Сандра

                Сандра

                дневник актрисы
                (1960 – 1970)









               
                5 марта, 1960

Отец совсем плох. Не знаю, как он выдержит переезд в поезде. Если бы у нас были деньги на врача, я представляю, чтобы он сказал: «Папа ваш нездоров, идея добиться успеха в Голливуде – это мания, не вздумайте его слушать». Но Стелле кажется, переехать в Америку и попробовать свои силы – это единственная возможность его успокоить. Тогда он смирится с поражением своей любимой дочки (если она не добьется успеха) и угомонится. Я понимаю, Стелле, хотя она и пессимистка, хочется все-таки верить в лучшее. Но она не признается. Боится, что ее засмеют.
- Я – руина, развалина, со мной все кончено уже очень давно, - все твердит и твердит отец, не уставая повторять одно и то же бесчисленное множество раз, он как заведенный, как пластинка, которая крутится, крутится и не в состоянии остановиться. – Но Стелла… она прославится, все увидят, что все же чего-то да я достиг… научил любимую дочку всему, что я знаю. Тогда можно мне и в гроб лечь, и пусть закапывают, хоть плюют вслед… Но во всех книгах, статьях о Стелле будут упоминать меня. И пусть пишут «актер-неудачник», может, кто и не забудет добавить, что хотя мое имя и не прогремело, я был настоящим профи, мастером своего дела, и если б не пил… да что говорить…
На самом деле он и пить начал из-за своей болезни – надеялся, алкоголь поможет приглушить симптомы психического расстройства. Но ему проще назвать себя алкоголиком, чем душевно больным. В первом случае у состояния его есть причина – простая, конкретная и всем понятная… а во втором – таинственная наследственность, которая неизвестно сколько поколений спустя вот так вдруг проявилась, и он начал бредить, бояться собственной тени и думать, что весь мир его видит и слышит, прятаться в шкаф и дрожать там от невыразимого запредельного страха.
Стелла – нервная. Вся в него. Талантливая и неуравновешенная. Меня папа не замечает, он вообще заурядностей в упор не видит – для него их не существует.
- Зато Олеся стабильна психически, у нее есть здравый смысл, - говорила покойная бабушка. Отец раздраженно отмахивался от ее попыток обратить его внимание на меня, младшенькую, как она считала, заброшенного, самому себе предоставленного ребенка.
- Должно же у нее хоть что-то быть… слава богу, что это, - бормотал он, даже не пытаясь приглядеться ко мне. Отчасти это, конечно же, из-за мамы. Она умерла, рожая меня. Для него я – причина смерти любимой женщины. Ординарнейшее существо, которое не стоило того, чтобы ради него рисковать своей жизнью.
Нет, я не жалуюсь на него… я давно смирилась. Да как-то и не было во мне огромных размеров обиды – на кого-то конкретного или на жизнь… Ничего не планирую, живу как живется. Стараюсь всем угодить, но пока безуспешно. Отважимся ли мы все-таки на переезд из Польши в Америку? Дальние родственники готовы нам одолжить денег… мне кажется, из-за того, что они стыдятся нас и предпочли бы сплавить куда подальше… Конечно же, не веря в папины планы, затеи, мечты и фантазии.
Ну, что поделать? Иначе нам с сестрой его не угомонить. Он в покое нас не оставит. А там? Возможно, притихнет, подавленный ситуацией. Увидит, сколько желающих славы, поймет, какая там конкуренция…
Надеемся только на это.

                6 марта, 1960

Сегодня он уснул ближе к ночи. А до этого все бормотал, вздрагивал, хватал меня за руку, вцепился в мои пальцы так, будто он тонет.
- А все-таки в тебе есть что-то… Смотрю на тебя – и успокаиваюсь. Твое лицо светлое, строгое и спокойное. Неподвижное. Актриса бы из тебя не вышла, тебя бы даже в массовку не взяли. Но успокаивать ты умеешь. Причем тебе ничего не надо для этого делать… Энергия такая – выравниваешь внутреннее состояние. В медсестры иди.
- Я ничего не имею против, - призналась я. – Возьмут, так пойду.
- Ты не бойся душевно больных… Они – как деревья, в которые ударило молнией. Вот я – бредил славой… а как заболел, проклял эти свои мечты о том, чтоб поклонники за мной бегали толпами. Потому что эти-то мысли покоя мне не давали, я трясся от страха, боялся, что даже если сведу счеты с жизнью, они и оттуда меня достанут.
- Папа, это просто кошмар.
- Да знаю я, знаю! Не смотри на меня как врач и не веди со мной душеспасительные беседы. В больнице мне помогло. Но все это временно. Стоит мне пойти на поправку, как эти страхи, мании возвращаются… И я теряю то одну, то другую работу… по тому что не могу выйти на сцену – мне страшно!
- Папа, я тебя не виню.
- Но я сам-то себя виню… думаю, что я сделал не так? Вот и пью, чтобы избавиться от этих мыслей, не грызть себя поедом.
Мы сто раз с ним все это обсуждали, но он впервые внимательно вгляделся в меня – будто нашел хоть что-то утешительное в своей младшей дочери. Не всем же блистать на сцене!
Это грустно-грустно, но я ощутила крохотный укол удовлетворения… Меня все-таки ценят.

                7 марта, 1960

В детстве отец невольно обратил мое внимание на лицо Стеллы – у него, как казалось мне и ему, тысяча выражений. А то и больше. Одних улыбок у нее можно сосчитать десятки… Лицо прирожденного мима, актерский дар. Вот кому нужно играть крупные планы! Не то, что моя физиономия – с правильными чертами, но тусклая, невыразительная. Бесцветные брови и ресницы, бледный цвет лица. Его нужно ярко раскрасить, чтобы оно превратилось в лик современной красотки из модного журнала. Но я косметику не люблю.
Стелла, помимо того, что она будто заряжена электроэнергией, даром притягивать к себе внимание на сцене, еще и поет, танцует. Я напрочь лишена грации, вокальные данные у меня на нуле.
Отец назвал ее Стелла – ему казалось, это имя для принцессы, яркой бабочки, которая родилась, чтобы блистать. Но она хрупкая, это его беспокоит. Склонна к истерикам, страхам, фобиям – папа надеется, с возрастом это пройдет.
Меня назвали в честь матери Александрой – в свидетельстве о рождении так и написано. Но называют меня Олесей – как и ее.
- Как мне видоизменить свое имя в Америке, на англоязычный манер? – спросила я у сестры. – «Олеся» они не выговорят.
- Уменьшительное от Александры? – задумалась Стелла и тут же нашла ответ. – Сандра… Сэнди.
- Ой, только не Сэнди! Это как-то по-кукольному звучит. Будто имя для робота.
- Ну, знаешь ли, у каждого свои ассоциации… Значит, Сандра.
- Ну, ладно, - согласилась я.
Мне еще предстоит привыкнуть к этому. Думаю, сокращения «Сэнди» мне все-таки не избежать.

                15 марта, 1960

Думала, переезд в поезде покажется мне невыносимо долгим, грязным, нудным… терпеть не могу поезда и вокзалы. А ехать с комфортом нам не по карману. Но нам посчастливилось – встретился паренек, который как будто лампы внутри нас зажег, настолько он переполнен верой в себя, с такой готовностью воспринял все, что ему наболтал отец.
- Отто Гринберг, - представился он. – Я из Германии. Еду туда, где столица кино. Голливудом я болен, так что не стесняйтесь, выражайте сочувствие, я по-настоящему, до чертей одержим.
Папа вдруг повеселел. И решился выложить все, о чем мечтал, первому встречному.
- Якуб Прокопенко, - он пожал руку парню. – Я из Польши, родился на Украине. Везу в Голливуд свою дочь.
Стелла смущенно замялась. Она не любит, когда отец чересчур откровенничает, суеверна, боится сглазить. Ей кажется, рассказывать надо тогда, когда есть конкретные результаты, а о прожектах лучше молчать. И я в этом с ней полностью солидарна.
Парень не в ее вкусе – ей нравятся несколько анемичные юноши, похожие на прекрасных принцев, меланхолические, задумчивые, не от мира сего. Отто другой – невысокий, плотный, физически мощный как борец (это видно, да и сам он обмолвился, что занимался боксом), ярко выраженный самец, который так и брызжет жизненной энергией, желанием пробиться, живучестью. Есть в его облике двойственность – я это не сразу разглядела. Черты лица правильные, строгие, даже можно сказать, иконописные, копна густых длинных волос завязана в хвост – на манер средневековых рыцарей. Может, когда-нибудь эта прическа войдет в моду. Но Отто нельзя представить себе со стрижкой, его лицо не будет таким выразительным, как с этой буйной каштановой гривой. Видимо, ему это говорили, поэтому он не стрижется. Когда он молчит, задумавшись, кажется средневековым ученым, послушником… отрешенным от мирской суеты. Но стоит ему открыть рот, как земное, даже можно сказать, животное начало одерживает верх, он кажется воплощением Суетности. Не знаю, что лучше в нем – первое (одухотворенное, мыслительное) или второе (приземленное, бурное, радостное, чуть ли не эйфорическое). Видимо, своеобразие Отто в том, что есть в нем и то, и другое. Иначе натура его была бы беднее, проще. Но, к сожалению, бывает так, что одно уничтожает другое. Почему я подумала об этом, когда разглядывала его? Не знаю. На данный момент наш новый знакомый мне кажется живым лекарством от пессимизма, он даже Стеллу развеселил.
- Не каждый может похвастаться, что видел чуть ли не все американские фильмы – начиная с немых, - затараторил он, с великой радостью обнаружив в отце единомышленника.
- Вы тоже в актеры? – отец скептически поднял бровь. Слава богу, Отто отрицательно покачал головой (иначе папа его заучил бы тонкостям ремесла, но в этом плане без чувства меры и не умеет вовремя остановиться).
- Я буду писать о кино, брать интервью у режиссеров, продюсеров… - Отто дружески улыбнулся Стелле. – Прославитесь – напишу и о вас.
- Так вы журналист? – вырвалось у нее.
-  Когда-то мечтал стать писателем… Впрочем, может, когда-нибудь напишу великую книгу об американском кинематографе. 
- А европейский не любите?
- Нет, почему же? Но так сложилось, что Голливуд – это центр… киномира. Магнит, куда всех влечет.
Они с отцом рассуждали об этом часами, сравнивая фильмы, режиссерский подход, нюансы актерской игры. Давно я не видела папу таким воодушевленным. Сама я к кино не то, чтобы равнодушна… но отдаю себе отчет в том, что, не родись я в семье актеров, я не была бы этим настолько увлечена, делом моей жизни все, связанное со сценой или экраном, не стало бы. Отец доказывал Отто, что театр важнее кино, хотя нельзя не считаться с возможностями нового вида искусства. К его огорчению, Отто к театру был равнодушен.
- Все эти звездочки только умеют играть с энного дубля, да маленькими порциями. Ни одной из них не под силу выдержать двухчасовой спектакль, где надо самой и говорить, и петь, и танцевать… В кино их речь иной раз дублируют из-за акцента или тусклого невыразительного тембра голоса, в ключевые моменты фильма показывают ноги танцующих дублеров, озвучивают их певцы. Так что это искусственно рожденные звезды. В отличие от театральных, которые честны со зрителями, и все делают сами. В плане профессионализма их нельзя даже сравнивать.
Я видела, что Отто внимательно слушает. Почему-то представилось, как он в той или иной статье вворачивает папины мысли, но сам он не настолько влюблен в ремесло, чтобы восхвалять то, что не приносит таких больших денег и не способствует такой славе, как у кинозвезд. Кино несоизмеримо с театром возможностями заработать. А Отто спит и видит себя миллионером. Об этом он не сказал, но я поняла, наслушавшись, как он взахлеб восхищается особняками, яхтами кинодеятелей. Не могу сказать, что я к этому совсем равнодушна, но такой восторг для меня все же за гранью…
И внутри у меня прозвенел тревожный звоночек – как бы эта, тщеславная, хвастливая, откровенно жадная (это обозначает не только корысть, жажду недостижимых ощущений и впечатлений роскошной жизни) часть натуры Отто не погубила бы самое лучшее из того, что есть в нем.

               

                23 марта, 1960

Сняли дешевую комнату, Отто – в этом же доме. У него нет конкретного плана, как действовать, решил просто ходить по газетам и предлагать свои материалы. Стелле наша дальняя родственница подарила гардероб – он, конечно, вышел из моды, но смотрится очень эффектно. Главное, что все эти платья и шляпки ей идут. У нее вообще счастливое лицо для актрисы – отец говорит, ей подойдут декорации любой эпохи. Но пока мы не знаем, как это изменчивое подвижное лицо будет смотреться на экране. Одно дело – наши мечты, другое – реальность. Конечно, многое зависит от умелого грима.
Попробую описать ее. Тонкое нежное с кожей перламутрового оттенка лицо с неуловимым выражением – кажется, подует ветерок, и все в нем переменится. Есть в ней тот самый нерв, который нужен драматической, трагической героине. Локоны темно-каштанового оттенка. Руки, ноги очень изящные. Она создана для ролей девушек из высшего общества. Стелла рассчитывает на обаяние своего голоса – он звонкий, как колокольчик, высокое сопрано, есть у нее колоратурные нотки. Бывают девушки, которые кажутся хрупкими, вот-вот рассыплются изнутри, а на самом деле сделаны из железа. Увы, это не случай Стеллы. Она действительно такова, какой кажется, - человек настроения, импульса, в этом плане вся в папу. Достаточно ерунды, чтобы выбить Стеллу из колеи. Меня пугает, когда я вспоминаю, как она маленькой целыми ночами рыдала после школьных спектаклей – вот как реагирует ее психика на испытания. Все эти представления проходили с успехом, другие бы позавидовали, а она так выматывалась, что была не в состоянии радоваться, вот как мало у нее сил. Может, сейчас врачи могут чем-то помочь таким, как она, предложить им лекарства для стабилизации психики? Я не знаю, но если у нее что-то получится, наверняка, ей предложат к ним обратиться.
Отто сказал мне, глядя на Стеллу из окна: «Когда-нибудь моя жена будет выглядеть так. При этом я хочу, чтобы она была еще и доброй, заботливой, как моя мама…»
- Ты слишком многого хочешь, - возразила я.
- Я жадный, - с легкостью согласился он. – Если соединить вас с сестрой, получится мой идеал. Ее блеск и лоск и твоя преданность верной собаки.
- А как насчет приданного?
- О, да, - откровенно признался он. – Я мечтаю о девушке, которая будет блистать как самый дорогущий из бриллиантов мира. Меня меньшее не устроит.
- Значит, к нашим со Стеллой качествам тебе еще нужны громадные деньги?
- А почему бы и не помечтать?
- А о поклонницах ты мечтаешь? О тех, кто будут читать твои статьи и мечтать познакомиться с тобой?
- Когда-нибудь у меня будет передача на телевидении, буду брать интервью у звезд, задавать им острые вопросы, ставить в тупик… Выберу агрессивную манеру, как у Ларри Дугласа. Только заострю ее еще больше. И тогда… За мной бегать начнут. Мои фотографии будут печатать в газетах, журналах… Такие, как ты, твоя Стелла на меня будут молиться. Может, и больше, чем на этих звезд, твой папа прав, многие из них двух слов связать не могут, а я…
- Отто, не обижайся, но тебя немного простят такие мечты… Да и не немного.
- Все мужики, которые стремятся к славе, грезят об этом. Но не все признаются.
- Ты думаешь?
- Ты уж поверь.
Но я не верю. И не разделяю безмятежную уверенность Отто в своей правоте. Будь он дурачком, ничтожеством, можно было бы просто пожать плечами – пусть грезит о толпах никчемных девиц, которые будут визжать, увидев его. Но с его даром?
Я прочитала его статьи – у него редкостное чувство слова, такой тонкий юмор, познания в области кино… Ему надо стремиться к самосовершенствованию, самоуглублению, а он?..
Конечно, больших денег все это может не дать, но если успех подействует на него разрушительно, лучше прожить в безвестности, но сохранить себя, не испоганить душу.
Но Отто, боюсь, меня совершенно не понял бы в этом вопросе. Слишком уж он самовлюблен. И уверен, что опасность самораспада ему не грозит.
А я насмотрелась на друзей папы, помешанных на личном успехе и жаждущих переспать со всеми своими поклонницами, видела, что с ними стало. Жалкое зрелище. И убогое – просто нет слов.
Когда я пишу (исключительно для себя), подбираю самые простые слова, а язык Отто – как затейливый орнамент, он, наверное, даже слишком склонен к этакому языковому кокетству, здесь важно не переборщить, потому что тогда сама суть высказывания утонет в море метафор, читать будут не ради смысла, а любуясь эффектной фразой. Ему я этого не сказала, мне слишком нравится его стиль. Да и кто я такая, чтобы критиковать его?..
Весь мой так называемый «интеллектуальный багаж» - следствие воспитания в актерской семье, чтения (пьес, прозы, переделанной в пьесы для постановок, статей, рецензий), знание закулисья (репетиции, многочасовые споры отца с друзьями). Иначе мир это был бы от меня очень далек. А для Отто он по-настоящему родной. Его родители – люди простые, читать вообще не любят. Так что все его навыки – это природные качества, в отличие от моих.
Некоторые из его неопубликованных статей я много раз перечитывала, любуясь филигранностью, отточенностью его слога, для меня они прозвучали как песни. Хотя я понимаю, что Отто уж слишком увлекается словесным кружевом, сплетая свои гирлянды, рассчитывая, что все это оценят и ахнут.
- Да ты влюбилась, - шутит сестра.
Отто вырос в маленьком немецком городке, там его считали самым одаренным, а провинциалы склонны к необузданному мечтанию, феериям, которые они создают в собственном воображении (по отцу знаю). И, конечно, такая, как я (в его понимании – серость), годится только на роль фанатки, но никак не подходящей девушки, о которой стоит серьезно подумать.

               

                27 марта, 1960

- Ты им как мать – отцу, Стелле… - заметил Отто. – Видимо, ты считаешь себя обязанной после ее смерти заботиться о них.
- Не совсем так. Она умерла, рожая меня.
- Ах, вот оно что! Чувство вины!
- Не смейся.
- Да я не смеюсь. Ты считаешь, что должна идти на любые жертвы ради них… что ж, если в твоих глазах они этого стоят…
- А ты способен на жертву?
- Когда-то я был очень сильно влюблен… она предпочла другого мальчишку. Нам было всего по четырнадцать лет. Он ей казался красивее и умнее. И я был так зол… решил, что заставлю ее пожалеть, вот прославлюсь… Не знаю, способен ли бы я был на какие-то жертвы ради нее… тогда мне казалось, что я способен. Знаешь, что Сэнди… тебе надо больше себя любить…
Я не сказала ему то, что напрашивалось на язык: «А тебе, Отто, надо поменьше зацикливаться на себе, иначе это может тебе навредить – в глобальном смысле. Нарциссизм вообще часто людям вредит. Но нарциссы не видят себя со стороны. Пока ты молод и обаятелен, все это кажется абсолютно естественным, но потом…» Он – единственный, в чьих устах «Сэнди» меня не коробит, он это ласково говорит. Отто относится ко мне с нежностью, видимо, он догадался о моих чувствах. Но мы об этом помалкиваем.
Рассказала ему историю знакомства родителей – как моя мать, девушка из обеспеченной семьи влюбилась в актера и ради него изменила жизнь, бросив все: родственников, свое окружение, отказавшись от приличного приданного. И мой отец был горд, он принял ее жертву. Что сказать? Они, правда, любили друг друга.
- Наверное, Якуб был в молодости красавчик?
- Да нет… он актер характерный, играл много комических ролей. Поэтому-то он так ценил ее внимание, обычно поклонницы «западают» на смазливых героев-любовников, а она оценила талант.
Стелла познакомилась с режиссером третьеразрядных комедий Майклом Бартоном. Совершенно случайно. В коридоре студии. И он предложил ей спеть в эпизоде своего фильма. Та до сих пор не может поверить, что все это – правда, ей кажется, что она видит сон.
- Ущипни меня, - просит она, я смеюсь и осторожно щипаю. – Представь, ему нравится, что я не богата, он говорит, что устал от избалованных прим. Сказал, как ему импонирует, что я совсем не капризна.
- Он тебя плохо знает…
- Ой, только не смейся… Я так боюсь, что у нас все сорвется.
Завтра он должен прийти познакомиться с нами. Понять не могу пока, для чего ему это. Утром – съемки, вечером он зайдет нам представиться и повезет Стеллу в ресторан. Неужели это ухаживания? В любом случае, для сестренки это прекрасный трамплин.

                28 марта, 1960

Катастрофа. И самое ужасное, что виноваты в этом мы – я и папа. На Стелле могут теперь поставить крест. Лучше прослыть капризной, но только не больной. От больных все шарахаются. Кто захочет иметь дело с такой актрисой?
Но мы хотели как лучше… и ляпнули языком, не подумав.
Впрочем, я попытаюсь рассказать обо всем по порядку. Чтобы взять себя в руки и успокоиться. Может, нам с папой удастся исправить эту ужасную ошибку? Мы хотели оправдать Стеллу, а так получилось, что невольно мы ее заклеймили.
Майкл Бартон пришел к нам вечером, как обещал. После съемок Стелла была сама не своя, часами сидела, глядя в одну точку, как будто боялась, что он не придет.
- Что случилось? Ему не понравилось, как ты пела?
- Я дергалась, психовала… Но все-таки сделала удачный дубль. Он посмотрел на меня неодобрительно – как будто разочаровался во мне… Я это почувствовала!
- Может быть, все это – твое воображение? Он же сам проявил к тебе интерес.
- Ох, Леська, надеюсь.
Она еще по старой памяти называет меня так, как в детстве привыкла. А для остальных я здесь – Сандра.
Когда он позвонил в дверь, Стелла так напряглась, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет от перенапряжения. Она выбежала из комнаты, заперлась, я услышала ее сдавленные рыдания, которые у нее не получилось сдержать.
Я решилась открыть дверь. Майкл Бартон оказался высоким, довольно симпатичным, выглядящим моложе своих тридцати лет. Он с интересом уставился на меня.
- А, вы та самая младшая сестренка! Сандра, если я не ошибаюсь. И тоже мечтаете попасть в кадр?
- Нет, ну что вы… - я смутилась. – Куда мне…
- Это еще почему? – он неожиданно рассмеялся. – Конечно, здесь голубоглазых блондинок пруд-пруди, но что поделать, если американцы предпочитают такой типаж? Думаю, что вам деньги нужны, а раз так…
- Ради заработка? Да, конечно, - тут же откликнулась я.
В самом деле, а почему бы мне не поучаствовать в съемках? Дадут какую-нибудь незаметную бессловесную роль или минимум текста? Деньги нам очень нужны! Я видела, что отец был отчасти польщен этим предложением Майкла.
Стелла, которая героическим усилием воли взяла себя в руки, вышла из комнаты. Она уже не плакала, но Майкл сразу заметил, что она выбита из колеи. Но он ничего не сказал – правда, взглянул на нее… как мне показалось, несколько обескураженный, возможно, разочарованный. Он чего-то другого от нее ждал. Иных слов, жестов, реакций… Или он выдумал себе какую-то другую Стеллу и очаровался именно ей? Как впоследствии оказалось, мое предположение верно.
Они ушли ужинать. Я стояла у окна и смотрела им вслед. Красивая пара, многообещающее начало… Все как в кино, честное слово. Нет, мне не верится, что это правда. Я думала, мы годами будем обивать пороги агентов, студий и слышать везде отказ. А тут – вот так сразу…
Я решила дождаться их, у меня было тревожное предчувствие. Что-то должно произойти в этот вечер!
Когда дверь открылась, и Стелла вползла в нее, я еле успела подбежать к сестре и подхватить ее. Потащила в душ, быстро помогла переодеться и уложила ее в постель. Как я поняла из ее сбивчивых слов, ее вырвало на глазах у Майкла. Это не несварение, это от переживаний – на нервной почве. И вела она себя, на его взгляд, как-то странно – он приписал это не особенностям ее психики, а дурному характеру. И Стелла не знала, как оправдаться – это было ужасно.
Я вышла на улицу – подышать. И увидела машину Майкла. Он стоял, облокотившись на нее, и чего-то ждал, не решаясь уехать. Мне захотелось ему объяснить, что с сестрой, и я подошла, ожидая вопросов, которые он мне задаст.
- Ну, как она? – нехотя спросил он.
- Легла спать.
И в этот момент появился отец. Он понял, что происходит, и, движимый тем же желанием, что и я, подошел к Майклу.
- Я думал, что встретил Золушку – девушку без претензий, обид, завышенных ожиданий, с ней будет легко и просто. Она будет за все благодарна – богу, судьбе… тому, кто ей хотя бы немного поможет, - внезапно прорвало Майкла, и он нам выложил то, что ему не давало покоя. – А оказалось, что Стелла… Она сегодня утром замучила всех нас – то туфли ей жмут, то текст песни чересчур длинный… Хорошо, мы все же сняли сцену. Но сколько дублей зря! Привожу ее в ресторан, ей не нравится все абсолютно… я просто не знал, как ей угодить. В результате… Нет, это просто принцесса на горошине… Я не выношу капризы. Устал до смерти от таких фиф, они меня извели. И вот – на те же грабли…
- Нет-нет, - поспешил возразить отец. – Майкл, вы не поняли, Стелла… Она просто нервничает. Она всегда так. Перед тем, как пойти в первый класс, не спала всю ночь, а на следующий день не могла есть ничего абсолютно… Нам тогда еще врач объяснил, это психика, нервы…
- Да-да, - подтвердила я. – Она привыкнет потом, успокоится и… ей просто нужно какое-то время на адаптацию.
- Вы шутите? – Майкл нахмурился. – Нет, этого только недоставало! Не хватало мне нервнобольной!
Мы с папой переглянулись и поняли, что натворили… Нельзя было говорить это Майклу, нельзя!
Неужели мы поставили крест на будущем Стеллы? Ведь сплетни пойдут, разговоры…
Майклу, казалось, вдруг стало жаль не ее, не отца, а меня. Почему? Я не знаю. Он пожал мою руку и сказал на прощание: «Сандра, а вы приходите. У меня есть для вас заработок, небольшой, но вы не откажетесь и от такого».
               
                2 апреля, 1960

Сегодня Майкл сказал мне: «Сандра, а вы кремень». Ни искорки актерского таланта он во мне не заметил (и сказал это прямо), но оценил послушание и выносливость. Я беспрекословно делала все, как стойкий оловянный солдатик. Дубль за дублем я как безукоризненный робот повторяла все заново, ни разу не запнулась.
Ему понравилось мое лицо после грима. Из меня сделали капризную куколку – я сама себя не узнала. Моя героиня – пустышка. Она должна вызывать раздражение зрителей. Сначала у нее было мало сцен, потом ее роль расширили. Ради моего партнера, прекрасного комического актера, который пытается очаровать эту дурочку, почему-то влюбившись в нее, а она его отвергает, потому что законченная снобка, любит шикарную жизнь и смотрит на этого ковбоя свысока.
Не представляю, как буду смотреться на экране. Но отказаться от этого заработка я не могла – нам всем надо на что-то жить. А отцу нужно покупать лекарства.
Мой псевдоним – Сандра Бартон. Майкл предложил свою фамилию, я согласилась. Я вообще с ним не спорю – дорожу тем, что он ценит какие-то мои качества. Роль досталась мне чисто случайно – от нее отказались актрисы, сочтя невыигрышной, уж больно глупой и вздорной была героиня, ни капли обаяния. Так что если она не понравится зрителям, то такой был расчет.
После того, как я целый день, не подавая виду, что хоть немного устала, проработала, учитывая все замечания со стороны, Майкл одобрительно мне кивнул.
Похоже, он понял, что я – рабочая лошадь.
- Если соединить вас с сестрой, получится идеальная актриса, - заметил он. – Ее дарования и ваша работоспособность в сумме дали бы то, что надо. Ну, что ж… Кино – это все-таки бизнес, здесь бывает важнее второе. И не думайте, что я – гений, я знаю свой потолок… выше крыши не прыгну. Но меня ценят – за исполнительность и быстроту, умение экономить. Вам, Сандра, повезло с внешностью, но вы этого не понимаете: грим меняет вас до неузнаваемости, смотрите сами.
Он подвел меня к зеркалу.
- Вздернутые брови – это косметика, линия губ зрительно увеличена… и вы – другая. Вам даже играть не надо, все сделали опытные гримеры. Гримаска готова. Вздорная дурочка, изнеженная барынька… но очаровательная, согласитесь! Вам она нравится?
- Нет, конечно.
- Часть зрителей поперхнется, а часть будет все-таки покорена… Впрочем, кто знает?.. Знакомые вас не узнают, если вы сами им не расскажете, что снялись в фильме. Но главная героиня, конечно, должна вас затмить. Потому она и относится так снисходительно к увеличению вашей сюжетной линии.
- Накрашенной я банальна до неприличия.
- Гигантская часть публики обожает банальность, а оригинальность она оценить совершенно не в состоянии, Сандра. На этот счет не волнуйтесь.
Мне вдруг стало смешно. Летти Стюарт (так зовут мою героиню) вряд ли возненавидят, для этого она слишком ничтожна, но неужели кому-то такая может понравиться?
Да, это будет забавно. Но сценаристы вставили в текст моего партнера много хороших шуток, из-за него обратят внимание на мою Летти. Мы запомнимся как яркий дуэт.
Для меня это чистой воды везение. И, наверное, ненадолго.

                3 мая, 1961

Целый год не писала – в себя не могла прийти от того, что на меня свалилось. Летти Стюарт с триумфом шествует по стране. В эту идиотку влюбились зрители – такого не ожидал никто. Раздражен даже мой партнер, который считал, что умные люди поймут: секрет успеха нашей парочки именно в его мастерстве. Да так и есть! Но почему-то зрители, вопреки мнению критиков (которые редко высказываются о таких низкопробных лентах, как наша, хотя в ней были удачные эпизоды), заинтересовались именно мной. Количество писем в газеты, журналы с просьбой рассказать об актрисе, которая так «блистательно», как считают они, сыграла роль Летти Стюарт! И о Майкле, режиссере, который открыл «это чудо». Фамилию Бартон для меня он тогда предложил шутки ради, теперь я сменить ее не могу. Сандра Бартон у всех на устах. Даже у тех, кто плюется по поводу этого фильма.
- Ты с ним неразлучна, впитываешь как губка каждое его слово, а именно он виноват в том, что меня практически никуда не берут, - твердит Стелла. – Как ты можешь воспринимать его как друга? Или он на тебя глаз положил? Оказалось, что именно ты в его вкусе? Что ему стоило проявить по отношению ко мне хоть капельку доброты и терпения, и все у меня бы наладилось, но нет, он не пожелал подождать чуть-чуть… и решил, что я безнадежна.
- Стелла, пойми меня, я не могу ссориться с ним. Он дал мне возможность заработать, я снимаюсь уже во втором его фильме, героиня опять никакая, но комедийные вкрапления других персонажей смогут придать ей изюминку. Майкл – это деньги, на которые все мы живем.
- Не попрекай меня этим! Я не хочу брать у тебя ни гроша…
- Стелла, родная, я знаю… Думаешь, мне нужна любовь публики? Бог свидетель, я никогда к этому не стремилась. Ты рождена для этого, а не я.
- Ты украла мою биографию, мою судьбу…
- Это случайно вышло.
- Да знаю, что не намеренно… Но так еще хуже. Я бы могла тебя обвинять в коварстве, а ты… всего лишь хочешь помочь семье, получается, что я неблагодарная дрянь. Мне даже винить теперь некого!
- Эпизод, в котором ты спела, был самый лучший в этом проклятом фильме.
- Но никто его не заметил!
- Это не правда. Отто…
- Отто теперь зазвездился… и, между прочим, благодаря тебе. Ты согласилась дать ему свое самое первое интервью, и его взяли на работу в газету.
Это правда. Не знаю, что двигало мной. Я подумала – пусть я не заслуживаю всего того, что обрушилось на меня после премьеры фильма, но есть человек, который рожден для славы, и я должна дать ему шанс. Рискуя поссориться с Майклом, со всеми, кого я привыкла беспрекословно слушаться, я пришла к нему и предложила это. Отто был, разумеется, в полном восторге. Но он тогда не совсем знал местную иерархию и не понимал, что я нарушила некие правила ради него, безработного журналиста, которого пока еще никто не знал. И не оценил это.
Майкл, которому я не могла не рассказать об этом потом, потребовал текст. И внес свои правки. Вопреки моему желанию, он заострил внимание на том, что мечтала покорить Голливуд сестра, а прославилась я. Сказал, что такие повороты судьбы любят зрители, и надо это эксплуатировать, чтобы добиться к себе интереса. Потребовал, чтобы я поподробнее развернула некоторые фрагменты папиной и маминой биографий – опять же только для этой цели. Он сказал: «Надо создать образ, который будет продаваться. Ты в этом интервью обезличена. Отто пытается показать себя – продемонстрировать эрудицию… а тобой он на самом деле интересуется мало. Ты же должна продавать Сандру Бартон, а не Отто Гринберга». Я не могла ему возразить. Ни в чем я не решаюсь с ним спорить, настаивать на своем. Я – ничто, и известна только благодаря ему.
Получилось так, что это оказалось невыразимо болезненным и для отца, и для сестры. Теперь они воспринимаются как персонажи второго плана, а я – героиня. Я пыталась их убедить, что у меня не было выхода, они поняли, но…  Для них весь мир вдруг перевернулся, таким причудливым образом, что они и ахнуть не успели.
Я не сплю с Майклом. И он не делал попыток… Только дает советы – как я должна теперь краситься, одеваться.
- Не выходи из образа. Рисуй себя, украшай. Показывай всем, что добилась успеха. Мы можем когда-нибудь дать твои фотографии до съемок и после них: разница всего лишь в умелом макияже, но публика воспримет это как доказательство чудесного превращения не очень заметной, хотя и миловидной, Золушки в кинодиву. В интервью мы заострили внимание на том, как умерла твоя мама, и ты потом, подобно диккенсовской героине, пыталась стать ангелом-хранителем бедной семьи. Знаю, тебя тошнит от всей этой патоки. Тебе не хочется невольно бросать тень на отца и сестру, чтобы выгодно выделяться на их фоне. Но хочешь заработать? Придется преподносить публике такой образ. В конце концов, твой успех поможет и им. Материально – уж точно. А там – глядишь, и у Стеллы что-то наладится…
Только этим я и утешаюсь. Нельзя свое сокровенное нести как щит или знамя – тогда смысл всего уничтожится, опошлится и измельчится.
Отто, похоже, этого не чувствует. Он действительно «засветился», благодаря интервью с Сандрой Бартон. Он не осмелился намекнуть, что нас с ним что-то связывает, потому что пока робеет перед Майклом. Но я вижу – он не верит, что у нас ничего нет. Он в красках описал наш переезд в поезде – теперь он чуть ли не наш летописец. Когда возникают вопросы о Сандре Бартон, он выдает себя за эксперта. И наслаждается этой ролью.
Он вообще наслаждается жизнью – не пропускает ни одной сколько-нибудь симпатичной девчонки. Но в то же время обхаживает и жен, дочерей, племянниц тех, кого можно назвать «большими шишками». Мечтает о выгодном браке. Ему предоставили возможность писать о серьезном кино и о развлекательном. И он действительно очень старается, когда надо продемонстрировать, сколько фильмов за всю свою жизнь он посмотрел, проанализировал и сравнил. Ему хочется, чтобы его воспринимали как серьезного критика. А вокруг столько скепсиса – выскочка, без фундаментального образования… язык подвешен, и только. Так о нем говорят лощеные кинообозреватели, ревнуя к популярности новой звезды, «парня из ниоткуда», как называют его недоброжелатели.
- Сэнди, ты знаешь? Меня просят написать о твоем феномене. Почему ты так понравилась зрителям, а я не знаю… пока не могу сформулировать… - признался мне Отто.
- И не надо. Подожди, может, появятся нужные слова… это иной раз не сразу бывает.

                5 февраля, 1962

Подумать только – до чего я все это не люблю. Высказалась бы откровенно – для тех, кто считает, что у меня все-таки есть какое-то подобие актерского таланта. Как зритель, читатель я с интересом воспринимала мир лицедейства. Но как участница… Мне не доставляет никакого удовольствия читать сценарии, учить текст, репетировать… и дело вовсе не в том, что сценарии эти плохие. Я подозреваю, что, будь они в сто раз удачнее, было бы то же. Просто я не на своем месте. И лицедейство – совсем не моя стихия. Но я не могу позволить себе откровенность в этом вопросе, потому что считаю каждый цент – нам нужны деньги. А деньги – это мое безукоризненное послушание, готовность валяться в грязи часами ради удачного дубля, четкая манера произносить слова, хорошая память.
- Ты не талантлива, но обучаема… - говорит мне партнер, Лесли Брайтман. – Отчетливо видишь все свои недостатки и по возможности пытаешься их скорректировать. С тобой работать не тяжело. Что раздражает – это непомерная слава, свалившаяся на тебя, ты могла бы задрать нос, но этого не случилось. Вот в твою безотказность и беспредельную скромность, взыскательность к самой себе наш Майкл и влюбился. Я хочу сказать – как профессионал. Возможно, что он ничего другого не чувствует, кроме удовлетворения от того, как легко тебя эксплуатировать. И у тебя хватает ума не включать звезду, продолжать вести себя как послушная ученица. Может быть, в этом и проявляется твоя незаурядность, ты крепкий орешек, тебе фанатскими визгами голову не вскружить. Ты все абсолютно о самой себе понимаешь.
На одной из вечеринок я случайно забрела в комнату, в которой лежал прихворнувший гость. Возможно, он выпил лишнего. Я не стала звать на помощь, сама посидела с ним и постаралась его успокоить. Помню, когда он перестал бредить и тихо уснул, я почувствовала, как на меня впервые за долгое время снизошло спокойствие – настоящее, я как будто увидела свет.
Поняла – вот оно, мое предназначение, призвание. Прав был отец, когда говорил, что мне надо в медсестры. Мне хочется помогать людям, выхаживать тяжелобольных. Я мечтаю смыть этот кокетливый кукольный макияж, перестать имитировать движения заводной дорогой игрушки, стать вновь самой собой – тихой и незаметной. Но приносящей миру самую настоящую пользу. Нашедшей свое обетованное место.
Господи, ты сыграл со мной странную шутку (язык не поворачивается назвать ее злой)! Теперь я слишком известна, пути назад нет.

                7 марта, 1962

Стелла ведет себя странно – она вдруг как будто перестала зацикливаться на плохих мыслях и настроилась на счастливую волну. Причем безо всяких на то оснований. Отец встревожен – я это вижу. Ее радужность, приподнятый тон кажутся искусственными. И в то же время я не могу сказать, что это – роль, которую она вдруг решилась играть. Она и, правда, стала спокойнее, увереннее.
- Ради бога, скажи мне, что происходит?
- Не могу пока – это секрет. Но я стану такой же, как ты. Слава богу, теперь есть средства приводить нервную систему в порядок, нормализовать ее. Вот на прошлой неделе я дважды просила работу и получила отказ. И что ты думаешь? Пришла, спокойно поела, пошла гулять, потом спала сном младенца. Я становлюсь нормальной, Леська! Ты представляешь? И скоро все увидят, что со мной можно иметь дело.
- О каких средствах ты говоришь? – насторожилась я.
- Это тайна.
- Стелла, пожалуйста, ничего не скрывай от меня! Ты легковерная как ребенок. Ты что принимаешь теперь, какие-то таблетки?
Она приложила палец ко рту, мигнув в сторону отца. Тот так и застыл на месте. Вся его жизнь – в ней. Он чувствует ее куда лучше, тоньше, чем я. Они с ней одной породы.
У них своеобразные, бросающиеся в глаза лица. Якуб похож на сказочную птицу, на него оборачиваются, стараются разглядеть. В театре в ролях сказочных персонажей он был настолько органичен, что казалось, будто это и не актер вовсе, а настоящий волшебник. Красота Стеллы особого свойства – это не девчонка из соседнего двора, а эльф. О таких говорят: «Ты не отсюда». Но счастье ли это?..

                5 апреля, 1962

- Она подружилась с типом, который под видом успокаивающих таблеток подсовывает людям наркотические препараты, - наконец, просветил меня Майкл. – Но Стелла не знает, что она пьет. Это надо немедленно прекратить. Сначала она будет чувствовать себя лучше, чем раньше, а потом поймет, что не может жить без этих таблеток. И придется класть ее в клинику.
- Откуда ты все это знаешь?
- Этот парень сам хвастался, что сестра Сандры Бартон ходит к нему. Разговоры пошли…
Сначала я поговорила с отцом и все ему объяснила. Он молчал, кивал головой в знак согласия – еле заметно. Ему уже приходило в голову, что странная эйфория Стеллы хуже ее прежней депрессии, с которой ее организм сроднился и привык жить.
Вообще с тех пор, как я прославилась, мы с отцом разговаривать перестали. Между нами как будто занавес опустился. Молчание. Запретная тема. Табу.
Не может он высказывать раздражение, даже чуть ли не ненависть – а я догадываюсь, что он испытывает, глядя на поражение своей любимой и ненаглядной дочери и растущую популярность бездарной. Если мы начнем ссориться, это риск – а вдруг я перестану им помогать, ведь живут они на мои заработки? Инстинкт самосохранения, страх наговорить лишнего удерживает отца. Не знаю, поносит ли он меня в мое отсутствие. Думаю, что внутри себя – да, безусловно. Но я никогда не услышу эти его монологи. Но мне не легче оттого, что он упорно молчит. Я будто бы слышу то, что он мог бы сказать и сам себе говорит: «Почему, Господи, ну почему – она?! Ведь она даже не любит все это!»
Со Стеллой у нас отношения проще – до того, как на меня обрушилась незаслуженная по мнению профессионалов слава, ни малейшая тень не омрачала нашу дружбу, доверие было полным. Она не помнит маму, поэтому в отличие от отца не могла на меня злиться из-за того, что ее не стало. Так и сейчас – у нее бывают вспышки раздражения, но я знаю, она меня любит. Может быть, в силу привычки – как любят предмет обстановки, какую-нибудь уютную табуретку или клеенку. Но я всегда действовала на нее успокаивающе. А сейчас в силу занятости вынуждена совсем ее бросить. А отец – ну какой из него утешитель? Он фантазер, причем очень больной. Представляю, как он усугублял душевное состояние Стеллы все эти годы.
Она – из тех, с кем надо носиться и нянчиться, таких людей опасно предоставлять самим себе, и не важно, сколько им лет. Это был риск с моей стороны.
Но должен же кто-то из нас всех работать?..

                4 мая, 1962

Попробую по порядку. Я три дня не могла ни есть, ни спать, ни говорить… Майкл взял на себя подготовку к похоронам.
Ее болезнь еще не зашла так далеко, у нее были все шансы выздороветь. Но она не захотела. Чтобы понять это, надо поставить себя на ее место, за нее пережить все эти дни и ночи последних двух лет, когда она сравнивала себя со мной… да еще и слушала причитания отца, который теперь уже не признается, как он вел себя в мое отсутствие. Наверное, она мысленно себя представляла такой же, как он, - потерпевшей глобальный крах, стареющей и постепенно сходящей с ума. Ее не радовало ни свободное время, ни мои подарки – все это только усугубляло унизительность ее положения. Стоит ли удивляться, что она восприняла таблетки как единственное спасение, блаженный выход?
Когда мы с Майклом пришли и сделали попытку выкинуть упаковки (ужаснувшись, как много у нее накопилось), Стелла накинулась на нас как тигрица. Я никогда не видела ее такой. Она готова была рычать от ярости, защищая то, что считала своим сокровищем.
- Что ты так на меня смотришь? Это считают наркотиком? А мне плевать! Впервые за долгое время… может быть, за всю жизнь я была так счастлива! И не хочу жить без них.
- Дочка… доченька… но они правы, - бормотал несчастный отец. «Старик, - подумала я в тот момент, - Якуб совсем как старик». А ведь ему только пятьдесят семь – но учитывая наш со Стеллой возраст, это не мало. Он был вдвое старше мамы, поздно женился.
- Пусть хоть весь мир будет прав, я хочу ошибаться, - заявила она. – Никто у меня их не заберет, они мне нужны…
Что случилось дальше – не знаю, как описать. Но мне нужно это осмыслить. Майкл кинулся к балкону – выбросить пузырьки с таблетками. Стелла – за ним. Но она не успела – он уже сделал то, что хотел. Стелла застыла на месте. Майкл, решив, что ей надо дать время остыть, вернулся в гостиную. Пару минут мы ждали. И вдруг услышали с улицы отчаянный вопль соседей… Мы выбежали на балкон и увидели… ее труп. Внизу.
Она, видимо, высунулась в отчаянном желании разглядеть, куда упали таблетки… и неосторожно качнулась. Вот так все случилось.
Могло ли быть по-другому? Осознанный прыжок Стеллы?
Не знаю.
Мы с Майклом кинулись на улицу, вызвали «Скорую помощь». В тот момент мы совершено не думали, как там Якуб. Медики приехали, констатировали смерть и направили ее тело в морг. Мы стояли, не в состоянии сделать шаг от того места, куда упала Стелла. Надо было возвращаться в квартиру, заняться отцом, но мы были не в состоянии...
Не знаю, сколько времени мы пробыли на улице, а когда вернулись, то обнаружили… да, еще один труп. Видимо, пока нас не было, он, задыхаясь, присел, прислонившись к стене, у него была судорога – рот открылся, и сердце остановилось.

                5 мая, 1962

Моей миссией было их утешать, подбадривать, опекать, помогать, а я что делала? Привозила деньги, покупки? Гордилась ли я хоть миг, что невольно возвысилась над ними и в глазах обывателей – самый «состоявшийся» член семьи? Ведь большинство людей состоятельность понимает только в материальном плане.
Нет, в чем-в чем, а в этом меня нельзя упрекнуть. Никогда я себя не ставила выше, не хвасталась перед ними – понимала, насколько они и без того раздражены тем, что вышло все именно так, а не иначе.
Моя роль должна была быть совершенно другой. Это они – люди искусства. Я – верный помощник, и место мое – в тени этих талантливейших самобытных людей. И пусть кто угодно ищет в них недостатки, они не родились, чтобы быть ангелочками, творческие натуры противоречивы, неустойчивы, эгоцентричны. Но другими они быть не могут.
Тогда как сколько угодно безукоризненно правильных посредственностей, лишенных искорки хоть какого-нибудь дарования.
По-своему я родилась талантливой… как утешитель, врачующий раны. Но мне не дано было стать тем, кем я бы хотела.
Вместо этого я пополнила ряд безликих кукол киноиндустрии. Винтик в общей гигантской машине. Деталь этой фабрики. Но привычная зрителям, а значит – уютная. По-своему. Так, как они это понимают.
 
                11 мая, 1962

Все думаю и думаю. Главное, за что я должна была сказать «спасибо» семье – за умение разбираться в том ремесле, которым невольно должна была заниматься. За то, что глаза у меня открыты. И я не выдаю желаемое за действительное, вижу все недостатки чьей-либо игры (а своей и подавно). Во всяком случае, основные. Разумеется, многие критики заметят больше, чем я. Но той доли ясности видения, которую во мне воспитали, мне хватило, чтобы не обольщаться, знать, чего я действительно стою.
Но не была ли бы я счастливее, если бы впрямь соответствовала тем голливудским куколкам, которых я изображаю? Рыдала бы от восторга, потому что теперь мне доступны шикарные магазины, и я могу снять в отеле апартаменты люкс?
Кто знает, как лучше? Тянуться к трудной, нелицеприятной правде или с готовностью поддаваться любому соблазну, купаться в комплиментах, порхать как мотылек, радуясь новой красивой жизни?
- Знаешь, для молодой девушки ты слишком серьезна, - заметил Майкл.
- Возможно… я всегда себя чувствовала ближе к людям в возрасте… стариков любила, мне было с ними теплее, уютнее, чем с неуемной молодежью с их щенячьими радостями.
- А какие у стариков радости?
- Созерцание… и покой. Не могу объяснить… мне хорошо рядом с ними.
- Знаешь, есть качества, которые воспитать невозможно, зачатки их или есть от природы или отсутствуют… Думаю, в твоем случае семена попали на благоприятную почву. Ты от природы любознательна, старательна, совестлива, щепетильна, отзывчива… Прости, что спрашиваю сейчас, время неподходящее я понимаю, но… может, тебе станет легче, если почувствуешь, что ты теперь не одна?
- Ты о чем? – удивилась я.
          - Я тебе все объясню. Давно уже думал сделать тебе предложение. Становись миссис Бартон. Даже фамилию менять не придется. Знаешь, почему я так долго выжидал?
- Опасался реакции моей семьи, ведь ты вызывал у них смешанные чувства?
- Перед Стеллой я действительно чувствовал себя виноватым. Возвращаясь назад, к моменту знакомства с ней, представлял, как можно было бы все это переиграть. Впрочем, ладно, не будем об этом… Ты права, но есть еще кое-что… Долгие годы я пытался избавиться от наваждения… я любил одну женщину. Она меня мучила – то манила к себе, то отталкивала…  Это… как болезнь. Я ушел с головой в работу. Общался с тобой. И чем больше приглядывался к тебе, тем больше я понимал, что ты можешь стать лекарством для меня. Тебе не удалось вылечить Якуба, Стеллу… но мне ты сумеешь помочь. Вот увидишь.
Я обещала подумать.
Если я и была влюблена, то однажды… догадывается ли Майкл?
Как-то раз он высказался: «Отто Гринберг талантливее меня, но я умнее его. Это в одном человеке не всегда сочетается – ум и талант. Он ярчайший павлин, а я – селезень. Вроде бы не очень-то и заметный, но со стержнем, а он… при всех своих красках…»
Я мечтала о том, чтобы меня любили Якуб, Стелла и Отто… именно их отношением дорожила, к нему стремилась… а вышло так, что меня кто угодно ценит и любит, но не они. И даже если среди многих причин здесь была и самая банальная зависть, я предпочла бы их расположение отношению к себе публики. Потому что для меня существовали только они – эти трое. При всех своих недостатках, несовершенствах, недотяжках и минусах…
К другим я испытывала мимолетную жалость (как к тому гостю на голливудской вечеринке, которому нужна была моя помощь, как к Майклу после его рассказа о своей жизни), но не любовь в исключительном, избирательном понимании этого слова.
Майкл и, правда, умен. Он должен все это понимать.

                5 января, 1963

Мы поженились. Бывшая любовница Майкла (он уверен, что это могла быть только она) сделала мне своеобразный подарок. Прислала по почте статью известного критика. Майкл подозревает, что уговорила его написать это именно она, он влюблен в нее и хотел ей угодить. Выложу здесь этот текст – в нем каждое слово правда.
               

                Недоразумение

Мы уже третий год видим Сандру Бартон в однотипных ролях, которые прославили ее как комедийную актрису.  Ее называют «уморительной», ассоциируя с героинями. Дар быть смешной – это редкий дар. Обладает ли им это юная дива? 
Почему вообще возникает комический эффект, когда мы наблюдаем за этой актрисой? Осмелюсь предположить, что это – исключительно заслуга ее ярких партнеров. Мы раз за разом наблюдаем, как эти талантливейшие комики изображают влюбленность в Летти Стюарт, Тессу Уилсон, Мэгги Джиллис, Стефани Эндрюсь – так зовут героинь Сандры Бартон. И эти милашки сначала отвергают героев, затем постепенно в результате долгой и упорной осады сдаются на милость победителей.
А что же сама мисс (которая по слухам должна скоро сделаться миссис) Бартон? Как мы оценим ее вклад в сюжетные линии, в коммерческий успех фильмов? Ни одного жеста, взгляда, которые можно было бы воспринять как особенно выразительные (я уж не говорю, присущие ей одной). Ее несколько гротескный внешний вид – это заслуга гримеров. Бывают лица, которые легко сделать смешными, если утрировать макияж. И, судя по всему, ее лицо – как раз из такой категории. Оно – как чистый лист бумаги, нарисовать на нем можно все, что угодно режиссеру, продюсеру, публике.
Если разобрать все по косточкам, сосредоточив внимание исключительно на Сандре Бартон, становится ясно, что нас приучили к ней – в первую очередь Майкл Бартон, задействовав ее в каждом фильме, умело используя ее малые возможности для достижения нужного эффекта (в данном случае – комического). И если ее нет в фильме, возникает странное ощущение, что чего-то нам не хватает. Мы с ней сроднились. Это можно сравнить с песней, которую крутили бы по радио круглосуточно, и в какой-то момент мы решили бы: в ней что-то есть!
Но можно ли назвать ее если и не выдающейся актрисой, то обаятельной девушкой, которая очаровывает? Сложный вопрос. Она – не роскошная кинокрасавица. Накрашенной и одетой для этих ролей она кажется девушкой с претензией на некий шик, а претензия всегда комична. 
О подлинном облике Сандры Бартон (Александры Прокопенко) нам трудно судить – появляясь на светских вечеринках она старается соответствовать образам, в которые вдыхают жизнь отчасти сценаристы, отчасти ее партнеры. Естественно, несколько приглушая краски, иначе излишняя яркость могла бы создать гротесковый эффект. А в реальной жизни актрисе это не нужно.
Но есть в ней нечто – ощущение уюта. Когда все эти заводные куколки, которых она послушно изображает, становятся неотделимы от психологической атмосферы фильма. Стоит ей появиться, мы начинаем смеяться, потому что вспоминаем реплики сценаристов из прошлых фильмов, она еще не начала играть новую роль, а мы уже заранее веселимся, предвкушая прежнее удовольствие – что нас в очередной раз развлекут умелые комические артисты. А мисс Бартон поможет им – в меру своих скромных сил.         

                Герберт Конвей
            

                7 января, 1963
 
Я серьезно подумываю бросить все, но зарабатывать надо… Не хочу зависеть от Майкла. Кроме того, это все-таки отвлекает, хотя сейчас уже ни папе, ни Стелле все это не нужно. А что нужно мне?
Да, это вопрос…
Смотрю передачу Отто. Она называется «Психологическая атака». Он приглашает звезд кино, нападает на них, они, приняв правила телевизионной игры, обороняются. Получается поединок – кто кого. Зрителей развлекает манера Отто изображать некую агрессию. Когда-то именно о такой форме работы он и мечтал.
Но его «несет»… чувство меры никогда не было его сильной стороной. Он забывает о том, что это игра и ради мимолетного скандала готов рискнуть испортить отношения с влиятельным человеком. Мне за него боязно.
Когда Майкл заснул, набрала номер Отто. Захотелось поговорить.
Он обижен, что в его материалах не хотят видеть глубину, тонкость, а воспринимают его как скандального репортера-хроникера…
- Но ты же выбрал себе такой имидж.
- Да, ради быстрой славы… иначе ее пришлось бы завоевывать десятилетиями, если вообще получилось бы…  Я теперь понимаю, как трудно усидеть на двух стульях. Это как у писателей. Если они хоть раз в жизни поработали в развлекательном жанре, их не хотят воспринимать как серьезных, упорно принижая все их творчество. Все эти так называемые серьезные критики смотрят на меня свысока.
- Этого следовало ожидать. Ты не учился в университете, твои родители зарабатывали гроши…
- Но все-таки я не готов оказался к такому снобизму. А ты как – читала статью этого… Конвея?
- Да.
- Думаю, Стелле с Якубом это доставило бы удовольствие. Хотя они могли бы и не признаться в этом в твоем присутствии.
- Поставь себя на их место… а ты бы не был удовлетворен? Не почувствовал бы, что справедливость наконец-то восторжествовала?
- Не любишь ты себя, Сандра.
«Тебя я люблю», - чуть не вырвалось у меня в ответ.
Слава богу, я все-таки этого не сказала.         

                15 января, 1963

- Бросить карьеру? Ты шутишь! Ты – мой талисман. Каждый фильм с твоим участием пользуется успехом, - Майкл был в бешенстве. Никогда его таким не видела.
- Может быть, это – совпадение, Майкл?
- Совпадение? Что ж, возможно… Насчет статьи Конвея – ты не переживай, тебе это только лишняя реклама. Да и в конце концов никогда ты не претендовала на лавры великой актрисы. Но он ничего не может поделать с твоим звездным статусом – этого у тебя не отнять.
- Мне предлагают сыграть в спектакле…
- Не соглашайся! Это утопит тебя.
«Ну и пусть», - подумала я. Я не призналась ему, что статья Конвея заронила во мне спасительную мысль: если я перестану нравиться публике, если критики меня заплюют, меня перестанут снимать. Я выпрыгну из этой клетки. Пока же я связана по рукам и ногам контрактом.
Если раньше я еле терпела свою работу – ради папы и Стеллы, теперь я ее ненавижу.
Когда-нибудь я выйду из моды. Для меня это – как вырваться из тюрьмы. 

                5 апреля, 1963

Я настояла на своем и все-таки поучаствовала в спектакле, играя роль второго плана, но довольно насыщенную. Для чего мне это было нужно? Майкл так и не догадался. Хотя, возможно, когда-нибудь его осенит… Я хотела провала. Мне нужно было, чтобы меня освистали.
Это вовсе не значит, что я специально играла плохо или не старалась, я просто продемонстрировала свой убогий набор умений – уверенно пройтись по сцене и четко подать реплику партнеру.
Должна признать, что, несмотря на мое горячее желание стать объектом ожесточенной критики, внутренне готовая ко всему, я все-таки запаниковала, когда открылся занавес, и надо было работать.
Работать не так, как я привыкла на съемочной площадке. Когда делают дубль за дублем, пока не выйдет удачный. Здесь все должно быть сразу же – шанса переиграть ни одну сцену не будет. Я поняла на собственном опыте, как пашут театральные актеры, вот кто настоящие мастера, а не мы. Как папа прав! Он ни чуточки не преувеличивал, когда сравнивал театр с кино.
Я взяла себя в руки, продемонстрировав полное самообладание. Люди пришли в том числе и на Сандру Бартон – пусть увидят, на что она способна. Рядом со своими гибкими, умеющими подчеркнуть каждое слово текста партнерами, я смотрелась как деревяшка. Хорошо еще – натренировалась говорить громко, чтобы в последних рядах было слышно.
Здесь нет магии крупных планов – надо уметь держать в напряжении зал, виртуозно владеть им. А я… держалась как манекен. Формально все делая правильно – но совершенно безжизненно… прекрасно чувствуя, что в героине в моем исполнении нет души.

                6 апреля, 1963

Майкл понял, наконец. Он внимательно наблюдал за мной, когда я читала газеты. Надо сказать, критики, конечно, прошлись по мне, но в целом отнеслись снисходительно. Заметив, что мне не хватает театрального опыта. Я ожидала более ядовитых рецензий.
- Сандра… да пусть все критики мира пишут все, что угодно, ты мне нужна, и ты будешь сниматься, пока… часть публики клюет на твое имя в титрах. И не рассчитывай соскочить таким образом. Это тебе не удастся! Я работаю не для театральных гурманов или вообще гурманов от высокого искусства и ювелирного профессионального мастерства… Моя публика – это обычные люди. Продавщицы в магазинах, швейцары в отелях. Для них ты – шик и блеск, им хочется выглядеть так, как ты в тех ролях, которые я для тебя подбираю. И до тех пор, пока им будет хотеться этого, ты, моя дорогая, обречена… понимаешь?
В эту минуту я его ненавидела. Только я знаю, чего мне стоило не накинуться на него и не зарыдать. Он считает себя моим благодетелем, а на самом деле что-то (может быть, самое важное во мне) он у меня отнял, а заменил это мишурой, о которой я никогда-никогда не мечтала!
- Хочешь – займись благотворительностью в свободное время? Многие увлекаются этим…
Я отрицательно покачала головой. Не показуха была мне нужна, а подлинное служение людям, которые бы нуждались во мне. Я не хотела появляться в больницах, разодетая в пух и прах, позируя фотографам из модных изданий.
Майкл понял свой промах. Он внимательно посмотрел на меня.
- Не расстраивайся, ты же умница… В конце концов, я твой муж, кому как не мне ты в первую очередь должна помогать?
С этим, конечно же, не поспоришь.

                7 июня, 1967

Гляжу сейчас на Отто и думаю: неужели он мне казался интересней других? Был ли он таким неординарным, или мое воображение сотворило чудо? У него действительно редкое чувство слова, он этим кичится и даже кокетничает, с годами все больше и больше утрачивая всякое чувство меры.
С телевидения его выгнали после скандала – он не удержался и поругался с любовницей крупного киномагната, желая привлечь внимание к своей персоне. Он думал, все восхитятся его смелостью, простят ему эту выходку (раз у него звездный статус). Но, увы, ему пришлось поплатиться за это. И газеты, журналы перестали печатать его.
Какие-то, самые одиозные издания, публикуют его откровения. В основном о том, с кем он пил, сколько выпил, кто на его глазах принимал наркотики и какие именно, кто в каких участвовал оргиях, и свидетелем чего ему лично пришлось быть. Он беззастенчиво продает эти сведения, теперь уже воспринимаясь исключительно как «желтый» репортер. По сравнению с тем, о чем он когда-то мечтал, это – такое падение…
На тему алкоголизма он говорить отказывается. Ведет себя как ребенок, у которого отнимают сладости, а ему хочется круглосуточно обжираться, не думая вообще ни о чем. Он перестал себя контролировать в выпивке, но ничуть не стесняется этого, а бравирует – я, мол, герой. За это время он успел трижды жениться и развестись, причем не он бросал жен, а они - его. Он обрюзг и отек, выглядит старше лет на пятнадцать.
Превратился в посмешище, люди брезгуют подавать ему руку. А он искренне не понимает, почему его избегают те, кто когда-то с ним с удовольствием развлекался. Эти люди воспринимают его как предателя – он в своих «мемуарах» раскрыл их секреты. И все прочли, как они проводили с ним время – в таких подробностях, о которых тошнит говорить.
- Можно все свалить на выпивку – понятно, что пьяницы деградируют, у них и слабоумие может развиться… Но все же… Сандра, а ты уверена, что он был когда-то другим? Может быть, это и есть его суть, а юношеские претензии на глубину и исключительность так претензиями и остались, - сказал мне Майкл.
- Теперь этого уже никто не узнает.
- Ты не смогла бы его удержать, он покатился бы по наклонной плоскости… Ты слишком цельная для него, он бы не смог соответствовать твоим ожиданиям. Обрати внимание, он ищет дурочек, которые бы ему в рот смотрели. Боится критики. Ему, наоборот, нужна была бы интеллектуалка, до уровня которой нужно расти, тянуться… но это в идеале. Он предпочел дешевый успех у глупеньких малолеток. И вот результат…
«А ты не предпочел именно это, когда решил снимать развлекательное кино?» – хотелось мне бросить ему в лицо. Но я понимаю разницу между Майклом и Отто. Майкл способен посмотреть правде в глаза, надо отдать ему должное, он ее не боится. А Отто… он слабый.
Да, именно так оказалось.
Кроме того – Майкл вырос в семье образованных родителей, он учился, привык к некой взыскательности. Отто с детства царил в простой среде, отсюда его самомнение, уверенность, что ему не надо учиться, он все уже знает и так. Там ему не с кем было сравнить себя, все были проще, глупее его, вот он и возомнил о себе невесть что.
Ему в этом плане не повезло.

                3 марта, 1970

Я еще застала его живым. Отто пытался что-то сказать, но получалось с трудом. Он изображал беспечную ухмылку, но это было так жалко…
- Эй ты, святоша… Я… может… книгу… о… тебе напишу!
- Не надо никаких книг обо мне. К тому же я представляю, что ты напишешь… Это будет похоже на то, что ты рассказываешь журналистам из скандальных изданий. Домыслы о моей личной жизни, подробности наших с тобой разговоров (которые я считала приватными, ты, видно, нет), намек на то, что у нас что-то было...
- А тебе ведь… хотелось! – он вызывающе посмотрел на меня и слегка приподнялся. Я подложила подушку ему под голову, чтобы было удобно. И села на стул у его постели.
- Хотелось, - просто ответила я. – Это было когда-то.
- Знаю, ты обиделась на то, что я наболтал журналистам про Стеллу и Якуба…
- Ты не имел права.
- Да ладно, Сэнди… не обижайся. Надо же мне… на что-то жить.
- Пить – ты хочешь сказать. Не знаю, какие наркотики ты лично предпочитаешь… но с этим помочь не могу.
- Сэнди…  А я ведь… о… тебе не сказал ни в одном интервью. А мог бы!
- Да… правда.
Его трясло, лихорадило – я поняла, что это ломка. Слышала столько рассказов об этом состоянии, но никогда не видела, что это на самом деле такое. И как помочь ему – понятия не имела, этому надо учиться: выхаживать таких больных.
- Без макияжа тебя не узнать.
- Я вошла через черный ход. И уйду так же. Не «светиться» же мне, таская за собой свору фотографов?
- Слышал… что твой… муженек… теперь делает ставку… на юную Мейзи Робертсон.
-  Да, слава богу, что у меня появилась замена… Скоро я прекращу сниматься совсем.
- А если он… глаз на нее положит? И… разведется с тобой?
- Пусть поступает, как хочет.
- Я не хочу… чтобы ты меня… видела… таким…
- Я понимаю. Давай-ка я позвоню анонимно в больницу, тебя заберут на реабилитацию…
Его зубы стучали.
- Да… хорошо.
Я пошла в соседнюю комнату, позвонила, изменив голос, и попросила медиков приехать по адресу Отто. Когда я вернулась, он еле дышал. Он что есть силы вцепился в мое платье, как в спасательный круг, вдруг дернулся, дико вскрикнул, упал на кровать и замер…
Господи, будь она проклята – эта моя известность! Я теперь не могу его даже оплакать… дождаться врача, поехать в больницу, заняться похоронами, прийти проводить его в последний путь. Слухи пойдут... знаменитостям нельзя иметь тайны. Чувствовать как нормальные люди. Иначе газеты их просто распнут.
Конечно, я могу наплести что-то про юношескую дружбу и ностальгические воспоминания… но, зная Отто (таким, каким он стал сейчас), мне могут и не поверить.
Я какое-то время подержала его пальцы в руке, мысленно читая молитву – ту, какую запомнила в детстве в костеле. Даже не знаю, зачем… Видимо, для меня это был способ проститься с ним.
Вышла на улицу, села в машину, поехала на побережье. Решила – вид волн мне поможет. Так и случилось – я постояла на берегу, глядя на них, и услышала, наконец-таки, внутренний голос, который заговорил спокойно и отрешенно: «Ведь ты же давно не любишь его. Кого или что ты хотела оплакать? Того Отто, каким он казался тебе (а, возможно, когда-то и был)? Или свою фантазию? Свою любовь к нему, которая тебе представлялась ни на что не похожей? Возможно…»
В глубине души я не могла простить Отто за то, что он оказался не той породы, что мой отец. При всех своих недостатках он по-настоящему любил искусство, совершенствовал, оттачивал мастерство… Никогда он не стремился прожигать жизнь – швыряться деньгами, путаться со всеми подряд. Был чужд зависти к роскоши. Профессиональному признанию, уважению он мог позавидовать, но не костюму, машине, особняку… он был к этому равнодушен. И Стелла в значительной мере – тоже. А уж о моей матери, бросившей все ради любви к отцу, и говорить нечего.
Не хочу я помогать людям, похожим на Отто в последние годы жизни, все разочарования которых сводятся к тому, что они недополучили каких-то там развлечений. Смерть его освободила меня от остатков любви и жалости. А таким, как моя Стелла, талантливым, но не виноватым в том, что они родились слабыми, нежизнеспособными, я бы хотела помочь.
А что, если на мои сбережения открыть приют для неимущих, больных или одиноких актеров? Центр? С поддержкой не только материальной, а, что очень важно, - моральной, психологической…
Это идея…
Может быть, есть все же что-то хорошее в моем десятилетнем актерском опыте, который, похоже, себя исчерпал? Ведь я не по актерским рассказам, а достоверно, теперь знаю столько о них…