Игра в прятки 2

Самое волшебное время для пряток - сумерки, тогда почти любое место годится для игры. Только время сумерек коротко, и быстро наступает ночь и уже неинтересно, да и домой пора. А лучшее место для пряток в строящемся доме, углы, окна, ходы, лазы. Можно менять место положения, громыхнуть забытым ведром и свалится в подпол. Кончено, поэтому детям и не разрешают играть на стройках. И мне удивительно, как никто не додумался и не сделал игровую площадку для пряток, такую, чтобы падать там было мягко и безопасно, но углов, закутков и лабиринтов всяких достаточно.

Любимые варианты пряток: игра, когда ведущих двое и они ищут одновременно, игра, когда найденный и затуканный становился т помощником водящего, а в конце последнего спрятавшегося искали всем гуртом. Ну и самый долгий вариант игры под названием «12 палочек. Из палочек строилась небольшая качелька, на один край которой клались двенадцать примерно одинаковых палочек. Прятавшиеся, перед тем как прятаться, с силой прыгали на высокий край качельки, палочки разлетались, водящий бросался их собирать, а когда возвращал качели в первоначальное состояние – шел искать. Найденный, или просто подкравшийся счастливец, бежал, подбегал к качельке, и старался ударом ноги быстрее водящего запустить палочки вверх. Но могло быть и так, что водящий делал это раньше, тогда опоздавший становился новым водящим, собирал палочки и всё повторялось.

В деревне у маминых родителей съезжалось много двоюродных братьев и сестер, мы тоже играли в прятки. Иногда во дворе, когда взрослые уходили на покос. Лучшее место – спрятаться на крыше. Ты видишь всех, никто не видит тебя. Очень весело. Правда, если заметят, не успеешь спуститься и добежать – затукаться, да ещё и попадет, потому что на крышу лазать запрещено. А ещё мы играли на большой поляне за околицей, там часто стоял новый сруб и множество поленниц. Просто так в чистом поле стояли поленницы на некотором расстоянии друг от друга. Правда тут всегда была одна опасность – много-много коровьих лепёшек.

А потом, когда папа с мамой развелись, я постепенно перестал приезжать к старым друзьям, Игорьку Федорову, Пашке Зайцеву, Славяну, которые все жили на улице, где стоял дом моих бабушки и дедушки по папиной линии. Развод был тяжелый. Мама очень ревновала отца, отцу очень не по душе были «сцены», которые «устраивала» мама. Мама до конца дней была уверенна, что папа ей изменял (и любила и не простила его тоже, думаю, до конца), а папа всегда говорил, что всю любовь разрушила безрассудная ревность (а бывает рассудная?) Бог им судья.
Я, конечно, был на стороне мамы, которая описывала, как ей тяжело, как она страдает, как дедушка и бабушка не пускают её в старый наш дом забрать вещи. Я был так обижен на бабушку и дедушку, что когда бабушка пришла ко мне в больницу (я лежал после операции, мне удалили грыжу), я отвернулся к стене и не стал с ней разговаривать, как она не плакала, а все гостинцы, которые она принесла, раздал приятелям по палате. Сейчас мне стыдно за того мальчика, которым я был, жалко бабушку, жалко маму, которая внушила мне такой ужас и ненависть к папиным дедушке и бабушке. Даже когда я стал взрослым, и уже не верил в страшных родственников по папиной линии, мама всегда плакала и сердилась, когда узнавала, что я ходил к бабушке и дедушке в гости (жаль редко). От своей глупой ненависти, слепой веры маминым словам, я, конечно, много потерял, но кое-что и приобрел: я не верю на слово, когда мне говорят плохое о других людях за глаза, кто бы мне это не говорил, даже если это самые близкие люди. Смотри на всё с разных точек зрения, учитывай все возможные варианты, нет идеально плохих, и нет совершенно хороших, меньше суди других, всегда помни, что можешь ошибаться.

Мы остались одни с мамой в общежитии педучилища, жили мы на пятом этаже. Этаж был разделен на две половины. Одна ещё относилась к училищу, где работала мама, а другая принадлежала институту усовершенствования учителей, где одно время работал папа, ему собственно тут и дали комнату. После того, того, как мама и папа развелись, нас всё время пытались выселить из комнаты, но, поскольку другого жилья у нас не было, а само здание всё-таки принадлежало организации, где работала мама, мы оставались в этой комнате до самого того момента, когда в последний год существования СССР, нам не дали квартиру (16 лет в очереди). В эту половину общежития даже проход был отдельный, по отдельной лестнице. Идешь мимо вахты, сворачиваешь направо, потом до двери на запасную лестницу, и по ней поднимаешься до пятого этажа, двери, ведущие со второго, третьего и четвертого этажа на эту лестницу закрыты намертво. Общежитие стояло далеко от моей школы, пройти мимо вахтеров простым школьникам трудно, и стрёмно, поэтому друзья в моем доме появлялись редко. Меня самого-то иногда не пускали домой, и чем старше я становился, тем чаще это происходило. Общежитие-то в основном было женским. Остался я совершенно один, от лета и до лета (ну, вы помните про деревню бабушки и дедушки по маминой линии).

Я бродил по городу и воображал, что меня ищут. Кто ищет, зачем, тут могли быть варианты от инопланетян, до агентов спецслужб. Я прятался от всех подозрительных личностей, уходил от хвостов (которых не было), скрывался в парках, развалинах. Воображение могло сделать участником игры любого, кто попадался мне на пути.

Я уже и не помню, где прочитал, что по легенде (скорее выдуманной), в Древнем Китае мальчиков, из которых решали сделать поэтов, запирали по одному в темных комнатах, где они не могли ни с кем общаться, ни что-то ясно видеть. И большинство кричали, просили выпустить их, а некоторые сходили с ума. Оставались единицы, которые смогли выдержать пребывание в полном одиночестве. Их спасало воображение. И через несколько месяцев из комнаты выходили готовые поэты.
Я, конечно, не был заперт, но одиночества хлебал полной ложкой, и, со временем оно перестало меня тяготить, оно (о, ужас!) стало даже мне в радость.

Богдан говорит, что не знает, во что ему играть, если рядом никого нет. Он вообще не понимает, как можно играть одному. По крайней мере, так было поначалу. Пока он не полюбил чтение, а потом и сам стал придумывать игры. Но первое время я от него только и слышал: «Скучно!» Когда я говорил, что вот мне самим собой никогда не бывает скучно. Богдан смотрел на меня большими круглыми карими глазами и не верил, так не бывает!

По дороге в школу и обратно я непрерывно играл. Пройти не задеть ни одну трещинку на асфальте. Угадать сколько шагов от этого дерева до того. Обогнать больше людей сегодня, чем я обогнал вчера. Допинать камешек или льдинку от школы до дома. Я большой вертолет и я лечу над землей, а внизу реки, моря, леса. В вывесках и в названиях магазинов больше букв «А» или «Е»? Если все, что я вижу, мне снится, как выбраться из этого сна? Если в Майме упадет ядерная бомба, куда мне лучше спрятаться, за дерево или за дом? Если бы я был волшебником, что бы я подарил прохожим? Вот этой старушке – молодость, вот этому суровому дядьке – веселую жену, вот этому подозрительному пацану – пару подзатыльников, вот этой девчонке второе лицо с обратной стороны головы, чтобы не вертела ею так часто, а себе бы, конечно вечную жизнь, чтобы всё-всё попробовать, всюду успеть и долететь в саму дальнюю часть вселенной и устроить там мировую революцию! Как-то так. А вы говорите, что одному скучно! И это только дорога, когда невозможно воспользоваться ни ручкой с карандашами, ни бумагой, ни игрушками.

Сергей Решетнев ©