович отвлекся от своего занятия и подошел к ступеням храма.
     – Ба, так это ты! – спохватившись залепетал пьяница, – Прости, Христа ради! Не признал!
     – Спасибо за хлебушек – произнес маленький ребенок.
     – Храни Вас Бог! – сказала вслед старушка.
     – Чай помочь чем можем? – спросила женщина, гладя ребенка по русым кудрям.
     – Помочь? – растерянно переспросил Алексей Романович.
     – Ведь искал чего там?
     – Искал… Так ведь и не найду более никогда, видимо…
     – Чего искал-то?
     – Женщину искал. Вчера сидела там. Под деревом тем. А сегодня нету ее.
     – Аль не продажную это он ищет?
     – Продажную-продажную! – подхватил пьяница.
     – На кой она тебе сдалась-то?
     Алексей Романович и сам уже понял, какого рода жизнь ведет Верочка, но слышать об этом от других людей ему было очень неприятно. И слова он эти принимал на свой счет.
     – Беда – у нее. А виноват – я, – медленно произнес Алексей Романович.
     – Так известно, что беда, как ж с такой жизнью и без беды-то жить?
     – Так в том и дело, что из-за меня у нее такая жизнь.
     – Ой, чего городишь-то? Чем ты виноват-то будешь перед нею? Погляди на нее, да на себя. Человек статный, красивый, добрый. А она что? Нет ни что, вошь, дрянь! Чего тебе ей помогать-то? Она душа пропащая, брось ты ее!
     – Полно будет, бабусь! Зачем же так? – заступился за Верочку пьяница, – Не наше это дело судить людей за жизнь их и поступки ихние! Откуда нам знать, что творится на душе у других? Чем же мы лучше нее, а? Известно, что ничем. Человек вот нам вчера помог, а ведь мог и не помогать. На нас ведь глядя, кому помочь захочется? А он, добрая душа, взял и помог нам!
     – Ну, заговорился уже сам! – прервала его женщина, – Слушайте меня, – обратилась она к Алексею Романовичу, – Хотите найти продажную, ступайте на поляну за Ф. мостом – там ее и найдете! Зачем Вам это – дело не мое, Вы нам вчера помогли, а мы уж как можем, сегодня помогли!
     – Благодарствую, друзья, благодарствую! – воскликнул Алексей Романович и бодрым шагом двинулся к месту.

     Он то шел быстрым шагом, желая поскорее прийти на место, то замедлялся на столько, что практически останавливался, думая о том, что будет нелепо выглядеть перед нею. «Экий храбрец нашелся! Через тридцать-то лет прийти и извиниться!» – думал и одновременно злился на себя он, – «Пускай, пускай ругается на меня. Того и заслуживаю. Ну не могу я жить спокойно не попросив прощения! Пусть и дураком покажусь ей, пусть обругает меня всего, пошлет куда известно, но не могу не извиниться перед нею!» – порешив на этом, он перешел на бег.
     Спустившись с пригорка по тернистой тропинке, он вышел на небольшую поляну, где и увидел ее вновь. Она сидела ровно в такой же позе, в какой он застал ее вчера, лицом к речке.
     – Вера?
     – А? – откликнулась она как-то по-доброму и наивному, будто совсем забыв про свое горе, но увидев за спиной неизвестного мужчину, осеклась – Кто Вы и почему называете меня по имени?
     – А как же мне тебя еще звать? – с улыбкой спросил Алексей Романович.
     – Известно как: продажная.
     От этого слова у Алексея Романовича подкосились ноги, ему стало дурно, слезы навернулись на глаза. «Пускай дураком буду, пускай!»
     – Прости меня, Верочка! – простонал он и бросился ей в ноги, – Это я виноват, прости!
     – Что Вы такое делаете!? За что мне это Вас прощать! Кто Вы?! – Вера пытались высвободить ноги из объятий Алексея Романовича.
     – Алешка я! А-ле-шка!
     – Алешка?
     – Да-да! Помнишь… Я и еще ребята. Окружили тебя. Воды набирала ты. А мы это…
     – И чего пришел? Еще хочешь поглядеть? – не понимая спросила она его.
     – Прощения у тебя просить я пришел, вот чего. Не могу я так, пойми! Я как увидел тебя вчера, как узнал я тебя, так дурно стало. Я в детстве такую глупость сделал, такую мерзость, отчета себе не отдавал ведь я, а вон чего произошло из-за этого!
     – Какое Ваше дело, чего из-за этого произошло? Взяли бы, да забыли, как иной раз слово какое забываете.
     – Да как же это забыть? Не могу ведь я не в согласии с совестью своею жить. Она мучается, стонет, и я мучаюсь вместе с нею.
     – Вы верно издеваетесь надо мной! Кто еще стонет, кто там у Вас мучается? Чего Вы мне голову морочите?
     – Ничего не морочу. Правду говорю тебе: не могу я спокойно жить, не попросив у тебя прощения!
     – Да что же это такое! 
     Эта «борьба» все продолжалась: Алексей Романович крепко держал ноги Веры и в знак прощения целовал ее сбитые колени, а Вера, отказываясь верить в то, что происходит, желала поскорее высвободиться из этих объятий. В скором времени, то ли от усталости физической, то ли от какого-то внутреннего понимания, Вера прекратила вертеться и затихла. Такой поворот событий настолько удивил Алексея Романовича, что тот тут же выпустил ноги Веры из рук, боясь, что той стало дурно, и вскочив, стал осматривать ее лицо.
     Безмолвно Вера поднялась с земли. В ее глазах стояли слезы, которые того и гляди, начнут падать вниз. С дрожащей заячьей губой она медленно сняла свое одеяние, оголив тело.
     – Что же ты творишь, Верочка? – непонимающе вопрошал Алексей Романович.
     Развернувшись, он медленно стал уходить, оставив на душе Веры печать взгляда, которого и описать словами недостаточно. Ни с отвращением, ни с безразличием он на нее посмотрел, его взгляд говорил о невозможности и ненужности ее поступка, он его, – если так угодно – унизил. Унизил и разочаровал. «Соблазнить она меня, что ли, пыталась? Бедная душа, бедная…»

     4

     Несмотря на то, что слова прощения, которые должны были быть произнесены много лет назад, все же были сказаны, на душе Алексея Романовича оставался лежать груз, во сне своем он продолжал терять зубы.
     Он запивал ячневую кашу водой, когда в дверь его постучались. На пороге стояла Вера, выглядевшая иначе: однотонное вытертое платье в пол, сумка через плечо, волосы заплетены в косу, в руках она держала платок.
     – Можно? – робко спросила она.
     – Да-да, конечно, проходи… Вера.
     Жилище Алексея Ивановича было очень скромным. Кроме кровати и стола с двумя табуретами в нем, по сути, ничего и не было. Она села на она один из табуретов, Алексей Романович сел на другой напротив нее. Воцарилось молчание. Вера держала руки на коленях, нервно водя по ним руками, то взад, то вперед. Алексей Романович, заметив это, засмущался, вспомнив, как целовал эти колени давеча, и стал смотреть в пол, делая вид, что рассматривает щели меж досок. Вера заметила это. Ей стало неловко за то, что она вогнала его в это смущение, убрав руки с колен, она тихо сказала:
     – Простите меня, Алеша…
     – Не извиняйтесь передо мною, Вера, – начал он несколько ободрено, по всей видимости от того, что неловкое молчание наконец прервалось. – Это я должен просить у Вас прощения, ведь из-за меня это все, из-за моего глупого поступка детского.
     Молчание воцарилось вновь.
     – Не поймите меня неправильно, Алеша… Я ведь поверила Вам тогда, вернее… сначала я не поверила, думала, что Вы надо мною издеваетесь или зло подшучиваете… Но после Ваши извинения проняли меня до глубины души, я обомлела…
Не зная, как Вас отблагодарить и отреагировать, я поступила так, как приходилось большую часть жизни… – осеклась она, –  дала Вам то, чего от меня обычно ждали – разделась… За что сейчас мне очень стыдно перед Вами, Алеша.
     До сего момента Алексей Романович не замечал, – он так и продолжал смотреть в пол – что Вера на протяжении всего своего искреннего монолога утирала слезы платком. Он поглядел в ее лицо, с дрожащей заячьей губой, и увидел его точно таким, каким было оно несколько десятков лет назад – детским, наивным, чистым.
     Вера заметила, что он с улыбкой смотрит на нее вот уже сколько времени, и сама того не замечая, улыбаясь, заговорила.
     – Что Вы так на меня смотрите, Алеша?
     – Ничего, Верочка, ничего. Я на Вас не в обиде.
     Заячья губа ее натянулась до предела.
     – Вы хорошо читаете?
     – Не знаю… Вообще, у меня довольно гнусавый голос, – ответил он.
     – Да? А я вот отчего-то уверена, что Вы прямо-таки превосходно читаете! Не могли бы Вы мне почитать вот это? – она полезла в свою сумку и достала оттуда увесистую книжку в черном переплете. Она подошла к Алексею Романовичу и отдала книжку в руки, а сама села на пол возле него. Открыв разворот и прокашлявшись, он начал читать:
     – «Тут книжники и фарисеи привели к Нему женщину, взятую в прелюбодеянии, и, поставив ее посреди, сказали Ему: Учитель! эта женщина взята в прелюбодеянии; а Моисей в законе заповедал нам побивать таких камнями: Ты что скажешь? Говорили же это, искушая Его, чтобы найти что-нибудь к обвинению Его. Но Иисус, наклонившись низко, писал перстом на земле, не обращая на них внимания. Когда же продолжали спрашивать Его, Он, восклонившись, сказал им: кто из вас без греха, первый брось на нее камень. И опять, наклонившись низко, писал на земле. Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних; и остался один Иисус и женщина, стоящая посреди. Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей: женщина! где твои обвинители? никто не осудил тебя? Она отвечала: никто, Господи. Иисус сказал ей: и Я не осуждаю тебя; иди и впредь не греши! …»

     В полной тишине она сидела напротив него и слушала, наблюдая за тем, как он водим по строчкам пальцем, чтобы не сбиться, хоть верно знал все написанное наизусть.