Лесная быль

 



Олег Пархаев
« ЛЕСНАЯ БЫЛЬ»
( подмосковный пейзаж начала 1970-х годов ХХ  века)


РОМАН-СКАЗКА













МОСКВА
2 0 1 1 г.



Ч А С Т Ь
П Е Р В А Я

СЕЛЬСКИЙ
ПРОТЕЗИСТ
















Глава
первая
УЧЕНИК


Он появился из ночного осеннего дождя...
Тит Кузьмич Ряхин открыл на стук дверь, и на терраску взошел длинный молодой человек с круглым курносым лицом и с фибровым чемоданом в руке. Снял мокрую беретку, и черный ёжик  волос встал дыбом, как будто обладателя его сильно напугали.
- Шишко Василий... Иванович. Вот, - представился вошедший. Он поставил чемодан , полез за пазуху и достал измятые бумаги.
Тит Кузьмич мужчина был положительный. В свои шестьдесят семь лет он пил аккуратно, а матерных выражений почти не употреблял. Сухощавое бритое лицо его было таким, как у начальников Первых отделов. Работал он на железнодорожной платформе кассиром, однако именовал себя “начальником станции” и очень обижался, когда его кто-нибудь назовет кассиром. Раньше он был парторгом, но и теперь его звали на все собрания и выбирали в президиум.
...Кузьмич взял бумаги. Неспешно надел очки, устроился в свете абажура.
- Так... Так... - бормотал он по ходу чтения. - Проф-тех... С отличием. По специальности...
На этом месте лицо Кузьмича напряглось. Он снял очки, протер, вновь надел.
- По специальности «изготовитель протезов человеческих конечностей».
Некоторое время сидел молча, представляя себе то человеческие конечности, то протезы.
- Так это тебе, парень, надо в райцентр, -  наконец очнулся он от раздумий, - на авосечную фабрику.
Юноша ответил, что там  уже был, но у него нет допуска.
- Допуска? - крякнул Кузьмич. - К авоськам? ... Конечно...
Все знали, что фабрика выпускает парашюты, но для секретности её называли авосечной.
- А потом я устраивался в обувной цех, но там нужно быть инвалидом. И тогда меня Лев Соломонович послал к вам.
- А мне-то зачем протезы? Ну, разве, катастрофа на  транспорте или под поезд кто попадет.
- Лев Соломонович сказал - учеником.
В деревне Нижние Малинники, где проживал Ряхин, был клуб, местный очаг культуры, а у очага был заведующий - Лев Соломонович Эндшпиль. Но полгода назад он уволился и возглавил в райцентре обувной цех артели инвалидов “Галактика”. Цех выпускал продукцию двух наименований: “Тапочки домашние” и “Тапочки ритуальные”.
Сам Эндшпиль инвалидом не был, но имел большие связи, и Тит Кузьмич этими связями не раз пользовался, поэтому считал себя в долгу перед Львом Соломоновичем.
- Учеником, - сказал он, - это дело.
Ряхину вдруг польстило, что у него будет ученик, а лучше - стажер. А он, Кузьмич, будет ему наставник. Или, лучше - знатный наставник. Так часто говорили по радио. Радио Кузьмичу нравилось больше телевизора. В телевизоре говорили вроде все то же самое, но внешность дикторов Ряхина не убеждала: костюмчики пижонистые, рожи хитрые, и все норовят о погоде. Не внушали они трепета, ох не внушали...
- Раз Лев Соломонович сказал: учеником, будешь учеником.
И добавил важно:
- Стажёром-лаборантом.
Василия он приютил в своем огромном доме. Сооружение было громоздким и странным. Один из дачников прозвал его “Казанским вокзалом”. Кузьмичу название понравилось, хотя дачников он к себе не пускал. А те, надо сказать, приносили немалую прибыль местным жителям, став неотъемлемой частью деревенского хозяйства, как, скажем, огород, корова, или сенокосный луг.
Протезист, поселившись у Ряхина, с благоговением и трепетом оглядывал его жилище. Казалось, там имелись помещения, в которых Кузьмич никогда не бывал. Да и сам лаборант робел углубляться в недра. Там, например, была одна странная комната с чёрным окном вникуда… А ведь стояли еще сараи, банька, скотный двор без скота и нужники - целых два. В одном было устроено две дырки. Правда, располагались они столь близко, что двум седокам было не развернуться, и один из них в дырку  уже не попадал. Василий, всякий раз сиживая в нужнике, недоуменно косился на второе очко, всегда желая спросить о его назначении у хозяина, но из деликатности не спрашивал.
А другой нужник, совсем новенький, и вовсе стоял на замке.
Платформа, где кассирствовал Ряхин, а теперь ещё и стажёрствовал Василий, находилась в получасе хотьбы от деревни.
Катастроф не случалось, под поезд тоже никто не попадал и Василий, прихватив неопрятные банки с краской и растопыренные кисточки, шёл поновлять привокзальное хозяйство: шлагбаум, знаки на переезде, плакаты, что стояли вдоль платформенных оград и предупреждавшие, что “ПЕРЕБЕГАТЬ ПУТИ”, “ПОДЛЕЗАТЬ ПОД ПЛАТФОРМУ”, а так же “ВХОДИТЬ И ВЫХОДИТЬ ИЗ ПОЕЗДА ВО ВРЕМЯ ДВИЖЕНИЯ” категорически воспрещается.
        Правда, после Васиных реставраций лица на плакатах приобрели патолого- анатомический вид.
А всё свободное время ученик посвящал мытью полов в доме, стирке белья и приготовлению пищи. Огород также был на его попечении. Кузьмич в земле копаться не любил, считая это занятие «мужичьим», так как себя причислял к “номенклатурным специалистам” и “ ответственным работникам”.
В армию Василия не брали из-за плоскостопия и какого-то недуга с длинным латинским названием (что-то в желудке).
Сменщицей в кассе у Кузьмича была вдовая тётя Нюра Горохова или попросту Гороховна. Поговаривали, что Ряхин состоит с ней в сожительстве и дочка её, десятиклассница Ленка Горохова - от Кузьмича.
В будке при шлагбауме сидела тётя Нина Цветкова. С ней Кузьмич тоже сожительствовал, несмотря на существование мужа,  Славки Цветкова, и   сын  её Пашка - механизатор широкого профиля – тоже был ряхинский.
А ещё вдоль железнодорожного полотна мотался на дрезине путевой обходчик Фёдор Федосов - человек косноязычный, что не мешало ему быть отцом шестерых детей. Которые из них были его, а которые ряхинские - уже никто не разбирал.



Глава
вторая
ТАЙНЫ БУФЕТА

Был конец мая.
Тит Кузьмич с Василием сидели на терраске и пили чай с баранками. Вдруг Ряхин сорвался с табуретки, бросился к стене, где висели почетные грамоты, откнопил их и запрятал в правый выдвижной ящик буфета.
Буфет, надо сказать, был у Ряхина выдающимся. Монументальный, высокий, со стрельчатыми башенками наверху, как Кремль над Москвой-рекой. Откуда этот буфет взялся – Кузьмич не объяснял.
- Всегда здесь стоял, - уклончиво говорил он.
Как только задвинулся буфетный ящик, дверь на терраску распахнулась, и в проёме возник колхозный сторож Никита. Все звали его по имени, так как фамилии и отчества сторожа никто не помнил.
- В доме есть кто?! - гаркнул с порога гость.
В отличие от долговязого Ряхина Никита был коренаст. Физиономия его заросла
щетиной, волосы торчали вихрами, не в пример Кузьмичу, у которого они были заче-саны по лысоватой голове.
Одет Никита был в ярко-синие тренировочные штаны с вытянутыми коленками, в кожаные сандалии на босу ногу и в коричневый пиджак поверх салатовой майки.  На голове его держалась белая  шапочка с пластиковым козырьком и надписью “Tallin”.
При входе он сдернул её и привычно повесил на крючок, что на косяке.
Потом по-домашнему сел к столу, уложив локти на клеенчатую скатерть.
Ряхин, отведя взгляд в сторону, поднялся, подошёл к буфету и, приоткрыв центральную верхнюю дверцу, достал бутылку “Стрелецкой”.
За столом произошло оживление.
- Ты, Вась, достань там из холодильника, - распорядился Тит.
Василий открыл дверцу рычащего ЗИЛа
- Грибочки, там, – руководил Кузьмич. – Нюрка хорошо солит.
Никита согласно кивнул.
- Капустку ,там, картошечку. Огурчики с того года ещё есть, помидорчики. Колбаса, там, ещё, кильки.
- Ну, Кузьмич, - отреагировал Никита, - праздник, так праздник.
- Какой-такой праздник?
- Ну, как же: Святой Троицы. Я уже и в Спасское сходил, - торжественно объявил сторож. – К исповеди был и к причастию. Отцу Александру всё, как на духу… И то, что трёшку у тебя занял и не отдал – простил.
- А я не простил, - строго молвил Тит. – И, вообще,  культу потакаешь.
- Да ты, Кузьмич, и сам всю жизнь культу потакал.
- Какому это я культу потакал?
- Личности, - срезал Никита.
Разговор этот повторялся после каждого престольного праздника, и каждый раз заканчивался  бессильным возмущением Ряхина. Хотя у самого в буфете - за левой верхней дверцей стояла икона Св. Николая чудотворца Мирликийского. При этом Тит уважал товарища Сталина. Портрет генералиссимуса стоял у него за правой верхней дверцей буфета. Там же, стопочкой, покоились цветные вкладыши из старых «Огоньков»: «Товарищ Сталин на крейсере «Молотов», «Утро нашей Родины», «Великая дружба» и другие.
Никита генералиссимуса не любил, но побаивался, а вот всех остальных и не любил и не уважал и всячески обзывал , даже матерно. Будучи сторожем и, имея массу свободного времени, он вольнодумствовал.
В войну Ряхин служил, но не воевал. Так сложилось. А вот Никита не служил, но воевал. Так получилось. И даже имел медаль, которую надевал по праздникам.
У Кузьмича медали не было, и он очень завидовал на этот счёт Никите. Зато у Ряхина были почётные грамоты – целых две штуки. Обычно они висели прикнопленные к стене, но, когда приходил Никита, то тыкал в них пальцем, кочевряжился и всячески глумился над святынями. Поэтому Кузьмич и прятал их от греха подальше, лишь завидя Никиту, идущего от калитки к терраске.
-  А, что, - поинтересовался Тит, - в церковь ты тоже эдаким клоуном ходишь?
- Зачем? – ничуть не обиделся Никита. – В церькву я, как положено, брюки надеваю и рубаху. А так я к тебе хожу.
Налили ещё по одной. Выпили.
- Ты, Кузьмич, лучше скажи, что там в политике делается? Народ Зимбабве будет свободным?
Ряхин откашлялся и газетным языком рассказал и про политику апартеида, и про белое меньшинство в Претории, и про Нельсона Манделу.
- И всё-то ты, Кузьмич, знаешь. И везде-то ты побывал, – отреагировал Никита,- Мандела твою мать.
Кузьмич по жизни не матерился, но, невзначай, выдумывал свои матюги. Однаж-
ды, возмутясь политикой правящего режима не то Сальвадора, не то Гондураса, он, всердцах, воскликнул: «Пидаразм!»
Никита тогда сильно зауважал своего друга. Целых четыре дня уважал. Но уже в субботу напился и к вечеру вновь стал кочевряжиться и  «не уважать».
- А я ж це слыхал, шо в Америке распоясавшиеся молодчики били негритянских хлопцев, – пропел на украинском наречии Василий. Он любил всё украинское. Но откуда родом был сам, и какой национальности – оставалось загадкой. Кузьмич что-то слышал от него про Воронежское ПТУ, про тётю Оксану из Луганска, про дядю Марка Захаровича из Витебска, но так, ни в чём и не разобрался.
- Слышь, Кузьмич, а Васятка тоже про политику может. Ученик!
- Этот политик в отпуск собрался, - сокрушённо ответил Ряхин.
Никита, как башня танка повернулся по центральной оси от Ряхина к Василию.
- А то шо ж... Ведь имею право, - пробормотал тот. - Согласно Конституции.
- Сильно устал?
- Устал - не устал, а положено.
- Я, Кузьмич, тоже чего-то в отпуск захотел. В санаторию поеду. А ты, Васёк, куда намылился?
- Вот-вот, спроси,  куда это  он собрался.
- И куда?
- До юга поеду. У Крым, чи шо на Кавказ, - признался Василий.
- У, дурак парень, - осудил Тит, покрутив длинным узловатым пальцем у себя в виске. - Кто с твоими средствами в Крым ездит, а, тем более, на Кавказ? Не выдержит, Вася, твой бюджет таких путешествий.
- Точно! - подтвердил Никита. - О прошлом годе Мишка Кукуёв из Спасского тоже ездил на Кавказ. И что?
-  Шо?.. - растерялся Василий.
- Его там мазурики так обдурили, что без копейки денег остался. Домой в тамбурах ехал, за Христа ради. Голодал... Дамочки там, опять же, разные попадаются, - Никита игриво подмигнул стажёру-лаборанту. - Окрутят тебя, опоят и - готово - ни денег, ни часов. Очухаешься где-нибудь под забором, если вообще очухаешься.
- Верно! - принял эстафету Тит. - А ещё в последнее время Солнце особо жаркое стало. В прессе это обсуждалось и по радио. У нас в средней полосе  не особо заметно, а вот на юге сказывается.
Ряхин отлип от стула, метнулся к буфету и из левого выдвижного ящика извлёк ворох пожелтевших газетных вырезок.
- Вот... Где это?.. - надел очки. - А!.. “Скорый поезд в графстве Йоркшир... исчез... и появился только через пятьдесят лет”. Нет, не то... Вот! “Активность солнца в последние годы приобрело повышенные показатели”. Или: “Человеческий организм имеет свои пределы”. Слышь, Васёк: имеет пределы.
- И жертвы есть? - спросил Никита.
- Пять человек, - Тит сделал выразительный жест, рубанув рукой в воздухе. - Перегрелись до углей, хоть картошку пеки.
- Как в том кино: - подтвердил Никита, - “Наш друг Мазарин уехал в Сочи”.
- А ещё на пляжу давка произошла, - не унимался Ряхин. - Народу пребывало всё больше и больше, таких вот курортников от сохи, вроде тебя. А пляж не резиновый.
- Ну и? - Никита заинтересовался.
- Так взяли разом и сиганули всем пляжём, не в моготу им, видать, стало. Народу подавили - жуть. После уж тела по мертвецким на танках развозили. Но вы, смотрите, об этом ни гу-гу - информация закрытая, сообщалась только для ответственных работников.
- Да, дела, - Никита привычным движением слазил в карман за “Беломором”.
Некоторое время сидели молча, пораженные фактами.
- А шо ж мне робить-то? - промямлил Василий.
- Вот, правильно вопрос ставишь, - оживился Кузьмич. - Правильно, что к стар- шему товарищу за советом обращаешься. Сразу бы так. Тит Кузьмич тебя дурному не научит. Стало быть, отдыхать будешь активным отдыхом. Берёшь палатку, байдарку и - на природу.
- Где ж я байдарку-то возьму, палатку? Это ж каких грошей всё стоит?
- Ну, не байдарку. Можно лодку надувную. В сарае лежит. Палатка у Пашки есть.
- Я рюкзак дам, - вставил Никита.
- Вот видишь: мы тебя заботой не оставим. Организуем. И насчёт продуктов, там, некоторых, - Кузьмич подмигнул, - сделаем. А твоё дело будет культурно отдыхать на природе. В прошлом году таким вот манером один дачник от геморроя вылечился.
- Так у меня ж геморроя нет.
- Сегодня нет - завтра будет. Всё равно полезно. Для профилактики.


Глава
третья
КАТАСТРОФА

Ночью бушевала гроза.
Василий один спал в доме ( Ряхин дежурил на платформе).
Молнии освещали потолок фосфорическим светом. Гром гремел по-артилерийски. Дом скрипел половицами, сквозняки гуляли по чердаку. Василий и спал и не спал. Тени пяти перегревшихся курортников вставали перед ним. Из тёмных углов хитрые мазурики протягивали свои алчные ручищи. Игривые южные дамочки пытались залезть в постель. Несчастный Иван Кукуёв из Спасского возникал в воздухе и грозил Василию пальцем. На нём были лишь трусы и курортная войлочная шляпа с ватной бахромой.
Сон перемешался с явью...
Дождь стучал кулаком в стекло, да ещё кто-то заглядывал в окошко. Лица не разглядеть, лишь высокий острый капюшон и... коса.
- Ма... Ма... Мамо, - в ужасе замычал Василий.
Но стук в окно продолжался, и отдалённо слышался знакомый голос.
Василий, преодолевая суеверный страх, поднялся с дивана, где спал и, бочком, крадучись приблизился к окну.
А там он увидел Никиту. Тот что-то кричал ему и делал знаки, чтобы Василий впустил его.
         У протезиста отлегло от сердца. Он с облегчением сглотнул, включил свет и пошёл на терраску отпирать дверь.
Но вместо Никиты в помещение ворвался механизатор широкого профиля Пашка Цветков.
- Вася, давай!.. - крикнул он и рубанул ладонью воздух, как тот каратист из заграничного фильма. - Мигом!.. Тит Кузьмич велел.
- Шо це таке? - вопросил протезист. - Шо случилось?
- Катастрофа, - произнёс явившийся на терраске Никита. Он был в длинном парусиновом плаще с капюшоном поверх кепки. За плечом возвышался бердан №2. Это его Василий принял за косу. Протезист стал суетливо одеваться, а Пашка рассказывал о том, как он завёз матери на переезд харчи.
- А тут - гроза. Я и задержался, решил переждать.  Вдруг,  дверь нараспашку,  вбегает Тит Кузьмич, весь мокрый. Случилось, говорит,  на путях. Поезд чего-то там.  Гони, говорит, за Василием. Я - на мотоцикл. Возле фермы вот дядю Никиту встретил. И он - со мной.
Сторож убедительно кивнул.
- Я готов, - сообщил Василий и натянул беретку.
Дождь кончился. Было тепло, сыро и тихо. Рокочущий “Ковровец” портил послегрозовой озон. Сверху капало, снизу булькало, в отдалении мерцали зарницы и погромыхивало.
Мотоцикл медленно ехал по раскисшей лесной дороге. Свет фары выхватывал из сгустившегося тумана силуэты деревьев и кустов, которые походили на фантастических существ. Тени проползали назад за мотоцикл. Справа Василий заметил даже фигуру здоровенного человека. Тот стоял подбоченившись и у него были очки. Василию так показалось.
Протезист мотнул головой,  видение исчезло.
Подъехали к платформе. В свете фары были видны люди в фуражках. Они загрузились в милицейский ГАЗик. Мотор заработал, и машина канула в туман. Возле платформы стало пусто.
Василий, поднявшись в коляске, вертел по сторонам головой, пытаясь что-то разглядеть.
- Ну и туманище, - проговорил Никита. - Ты, Паш, светани по путям.
Тот повернул руль. Блеснули полоски рельсов, а на обочине появились две фигуры. Это были Тит Кузьмич Ряхин и путевой обходчик Фёдор Федосов.
- А, Васятка, - с ходу заговорил Тит, - ты здесь не нужен - жертв нету.
- А як же?.. - заговорил было тот.
- Ты лучше послушай, что произошло. В двадцать четыре ноль-ноль на перегоне...
А вот свидетель у нас. Очевидец.
Кузьмич отступил в сторону, дав место Федосову.
- Рассказывай, Федя, - повелел Тит.
Путевой обходчик, косноязычно изъясняясь, поведал, что он возвращался с соседней станции на дрезине, как “тут всё случилось”. Шедшая по встречному пути электричка, при въезде на мост вдруг остановилась. В вагонах потух свет, а по крышам кто-то бегать стал “взад-назад, взад-назад”. Бабы визжат, дети плачут.
- Жуть, - согласился Никита. - А тут ещё гроза.
- Рассказывай, что дальше было, - разрешил Тит.
А дальше оказалось, что “супротив поезда” стоит кто-то.
- Молонья блеснула, я и увидал... Вот... Огромадный такой, навроде человека... Сам стоит, а поезд пятиться стал...
- Представляете?! - пафосно вопросил Тит. - А на подходе состав  - гружёный товарняк... Я звоню в милицию, бегу на переезд, там - Павел. Послал его за стажёром.
В общем, принял все меры... Никита, а ты, никак, с поста ушёл?
- Считай, что мобилизованный, - ответил сторож. - В случае чего обязан явиться.
- Так это ж в случае войны с империалистами, - заметил Ряхин. - А ты, Васёк, чего такой хмурый? Не бери в голову. Случай этот нетипичный. Не сегодня - завтра всех поймают… Рассказывай Фёдор дальше.
Путевой обходчик со своей дрезины шуганул, было, нарушителя. Но тот в два прыжка сам скакнул к нему и боднул Федосова в “дых”, от чего Федор улетел в придорожные кусты, а дрезину потом нашли перевёрнутой под насыпью.
- … Поезд тут взял и поехал.
Федосов по ходу рассказа показывал обеими руками то на место, где “он был”, то на место, где “был он”, то на кусты, куда улетел и тыкал себя пальцем в бок чуть повыше пояса и чуть пониже рёбер, куда его боднули, и которое по незнанию анатомии назвал “дых”.
- Ну и здоров же был этот... Который... - подытожил Фёдор. - Бугаю нашему колхозному... Того... Не уступит.



Глава
четвёртая
- НЕ ПОСРАМИ!
   
Пьяненький Никита сидел на приплатформенной скамейке и считал вагоны проходившего товарного состава. Поезд  прошёл, а Никита всё считал и считал. Старушка-дачница, проходя мимо, окинула сторожа возмущённым взором.
      Коротко свистнув подкатила электричка. Среди вышедших на платформу пассажиров был Василиий с авоськами в обеих руках. В одной - обувная коробка серого картона, где лежали синие кеды и бумажный свёрток с тренировочным костюмом. Во второй - всем напоказ - ласты, маска и трубка для подводного плавания.
- А, Васятка! - узнал Никита. - А я, вишь, припозднился. И то хорошо - тебя встретил. А я, гляжу, ты с покупками, с обновками. Всё же в отпуск намылился? Ну, я тя поздравляю. Сейчас я тя довезу. Кони запряжённые стоят. С бубенцами поедем. Мигом домчим.
Вместо обещанных коней на небольшой утоптанной площадке возле магазина стояла всего одна кобылка, похожая на лошадь Пржевальского, впряжённая в телегу, гружённую пустыми вонючими ящиками.
Никита засуетился вокруг своей колесницы, разбирая вожжи.
- Я ведь ещё и при магазинах состою, - пояснил он. - Вожу вот. Подсобляю.
Он взгромоздился на телегу. Василий подсел рядом, соединив обе авоськи у себя на коленях.
- Но, милыя! Но, залётныя! - гикнул Никита и шумно причмокнул. - Мандела мать твою.
Лошадёнка вздохнула и неспешно пошла. Телега тронулась, медленно перевалила через переезд и, раскачиваясь, будто катафалк загромыхала по дороге.
Никита затянул какую-то бесконечную  заунывную песню, под которую сам же и уснул.
Миновав лес, выехали в луга.
Пахло разнотравьем, стрекотали кузнечики, жужжали пчёлы. Василий разомлел на предзакатном солнце. В голове стали образовываться отпускные фантазии: туристы-романтики, песни у костра...
“Хорошо бы на гитаре выучиться, - подумал он. -  И в походе, и дома - всегда кстати. Какая гулянка, - вечно затянут “Три танкиста”. А я б им спевал и “Ничь яка мисячна”, и “Рушник”.          
В мечтаниях он чуть не проехал мимо дома. Поблагодарив спящего Никиту, спрыгнул с телеги.
        Тита Кузьмича он застал в сарае. У его ног лежало нечто чёрное и плоское.
- Лодка, - пояснил Ряхин. - Только дыра на дыре. Надо клеить
.Они нарезали ножницами круглых лоскутов из старой покрышки и принялись за дело. Потом Кузьмич вспомнил, что нет вёсел.
- Ты, Вась клей, а я что-нибудь сооружу.
Соорудил он из черенка граблей двустороннее весло, приделав на концы по фанерке.
- Вот так будешь грести, - показал он Василию. - Туда-сюда, туда-сюда.
Клеить лодку закончили к ночи. Но теперь никак не могли накачать её. Велосипедных насосов у Кузьмича было много, но ни один не работал: то шланг пропускал,  то пружина сломалась, то качал, но воздух девался неизвестно куда.
Ходили к соседу - бухгалтеру с фермы Иванову. У него машина ”Москвич”, и он дал автомобильный насос, педальный, которым лодку в два счёта накачали.
- Вроде держит, - Кузьмич мазал слюнями заплатки. - Точно, держит. Вась, получилось.
Помимо лодки Ряхин выдал протезисту здоровенный чайник, топорик, малую сапёрную лопатку...
- А вот ещё нож раскладной, нож консервный...
- Хорошо бы ещё консервы к нему.
- Не боись. Я с Клавдией уже договорился. Завтра подойдём к закрытию магазина, она отоварит. Из уважения...
Из уважения к кому было понятно - не к Василию же.
- А вот ещё миска, Вась. Она лёгкая, пластмассовая. Бери... Чего ещё?
Кузьмич слазил по лестнице куда-то под крышу сарая и достал духовое ружьё, из каких стреляют в тире.
- Ну, это так, на всякий случай, для острастки. По шишкам будешь стрелять. Правда, пулек всё равно нет.
На следующий день, когда Ряхин вернулся со службы, пошли, как он выразился “по дворам”.
Первым посетили Никиту. Тот вынес обещанный рюкзак - сплющенный, заскорузлый и совершенно потерявший изначальный цвет.
Никита в палисаднике долго выбивал его палкой. Рюкзак оказался коричневым.
         - Держи, Васёк, - он вручил вещь протезисту. - Не посрами! - и потряс кулаком у плеча, как “но пасаран”.
Затем отправились к Пашке. Никита тоже увязался.
- А палатки у меня нет, - заявил механизатор, не отрываясь от жареной картошки с колбасой, которую ел прямо из сковородки. - Я ещё год назад дачникам продал.
Василий расстроился.
- А як же, Тит Кузьмич?..  А если дождь, ненастье?
- Ничего страшного – не растаешь. Мы, в своё время, шалаши строили. И ты, Вась, воспользуйся опытом старших: жёрдочку - там, жёрдочку - здесь, - Тит стал показывать руками. - Тут - веточками, внутри - лапничек. Лучше палатки. Лежать будешь, как Ленин в Разливе.
- Или, как Сталин в мавзолее, - добавил Никита.
- Не кощунствуй, - осудил Тит.
Пашка, в виде компенсации, подарил Василию компас и новенький военный котелок, который вывез с флота при демобилизации.
Продавщица, она же заведующая, Клавдия Пристенкова уже запирала входную дверь сельмага на замок, но, увидав подошедших, вновь отперла и пропустила в магазин Ряхина и Василия.
- А ты здесь стой, - велела Никите. - Нечего тут. Знаем мы вас.
В магазине пахло хлебом, мылом и кирзовыми сапогами. Клавдия подняла прилавок и пропустила посетителей в подсобку. Там достала плоский картонный ящик, сноровисто сделала его объёмным и, сунув в руки Василия, стала загружать...
Пачки с макаронами, пакеты с крупами, брикеты сухого киселя, банки тушёнки, банки сгущёнки, баранки, пакетики с супами - всё плотно ложилось в ящик. Клавдия вдруг остановилась, помедлила и, решившись, положила две банки марокканских сардин в оливковом масле.
Ряхин одобрительно крякнул.  Это подвигло Клавдию на поступок: из недр стеллажей она извлекла длинный батон финской сухой колбасы и банку югославской ветчины.
- Ну, это уже баловство, - добродушно пробурчал Тит.
А Клавдия, в порыве, взяла и сыпанула поверх всего пригоршню карамелек.
- Ну и там, Клав... Это... - Кузьмич сделал озабоченным лицо.
На свет появилась бутылка “Перцовой”. Ряхин не положил её в ящик, а сунул себе в карман брюк.
Вышли на улицу, где оставили Никиту.
- Держи уж, - Кузьмич достал из кармана и передал сторожу бутылку. Никита перепрятал её за пазуху пиджака и тут же вызвался:
- Давай, Вась, помогу.
Перехватил у протезиста ящик, поставил себе на плечё и пошёл.
- Стало быть завтра? - спросил Кузьмич у Василия. - По утрянке?


Глава
пятая
ОДИНОКИЙ ПУТНИК
         
         Но отправиться по утрянке не получилось. С утра ездили на платформу встречать внучатую племянницу Кузьмича - выпускницу сельхозтехникума Настю Бычкову.   Семейство Бычковых проживало в Спасском, и потому для встречи был использован колхозный грузовик под управлением Пашки Цветкова.
- А як же ж мой отъезд? - раскис Василий.
- Сейчас быстренько встретим, отметим, - рассудил Тит, - потом тебя отправим. А иначе -  никак. Настёна мне ведь не чужая - молодая специалистка по кормам. Родня.
И Василий приблудился к общей компании.
В кузове грузовика ехали по-тавричански - стоя. Распевали “Катюшу” и “Потолок ледяной”. Ряхин сидел в кабине.
Настя оказалась девушкой красивой и рослой.
Василий лишь её увидел - сразу ожил. Суетился, вертелся вокруг, подсаживал в кузов. А потом ехал, стоя с ней рядом и пел ненавистные “Три танкиста”.
В Нижних Малинниках сделали небольшой привал.
Василий окончательно раздвоился: ему и в поход хотелось, и с Настей остаться.
Но соблазн отпуска перевесил.
        «А Настя никуда не денется», - решил он.
Василий за руку попрощался с молодой специалисткой по кормам, сказал, что он очень рад и выпрыгнул из кузова.
- А то, может, с нами поедешь? - искушал из кабины Ряхин. - Тогда завтра по утрянке...
- Да нет уж, Тит Кузьмич, - Василий решился. - Я сегодня.
- Ну, как знаешь.
И машина запылила по дороге в Спасское под разухабистую песнь про то, как “при колхозном табуне конь гулял на воле”.
Дома Василий переодел себя в тренировочный костюм, обулся в девственные кеды, аккуратно завязав белые шнурки.
Вещи были собраны ещё с вечера, что б “по утрянке”.
Василий повесил на шею транзистор “Selga”, потом - ружьё, за спину закинул рюкзак, к которому были подвешены чайник и котелок, на голову взгромоздил лодку и взял весло. Так и пошёл.
- Вась, погодь, - на улице его окликнул Никита. - Дай подсоблю.
И принял на себя лодку. По пути спросил:
- Кузьмич в Спасское поехал?
- Родственницу встречали. Настю.
- Это, что ль дочка Тихона и Верки? Знаю, знаю.  Крепкая такая, ядрёная. Серьёзная. Мимо девок, бывало, идёшь, шутку пошутишь - все в смех. А она рот откроет и глазищами хлопает.
Подошли к реке Варяжке, выбрали спуск поудобней - песочек меж двух вётел. Никита сгрузил лодку. Василий, уложив в неё рюкзак и духовушку столкнул в воду.
- Ну, давай прощаться, - сказал Никита.
Обнялись.
- Бывай, отпускник.
Василий уселся в лодку, замочив, к сожалению, кеды. Рюкзак занимал почти всё свободное место так, что ноги не помещались, и он положил их поверх надувных бортов, выставив для просушки чудо-кеды.
- Толкните, дядя Никита.
Тот ногой пихнул Васино судно.
Управлять надувной лодкой оказалось не так-то просто. Она то крутилась на месте, то рыскала по реке и тыкалась в осоку. Встречавшиеся по берегам дачники сочувствовали Василию, выкрикивали советы по управлению лодкой.
- Без вас разберусь, - бурчал он себе под нос.
Он пыхтел и потел, постоянно утираясь рукавом, но лодка так и не поддавалась.
В конце концов отлетела одна из фанерок, и весло превратилось в одностороннее. Грести вдруг стало легче, и Василий более-менее ровно направил плавсредство по течению.
Миновали прибрежные заросли, и открылся вид на Нижние Малинники вдалеке, на поле и тропинку, по которой шёл, уже в отдалении, Никита.
Почему-то сделалось грустно, и Василий, решив взбодриться  включил транзистор. Ударила бравурная музыка и хоровая песня “Комсомольцы - беспокойные сердца”.
Река виляла. Поля отошли назад, подступил и обступил лес.
Василий поработал веслом ещё какое-то время и ему это ужасно надоело.
“Неужели весь отпуск вот так?” - с тоской подумал он и пристал к берегу.
Вытащил лодку на песок, поднял на крутой берег вещи и огляделся. Отсюда, с обрыва, открывался вид на лес. Кругом - один лес, и никакого просвета.
Опять подступила тоска.
Чтобы отвлечься он стал собирать сушняк для костра, рубил лапник, строил шалаш, перебирал вещи в рюкзаке. Поставил кипятиться чайник, что-то варил в котелке.
Хандра, вроде, отступила.
Но когда, поужинав, он сидел на высоком берегу, свесив ноги и глядел на закатное солнце, сердце неожиданно защемило страхом.
“Туристы, - думал он, - ходят большими компаниями. Шутят и смеются. У них очень сильна взаимовыручка. А я? Кто ж меня-то взаимовыручит, если что?”
Это “если что...” не давало Василию покоя. Ему вдруг стало казаться, что  поблизости кто-то есть и наблюдает за ним.
Протезист взял духовушку и, осторожно ступая, стал углубляться в лес. Со стороны он был бы похож на гурона, который выслеживает бледнолицего, чтобы снять скальп,  если б не треники, не кеды, не лицо...
Вдруг за деревьями раздался гул моторов, и над Василием пролетел самолёт.
Протезист воспрянул духом. Он потряс над головой ружьём и закричал, как в том фильме про потерявшихся геологов.
На этой оптимистичной ноте Василий решил идти спать, чтобы не думалось. А завтра он проснётся, и всё будет хорошо.



Глава
шестая
В ПЛЕНУ ИЛИ В ГОСТЯХ?

Но утром моросил дождь, который заладил ещё с ночи. Шалаш давал течь, и потому Василий отсырел и озяб.   
       Он кое-как нарубил сушняка у нижних еловых веток, разжёг костёр, что-то разогрел в котелке, погрыз баранок и стал собираться.
Спустившись к реке обнаружил, что забыл перевернуть лодку, и она набрала дождевой  воды. Василий перевернул судно, пытаясь осушить, но днище всё равно было мокрым, и протезист вымочил треники на заду, когда уселся и стал грести.
Дождик кончился, но теперь стал наползать туман. Сплошная белая пелена  окружала Василия и отделяла от мира. Даже собственные руки, различая с трудом он машинально грёб в этом молоке, и лодка двигалась, не встречая препятствий.
Протезист  начал волноваться: где он, что с ним? Но туман так же внезапно стал рассеиваться.
То, что Василий увидел, не придало ему оптимизма.
Вместо уютной реки с  песчаными берегами и развесистыми вётлами, вместо сосен и берёзок торчали по берегам жуткие коряги, увешанные гирляндами жёлтой тины. Корни гигантских елей торчали из крутых берегов, будто лапы чудовищ. Джунгли папоротников и хвощей дополняли пейзаж. Вода была мутной, и вообще попахивало сероводородом.
Василий продолжал плавание, брезгливо отталкиваясь веслом от прибрежных коряг, всё дальше и дальше забираясь в лесные дебри.
Птиц не было слышно. Лишь где-то в чащобе раздался вой и смолк - то ли зверь лесной, то ли ветер меж стволов гуляет.
Василий опять затосковал. На этот раз сильно...
Он вспомнил Тита Кузьмича, Никиту... Настю. Вспомнил детство, школу в Луганске, ПТУ в Воронеже, почему-то Тараса Бульбу.
“А не вернуться, ли?” - появилась здравая мысль.
Но тут лодка остановилась...
Василий грёб, но не двигался. Это показалось ему странным. Он огляделся по сторонам, посмотрел назад и увидел две длинные липкие руки. Они торчали из воды и крепко держали лодку.
- Тю... - только и сказал турист.
Тут же сверху раздался пронзительный визг.
Какой-то неведомой силой Василий был выхвачен из лодки, взлетел вверх и, кувыркаясь в воздухе, как гимнаст в цирке, полетел со страшной скоростью сквозь лесные заросли, ломая ветки и осыпая листья. По спине бил, переметнувшийся назад транзистор, в щепки разлетались трухлявые стволы...
Конечным пунктом полёта оказался ствол сосны, о который протезист шлёпнулся, как брошенная лягушка  и сполз к корням. Приёмник стукнул Василия по голове и повис на груди.
В голове гудел набатный колокол, в глазах крутились адские колёса. Протезист не ощущал гравитации.
Постепенно контузия отступила. Стали слышны звуки и вырисовываться предметы. Первой нарисовалась чумазая физиономия - то ли детская, то ли лилипутская - со взъерошенными волосишками и сопливым носом.
Существо выглядывало сбоку. Теперь можно было разглядеть на нём ещё и дырявую тельняшку, и неопрятные порточки на лямке через плечо.
- Лёв, а, Лёв, - заговорило существо, - а он жив. Крепкий попался, даже носа не сломал.
Тот, которого назвали Лёвой, предстал перед взором Василия. Это был монументальный субъект в широченных, когда-то белых штанах, которые охватывали
изрядное пузо и держались на трёх парах подтяжек. Шаровидная голова на короткой шее обладала лицом с коротким носом и толстыми губами. На носу сидели круглые очки, а надо лбом - смешная детская чёлка. Физиономия, поросшая клочковатой щетиной, была щедро пересыпана прыщами, один из которых вызревал на носу. На волосатой груди его висел амулет - вытянутое кольцо с крестом внизу.
Тут же возник третий - долговязый, худой с острым длинным носом и выдающимся кадыком на вытянутой шее. Он был одет в синюю жилетку, балканские шальвары с промежностью у колен и в малиновую феску с чёрной кисточкой.
Василий узнал его руки, это они держали лодку. И одежда была мокрой.
Все трое были босы.
Очкарик, по всей видимости вожак, начал рычать, скалить жёлтые зубы и по-горилльи бить ручищами то себя в грудь, то - в землю.
Летели слюни.
Василий отвернулся и зажмурился.
Когда вопли стихли и протезист открыл глаза, то увидел, что Лёва утирает лопухом лицо, длинный стоит навытяжку, а третий исчез, видно, спрятался.
Очкарик шумно высморкался и, скомкав лопух,  ловко отщёлкнул его в сторону. Потом  лукаво, поверх очков, взглянул на Василия.
- Я рад вас приветствовать в моей скромной юдоли, - говорил он пришамкивая , шепелявя и постоянно выделывая пальцами  «фиги», - Это я вам, как романтик романтику говорю.
“Туристы”, - предположил Василий.
Лёва подошёл к протезисту и помог ему встать на ноги.
- Эй, - крикнул, - непристойный! Представь меня гостю.
И встал в героическую позу.
Из папоротников появился тот, что в тельняшке и начал представлять:
- Лео Невинно-Овинный, отпрыск Лемуров, последний из Нибелунгов, потомок Мерлина , последователь Вайнемяйнена , дальний родственник Фафнира Бергсона и великий Кондукэтор.
Лёва согласно кивал головой, потом добавил:
- Узурпатор и адепт.
- Когдай-то ты успел? - удивился непристойный.
- Не твоего обезьяньего ума дело. А этот, - он указал на обладателя тельняшки, - Тугарин Змеевик.
- Ага, - согласился тот.
- А этот недостойный, - Лёва ткнул пальцем в длинного, - просто Боря.
- Шишко Василий... Иванович… Стажёр-лаборант. Очень приятно.
- Ишь, приятно ему, - съехидничал Змеевик. - Сейчас ещё приятнее будет.
Лёва подскочил к Василию, обнял за талию и стал водить вкруг сосны.
- Змеевик  прав. Вам, действительно, будет приятно. И вообще: вы ощутите такие ощущения, каких никогда не ощущали. Интраназально, лингвально и субконъюктивально.
“Пидарасы!..” - испугался Василий.
Лёва вдруг отскочил в сторону и воздел руки.
- Вы познаете прозрение и просветление. Вы ощутите ауру и обретёте карму. У вас откроются чакры и рассосутся спайки. Да, что говорить - вам крупно повезло.
“Сектанты”, - вновь засомневался протезист.
- Ну, а теперь, по законам гостеприимства, - Лёва сделал благостное лицо, - я приглашаю вас на обед...
Василий вроде успокоился.
- ...в качестве обеда! - закончил фразу  Лёва.
Протезист отпрянул к сосне.
- Костёр разжигать? - обыденно спросил Змеевик.
- Я думаю, - сообщил Лёва, по-гурмански причмокивая толстыми губами, - что Василий Иванович любезно согласится исполнить роль холодной закуски... Что с вами, герр Шишко?
Василий вновь сполз к корням.
- Кровушки, кровушки живой испить бы, - прыгал в возбуждении Змеевик. - Лёв, можно я его укушу?
- Причём, в качестве блюда вы, юноша, предстанете живьём, дабы не потерять ценные вкусовые качества. Итак...
Лёва, почёсывая руки, двинулся к протезисту.
- Нет... Нет... Не надо... Нет... - страшно выпучив глаза затараторил Василий. Он сучил ногами по земле, загребал вокруг себя хвою с шишками и кидал в Лёву.
- Ну, полноте, - примирительно молвил вожак. - Я пошутил. Понимаете, юноша, по-шу-тил.
Василий уж не знал: верить, не верить.
- И вообще я вегетарианец, - заявил Лёва. - А непристойный с недостойным – тем более. Ну, поднимайтесь.



Глава
седьмая
- КУШАТЬ ПОДАНО!
       
        Теперь Василий смог оглядеться. Действо происходило на лесной поляне с сосной посередине. Впереди, средь мощных елей виднелась избушка с высокой замшелой крышей. Сбоку за деревьями угадывалась река. С другой стороны, похоже, овраг, на кромке которого стояла чугунная ванна с пожелтевшей и  потрескавшейся эмалью. А в тени трёх дубов висел латанный-перелатанный гамак.
Возле избушки находился стол, уже сервированный на четыре персоны серебряными тарелками из старинного сервиза. Лежало по ножу и вилке. Но у одной тарелки, видимо, предназначенной для Змеевика, находилась общепитовская алюминиевая ложка. Блюда с изображением какого-то Людовика соседствовали с мисками, чугунками и эмалированными кастрюльками. Стоял даже аквариум, в котором плавали мочёные мухоморы. Содержание прочей посуды было столь же необычным: мыло  «Оникс», камни, стёкла и другие разносолы, природу которых Василий не мог оп-ределить. Над яствами возвышались два старинных бронзовых канделябра, в которых пылали огарки свечей.
- Кушать подано! - возвестил Змеевик. На согнутой руке его, по-официантски, ви-село грязное вафельное полотенце. Тугарин подбежал к Лёвиному куверту, скрутил полотенце конусом и водрузил на тарелку.
- А и правда, - обратился вожак к Василию, - не побрезгуйте. Табльдот, так сказать, в узком кругу. Битте.
Лёва развернул вафельное полотенце и повязал себе на шею, как салфетку.
Он уселся в промятое кресло на торце стола. Боря со Змеевиком  - на длинную лавку с одной стороны стола, а Василий присел на табуретку с другой стороны.
         С минуту длилось замешательство. Но вот неловкость была преодолена, и Лёва открыл трапезу. Начал он с глотания камней. Глотал их молча, сосредоточенно. Затем перешёл на мыло. Потом из здоровенной бутыли плеснул себе в бокал - массивная рюмка тёмного стекла - купоросного цвета жидкость и одним глотком опрокинул в пасть. Утёрся импровизированной салфеткой, рыгнул и перешёл на мухоморы, выложив себе на тарелку целую кучу.
- Вот, юноша, рекомендую, - предложил он Василию. Но тот вежливо отказался.
- Какой скромный молодой человек, - оценил Лёа. - Учись, Змеевик.
Умяв грибы, он перешёл к следующему блюду.
Боря со Змеевиком, молча, сидели на своих местах и голодными глазами смотрели в пасть узурпатору и адепту. Видимо, у них так было заведено: пока вожак не насытится - прочие есть не начинали.
Наконец Лёва объявил:
- Я сыт.
Тут страсти разгорелись. Боря со Змеевиком набросились на еду. Тарелок и, даже, алюминиевой ложки не понадобилось: принятие пищи осуществлялось прямо из кастрюлек и мисок руками.
Василию ужасно хотелось есть. И пить.
Лёва, как радушный хозяин положил в его тарелку какую-то бурую кашицу.
- Стебли лопуха с крапивой и лебедой, - пояснил Лёва. - Масса витаминов.
Василий недоверчиво пригубил. Вроде есть можно.
- А вот салатик из сныти и одуванчиков, - продолжал искушать Лёва. – Кроме пользы – ничего.
- Спасибо, большое спасибо.
Наклонившись к ближайшему уху протезиста вожак интимно прошамкал толстыми губами:
- Способствует.
Потом,  выхватив из глубины сервировки хрустальный графин и такой же стакан поставил перед гостем. Оказалось - вода. Холодная, родниковая.
- Я бы вам предложил побеги бамбука. В Китае, например, его фаршируют улитками и лепестками хризантем.
-Спасибо, я как-то и без хризантем.
-Ну, как пожелаете, наидобрейший Василий Иванович. Как пожелаете… А вот ещё топинамбур. Как? Тоже не желаете? Ну, вы капризник. А, впрочем, воля ваша. Как говорится: по законам гостеприимства. Была бы честь предложена.
Василий кое-как заморил червячка. Сознание его восстанавливалось и укрепля-лось. Он решился:
- Можно  спросить?
Лёва кивнул.
- Если, конечно, это вас не затруднит.
- Меня, юноша, ничто не затруднит. Я сам кого угодно затрудню.
- Я, так сказать...- мямлил Василий, делая ладонью жесты от себя - к себе. - В смысле... То есть...
- Хотите спросить, кто мы такие, - отгадал Лёва.
Василий согласно закивал.
- Хороший вопрос, - Лёва зловеще сверкнул очкам. - Мы - эзотериум унд инферно.
Сакральные хранители, оккультные смотрящие, посвящённые исполнители. Медиумы и медиаторы... Наивные селяне именуют нас нечистыми.
Лёва утробно рассмеялся наивности селян.
- Я, что, похож на лешего или кикимору болотную, а, Змеевик?
- Ни в малейшей степени, - отозвался Тугарин, вылизывая миску.
- Вот видите, юноша, всё это фольклор, так сказать.
Лёва, наконец, обратил внимание на транзистор, висевший на шее у протезиста. Бесцеремонно снял его и повесил на себя.
- Антонио Вивальди, - объявил вожак, как обычно по радио объявляют ведущие концертов классической музыки, - “Времена года. “ “Лето”.
И, включив, крутанул колёсико настройки...
Заиграли струнные и гобои.
- Та-та та-ра та-та-та, - подпел Лёва, барабаня короткими пальцами по столу.
- Вы любите Вивальди, юноша?
Василий даже фамилии такой никогда не слышал.
- Напрасно, напрасно, - укорил  Лёва. - Рекомендую.
Покончив с обедом, нечистые разбрелись переваривать съеденное. Боря со Змеевиком улеглись в тени под сосной, а Лёва провис в гамаке, чуть не касаясь объёмным задом земли.
Василий подошёл и, смущённо кашлянув, спросил:
- А где у вас здесь... Так сказать... Туалет?
  В разговоре с Лёвой и его подельниками протезист забывал малороссийский ак-цент и переходил на среднесоветский диалект.
  - Змеевик, проводи, - велел вожак.
 - Всё: Змеевик, Змеевик, - ворчал Тугарин. - Отдохнуть не дадут.
Но поднялся и повёл Василия по тропинке, круто спускавшейся к речке. Выступав-
шие из берега корни елей образовывали своеобразные ступени. Внизу мощная коряга
нависала над водой, а на конце её стоял габаритный славянский шкаф с витражиком
на дверце.
- Пришли, - сказал Змеевик и убежал наверх.
Посетив необычный нужник Василий поднялся на поляну и решительно направил-ся к гамаку.
- В гостях, как говорится, хорошо, а дома...
- Хуже, - вставил Лёва.
- Да нет же... Я же, в смысле...
- Собрались домой, юноша - Лёва говорил, не открывая глаз и мерно покачиваясь.
      - Змеевик, мух отгоняй!
Тугарин, залёгший было под сосной, нехотя поднялся, встал у изголовья вождя и
Стал лопухом отгонять мух.
- Да, домой... Пожалуй, - ответил Василий. - Спасибо за угощение.
- Ну, что ж, - ответил сквозь дремоту Лёва, - счастливого пути. Змеевик, сделай Васе ручкой.
Тот, чисто формально, пару раз махнул.
Василий облегчённо выдохнул и зашагал прочь от гамака в лес.
Там не было ни единой тропинки. Всё заросло крапивой, переплелось ветками кустарников. Василий подобрал суковатую палку и стал прорубать ей проход в зарослях. Крапива жгла, ветки царапали, но герой всё же продвигался  вперёд, удаляясь от нечистой поляны. Вот уже нет и просвета за спиной, а впереди он появился.
- Река, - определил Василий. - Варяжка.
Он с новой энергией принялся рубить проход. Мысль о доме придавала ему силы.
“Ну его к чёрту этот туризм, - мыслил он в такт ударам. - Проведу отпуск дома. Буду ездить в Москву: схожу в Парк культуры имени Горького, в зоопарк, на ВДНХ. Тоже неплохо. А можно - в цирк”.
Просвет обозначился яснее. Вот ещё несколько метров. Василий вышел из леса...
...И оказался на поляне нечистых. Сосна, ванна, избушка. Только Лёвы в гамаке не было, а Боря со Змеевиком, проснувшись, кидали друг в друга шишками.
Василий развернулся и вновь бросился в лес.
- Правее надо брать, - сообщил он самому себе. - Правее.
Но результат оказался тот же. Промахав палкой по крапиве Василий вновь
вышел на поляну.
Он опять бросался в лес. Руки покраснели и чесались от крапивы, на лице садни-
ли царапины. Василий каждый раз брал то левее, то правее и всякий раз возвращался к исходной точке, теряя силы и надежду.


Глава
восьмая
ВСЁ-ТАКИ В ПЛЕНУ
   
Василий отбросил палку-мачете и в бессилье опустился  под сосну. Закат уже от-
горел, и наползали сумерки.
     Вдруг раздался гул моторов и над поляной пролетел самолёт. Лёва, возвращаясь из шкафа, проводил взглядом стальную птицу, а затем подошёл к Василию.
- Пора, - сказал вожак. - У вас, майн либе, был трудный день. Много  впечатлений.
Пора баиньки. Борис, проводи гостя.
Боря, виновато улыбаясь, повёл Василия в дом.
Входом являлся лаз круглой формы, завешенный изнутри гобеленом с изображением рыцаря и девушки и с готическими текстами возле фигур.
  - Тристан и Изольда, - пояснил Боря и откинул гобелен, пропуская вперёд гостя-пленника.
Внутри помещение оказалось значительно больше, чем избушка снаружи. То тут, то там горели разнокалиберные свечи, давая представление об интерьере.
Стен и потолка не было видно, а вверх, теряясь во мраке, уходила маршами де-ревянная лестница с перилами. Из этого же верхнего мрака свисали полуистлевшие ткани, верёвки с вениками сушёных трав и кореньев, а на цепях висело чучело кроко-дила.
Пространство по земляному полу было хаотично заставлено мебелью, образуя лабиринт из шкафов и тумбочек, комодов и этажерок, столов и конторок, сундуков и шкатулок на них. Мерцали пробирки и мензурки, колбы и реторты. Огромная пустая рама с вызолоченной резьбой прислонилась к комоду. Глобус на полу. На столе - микроскопы, целых пять, а рядом - граммофон с помятой трубой, три медных таза и ещё масса подобного барахла, как в лавке старьёвщика. Уходили вверх колонны из стопок книг в кожаных переплётах. А посреди этого развала зловеще тикали массивные напольные часы с боем.
Василий увидел большую никелированную кровать с шишечками на спинках. Кро-вать содержала в себе засаленный и умятый тюфяк и ворох пёстрых подушек.
- А вам сюда, сюда, - манил обеими руками Боря. - Вот сюда, пожалуйста.
Он указывал на раскладушку, покрытую стёганным малиновым одеялом, из кото-рого, сквозь дыры торчала во все стороны серая вата.
Протезист разулся и возлёг на раскладушечный брезент, накрывшись одеялом. Подушка без наволочки была набита свежим сеном, которое приятно пахло.
Боря, вздыхая, полез по приставной лестнице куда-то вверх, где из мрака высвечивался край лоскутного одеяла.
“А так лучше, чем в шалаше”, - пришёл к выводу Василий.
Появился Лёва. Он прошлёпал к кровати и тяжко упал в неё, громыхнув пружина-ми. Затем громогласно чихнул и все свечи разом погасли.
  “А Змеевика в дом не пускают,” - определил Василий.
  - И не вздумайте бежать, юноша, - раздался из темноты Левин голос. - Только ху-же будет. Я такое могу, что лучше не знать. Я - тать в нощи, я - суперстар. Я поезда взглядом останавливаю. Я...
Василий не дослушал и провалился в сон.
      Сон, правда, был неприятный. Пригрезилось ему, будто земля уходит из под ног, и сам он  проваливается в Вонючую речку. Падает в воду во всей одежде, вместе с профсоюзным билетом. Причём у билета отклеились все марки и уплыли вниз по течению.
      Василий дёрнулся и проснулся.
      Напольные часы били полночь. С завершением двенадцатого удара захрапел Лё-
ва. От храпа его звенели и дребезжали все стеклянные и металлические предметы во-круг.
      Василий уж и свистел ему и бил в ладоши, -  ничего не помогало. Но усталость взяла своё, и Василий уснул-таки под Левины рулады.
      Теперь ему приснился сам вожак. В руках у него был хлыст, у ног – раскладушка. Лёва звучно щёлкнул хлыстом, и раскладушка встала надыбы.
      - Фас! - скомандовал Лёва и снова щёлкнул.
      Раскладушка, скрипя пружинами и лязгая алюминиевыми суставами, двинулась на Василия...
Тот вновь проснулся.
Лёва уже не храпел. Он бил себя ручищами по физиономии, пытаясь казнить до-саждавшего ему комара.
Сверху, где спал Боря, послышались стоны.
“И этого мучают кошмары”, - удивился Василий.
Под утро нечистые забегали по нужде. Первым вскочил Лёва, прошлёпал босыми пятками к выходу и, отдёрнув гобелен, исчез в предрассветной мгле. Долго не появлялся. Потом, ввалившись, обрушился на кровать и вновь захрапел.
Боря, терпеливо дождавшись своей очереди, спустился по лестнице с полатей.
“Нет, в шалаше всё же лучше”, - решил Василий.
  Он взял одеяло, подушку, кеды и вышел на поляну, чуть не споткнувшись  о Змеевика, спавшего калачиком на пороге.
Протезист бросил подушку на корни сосны, завернулся в одеяло, лёг и вновь уснул.



Глава
девятая
БЕЗ ПРОБЛЕМ

- С добрым утром, милейший Василий Иванович, - разбудил его Левин голос.
Утро было солнечным и тёплым.
- Как вам спалось на новом месте? - лицемерно осведомился вожак и, не дожида-ясь ответа, ушёл куда-то.
Василий сел. Он ощутил, что в заднем и единственном кармане треников что-то лежит. Оказалось - карамелька.
  Протезист любил сладкое и потому, щедро выданные ему Клавдией Пристенковой карамельки начал поедать ещё дома. Потом - когда плыл. А перед тем, как заночевать на берегу подъел, как ему казалось, последние.
Но вот одна задержалась в кармане. Она была сильно помята бурными событиями  последних суток.
Первым желанием было сжевать конфетку, но Василий поступил иначе. Он об-мял её, придав изначальную форму, распрямил фантик и позвал:
- Змееви-и-ик!
         Тугарин выкатился из-под Васиного же одеяла, под край которого притулился,
Василий стал подбрасывать карамельку. Подкинет - поймает, подкинет - поймает.
Змеевик внимательно наблюдал за полётом конфетки и, вдруг, резко вытянув ручёнку, попытался перехватить её. Но Василий первым словил карамельку и спрятал за спину.
- Получишь, если скажешь, где мои вещи.
Бежать лесом не представлялось возможным, Василий это уже подтвердил горьким опытом. Оставался единственный путь - по воде. Но для этого нужно было найти свою лодку.
- Дай! - зло потребовал Тугарин и втянул обратно, выбежавшую было соплю.
Василий, взяв двумя пальцами конфетку за фантик, помахал ей перед грязным носом непристойного. Тот вновь попытался перехватить её, но Василий игриво от-дёрнул руку.
- Ладно, - соблазнился тот. - Барахло твоё Лёвка в овраг спустил. Дай!
- Сначала покажи.
Змеевик повёл Василия к краю оврага. Вглядевшись, протезист увидел внизу за кустами чёрный борт надувной лодки, а рядом - рюкзак.
Тугарин получил конфетку и тут же счавкал её.
- Ты бы хоть без фантика... - посоветовал Василий. - Э-эх, простота.
Цепляясь за ветки и кусты, он спустился в овраг. Лодка, рюкзак с чайником и ко-телком, ружьё - всё было цело. Только весло отсутствовало.
“Ладно, что-нибудь придумаем,” - решил Василий и в две ходки поднял свои по-житки наверх.
         “Лодку бы подкачать, - задумался протезист. - Где-то пропускает”.
- Какие проблемы, юноша? - услышал он Лёву за спиной.
- Да вот лодка спустила, - пожаловался. - Подкачать бы.
Вожак взял лодку в руки и приник губами к ниппелю. Два выдоха, и резиновые борта стали, как каменные.
- Большое спасибо, - поблагодарил Василий. - Хватит, хватит...
Но Лёва сделал ещё один выдох.
Раздался взрыв, и лодку разнесло, усеяв ветки и траву чёрными резиновыми лоскутьями.
- Нет проблем, - констатировал Лёва и ушёл.
“Вот ведь я дурак! - справедливо рассудил протезист. - Нужно было спрятать это всё и не светиться перед Лёвой. А теперь... У, дурак”.
Он некоторое время сидел на траве в оцепенении, потом машинально развязал рюкзак и полез, было, в него.
- Что это здесь у нас? - вновь услышал Левин голос за спиной.
Появился вожак. Он взял духовушку и прицелился Василию в лоб.
- Хенде хох, рус Иван! Пу!
И расхохотался. Потом отобрал у Василия рюкзак и стал деловито рыться в нём. Достал малую сапёрную лопату и отшвырнул её далеко в овраг. Её участи последовал топорик и раскладной нож.
- Колюще-режащие предметы воспрещаются, - пояснил Вожак.
Консервный нож покрутил в руках, но оставил. Ласты с маской и трубкой не при-влекли его внимание, а вот широченные синего сатина трусы, именуемые Титом во-енно-морскими, исчезли в кармане вожака. Две пары новых носков Лёва тоже забрал. Достав банки с сардинами долго что-то, прищурясь, читал, подняв на лоб очки, затем тоже выбросил в овраг.
- Просрочены.
Заграбастал финскую колбасу и банку югославской ветчины, произнеся странную фразу:
- Ещё не время.
Пощёлкал пальцами чайник с котелком и ушёл.
Василий, на всякий случай, оглянулся: не появится ли вожак за его спиной вновь.
Но теперь появился Змеевик. Он вертелся вокруг, поглядывая на рюкзак. Протезист достал баранку.
         - Сгоняй-ка на родник за водичкой.
Змеевик услужливо взял чайник и убежал. А Василий пока разжёг костёр.
Тугарин принёс чайник, получил баранку и уселся рядом.
 Когда вода вскипела, и протезист заварил чай в кружке, спокойствие постепенно
стало возвращаться. Он вскрыл консервы, полил сгущёнкой сухарик и дал Змеевику.
Поодаль маячил Боря, не решаясь подойти. Василий жестом подозвал его. Тот подбежал на полусогнутых и уселся по-турецки. Протезист и его угостил, потом рас-печатал пачку печенья “Юбилейного”, сам же он доедал  вторую банку тушёнки, за-пивая чаем. А когда  дал Боре и Змеевику по кусочку сахара, то те есть не стали. Бес-покойно оглянувшись, спрятали рафинад: Змеевик в - штанишки, Боря - в карман жи-летки.
  Появившийся Лёва грозно посмотрел на своих подчинённых и те, нехотя подняв- шись, пошли прочь.
- Не надо их прикармливать, Василий Иванович.
        Протезист, в свою очередь, пригласил Лёву, преломить с ним хлеба, но вожак, сухо поблагодарив, отказался, сославшись на дела.
  “Знаем мы ваши дела”, - Василий сплюнул.



Глава
десятая
ШАБАШ ВЕДЬМ

         Наевшись, протезист завязал рюкзак, повесил его на ветку повыше и спустился к шкафу.
За прибрежными кустами слышались визги Змеевика, хихиканье Бори и плеск воды.
         ”Купаются они там, что ли?»   
       Василий раздвинул кусты и увидел, что оба нечистивца катаются на плоту, который являл собой створку массивной начальнической двери, выкрашенной под дерево, с медной ручкой и овальным номерком с цифрой “16". Боря держал в руках длинный шест, которым отталкивался то от берега, то ото дна.
       Василий закрылся в шкафу и сквозь щёлку стал наблюдать.
       Покатавшись и нарезвившись, Боря со Змеевиком причалили к берегу чуть пониже
по реке. Протезист запомнил место.
       Вернувшись на поляну, он опять пил чай, жевал сухари.
       Потом его сморило.
       Василий взбил подушку, лёг в тени под сосной и накрылся с головой одеялом.
       ...А когда он откинул его, то не понял: вечер, ли, утро, ли? Было странно-серо.
       На обеденном столе пылали канделябры, а между ними стоял граммофон. Боря со Змеевиком сидели смирно на лавке.
       Из дома появился Лёва. Меж указательных пальцев он держал пластинку. Приблизившись к столу, он выждал паузу, как будто ожидая тишины, хотя никто  не шумел.
      - Силь ву пле, - объявил вожак. - Лео и скетч-группа представляют: Гектор Берлиоз.
“Шабаш ведьм”.
        Он продемонстрировал пластинку Боре со Змеевиком, затем - Василию и, придав диску горизонтальное положение, поставил на граммофон. Потом покрутил ручку и нажал кнопку.
        Зазвучала музыка. Но она никак не исходила из помятой граммофонной трубы. Ка-залось, оркестр играет повсюду.
        Раньше Василий, заслышав по приёмнику симфоническую музыку, искал радио-станцию “Маяк” и успокаивался на Пахмутовой. Но после встречи с Лёвой он не то, чтобы стал понимать и разбираться, но его завораживало.
        ...Рокотали литавры.
        Музыка разлилась красивой, спокойной мелодией. Но было в ней что-то загадоч-ное-порочное, что-то предвещающее.
        Землю мгновенно окутал мрак, и, вместе с тем, лес стал прозрачным. Василий увидел потаённые рощи и поганые болота, заброшенные кладбища и выходы тёмных пещер.
        Везде вились неразъяснимые издали существа: утопленницы, покойники, чудища мохнатые, карлики и гномы. Тени их, кружась, стали приближаться к поляне. То тут, то там вспыхивали огоньки. Василий пытался успокоиться, внушая себе, что это светлячки. Но огоньки бегали, мигали, потухали и вспыхивали вновь.
        Протезисту стало не по себе. Он явственно слышал за своей спиной шорохи, ощу-щал на своей макушке чьё-то дыхание, его плеч, волос, рук касались чьи-то пальцы.
        Протезист не смел пошевелиться.
        Оркестр набирал силу, и та изначальная мелодия стала издевательской: захрипела, засвистела флейтами, задёргалась, запрыгала, заскакала ведьминым плясом.
        Со стороны речки донеслись всплески воды и жуткий русалочий смех.
        Василий не решался туда взглянуть. Ему рассказывали про пастуха Матюшина, пропавшего год назад в лесу. Старые люди говорили, что его завлекли русалки, да так и не отпустили. После только штаны и часы от него нашли. Тогда Василий лишь ухмылялся на подобные догадки, но теперь...
        Раскаты оркестра, было, поутихли. Музыка звучала тише, но напряжённее, та- инственней, пробирая низким тембром по фибрам Василия. Он почувствовал, что на него смотрят множество глаз...
        Ударил колокол.
        Оркестр  набирал мощь, чтобы разразиться громовыми раскатами. Лёва вдруг стал расти, ушёл ввысь, фосфорицируя физиономией. Боря со Змеевиком, растопырив руки и ноги, взлетели и, описав в воздухе сложную спираль, начали расплываться, двоиться, троиться.
        А кругом, засвистав, захлопав крыльями, пошла в разгул нечистая сила!..



Глава
одиннадцатая
ПОЛЁТ ВАЛЬКИРИЙ

        Василий лежал в доме на раскладушке поверх малинового одеяла. Рассветный
луч сквозь оконце в крыше ударил ему в лицо.
        Протезист открыл глаза.
        Пыль клубилась в потоках света, Лёва храпел на кровати, вверху торчали Борины ноги. Рюкзак и ружьё лежали подле раскладушки.
        “Сейчас или никогда!” - решился протезист
        Он, стараясь не звякать чайником о котелок, взял рюкзак в одну руку, духовушку- в другую, и на цыпочках двинулся к выходу.
         По пути его внимание привлёк граммофон.
        “А может быть, вчера ничего и не было, - подумал он. – Может, я спал, и вся эта филармония мне приснилась?”
        Василий глянул на пластинку. На круглой красной этикетке он прочёл:
        - “Лидия Русланова. “Валенки”.
        “Конечно же, спал”, - решил протезист.
        Подняв головой “Тристана и Изольду”, он вышел на поляну и тут же наткнулся на Змеевика.
        Тугарин сидел на пеньке, руки в кармашки, и, гнусно усмехаясь, смотрел на Ва-силия.
        - На рыбалку... Вот... - проговорил  тот первое, что пришло в голову. - По утрянке хорошо клюёт.
        - Рыбки захотелось? - ехиднейше спросил Змеевик.
        Василий согласно кивнул и стал спускаться по тропинке к реке. Очутившись возле шкафа решил, что надо бы сходить “на дорожку.”
        Вдруг дверцы распахнулись, и из шкафа вышел… Лёва.
        Как же это так? Ведь он только что видел  адепта дрыхнущим в избушке.
        Василий не знал, что из нужника вышло ментальное тело Лёвы и, поздоровавшись с Василием, стало подниматься по корням-ступеням вверх. А в избушке храпело астральное тело вожака, которое тотчас проснулось и вышло на поляну. Два тела соединились. Объединённый Лёва подошёл к гамаку и провалился в него, продолжая дремать.
         Подбежал Змеевик, доложил:
         - А Васька уходит.
         - Знаю, -  ответил Лёва, не открывая глаз.
         Змеевик насупился, заложил ручонки за спину и стал ходить взад-вперёд перед гамаком.
         А Василий, придя в себя от увиденного, сходил в шкаф “на дорожку”, потом, под-хватив вещи, двинулся вдоль воды.
        Дверь-плот была причалена верёвкой за дверную ручку и  пенёк на берегу. Из кустов торчал шест.
       Протезист отвязал чал от пенька, положил на плот рюкзак, ружьё и сам прыгнул следом. Дверь качнуло, чуть не опрокинув Василия в воду, но он, уткнувшись шестом в дно,  сохранил равновесие. Потом оттолкнулся от берега и поплыл по течению.
       ...Змеевик вновь забеспокоился:
       - Лёв, а, Лёв, Васька-то уходит.
       - Знаю, - был ответ.
       Вновь Тугарин стал ходить взад-вперёд.
       - Ведь уйдёт же.
       - Не уйдёт, - спокойно ответил Лёва.
       Змеевик сбегал к тропинке и глянул на речку.
       - Уже отчалил, - сообщил вождю.
       - Пусть отойдёт подальше, - проговорил Лёва. - Мне нужен разгон.
       - Его уже не видно, - ныл Змеевик.
       - Пора, - лаконично молвил вожак и открыл глаза. - Зови Борьку.
       Лёва, будто камень из рогатки, сам себя выстрелил из гамака.
       - За мной, верные зуавы! - воскликнул и прыжками, как кенгуру, поскакал в лес, вниз и выпрыгнул у небольшой речной заводи, сплошь поросшей ярко-зелёной ряской.
       Посреди затона торчал ржавый речной велосипед.
       Лёва в один прыжок достиг аппарата и занял командирское сидение. Подоспев-ший Боря, пройдя вброд, встал сзади вожака, как лакей на запятках кареты, а Зме-евик, обувшись в водные лыжицы и уцепившись за фал, привязанный к велосипеду, уселся на бережку выжидая.      
        Лёва крутанул педали, медленно выводя машину на фарватер. Змеевик, сгруппировавшись, потянулся на лыжицах вслед.
        Предводитель вывел колесницу в Вонючую речку, поставил по течению, объявил:
        - Рихард Вагнер. “Полёт  валькирий”.
        И включил приёмник.
        Потом ребром ладони, проведя ото лба вперёд, скомандовал:
        - Парад алле. Марш-марш!
        Трубные звуки оркестра скликали валькирий.
        Вожак завертел педалями так, что пятки его слились в единый круг. Колёса беше-но крутились, пеня лопастями воду и сообщая катамарану небывалую скорость. Ве-лосипед нёсся, пуская волны, которые обрушивались на берега, смывая в реку лесной мусор и лягушек.
        Атакующе звучал оркестр.
        Велосипед на скорости подняло из реки и он летел, не касаясь воды, сыпля брызгами со своих ржавых конструкций.
        Гремел Вагнер. Скакали валькирии.
        Василий, как только заслышал симфоническую музыку, сразу понял, в чём дело. Он лихорадочно тыкал шестом то в коряги, то в берег. Посмотреть назад не решался.
       “Хома Брут посмотрел и, чем всё закончилось?”
       - Не слышу песни гондольера, - раздался голос нечистого вождя.
       Протезист всё же оглянулся.
       На него с дикой скоростью надвигался Лёва, сидящий на странном летательном аппарате тяжелее воздуха. Сзади торчал Боря, по бокам мчались на конях вооружён- ные тётки.
        Лёва был суров и торжественен. Вокруг головы его искрило электричество, дьявольски бликуя  в очках. Летели молнии и с шипением гасли в воде.
        Победно звучал оркестр. Лёва дирижировал.
        Василий попытался  оттолкнуться, но шест не доставал  дна. До берегов было не дотянуться, - речка в этом месте заметно расширилась. Течение перестало работать.
        Василий стоял на дверной створке, готовый к закланию.
        Лёва налетал...
        “Последний шанс”, - стукнуло протезисту в голову, и он нырнул в воду.
        Велосипед ударил по плоту, разметав его в щепки. Духовушка, завертевшись про-пеллером, взлетела к верхушкам елей и тут же канула вниз, навсегда исчезнув под водой.
         Вожак, потеряв цель, дал сбой. Велосипед накренило, занесло и на полной ско-рости вмяло в берег.   
         Лёва с криком: «О, девы Рейна!..», как пушечное ядро вылетел с командирского сидения и исчез в прибрежных зарослях, оставив в память о себе просеку, уходящую  вдаль.
        Боря копьём полетел во след главарю. А Змеевик на своих лыжицах взвился в чистые небеса и даже проверещал там, что-то похожее на птичью трель. После чего приземлился где-то очень далеко.
        Валькирии потеряли строй и рассыпались...
        Из речки вынырнул Василий. Он, отплёвываясь, сажёнками доплыл до берега и, цепляясь за коряги, выбрался на сухое место.
        Перед носом его на суку висела дверная ручка с обрывком верёвки и двумя за-державшимися шурупами. На том берегу виднелась искореженная Лёвина машина, над ней -  свежая просека, в глубине которой затухали последние аккорды Вагнера.
        Тут Василий заметил нечто знакомое: ремень, который зацепился за корягу и уходил под воду.
        Протезист вновь полез в речку, добрался до ремня и потянул. На поверхность всплыл  рюкзак Никиты. Чайник и котелок были на месте.


Глава
двенадцатая
ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ

Первым отыскался Лёва. Он, плюясь и сморкаясь, появился на берегу, выйдя из проделанной им просеки.
- Борька! Змеевик! – позвал он в пространство.
Спустившись к велосипеду, он стал осматривать покорёженные конструкции. Приседал, заглядывал в редуктор, трогал руками ржавую арматуру, тряс, стучал пяткой по поплавкам.
Из просеки подтянулся Боря. Он тоже приседал, трогал и бил пяткой.
       - Восстановлению не подлежит, - пришёл к заключению Лёва.
       - Не подлежит, - подтвердил Боря.
       Вожак раздражённо посмотрел на него и, вскарабкавшись на берег двинулся в сторону поляны. Деревья и кусты расступались перед ним и тут же смыкались за спиной  так, что Боре приходилось изворачиваться, проскакивая сквозь растительность.
       На поляне возле избушки уже сидел Змеевик. Водяные лыжицы лежали рядом.
       - А вот и я, - вздохнув, объявил Тугарин.
       - Вижу, - грозно рек Лёва. – Сейчас я с вами, голубчиками, разберусь.
       Он сходил в шкаф а, вернувшись, построил «голубчиков» на поляне и стал разбираться:
       - Предатели! Изменники! Коллаборационисты! Купились на сладкие сухарики. Про-
дали меня за тридцать баранок.
       Он сосредоточился на Боре, указав на него пальцем, как Троцкий на плакате:
       - Ты человека упустил!
       - Я… не… кто пустил…
       - Молчать, глупое создание!.. А, Змеевик! Главный перебежчик. Ну, расскажи, как ты переметнулся, как благодетеля своего продавал: оптом или в розницу?
       Тугарин бросился на колени и запричитал:
       - Ой, не погуби ты нас бесталанных!.. Ой, не обидь сирот круглых!..
       - Сирот не обижаю, - буркнул Лёва и ушёл в дом.
       Вернулся он с колодой карт. Усевшись за стол, смахнул широким жестом мусор и, слюня пальцы, начал раскладывать пасьянс. По ходу действа он то причмокивал, то прихлюпывал, то бормотал непонятное.
       Боря со Змеевиком, притихшие, робко заглядывали из-за его спины на стол.
       Наконец, Лёва закончил расклад.
       - Пустые хлопоты и казённый дом, - печально проговорил он, устало закрыв очки рукой.
Боря со Змеевиком, не зная как реагировать, но желая угодить вождю, всплеснули руками и запричитали.
- Ну, тихо! – буркнул в их сторону Лёва. – Невежество, азиатчина.
Те умолкли, окончательно не зная, как реагировать.
Некоторое время вожак сидел в раздумье, нервно барабаня пальцами по столу.
- Мене, текел, фарес, – вдруг произнёс он и исчез за гобеленом.
- Чегой-то он сегодня? -  заговорил Тугарин. -  То про казённые хлопоты говорил и про пустой дом, а теперь ещё и это… Ты не знаешь, про что он?
Боря отрицательно замотал головой, при этом запрыгала чёрная кисточка на его феске.
Оба тихонечко проникли в избушку.
А там Лёва рылся в шкатулках и ларцах. Наконец, нашёл – большой стеклянный шар.
Вожак запалил справа и слева от себя по свече, положил между ними шар и стал выделывать руками пассы, концентрируя энергию. Он аж взмок, но энергия не  концен-
трировалась .
- И этот не работает. Шарлатанство.
Лёва швырнул шар обратно в шкатулку.
Потом, выйдя на поляну, пытался гадать по полёту птиц. Но птиц не было, а проле-тевшая ворона каркнула и нагадила  вожаку на очки.
Это ему ничего не сказало.
Лёва опять сидел за столом, опять барабанил пальцами, сурово поглядывая на “си-
рот”.
Вновь сорвался с места и кинулся в дом. Там он взбежал по маршевой лестнице высоко под крышу, под самый конёк. Здесь была площадка, на которой стоял телескоп и круглый вертящийся табурет, какие обычно покупают  для обучения детей игре на фортепьяно. Сквозь крышу в разные стороны глядели оконца.
Лёва задницей накрыл табурет и, взявшись за телескоп, приник к окуляру.
      Помимо звёзд вожак ещё подглядывал за людьми, строя всевозможнеые козни.
Он обращал оптику то в одно, то в другое окошко, наводил на резкость.
Наконец, увидел, что хотел: мужик, которого Лёва уже где-то видел, тащил за руку Василия вдоль деревенских огородов.
- Ну, что ж, всё ясно, - сообщил он самому себе. - Как говорится: до новых встреч.



Глава
тринадцатая
ПРОТОКОЛЬНАЯ МОРДА

По четвергам Тит Кузьмич выступал в клубе с политинформацией. Делал он это пе-
ред киносеансом. Дождавшись, когда народ соберётся, он запирал входную дверь и, “коротенько”, минут на пятнадцать-двадцать политинформировал.
Вначале шушукались, и кто-то даже роптал, но потом привыкли и стали восприни-мать Тита Кузьмича, как журнал “Новости дня” перед фильмом.
      Ряхина на это мероприятие никто не подписывал, однако, тот считал своим долгом знакомить односельчан с международной обстановкой и разъяснять политику Партии.
Ряхин прикнопил объявление о политинформации на клубный щит двумя кнопками
по верхним углам и уже взял из коробочки следующую пару кнопок, чтобы закрепить нижние углы, как внимание его привлёк странный человек, шедший по улице. Что-то до боли знакомое виделось в нём.
Лицо пешехода заросло чёрной щетиной, из перпутанных волос торчали ветки и листья. Само лицо, давно не мытое, было иссечено царапинами: на лбу они запеклись, а вот на щеке и ухе кровоточила свежая ссадина. Штаны до колен были вымазаны уже подсохшими серым илом. Колени продраны, да и вся одежда зияла дырами и  была облеплена тиной, утыкана жёлтой хвоей и запятнана грязью самых различных цветов.
Человек шёл, мерно переставляя палку-посох. Люди оглядывались на путника  и удивлённо переговаривались.
  За спиной пешехода болтался исхудалый рюкзак с привязанными к нему чайни-
ком и котелком.
Вот по этим предметам Ряхин и опознал своего стажёра-лаборанта.
Кузьмич прикнопил два нижних угла объявления, закрыл коробочку, сунул в кар-ман и бросился наперерез Василию. Схватив его за руку, повлёк с улицы сквозь по-лынь и лебеду.
- Огородами пройдём, - пояснил Кузьмич.
И, даже оказавшись на терраске, Ряхин, приподняв занавески, оглядел в беспо-койстве окрестности.
- Добрый день, Тит Кузьмич... Я ж вот...
- В баню, в баню, - почему-то шёпотом заговорил Ряхин и замахал на Василия ру-ками.
Протезист послушно отправился мыться. Растопил печь и стал разуваться...
Кеды! Его славные новенькие кеды превратились в чудовищ: неопределённо-гряз-
ного цвета с отклеившейся местами резиной, которая растрескалась и навеки потеряла
свою белизну. Один резиновый кружочек, что на костяшке, отскочил и исчез. А шнурки!
Замечательные, пахнувшие магазином шнурки, которые Василий так аккуратно завя-зывал перед отъездом, теперь представляли цепь замусоленных верёвочек, связанных узелками.
Василий посмотрел в зеркало: лицо было ещё хуже кед...
- Ты садись, садись, - нарочито ласково пригласил Василия к столу Тит Кузьмич, ко-
гда тот отмытый и побритый появился на терраске.
- Чайку вот, наливай, не стесняйся. Печеньице бери. Колбаска есть.
Василий принялся за еду. Ряхин искоса поглядывал на него, потом заговорил:
- А вот в Заире, в провинции Шаба, опять происки империализма.
Помолчал.
 - Ты там, Вась, случаем не слыхал про Анджелу Девис? Выпустили её или нет?
Василий пожал плечами.
- Вот и я не в курсе. Туманно всё. Когда сажали - шуму было много, а теперь как-то
затихло.
Протезист молча ел.
  - Ну, это всё присказки были, - Тит посерьёзнел, - а теперь я с тобой, как старший
товарищ говорить буду. Неправильно ты живёшь, Василий.
- Шо це?
- А то це, что теперь разговоры пойдут, шо це у Тита Кузьмича сотрудники пьяницы
и проходимцы.
- Почему ж?
- А с какой протокольной мордой ты сегодня на людях показался?! Какого рожна тебя вообще на улицу понесло?! Что сказал Никита, когда тебе рюкзак отдавал? “- Не посрами!”  Как в воду глядел. А ты? Пропил ты свой отпуск, товарищ Шишко.
- Да я ж сейчас всё объясню, - начал, было, Василий.
- Давай, давай, - поощрил Ряхин. - У Тита Кузьмича уши большие - много лапши развесить можно, с макаронами и вермишелью в придачу. Я уже по твоей морде обо всём догадался. Тита Кузьмича не проведёшь: Тит Кузьмич жизнь повидал.
Протезист  обречённо глядел в сторону.
  - Вот и в глаза не смотришь. Стало быть, чуешь за собой? Это с какими же негодяями ты в отпуску связался? Понятно, не ты их - они тебя нашли. Гопники. Знаем. Они тебе: “Вася, Вася... Мужик самостоятельный... Уважаем”. Стакан поднесли, а ты парень молодой, наивный, уши-то развесил, губищи раскатал и - готово: явление протокольной морды родному селу.
Слово “морда”, видимо, особенно нравилось Кузьмичу, так как выговаривал он его в усиленном режиме с раскатистым “ррр”.
- Партия, - Ряхин поторжественел, - все условия создаёт. В стране вот уже какая пятилетка досрочно, забота о тебе, можно сказать, отеческая: премиальные, грамоты. А ты с протокольной мордой являешься и все показатели портишь. Государство тебе -отпуск, а ты его весь пропил и в карты проиграл.
Кузьмич указал на численник, висевший на стене.
Василий глянул и остолбенел: там начинался июль.
- Да як же ж это так? -  заговорил он. - Ведь три дня прошло, ну - четыре.
Ему стало ужасно жаль и кед, и лица, и загубленного отпуска.
- Хоро-о-ош, - оценил Ряхин. - Счёт дням потерял. Ещё полбеды, что к сроку вер-нулся, а то и вовсе мог не придти, - проиграли б тебя в карты и - тю-тю, Вася.
Кузьмич вдруг встрепенулся:
- А лодка? А ружьё?
- Топорик, лопатка, складной нож, - продолжил Василий скорбный список.
- Всё пропил, всё прогулял, - сокрушался Ряхин. - Да, Василий, не умеешь ты от-дыхать, не умеешь.
- Гопники... Они... - пробормотал Василий.
 «Ну не про Лёву же ему рассказывать, - решил он, - не про эзотериум унд инферно».
- Вот, признаёшь, стало быть, - Тит несколько смягчился. - Личное признание есть первое доказательство вины, а чистосердечное признание и раскаянье смягчает наказание.
И добавил:
- Ты, Вась, дома посиди, пока морда подживёт. Нельзя тебя сейчас людям показы-вать. Интересоваться будут - скажу: заболел, мол. На улицу носа не кажи.
И, совсем уж подобрев, спросил:
- Хоть бабы-то были? Э-эх.



Глава
четырнадцатая
СКРИПКА

Седьмого июля Тит Кузьмич, как всегда гладковыбритый, в синих галифе, в начи-щенных до блеска хромовых сапогах и в форменном железнодорожном пиджаке от-правился на день рождения своего внучатого племянника десятилетнего Феденьки Бычкова - младшего брата Насти.
Василий тоже напрашивался в гости, но Кузьмич, придирчиво оглядев подживаю-щие раны, велел протезисту оставаться дома.
- Рано ещё: лицо не созрело. Морда не сформировалась.
Тит вышел за калитку. На шее у него был повязан нарядный галстук с пальмой, а на голове возвышалась новая шляпа в мелкую сеточку, какие носят ответственные ра- ботники районного масштаба и которую в народе прозвали “хрущёвкой”. Под мышкой Кузьмич нёс  необычный подарок - скрипку в дерматиновом футляре. Феденька отно-шения к музыке не имел ни какого, скрипки видел лишь по телевизору. Но во всех Ниж-
них Малинниках и в Спасском скрипок ни у кого не было, это Ряхин знал точно.
“Ни у кого нет, а у Федьки - будет, - решил он. - Культурное и гармоничное развитие
личности. Днём он, скажем, на тракторе, а вечером - со скрипкой. Развитой социализм”.
За скрипкой Тит ездил в райцентровский универмаг. Там он долго выбирал инстру-мент, придирчиво оглядывая экземпляры: проверял прямизну смычков, щёлкал паль-цем по деке, пересчитывал струны, пробовал на прочность футляры.
Молоденькая нагловатая продавщица заметила ему, дескать, не хомут покупаете, папаша. Но Ряхин так взглянул, что нахалка прикусила язык. Умел взглянуть Тит Кузь-мич, научился в своё время.
  ...Ряхин шёл по деревенской улице, недвижно, как гусак, неся голову, опасаясь,ви-димо, что при неосторожном движении шляпа может упасть с его неровной головы.
Встречавшиеся знакомые всплескивали руками и восклицали в деревенской непосредственности:
- Ой, Тит Кузьмич, да у вас шляпа новая. Поздравляем.
Ряхин, довольный, краснел.
Нижние Малинники остались позади. Дорога вышла в поле. Парило.
- К грозе, - заметил Тит и стал предвкушать:
“Они там, небось, с утра гуляют, а мне-то раньше никак нельзя - служба. К девят-надцати тридцати должен поспеть. Они, ведь, до понедельника не остановятся. Когда Настёна приехала - аж три дня гудели. Дым коромыслом... Ничего, к самому моменту подойду”.
Тит Кузьмич ладонью отирал пот с шеи и, сняв шляпу - рукавом со лба.
“Как приду, велю дневник показать. Похвалю. Потом слово наставника скажу и тут подарочек-то представлю...”
  За спиной пророкотал гром. Ряхин оглянулся: подминая жидкие белёсые облачка, наползала чёрно-сизая грозовая туча. От неё до земли тянулись косые ливневые полосы. То тут, то там сверкали молнии.
Тень от тучи накрыла Нижние Малинники и теперь двигалась  к дороге, по которой торопился Тит Кузьмич.
Ряхин оценил ситуацию. Он свернул в поле и, придерживая шляпу, побежал по целине к лесу. Бежать было трудно: сапоги раскалились, галстук с пальмой стягивал шею, пот заливал глаза, да и годы сказывались: отбегал своё Тит Кузьмич.
Зашлёпали, будто пристреливаясь, первые крупные капли. Солнце исчезло, и в грозовом сумраке вспышки молний освещали Ряхину окрестности.
Но вот и лес. Кузьмич вбежал в спасительные заросли, и тут же ливануло, пока вполсилы.Тит продрался подальше от опушки в ельник и там на четвереньках вполз под еловые лапы, ближе к стволу. Свернулся калачиком и стал терпеливо ожидать конца грозы.
Где-то вверху бушевал уже в полную силу ливень, а здесь было тепло и сухо ле-жать на мягкой хвое, вдыхая запах смолы. И ни одна капля не просачивалась сюда.
“...Значит, представлю подарок, - возобновил Тит прерванную мысль. - Все, конеч-но, заахают, заохают. Кой-кого, понятное дело, завидки возьмут. А то ведь подарят де-шёвку, ерунду, а потом будут тебя весь год попрекать, в рожу тыкать, дескать, какие мы
подарки дорим, дескать, мы не жмоты. Томка Жбанова прошлый раз так и ляпнула: ты, де, Кузьмич - куркуль. Понятно, что по пьянке сболтнула, однако, слово  - не воробей. Она-то стерьва, когда за столом сидит, всё улыбается, а сама так и зыркает: сколько ты съел, да сколько выпил. А как затараторит: “Ой, мы родственники... Ой, по-род-ственному...” - слезу вышибает. Что-то я не припомню, кем мне эти родственнички приходятся. Сами в городе живут, машину имеют, а хотя бы к дню рождения или к  Седьмому ноября открыточку чиркнули. Нет... Она, Томка, сама на овощебазе Потребсоюза ворует. И муж её, Лёнчик, тоже сволота, магазином уценённых товаров заведует. Спекулянт...”
Кузьмич в волнении перевёл дух. Вспомнил про Федю и его родителей:
“Вот Серафима, племянница моя, баба скромная, работящая, кровь с молоком... За неё можно отдельно выпить. И Тихон, супруг ёйный, человек обстоятельный, электрик по образованию. Работает по специальности, на хорошем счету. Никогда слова поперёк не скажет, всегда молчит и со всем соглашается. За Тихона отдельно тост подниму... Теперь можно селёдочкой с зелёненьким лучком закусить. А там ещё и груздочки... Уважаю груздочки...”
Кузьмич зевнул, крякнул и уснул.
...Проснулся он от холода. Кругом было темно и сыро. Всё тело Ряхина прошибал озноб. Тит вообще с трудом вспомнил, где он.
Кузьмич вылез из-под ели и поднялся на ноги. Прижимая к груди скрипку и шляпу, стал оглядываться по сторонам, пытаясь разглядеть дорогу.
- Вроде сюда, - сказал себе и двинулся.
Идти было трудно. Ноги всё время обо что-то спотыкались, по лицу хлестали мок-рые ветки, за шиворот капала вода.
Тит вышел, было, на тропинку, но, пройдя по ней шагов десять, споткнулся о корягу и упал, чуть не выронив шляпы и скрипки.
А когда поднялся на ноги, то обнаружил, что тропинка исчезла.
- Во как... - прошептал Тит.
Раздвигая скрюченной спиной кусты орешника, Ряхин стал пробираться в неопре-делённом направлении.
Из-за туч выглянула луна.
Тит Кузьмич огляделся и обнаружил, что стоит посреди  дороги.
- Ишь ты - дорога, - проговорил он и, подхватив половчее футляр со скрипкой и, на-дев шляпу, бодро зашагал по лунной стезе, но, пройдя некоторое расстояние, оста-новился.
- А дорога-то, того, не та, - сообщил он притихшему лесу. - Чёрт знает что. Тут ведь сроду другой дороги не было.
Кузьмич опять свернул в лес, прошёл заросли бузины и окончательно заблудился.
- Как будто глаза кто отводит.
 Тит перекрестился. С каждой минутой ему становилось всё более жутко, а тут ещё Кузьмич увидел, что на ветке столетнего дуба сидит здоровенный филин и, не стесняясь, смотрит на него.
Вдруг этот филин моргнул глазищами, ухнул и с грохотом и хлопаньем обрушился на Тита Кузьмича.
- Чур, чур, меня, - быстро запричитал Ряхин и бросился в темень.
Сильный удар в спину свалил его. Падая, Кузьмич нарвался не то на ствол, не то на кулак да так, что из подбитого глаза ударили снопом искры.
Тит вмялся в землю, подтянув колени к груди и закрыв голову руками. Он чувство- вал, как кто-то огромный обнюхивает его.
Ряхин похолодел и впал в обморок.


Очнулся он только утром.
Встав на колени и оглядевшись, Кузьмич увидел, что находится на поляне берёзо-вой рощи. Солнечные лучи прыгали по влажной траве, в листве щебетали пташки.
За берёзами лес кончался, и меж стволов виднелось поле, а за ним - Нижние Ма-линники.
Тит поднялся на ноги.
Спина болела. Пиджак и галифе кое-где лопнули по швам, были перепачканы зем-лёй и серой паутиной. Нарядный галстук с пальмой переметнулся на спину, прилипнув
к мокрому пиджаку. Шляпы не было видно.
Кузьмич вспомнил о подарке.
Скрипки тоже не было. Тит бросился в кусты, потом - в малинник, выскочил опять на поляну и принялся шарить дрожащими руками по траве.
Скрипки не было...
Он в изнеможении опустился накорточки, обхватил голову руками и замер в оцепе-нении. Потом встал и погрозил кулаком лесу.
- Ну, вы у меня ещё на нарах уляжетесь! На параше посидите! Ещё попомните Ти-та Кузьмича.
И, пошатываясь, поплёлся  домой.





Глава
пятнадцатая
-… БУДЕМ ДУМАТЬ
    
 Василий, спозаранку, бегал в нужник, а когда вернулся досыпать, то застал на терраске Тита Кузьмича.
«Что-то рано», - удивился стажёр.
Он заметил, что Ряхин стоит как-то бочком, пряча лицо. Одежда его была перепачкана, на пиджак налипли листья, а на рукаве сидел лесной клоп - зелёный и плоский.
- Доброе утречко, Тит Кузьмич, - неуверенно поздоровался Василий.
- Доброе? - мрачно вопросил Тит.
Он повернулся к протезисту лицом, и тот увидел наливной синяк под правым гла-зом старшего товарища, а на лбу и щеках - свежие царапины.
- Видал? - осведомился Ряхин.
      - Надо пятак приложить, - посоветовал Василий, - зелёночкой помазать.
  Кузьмич не отозвался. Он молча поливал раны пенящейся перекисью водорода. Потом подошёл к буфету, достал початую бутылку “Имбирной”, налил полстакана и опрокинул в себя, шумно потянув ноздрями.
Взглянул на Василия.
- Ты, парень смышлёный?
Протезист пожал плечами.
- Значит так... - Кузьмич выдержал паузу. - Внучатого племянника моего, Феденьку, знаешь?
- Я внучатую племянницу вашу знаю, Настасью Тихоновну.
- И причём тут Настёна?
Василий покраснел. Ряхин, заметив это, смягчился.
- Я тебя про Федю спрашиваю.
- Вы вчера к нему на день рождения пошли.
- Пошёл... И понёс в подарок скрипку.
- Видел.
- Так вот скрипочка-то и - тю-тю...
Сказав это, Кузьмич многозначительно подмигнул Василию свободным от синяка глазом. Стажёр ничего не понял и, решив, что фраза не закончена, напряжённо ожидал продолжения.
Титу не понравилась такая недогадливость.
- Вот, говорю я, в лесу, стало быть, скрипка-то того, энтого.
- Шой-то я ничего не разумею, - поморщился Василий.
- Ишь ты, не разумеет. А ещё смышлёный.
Он резко придвинулся к протезисту, обдав его неприятным запахом изо рта.
- Дурачком, парень, не прикидывайся. Это твои дружки у меня скрипку отняли.
При словах “скрипку отняли” голос у Тита дрогнул, кадык застрял в горле.
Василий побледнел.
- Гражданин Шишко, - Ряхин перешёл на полушёпот, - за свои промахи надо отве-чать. Искупление вины - неотвратимая кара. Любишь кататься - люби и саночки во-зить.
- Какие ещё саночки?
- А такие: саночки-салазочки...
Кузьмич принял ещё полстакана. Внезапно раскис, лицо его приняло вид трагической маски с подбитым глазом.
       - Вася, друг! - Тит всхлипнул. - Пойми, какая неприятность случилась. Они, срод-ственники мои, теперь крепко на меня обидятся. А уж Томка с Лёнчиком - так те по-давно. Они такие. Куркули... Ведь не был я вчера в Спасском, не дошёл я. А теперь вся родня обозлится, в морду наплюют. Возгордился, мол, Тит Кузьмич. Мы к нему со всем уважением, загодя пригласили, а он и сам не явился, и подарка не принёс. Как я им всё объясню? Что меня в лесу подбили и ограбили, да кто ж поверит, чтобы от-ветственного работника и члена Партии с сорокалетним стажем вот так можно было?
Он выпил ещё полстакана.
- Вась, а, Вась, выручай. Верни скрипку.
      - Да как же я? Да откуда ж?
- Из леса, - намекнул Тит. -  А я тебе долг прощу и, вообще, что хошь для тебя. Мне ведь сраму-то сколько, сраму на старости лет. Мне же нечего сказать людям.
Он в отчаянье постучал себя кулаком в грудь.
- Успокойтесь, Тит Кузьмич, успокойтесь. Водички вот попейте. - Василий старался казаться непричастным, хотя уже смекнул, кто отобрал скрипку, и чем ему грозит очередной поход в лес. – Где ж мне эту скрипку искать?
- Да уж тебе виднее, - снова перешёл на полушёпот Кузьмич. - Ты сейчас посиди, поразмысли. Думаю, за пару дней управишься. А то - ишь: филином с древа - нате.
И, помолчав, добавил:
- А Настёна - девка справная, всё при ней. Так, что будем думать.   
Василий встрепенулся, глянул на Кузьмича, а тот ладонью сделал успокоительный жест, дескать, не волнуйся - всё в наших руках.
- А я пока больным скажусь. И ты, Вась, всем говори: заболел, де, Тит Кузьмич, слёг с температурой. Понял?
После чего допил “Имбирную” и ушёл к себе, где, как и обещал, слёг, оставив уче-ника один-на-один с проблемой.
Дневные заботы несколько ослабили её остроту, но, когда Василий улёгся спать, мысли, одна противнее другой, полезли к нему из ночной темноты. Протезист ворочал-
ся, как будто спал на хлебных крошках.
“Вот ведь Кузьмич, проныра, сразу обо всём догадался. В лес посылает. И всё ре-шил, и всё подсчитал: за пару дней я ему управиться должен. А сколько на самом де-ле дней пройдёт? А может и лет... Это же - Лёва, последний из Нибелунгов, что он выкинет, - никто ж не знает... Скрипку ему верни! А то сопляк Федька расстроится, род-
ственники ему в морду наплюют. Пусть плюют - не развалится. А мне жизнь дорога”.
Накатил страх. Василию казалось, что из всех тёмных углов на него смотрят Лёвы.
Он с головой накрылся одеялом.
Позавчера, втайне от Тита Кузьмича, подговорив Никиту, сходил с ним в Спасское. Там в церкви исповедался. Отец Александр качал головой и всё приговаривал: “По гре-
хам нашим... По грехам...” Надел Василию нательный крест, благословил и велел ниче-
го не бояться.
Протезист откинул одеяло, сел и перекрестился. Лёвы рассыпались и голубоватым дымком выветрились в форточку.
Страхи прошли.
“А, что это Кузьмич намекнул про Настасью Тихоновну? Сказал: “Будем думать”.
Это “Будем думать” вселило в Васили надежду. Проснулись дремавшие доселе си-
лы, появилась храбрость и жажда деятельности. Лёва теперь казался смешным и нелепым, а поход к нему - лёгкой прогулкой по свежему воздуху.
Протезист вскочил с дивана, схватил табуретку, подбросил её одной рукой и поймал другой.
“Скрипочку вам, Тит Кузьмич? Пожалуйста! И родственники  в глаза не наплюют, сами им наплюёте. Вы, Тит Кузьмич, главное, насчёт Насти думайте, да поскорее”.



Глава
шестнадцатая
СЦЕНЫ ИЗ БАЛЕТА

Весь следующий день прошёл в сборах,  и к вечеру Василий  выступил в поход.
Вернувшись из плена, он теперь знал дорогу в логово сакральных хранителей. Это
оказалось не так уж и далеко, поэтому шёл пешком. Рюкзака с собой не взял, а набил бутербродами старую противогазную сумку, туда же зачем-то сунул потрёпанный но-мер журнала “Человек и закон”, привесил сбоку кружку и отправился на ночь глядя.
- Чего так поздно? - удивился Тит.
- Так надо, - заговорщицки пояснил Василий. - Врасплох застану, спящими.
Оделся он в старенький плащ, из которого давно вырос, но продолжал носить, обулся в резиновые сапоги, а сверху накрылся береткой, которая придавала Васиной голове вид китайской пагоды.
Освещая путь карманным фонариком, Василий вступил в лес и по знакомым при-метам вышел к Вонючей речке. И только тут вспомнил, что обиталище нечистых на-ходится на другой стороне её.
Как-то надо было переправляться. Но, пройдя вдоль русла, герой обнаружил  ствол ели, упавший как раз поперёк речки.
Обрадовавшись и не задумавшись о столь невероятной удаче, протезист, переби-рая торчащие вверх ветки, перешёл на другой берег.
Меж стволов поблескивало пламя.
“Костёр развели, - определил Василий. - Не спят... Это хуже”.
Он стал продвигаться на свет и уже подошёл к самой поляне, как за спиной услы-шал вкрадчивый Левин шёпот:
- Смелее, юноша, смелее.
И тут же ударом в спину был вытолкнут на поляну.
Там пылал костёр, а Боря со Змеевиком подбрасывали в него дрова.
На свет вышел Лёва. В руке у него был прутик на конце которого он, как циркач, вертел шляпу Тита Кузьмича. На шее висел транзистор.
- Вы только посмотрите, кто к нам пожаловал! Здоровеньки буллы!- обратил он внимание своих питомцев. - Наши встречи - минутны, наши встречи - случайны, но я жду их, люблю их, а вы? Я другим не скажу нашей маленькой тайны…Я там сосенку специально над речкой перекинул: перебрались удачно?
- За скрипкой припёрся, дурачёк, - не переставая кидать дрова, заметил Тугарин.
Василий опешил. Вся его самонадеянность и самодеятельность канули неизвестно куда. Он топтался перед костром, вертя головой-пагодой, то в сторону Лёвы, то в сторону Бори и Змеевика.
- Подытожим, - возвестил Лёва. - Прошлый раз вы, юноша, ушли, по-английски, не попрощавшись. В пролёты улиц вас умчал авто. Но судьбе было угодно вновь свести нас на узкой дорожке кулинарных изысков.
- Что-о-о?.. Опять?.. - Василий по привычке отпрянул к сосне. - Товарищ Лёва… Гражданин адепт, вы же... Вы же... Вегетарианец.
- По нечётным дням, - вздохнув, ответил вожак. - А по чётным могу и оскоромиться.
Он снял с прутика “хрущёвку” и надел на себя.
- Я не согласен... Нет... - протезист замотал головой. - Да ещё в сыром виде.
- Господин Шишко, я всегда принимал вас за интеллигентного человека, а вы - банальный субъект, тривиальный персонаж. Как вы могли поверить, что я буду вас вкушать в сыром виде? Абсурд!.. Несварение и прочие прелести я не пожелаю даже им.
Он указал на Борю со Змеевиком.
- Вольфганг Амадей Моцарт. “Реквием”, - объявил Лёва.
Зазвучал траурный хорал.
- Попрошу на термообработку, юноша. И не расстраивайтесь: есть мы вас будем подо  что-нибудь весёленькое и легкомысленное. Как вы насчёт Оффенбаха?
      - К чёрту весёленькое, к чёрту вашего Оффенбаха... - Василий скинул противогаз-ную сумку и встал  в позу бойца карате. - Вам это с рук не сойдёт. На сей раз общест-венность знает, где меня искать, если что...
- Если что? - перебил Лёва.
- А вот если того... самого...
- И нас всех уложат на нары и посадят на парашу, - ухмылялся вожак.
Василий не знал, что ответить, но вдруг, сложив три перста, перекрестился сам и перекрестил Лёву. Тот взмахнул руками, зашипел и отскочил в сторону.
  “Не нравится”, - понял Василий. Он достал из-за пазухи нательный крест и напра-вил его на потомка Мерлина.
- Приходится быть гуманным, - отворачивая лицо от креста, проговорил Лёва. - Гу-манизм и просветительство это мои слабости. И потому честный поединок должен раз-решить наш схоластический спор.
- Поединок? - Василий растерялся.
- А вы, душа моя, как думали? Обязательно поединок. Иначе нельзя. Прошу выбирать оружие.
Однако, выбрать не дал. Сам выбрал:
  - Канделябры!
  От такого выбора у Василия просели внутренности. Решив, что Лёва отлично вла-деет этим видом оружия, он приготовился к самому худшему.
По знаку вожака Змеевик приволок пару бронзовых канделябров, тех, что стояли на столе во время первого обеда.
- И зелья! - крикнул Лёва.
  Боря принёс бутыль с купоросного цвета жидкостью, нацедил Лёве полный бокал горячительного.
- Пусть побъедит силнэйший, мистер Шишко, - провозгласил вожак с иностранным акцентом. - Пью за ваш успех!
И выпил.
- А вам, юноша, нельзя: не пройдёте допинг-контроль.
Противники разобрали оружие и встали друг против друга, Лёва - в третью позицию.
- Минкус. “Дон Кихот”. Сцены из балета.
Лёва крутанул колёсико и с первыми аккордами подпрыгнул, высоко задрав ногу.
- Гранд батман.
Затем, на одной ноге несколько раз повернулся вокруг себя.
- Фуэте.
И вновь подпрыгнул, а, приземлившись, щёлкнул Василия пальцем по носу. У того пошла кровь.
Протезист утёрся пятернёй и махнул канделябром в сторону Лёвы, но тот балетным прыжком ловко отпрыгнул и пяткой шлёпнул Василия по заднице.
Протезист чуть не упал.
А вожак широкими прыжками стал двигаться вокруг Василия и вокруг себя одновременно. Потом подпрыгивал и часто-часто ножкой ножку бил.
- Антраша.
Новые телодвижения и новые комментарии:
- Жете... Кабриоль... Флик-фляк…
Василий рубил канделябром воздух.
Вот Лёва, прыгая на одной ноге и дрыгая другой стал надвигаться на него,выста-вив вперёд канделябр, а левую руку вскинув вверх.
Василий понял, что вожак двинулся в решительную атаку. А ту ещё Боря с криком “Банзай!” рубил деревянной саблей крапиву, усугубляя драматизм обстановки.
Развязка приближалась.
Василий, собрав физические и моральные силы, схватив обеими руками канделябр, с криком отчаявшегося человека ринулся на балетомана.
Лёва не ожидал такого натиска и на секунду пребывал в замешательстве.
Эта секунда решила всё.
Василий, ухватив канделябр обеими руками, с силой обрушил его на голову вожака - промеж ушей...
Лёва замер в ступоре со зрачками, сошедшимися у переносицы.
Протезист ещё раз взмахнул канделябром, но бить не пришлось. Вожак рухнул в, стоявшую поблизости ванну, высоко задрав грязные ноги. Ножки у ванны подломи-лись, и она с грохотом и выбиванием искр помчалась в овраг, на дне которого перевер-
нулась.
Василий на всякий случай отступил к сосне.
  Сначала было тихо. Музыка умолкла. Затем послышалось характерное сопение и
отплёвывание вожака. Вот его голова показалась из оврага. Вот он уже  по пояс. И, на-
конец, весь предстал, освещённый костром.
- Фредерик Шопен, - Лёва высморкался. - “Траурный марш”.
Он крутанул колёсико, но музыка не заиграла. Он ещё раз крутанул, и ещё... Тиши-на.
- Что, батарейка села? - злорадно спросил Василий и неспешно, вразвалочку, на-правился к Лёве.
Вожак стал выделывать руками резкие движения, стращая протезиста. Но тот по-дошёл вплотную и щёлкнул вожака по носу, выбив кровавую соплю.
Лёва, выронив канделябр, пытался закрыться руками. А Василий щёлкал его и по лбу, и по ушам. Затем снял с униженного вождя транзистор и повесил на себя.
- Александра Пахмутова. “Главное, ребята, сердцем не стареть.”
И крутанул колёсико настройки. Запел Лев Барашков, а Лёву перекорёжило хуже, чем от креста.
Василий разбил канделябром бутыль с зельем и провозгласил:
- Два - ноль в мою пользу.
  А среди порубленной крапивы с обломком деревянной сабли стоял в недоумении Боря.


Глава
семнадцатая
МИРУ - МИР

- Сдаёмся, - объявил Лёва, - на милость победителя. Только, пожалуйста, убавьте звук.
Василий, пойдя навстречу вожаку, несколько приглушил оптимистическую песнь.
К ногам протезиста легло трофейное оружие: Лёвин канделябр, обломок  Бориной сабли и рогатка Змеевика, которой тот не успел воспользоваться.
- Капитуляцию по всем правилам будем оформлять, - спросил вожак, - или обой-дёмся без излишних формальностей?
- По всем правилам, - затребовал Василий. - Чтоб Договор подписать... Этот... Мир-ный. О ненападении.
Лёва нарочито печально кивнул и велел Змеевику:
- Принеси необходимое.
Тот исполнил волю адепта и на обеденном столе появилась шкатулка красного де-рева. Лёва подсел, достал из шкатулки два листа желтоватой бумаги, фарфоровую чернильницу и гусиное перо. Всё это разложил перед собой. Задумался, пожевал кон-чик пера, затем, обмокнув его в чернильницу, принялся писать. Исписав один лист, ис-писал и другой. Затем достал из ларца два чёрных ботиночных шнурка. Проковыряв остриём пера отверстия в бумагах, вставил туда по шнурку. Запалив свечу, разогрел над пламенем палочку зелёного сургуча, покапал на шнурки, соединив их концы и тяжеловесной печатью, поплевав на неё, оттиснул геральдику.
      - Готово, - сообщил он. - Читаю:
          “Я, чёрный рыцарь Лео, повелитель лесных дебрей и болот, хранитель
      пещер и оврагов перед лицом Бездны и Вечности заключил сердечное со-
      гласие с белым рыцарем-общественником Базилем в том, что никакое по-
      ползновение к распре не сможет разрушить нашей дружбы и омрачить вза-
      имопонимания. Пусть благоденствие сойдёт на сельские поля и угодья. А
      Хартия сия не может быть попрана никем.
                Да будет так”.
Василию понравилось.
“Умеет же он слова подбирать, - позавидовал рыцарь-общественник. - Культура”.
      - ...И подписи. Проверьте, Василий Иванович.
Протезист взял бумаги.
- А на каком же это языке?  - наморщил он лоб, вглядываясь в фигурный готичес-кий шрифт.
- На немецком, естественно. Подобные договоры фиксируются только на немец-ком языке.
- А... Понятно. - неуверенно ответил протезист и покраснел. В школе он учил как раз немецкий, но выяснилось, что узнавал лишь “дер” и “унд”.
- Где расписаться?
- Вот здесь и здесь.
Василий взял перо и потянулся к чернильнице.
- Ну, что вы, уважаемый, - остановил его Лёва. - Кровью, только кровью.
- Да, да, конечно... Я забыл.
Он поковырял мизинцем в подсохшем носу и вывел: “Шиш...” Лёва, в свою очередь, потыкал пальцем свои кровавые сопли и вывел замысловатый вензель.
  - Один экземпляр мне, - пояснил вожак. - Другой - вам. Подписи, печати - всё, как полагается. Нотариусом - Змеевик, свидетелем - Боря.
Они пожали друг другу руки.
“Надо скорее брать скрипку и валить отсюда, пока не очухались”, - решил Василий.
- В знак внимания и уважения предлагаю обменяться подарками, - выступил с ини-циативой протезист. Он снял с руки Пашкин компас и протянул Лёве.
Тот, растроганный, даже прослезился, очки его запотели. Вожак принял дар и стал с чувством трясти Васину руку так, что протезист насилу её высвободил. Он хотел ещё поцеловать Василия, но тот уклонился от Лёвиных лобзаний.
Ответным ходом было приглашение в избушку.
- Прошу, - сказал вожак и сделал широкий жест. - Всё моё - ваше. Выбирайте!
Перед Василием открылась Лёвина барахолка. Скрипка сразу же бросилась в гла-за: она лежала в открытом футляре. И он уже протянул к ней руки, но Лёва, вдруг мет-нувшись, схватил инструмент и прижал к груди.
- Только не это, только не это, - закрыв глаза, просил он.
- Но ведь в обмен... – пытался вразумить протезист.
- Нет.
- В знак внимания и уважения.
- Не дам, - повторил тот с упрямством ребёнка, у которого хотят отнять любимую игрушку.
Василий отступил.
Лёва тут же спрятал скрипку в комод под замок, а протезисту выдал камешек на ве-рёвочке. Правда камешек был красивого зелёного цвета, и на нём вырезан жучок, та-кой же, как на сургучной печати... Но Василию нужна была скрипка.
      Он, поблагодарив вожака, сунул камешек в карман брюк.
- Да вы не расстраивайтесь, юноша, - утешал Лёва. - Ведь инструмент вы можете просто купить, если уж так приспичило.
“Точно! - изумился Василий. - Скрипку можно просто купить в райцентре - их там навалом, и  не подвергать свою жизнь опасностям и нервотрепке”.
Но тут же расстроился:
- Денег нет.
- Вы имеете в виду купюры? Какие желаете: фунты, йены, юани?
- Это ж валюта. За неё срок можно схлопотать.
- Понял. Сейчас исполним.
С этими словами Лёва достал из шкафа что-то круглое и плоское фиолетового цве-та, щёлкнул об него пальцами и перед Василием раскрылся цилиндр. Вожак поставил его на столик об одной ножке.
- Сколько требуется?
Василий назвал сумму.
Лёва не стал даже произносить заклинаний и делать магических жестов. а просто слазил в цилиндр и достал ассигнации и горстку мелочи.
- Прошу!
- Мне как-то неудобно, - возразил Василий.
- Пусть будет контрибуция.
- Нет, нет. Никаких контрибуций и аннексий тоже.
- Ну, я не знаю, - недоумевал Лёва. - Берите так, в подарок.
- Это получится взятка.
Вожак устало вздохнул.
- Тогда берите взаймы.
- Взаймы?
- Да, потом отдадите. При случае.
Василий неуверенно взял деньги.
- Я отдам, я обязательно отдам.
- Вышлите по почте наличным платежом.
       - А дойдут? - серьёзно спросил Василий.
- Обязательно дойдут.
Разрешив проблему, они вышли на поляну.
Там граммофон извергал торжественный марш, а Боря со Змеевиком стояли, рас-
тянув рты в счастливых улыбках, причём у Тугарина был красный флажок с надписью
“Миру - мир”, которым он размахивал в такт маршевой мелодии.
- Ну, вот я и уезжаю, - объявил Василий.   
- Как?! - встрепенулся Лёва. - Уже?! Но у нас намечена широкая культурная про-грамма: кончерто гроссо, праздничный обед, мелодекламация, раскуривание трубки мира, игра в фанты…
“Вот только фантов твоих мне не хватало”, - подумал Василий.
- Эй, убогие, - велел Лёва, - просите гуманнейшего Василия Ивановича, чтобы он не уезжал.
Те заныли:
- На кого ж ты нас оставляешь? Не пустим, не пустим, не пустим!
Протезист испугался, а ну, как и в самом деле не отпустят?
- Всё решено! - крикнул он и отпрыгнул в сторону. - И подписано... Топор войны за- рыт в землю. А то мне ещё в универмаг поспеть надо.
- Но вы нас не забывайте, - просил Лёва. - Заглядывайте по-соседски.
Василий подобрал противогазную сумку, вынул из неё истрёпанный номер журна-ла “Человек и закон”, вручил Лёве.
- Ознакомьтесь.
Затем, сунув в сумку Договор, надел её через плечо.
- Змеевик, проводи, - велел Лёва.
Протезист оглянулся:
- Да, чуть не забыл. Вы, товарищ Лёва, теперь не вожак: с этим старорежимным по-нятием покончено раз и навсегда. Вы теперь - староста группы. Поздравляю... И по-брейтесь.
Тугарин повёл Василия потаёнными лесными тропами. И как только вкруг них сомкнулся лес, со стороны поляны зазвучала музыка. Играла скрипка. Мелодия спокой-но и грустно лилась в застывшем воздухе.
“Лёва исполняет, - понял Василий. - Ну и пусть себе музицирует, лишь бы не бедо-
курил. Культурное развитие всё-таки снижает криминальные наклонности.”
- “Вокализ” Рахманинова, - пояснил Тугарин.
Протезисту стало стыдно.
“Змеевик, - подумал он, - и тот знает”.
Но вот звуки скрипки всё тише, тише и, наконец, совсем умолкли, растерявшись по
лесу.


Глава
восемнадцатая
НЕПОНЯТНОЕ

    К платформе вышли неожиданно быстро. Василий хотел, было, поблагодарить Змеевика, но того и след простыл.
Всё последующее совершилось, как и было задумано: райцентр, универмаг, скрип-ка.
Молоденькая хамоватая продавщица посмотрела на протезиста и криво усмехну-лась:
- Чтой-то все за скрипками подались? Новая мода такая, что ли, на селе?
Но Василий на неё даже смотреть не стал. Сунул чек и забрал инструмент.
А, придя домой, он, первым делом, глянул на календарь. Всё в порядке - день в день.
Кузьмич, не заметив подмены, благодарил Василия, тряс руку, присовокупив, что Феденька очень хороший мальчик и на пятёрки учится. Про Настю ничего не сказал.
- Как думаешь, Васёк, синяк к четвергу сойдёт? - спросил Тит, разглядывая себя в зеркало. - Пожелтел.
- Не сойдёт, - уверенно сказал Василий.
- А как же быть? - разволновался Кузьмич. – Ведь  политинформация.
- Очки чёрные наденьте. У меня есть, я дам.
Помявшись, всё же спросил:
- Тит Кузьмич... Вы обещали подумать.
- Про что?
- Про Настасью Тихоновну.
- А!.. Так думаю, Вася, думаю, - отозвался Ряхин. - А вот ещё шляпу вернуть бы...
- Ну, Тит Кузьмич, - в отчаянии протянул Василий.
- Ладно... Не буду, не буду... Неси очки.
В Четверг, по расписанию, как только в клубе собрался народ, Кузьмич запер вход-
ную дверь на засов и взошёл на сцену, где уже стояла трибуна с графином и стаканом. Ряхин был в чёрных очках, что вызвало шушуканье в зале. Тит сурово кашлянул, и воцарилась тишина. Он, разложив на трибуне ворох газет,  уже открыл рот, чтобы по-ведать односельчанам об агрессивной политике Израиля, как в дверь снаружи стали барабанить.
Кузьмич насупился и хотел, было, переждать, но удары сыпались не переставая.
- Ну, откройте там, кто-нибудь, - разрешил Тит.
Низенький, усатый Юрка Мураев  отодвинул засов, и в клуб ворвался Пашка. Он, как на роликах, прокатился меж рядов и взлетел на сцену. Бросился к Титу Кузьмичу, с жаром стал что-то шептать ему на ухо, рубя ладонью воздух.
- Так! - возгласил Ряхин. - Все - за мной!
И - в окошко киномеханику:
- Сеанс откладывается.
Все вереницей, вслед за Пашкой и политинформатором устремились в дверь. Ме-
ханизатор вёл к молочной ферме. Он бежал боком, обернувшись к Кузьмичу, и обеими руками указывал направление.
Толпа, подбежав к воротам коровника, остановилась в растерянности. Собственно, ворот не было, торчали лишь железные столбы с петлями.
- А где же ворота? - спросил Тит.
- Во! - указал Павел.
Сварные створки ворот, храня задвинутые засовы и навесные замки, лежали мет-рах аж в двадцати.
- Как же это? - недоумевал Тит.
Цветков пожал плечами, он тоже недоумевал.
- Может, украли чего? - раздалось из толпы.
- Молоковоз!
- Да нет, вон он стоит.
- И прицеп на месте.
- Может внутри чего?
- А чего там брать?
- Непонятно.
Появилась заведующая фермой Зинаида Тарасовна Мамелюк – представительная женщина с золотыми зубами и орденской планкой на пышной груди. В сопровождении зоотехников  - Сапеги и Лисовского - устремилась в коровники.
Подкатил на мотоцикле участковый - старшина Рыжов Валентин Иванович. Заглу-
шив мотор и покинув седло он направился к Ряхину. Поздоровался за руку, странно посмотрев на его чёрные очки. Потом перешёл к делу:
- Что за момент?
- Ворота сняли, - указал Кузьмич.
- У меня что-то не стыкуется, - признался он. - Такой вот момент. А, главное, непо-нятно: зачем? Какие-то накладки, какие-то ходы в сторону.
  У Кузьмича тоже “не стыковалось”: если ворота сняли, то почему ничего не взяли? И, потом, как их вообще умудрились снять, да ещё отбросить?..
Ряхин встретился взглядом с Василием, стоявшим в толпе. Протезист потупился и отвернулся.
“Странно, - думал Тит. - Всё очень странно. Непонятное творится”.
С фермы вернулась Мамелюк с зоотехниками.
- Всё на месте, - сообщила она старшине. - И коровы, и лампочки. Пломбы не тронуты.
- Уже хорошо, - согласился Рыжов. - Без накладок.
- А кто мне ворота на место поставит? - поинтересовалась Зинаида Тарасовна. -Там ведь в каждой створке по тонне будет.
- Кран надо вызывать, - сказал Сапега.
- У соседей одалживать, - добавил Лисовский.
- Да сколько ж это будет стоить? – ужаснулась товарищ Мамелюк.
      - Такой момент, - подтвердил Рыжов. – Накладка.
- А где сторож? - вдруг вспомнила и завертела по сторонам головой Зинаида Тарасовна. - Сторож, спрашиваю, где?
Никиты не было видно.
Несколько добровольцев побежали по периметру фермерского забора.
Ряхин опять посмотрел в сторону Василия. Тот по-прежнему отводил взгляд.
Наконец, волонтёры принесли и бережно положили к ногам Тита Кузьмича пьяное тело Никиты и бердан №2.
- Никита, вставай, - произнёс Ряхин.
Тот не двигался.
- Никита, вставай, - повторил Кузьмич заклинание
Ноль эффекта.
Случившийся возле фельдшер из амбулатории Михаил Перверсиев склонился над
телом. Стал оттягивать веки, а, затем, щупать пульс. Но сквозь огрубевшую кожу не прослушивалось ни малейшего признака жизни.
Фельдшер выпрямился и шепнул что-то Кузьмичу.
Тот безумно взглянул на медика и невольно снял очки. Потом снял кепку и сооб-щил:
- Представился...
Толпа ахнула.
Этим же вечером тело Никиты на грузовике Пашка Цветков отвёз в райцентровский морг


Глава
девятнадцатая
БАБУШКА ПРИЕХАЛА

- Клод Дебюсси, - объявил Лёва. - “Послеполуденный отдых фавна”.
  Но музыка не зазвучала, просто староста группы подошёл к гамаку, просто завалился в него и просто захрапел.
Шёл третий день мира.
Боря со Змеевиком резвились на поляне и разбудили Лёву. Тот не стал репрессировать группу, а, достав из кармана штанов “Человек и закон” углубился в чтение.
- Это же надо... - бормотал он. - Это же надо... “Расхитители социалистической соб-ственности понесут заслуженное наказание.” И правильно! Туда им дорога, ворюгам.
Змеевик то и дело подбегал к Лёве и, заискивающе глядя в очки, спрашивал:
- Мы теперь хорошие, да?
Боря тоже интересовался:
- А когда Василий Иванович приедет?
- Лёв, а, Лёв, - нетерпеливо позвал Тугарин.
- Ну, что тебе? - отозвался тот, нехотя отрываясь от интересной статьи о брачных аферистах.
- Лёв, петушок или курочка?
- Хм... - староста задумался, почёсывая свой неровно побритый подбородок.
- Цыплёнок! - не выдержав, крикнул Змеевик и, вынув из-за спины руку, показал Лёве щепотку травы.
Тот глуповато рассмеялся.
Мирная жизнь, вроде, налаживалась, как вдруг набежали сердитые тучи, закрыв над поляной голубое небо и солнце. Сумрак накрыл окрестности. Ветер, усилившись, развился в вихрь. Тучи скрутились в воронку, и из неё раздался оглушительный свист.
Борю со Змеевиком повлекло в овраг, а Лёва провис в своём гамаке аж до земли.
Невесть откуда, со звуком бензопилы, вылетела замшелая ступа и, подняв облако пыли и мусора, глухо стукнувшись, приземлилась на поляну.
- Бабушка приехала! Бабушка приехала! - радостно закричал, вылезший из оврага Змеевик.
В ступе сидела Баба Яга.
Красный платок был повязан по-пиратски поверх её седых косм, в которых кое-где
проглядывали кокетливые бантики. Тельняшка с широкими полосами виднелась из под
засаленного, с истёртым мехом, душегрея. Юбка её состояла, исключительно, из за-плат. В зубах - трубка, в руках - колода карт.
Ураган стих. Тучи перемешались, затянув небо однообразно-серой пеленой.
- Опять фольклор, - пробормотал себе под нос Лёва. Он вылез из гамака и подо-шёл приложиться к костлявой ручке.
Бабка подозрительно оглядывала бритую физиономию старосты группы.
- Здорово ль добрались? - учтиво осведомился он.
- Твоими заботами, балбес.
Лёва покраснел.
- При подчинённых... Вы меня компрометируете, мадам.
- Не сахарный, - заметила бабка. И это была сущая правда: Лёва, действительно, сахарным не был.
Из оврага выкарабкался Боря. Он снял феску и стоял поодаль, не зная куда ему сунуться.
- Боренька, миленький. - Яга заулыбалась в его сторону. - Птичка-рыбка. Исхудал-то как.
      - Дурашливый он какой-то, не у дел, - снисходительно заметил Лёва.
- Не тронь Бориску! - шикнула на него бабка. - Ты б их лучше покормил. Сам-то во-о-он какую сдобу наел.
Она указала трубкой на Лёвин живот.
- Да и мордень уже по циркулю обводить можно.
- У меня обмен веществ, - буркнул бывший вожак и, стараясь переменить тему, любезно предложил перекусить с дорожки.
- Не желаю, - ответила Яга. - Последний раз после твоих деликатесов пучило меня, и рези мучили. Ты лучше, шер ами, поднеси грандматери стаканчик доброго зелья.
Лёва молчал, глядя в сторону.
- Ты, что, уснул, любезный, или оглох? - Яга начинала злиться. - Мне два раза пов-торять? Никакого уважения к сединам... Сейчас, говорю, пропустим по маленькой, и по большой, а потом - на поганое болото шабаш справлять, я пластиночки привезла.
Лёва, отводя глаза, невнятно пробормотал:
- А я уже не пью...
- Что?! - Яга, вылезла из ступы. - Мне послышалось нечто странное.
- Не пью, - повторил Лёва. - Завязал.
Бабка огляделась по сторонам.
- А туда ли я попала? Может адресок перепутала?
Лёва потупился, мусоля в руках “Человек и закон”.
- Дай сюда эту гадость!
Яга вырвала у него журнал и зашвырнула в лес. Потом, обратившись к Боре и Зме-евику, скомандовала:
- А ну, отошли на сто шагов! Мне с вожаком душевно побеседовать надо.
Те послушно двинулись прочь, отсчитывая шаги и, вскоре, скрылись в лесу.
- Кстати, - заметил Лёва. - Я теперь не вожак, а староста группы.
- Час от часу не легче. Чего ещё хорошего расскажешь? - Яга наступала, попыхи-вая трубкой и с треском тасуя карты. - А может ты  в правозащитники подался?
Она уселась за стол в Лёвино кресло
- Так легче переносить удары неблагодарного внука, - пояснила она. - Кайся!
Лёва, молча, сходил в избушку и принёс экземпляр Договора о сердечном согласии.
- Что это? - мрачно вопросила Яга.
- Хартия. Топор войны зарыт.
Лёва зачитал текст и подвёл итог:
- В общем, смирил гордыню, познал просветление и обязался ознакомиться...
Он указал в ту сторону, куда улетел “Человек и закон”.
- То-то, я гляжу, рожу выскоблил. Лицемер, - гневно выдохнула бабка, шлёпнув ко-лоду карт о стол. - Просветление он познал. Вы только полюбуйтесь на этого неволь-ника чести, на этого узника совести.
Внезапно, она выхватила у Лёвы Договор и, скомкав, проглотила, лишь печать хрустнула.
Лёва неподвижно стоял, тупо глядя на свои пустые руки.
- Хорошо прошёл, - заметила бабка, сглотнув Хартию. – Жаль, запить не чем... А, теперь, второй экземпляр мне на стол!
- Не могу, - стыдливо промямлил вожак. - Не получается.
Яга велела Лёве открыть рот, показать язык. Потом, подняв на лоб его очки и на-дев свои, щёлкала пальцами перед его глазами, оттягивала веки, массировала виски.
- Теперь штаны снимай. Показывай.
- Может не надо? - Лёва окончательно сконфузился.
- Ладно, не снимай. И так всё понятно: реакции никакой, полное бессилие... По-мощнички у меня умственно отсталые, а староста и вовсе дебил неспособный. Всё самой приходится, всё самой.
Яга шлёпнула ладонью по столу, и на нём возник Васин экземпляр Договора.
- Теперь - ты, - указала Лёве. - Но постепенно, неспеша.
Тот взял документ и, отрывая по кусочку, стал пихать в рот и жевать.
- Не торопись, - руководила Яга. - Хорошенько прожёвывай. Силы должны вернуться.
Лёва доел всё и сгрыз печать, как леденец, вместе со шнурком.
- Ну? - поинтересовалась Яга.
В Лёвины очки вернулся зловещий блеск. Вожак хищно огляделся по сторонам, щёлкнул себя подтяжками - вначале по одной паре, а потом всеми тремя сразу. Оскалив зубы, вперился взглядом в близстоящую ель, и она рухнула, чуть не накрыв Бабу Ягу.
- Да тихо ты, дурак! -  выскочила та из кресла. - Угробишь ещё.
Лёва поднял падшую ель и зашвырнул  в сторону Вонючей речки.
- Ладно, пойду пройдусь, - заявила Яга и направилась к шкафу.
- Диссидентка старая, - буркнул Лёва, как только Яга скрылась из вида.
На следующий день бабка, собрав Лёвину команду потребовала:
- Хватит околачиваться! Топор войны отрыт! Требую сегодня же акцию!
Лёва вновь был назначен вожаком, и инфернально-эзотерическая братия споро взялась за дело: Змеевик, в возбуждении, носился по поляне и издавал воинственный клич, Лёва, расхаживая взад и вперёд деловито шлёпал в ладоши и почёсывал руки, а Боря, глупо улыбаясь маршировал на месте.
Время шло, а дальше похлопывания, почёсывания, издавания воинственных кли-чей и взаимного подзадоривания дело не продвигалось.
  - Ну, хватит, бестолочи! - заорала на них Яга, которой надоели эти хождения. – За работу принимайтесь.
- Так, прям, сразу и приниматься? - глядя на бабку поверх очков, вопросил Лёва.
- Сразу, мон шер, сразу, - пропела бабка. - С вами последнее здоровье потеряешь.
- Да, но надо как-то изловчиться, изготовиться.
- Ну, так изловчись!
- Тогда, я пошёл, - сказал Лёва, не двигаясь с места
- Тогда иди... А ну, марш отсюда!
И Лёва пошёл. Он посетил деревню и, сняв с петель ворота, отбросил подальше.
- Вуаля! - доложил он Яге. - Сделал всё чисто.
- Пустячок, конечно, - определила бабка. - Дело препустое: ни уму, ни сердцу. Но,
хоть что-то. Я, пожалуй, поеду, не то с вами, дураками, сама дурой сделаюсь. А когда
вернусь, чтобы зелье было, и чтоб шабаш был.
“Дался ей этот шабаш”, - раздражённо подумал Лёва, а вслух сказал:
- Боря, Змеевик, помашите бабушке ручкой


Глава
двадцатая
ШУТКИ В СТОРОНУ

Василий в чёрном, и единственном, костюме с чёрным галстуком хлопотал на тер-раске.
Сегодня похороны Никиты. Тит Кузьмич и ещё шесть мужиков задвинули в кузов машины гроб и венок, на чёрной ленте которого было выведено серебрянкой: “ДОРОГОМУ УСОПШЕМУ ОТ РОДНЫХ И БЛИЗКИХ”, загрузились сами (Кузьмич - в кабину) и поехали в райцентр за телом Никиты.
Поминки решили делать у Ряхина. Местные подсобили - сколотили стол на козлах, а теперь ждали женщин, чтобы те помогли с готовкой: печь блины, варить кутью и всё прочее, что положено.
Василий собирал на столе посуду: тарелки и миски в стопочку сложил. Стаканы, чашки, кружки, вилки и ложки пересчитал. Посуды явно не хватало.
“Надо сказать, чтобы с собой приносили”, - решил он.
На терраске стояли два ящика: с водкой и портвейном, - Клавдия Пристенкова ещё вчера прислала.
Василий за хлопотами, вроде, отвлекался от скорбных мыслей, но они всё равно проступали, тоска щемила сердце.
Хоронить должны были в Спасском, с отпеванием в церкви.
Протезист смахнул слезу.
С улицы донеслось урчание машины.
- Привезли, - сказал Василий и перекрестился. Он вышел за калитку и увидел неч-то странное: через борт грузовика переваливались и падали на землю нижнемалинни-ковские мужики, все пьяные. Юрик Мураев и вовсе упал ничком. Его подняли и повели.
Василий, привстав на колесо, заглянул в кузов. Ни гроба, ни венка, ни Никиты...
Появился Ряхин, трезвый. Крикнул через плечо:
- Павел, сейчас поедем!
Увидав протезиста, внятно произнёс:
- Никита в покойницкой ожил.
Василий икнул и сказал:
- Тю-у...
Большего он сказать не мог.
- Давай, Вася, мигом, - торопил Тит. - Поедем забирать его, бедолагу.
- Из морга?
- Да нет. Его в психиатричку перевели. Там выдача с одиннадцати, надо на поезд десять ноль пять успеть.
Протезист залез в кузов, Ряхин сел в кабину, и машина понеслась к платформе.
И только в электричке, усевшись напротив Василия, Кузьмич стал рассказывать:
- До сих пор очухаться не могу... Приезжаем, значит, в покойницкую тамошнюю. Ждём. Вначале всё прилично, культурно: по стенкам графики висят про соцсоревнование, диаграммы... Подошла наша очередь. Я, куда следует, бумаги предъявляю. Так, мол, и так, нужен мне покойник такой-то, представившийся тогда-то. А они пошушукались и отвечают, что покойник такой-то выбыл по причине, что он не покойник вовсе, а симулянт... Сам понимаешь, что от таких слов выражение на лице соответствующее. Меня, конечно, успокаивать стали. Это, говорят, ничего страшного, это, говорят, радость. Да я и без них понимаю, что радость. Только во дворе машина казённая дожидалась с людьми, гробом и венком. Что делать?.. Я Фёдю Федосова на рынок отвёз: может и продаст гроб, хоть какие деньги оправдаем. Остальные мужики, сам видел, от неожиданности перепились.
Кузьмич развёл руками.
- Стал я Никиту разыскивать. Мне тут  же справку выдали, что переведён он в гор-психбольницу номер один. А перевели его туда потому, что случай этот редкий, нети-пичный, и требуется специальное обследование бывшего покойника и реабилитация.
Ну, прям, как при Хрущёве.
-  Да-а-а... - потрясённо протянул Василий. - Дела.
-  Дела, как сажа бела, - среагировал Тит. - Это я насчёт ворот, что с фермы сняли. Как Никита помер, то и дело закрылось, - какой спрос с покойника? А теперь?.. Всё по новой. Никите же - статья за халатность. Много, думаю, не дадут, но всё равно неприятно. А, главное, народ в неопределённости пребывает, так, как дело непонятное и необъяснимое. Но для нас марксистов-ленинцев необъяснимых вещей быть не долж-
но, и потому людям установку обязательно следует дать: так, мол, и так - сторож-зло-дей допустил попустительство. Все повозмущаются, позором заклеймят, пар выпустят, и снова жизнь пойдёт своим чередом. Короче, надо дать точку зрения. А иначе народ может того...
- Шо?
- Потерять веру в идеалы... Хорошо ещё, что у нас в деревне все сознательные, понимают, что можно, а что нет. Вон, когда ты в отпуску был, Петьке Озимому дачники поленницу развалили. Так ведь они, озорники, из дров на лужайке перед калиткой выложили “СЛАВА КПСС!” А Петька целый день надпись трогать не смел, и только ночью убрал. А почему? А потому, что вопрос-то политический. Вот и в нашем деле вопрос тоже приобретает политический характер. И мне почему-то кажется, Василий, что ты знаешь всему этому объяснение.
- Да не такой уж я марксист, Тит Кузьмич. Куда мне до вас?
- Ну, марксист - не марксист, а только я это всё пока промеж нас говорю, поскольку мы друзья-товарищи, и лишняя огласка нам ни к чему. Я ведь ещё тогда догадался, когда ты мне скрипку принёс. Понял я, куда эта ниточка тянется.
- В райцентровский универмаг она тянется, - отозвался Василий. - Эту скрипку я просто купил. Вот.
- Эка! - Кузьмич улыбнулся улыбкой рыбака, поймавшего крупную рыбу. - А если ты, Вась, не при делах, то зачем вообще покупал её, да ещё на свои деньги?
- Не на свои...
- А на чьи? У тебя ж с финансами туго.
Василий молчал, кусая губы.
- А ты с Титом Кузьмичом в молчанку не играй. Лучше облегчи душу признанием, а я уж решу, что делать будем.
Бойко стучали колёса электрички, мелькали за окном пёстрые дачные посёлки.
Василий решился:
- Хорошо... Слушайте.

Поток пассажиров медленно полз по пешеходному мосту, перекинутому над путя-ми, платформами, проводами, сплетёнными в сложную паутину. Сверху открывался вид на привокзальное хозяйство: семафоры, стрелки, вагоны, пакгаузы. Юркие маневровые тепловозы шныряли по путям на зависть Тита Кузьмича, формируя товарный состав.
Отсюда весь город был, как на ладони. Пыльная привокзальная площадь с пёстры-
ми автобусами, как лысина светилась в шевелюре зелени, которой был укрыт город.
Райцентр лежал на холмах. То там, то здесь кипы деревьев прерывались, показав старенькие особнячки с мезонинами, церковные колокольни с облупившейся штукатур-
кой, крыши домов. Поблёскивали поверхности прудов и речки, которая, извиваясь, про-
текала через весь город.
А на самом высоком холме парил монастырь, сияя белизной стен, синевой и золо-том куполов.
Тит и Василий спустились с пешеходного моста, пересекли привокзальную площадь и зашагали по тенистой улочке, мощёной булыжником.
Навстречу шли туристы, увешанные кино и фотоаппаратами, дачники с сумками, старушки с богомолья, мелькали чёрные рясы духовенства, местный житель пробежал мимо, звеня мелочью в карманах.
На каждом углу стояла бочка с квасом, а на каждой улице - ларёк с пивом.
Прошли они мимо магазина уценённых товаров, где спекулировал Лёнчик-сволота.
Прошли и мимо рынка, где, в глубине оного, среди торговок мочалками стоял косноя-зычный Фёдор Федосов и пытался продать гроб.
- Да, Василий, как говорит наш старшина: накладка вышла. Не гопники это, нет. Это, знаешь кто?
- Кто?
- Сектанты, - серьёзно сказал Тит. - Ползущие из мрака.
  Ряхин побаивался сектантов. Когда-то он посмотрел фильм “Тучи над Борском” и тот произвёл на Кузьмича пугающее впечатление.
- Изуверство и мракобесие. Надо было тебе, Василий, раньше всё рассказать, мы бы приняли меры, подключили органы.
- Да нет же, Тит Кузьмич, - пытался возразить протезист. - Тут же дело в другом...
- Это ты брось про другое дело. Обморочили тебя, отуманили религиозными при-ёмами. А ты с ними ещё и Договор подписал о ненападении. Тоже мне Пакт Риббен-тропа-Молотова. Чем тот Пакт закончился, помнишь? А, то-то... С сектантами решил поиграть в кошки-мышки. Это не ты с ними, это они с тобой поиграют, чтобы со следа сбить. Да только меня со следа не собьёшь, тут уж шутки в сторону. Тита Кузьмича не проведёшь. Он сам кого хочешь проведёт, заведёт и выведет.
- Но, ведь, Тит Кузьмич... Э-эх, Тит Кузьмич.
Василий в безнадёге махнул рукой.
      А вот Ряхин пристально поглядел Василию в глаза: не бегают ли там чёртики безу-мия? Но глаза стажёра были чисты и отражали голубое в облаках летнее небо.


Глава
двадцать первая
РЕДКИЙ СЛУЧАЙ

Городская психиатрическая больница №1 находилась на окраине. Размещалась она в бывшей барской усадьбе с флигелями и ещё кой-какими строениями. Вся эта красота с  парком и беседками, была обнесена высоким глухим забором с колючкой по-верху.
Василий с Титом проникли на территорию и вошли в приёмный покой. Это был длинный коридор с множеством дверей и белыми скамейками вдоль стен. Одни люди зигзагообразно - от двери к двери - двигались по коридору, другие смирно сидели на скамейках.
- Ты, Вась, здесь обожди, а я сейчас документы оформлю.
И галсами двинулся по коридору.
Напротив Василия  тихо сидел маленький с печальным лицом пожилого лилипута.
Возникли два молодца атлетического вида с усиками, закрученными кверху, и увели маленького с собой.
- Цирк, - услышал Василий голос рядом.
Повернулся. Соседом по скамейке оказался не то мужчина с женским лицом, не то женщина в мужском костюме - нечто толстое и бесформенное.
- Цирк, говорю, - продолжил высоким голосом мужчина-женщина. - За улицей Мен-жинского шапито поставили, так вот они -  оттуда.
Внимание протезиста привлёк новый персонаж. Человек с отрешённым взором шёл
по коридору в сопровождении востроглазой женщины, видимо, жены, которая, забегая, то справа, то слева, направляла его движения по прямой. Их нагоняла медсестра с больничной картой, а навстречу - санитарка. Столкнулись. Сестра указала на отрешённого.
- У него выигрышный лотерейный билет жена со штанами постирала.
И разбежались.
Мужчины-женщины уже не было, а сидел на его месте благообразный старичок с седой бородкой, похожий на Хо Ши Мина и, улыбаясь, кивал Василию.
Подбежал Тит Кузьмич.
- Идём. Нам в Первый корпус.
Первым корпусом оказалось центральное здание с колоннами при входе. Остатки дворянской роскоши едва проступали сквозь салатовую краску и рукописные плакаты, призыванные популяризировать первую помощь при шизофрении.
Ждали недолго. Санитарка вывела к друзьям умытого, побритого и помолодевше-го Никиту.
Одет он был странно: сильно потёртые брюки-клёш коричневого вельвета, синяя спортивная кофта, в каких, обычно, ходят тренеры во всех случаях жизни, а на ногах – клетчатые домашние тапочки. Лишь на голове сидела привычная кепочка с надписью “Tallin”.
- Эх, ма! - рассказывал на обратном пути сторож. - Помню только, что приняли мы с Юркой Мураевым, и я пошёл сторожить. Да и немного приняли: так, “Перцовочки”. Только потом закрутилось всё.
- Что закрутилось-то? - хотел уточнить Кузьмич.
- Всё!.. - Никита сделал круговой жест рукой. - Помню, что мужик здоровенный  в очках передо мной русского плясал. И тут меня, видать, сморило. Впал в полное бес-
памятство... Да... А очнулся от холода. Гляжу, мать честная, кругом покойники лежат, и все - голые. И я средь них тоже, навроде покойника, и тоже голый, одна лишь кепчонка на мне, - снять забыли. А на ноге к пальцу номерок привешен... Ну, думаю, куда ж это я по пьяной лавочке заехал?.. Вначале крепился, думал, явится кто из живых. Я калачиком свернулся, хотел ещё поспать, но, сами понимаете: голым на морозе, да ещё в такой компании,  как-то не очень. И по нужде сильно подпёрло.
Они вошли в электричку, но остались в тамбуре, где Никита закурил. Поехали.
- Я стал к выходу пробираться, - продолжил рассказ сторож. – Свет там тусклый, идёшь и всё натыкаешься на чьи-то ноги с номерками... Добрался до двери: железная такая, оцинкованная. Постучал, прислушался. Тихо. Ещё постучал, погромче...  Опять тихо. Тогда я пяткой пару раз приложил. Помогло! Голосок за дверью раздаётся:
“Это, - спрашивают, - кто?”
“Это, - отвечаю, - конь в пальто”.
Вначале замолкли, а потом, слышу, отпирают.  Дверь распахивается, в глаза мне -свет, а против света народ толпится. Я стою, срам в горсти зажав.
Тит с Василием криво усмехнулись.
- Да... Стою вот так и спрашиваю: “Где у вас тут нужник?” Молчат... А одна дамочка в обморок грохнулась. Ну, тут все зашумели, забегали. Новые прибывают, спрашивают, что у вас тут, дескать, произошло? А им отвечают, что покойник один по нужде запросился...
Никита затянулся папироской.
- Обмотали меня тут простынёй, усадили в каталку и повезли. Вначале к нужнику подкатили... Ух, братцы, как же мне полегчало... Потом ещё куда-то возили: давление мерили, рентгеном светили, сердце слушали. Хотели мочу на анализ взять, но у меня всё кончилось.
Тит с Василием опять  переглянулись и усмехнулись.
- Ага... - Никита выбросил окурок в окошко. - А потом привезли в психичку. На машине везли... Ну, тут, конечно, со всем уважением к нашему брату дураку: ванну тебе, пижаму байковую, кормёжка три раза. Очень культурно, я бы ещё недельку полежал.
  - А соседи по палате, - спросил Тит, - не буйные?
  - Что ты! - радостно ответил Никита. - Буйных в отдельном корпусе держат. А у нас в палате народ тихий был. В шахматы играли, книжки читали. Один говорил, что его в гости лично американский президент приглашал.
  - Вишь ты! - подивился Тит.
  - Да... А другой говорил, что он и есть американский президент Никсон, - Никита делал ударение на последнем слоге. - Когда он к нам с визитом приехал, его взяли и подменили на проходимца.
- На каком же языке он говорил? - недоверчиво спросил Тит.
- Понятно, на каком - на американском.
- А ты уже и по-американски выучился?
- Да нет. Там у нас парнишка один лежал, Эдик, от армии косил. Так он бойко по ихнему говорил... Я же этого Никсона в телевизоре видел.
- И, что, похож? - спросил Василий.
- Вылитый... А лечащий врач, Ашот Месропович, вообще, душа человек. Говорит, что у него такого весёлого покойника в жизни не было. Это он про меня... Сам, правда, с чудинкой: говорит с тобой, говорит, потом, вдруг, обернётся и скажет: “Да отстаньте вы, отстаньте”.
Ряхин с Василием переглянулись.
- Ты, Никита, как хочешь, - сказал Тит, - а мы тебя вовремя взяли. Нельзя там залё-
живаться, совсем дураком станешь.
- Тоже верно, - согласился сторож. - Сначала даже отпускать не хотели. Говорили, что случай уж больно редкий... Но, потом вдруг выпустили.
- Это я хлопотал, - пояснил Кузьмич.
- Правда, одёжу чужую выдали. Во!
Никита показал себя.
- Мои-то шмотки задевали неизвестно куда, одна лишь кепчонка осталась. И носки разные выдали.
Никита приподнял клёши. Носки, действительно, были разными.



Глава
двадцать вторая
СЕРЬЁЗНЫЕ НАМЕРЕНИЯ

То, что Никита ожил, в деревне всех обрадовало. Сторожа привечали и поздрав-ляли, как будто он слетал в космос или совершил гражданский подвиг.  Даже  товарищ
Мамелюк не стала возбуждать дела, а, напротив, посетила Никиту на дому. Принесла бутылку пива и пачку печенья. Спрашивала, какие у него затруднения и, не надо ли чем помочь.
Ворота, посредством крана, поставили на место, и все, вроде, успокоились. Веру в идеалы никто не утратил, по крайней мере, не заявлял об этом на людях.
Ящики с водкой и портвейном Клавдия Пристенкова хотела забрать, но не успела: спиртное как-то молниеносно выпили во здравие Никиты.
Фёдор Федосов гроб так и не продал. Его с рынка выгнала милиция по наущению торговок мочалками. На попутке привёз он домовину в родную деревню и, затащив в палисадник к Никите, бросил к ногам сторожа.
- Ты, паря, того... Сам помирал, сам и продавай.
Но Никита гроба продавать не стал, а распилил его на дрова и сложил в поленницу,
закрыв таким образом тему. А в приготовленной могиле в Спасском похоронили бабу Таню Соседкову  из Верхних Малинников. Венок же с лентой исчез.
Василий очень обрадовался воскрешению Никиты. Но последняя выходка Лёвы омрачала нежданную радость. То, что ворота снял староста группы, это протезист понял сразу. К тому же исчез из буфетного ящика экземпляр Договора о сердечном со-гласии.
Протезист в тягостных размышлениях брёл берегом Варяжки.
“Это уже из рук вон. Договор нарушил, хартию попрал... Обнаглел Лёвка: средь бе-
ла дня, посреди деревни такое выкинул. Никиту чуть в гроб не уложили... А потом и до
меня добраться может: Лёва с доставкой на дом. Ведь ухитрился, злодей, мой экзем-пляр Договора изъять...”
Василий покраснел от стыда: такой глупой ему показалась вся эта история с Сер-дечным согласием. Но, вспомнив Пакт Риббентропа-Молотова, несколько утешился.
Потом, чтобы сменить тему в голове, включил транзистор, висевший на шее. По-
крутил колёсиком, блуждая по эфиру. Поймал “Маяк”.
- ...сандра Пахмутова, слова Гре...
Но не задержался, поворачивал колёсико дальше, пока сквозь писк и треск не за-звучало фортепьяно с оркестром.
Василий остановился, закрыл глаза и прослушал всё до конца.
Диктор сообщила, что  звучало произведение Сергея Рахманинова. Протезист гля-
нул на шкалу и запомнил координаты.
Хотел, было, вернуться домой, но заслышал, летящий издалека плеск воды и де-вичий смех.
Василий пошёл на звуки и, раздвинув кусты, оказался на песчаном берегу у речной заводи. Он здесь часто купался.
Но теперь здесь купались деревенские девчата. Душ десять.
Купались нагишом...
Летели брызги, мелькали ядрёные икры, задницы и прочее... Василий хотел, было, ретироваться, но остался. Там, среди купавшихся девиц он сразу увидел Настю. Стоял, обалдевший, как Актеон перед Дианой.
 “А вот женюсь!..” - решился протезист.
Раздался визг, и Ленка Горохова, тоже в чём мать родила, пробежав по песку ми-мо Василия, шлёпнулась в воду. Потом, как будто, что вспомнив, поднялась и повер-нулась к непрошенному зрителю.
- Ах он, извращенец! -  весело заголосила бесстыжая Ленка, уперев руки в боки.- За девками подглядывает!
Теперь и все остальные заметили присутствие рыцаря-общественника. Настя стояла по колено в воде, открыв рот и хлопая глазами. Но, вместо того, чтобы при-крыться и попрятаться, девицы, разом, с криком и улюлюканьем бросились на Ва-силия, схватили за-руки, за-ноги и повлекли по берегу.
Потом остановились и стали раскачивать.
- И-раз... И-два... - командовала Ленка. - Три!..
Василий ощутил, что летит. Затем - удар лбом о ствол берёзы. В тот же миг его лицо, руки и щиколотки ног враз обожгло крапивой.
Раздался новый взрыв смеха, и нимфы исчезли.


- Ну и здорово тебя девки изукрасили, - заметил Тит Кузьмич, когда Василий по-казался на терраске. - Опять морду опротоколили.
- А вы откуда знаете?
- Ленка забегала, рассказывала. Давай-ка я тебя зелёночкой.
- Не надо зелёночкой.
- Ну, перекисью. Дезинфицировать надо.
- А я, Тит Кузьмич, может серьёзные намерения имею, - запальчиво объявил Ва-силий.
- Это насчёт чего? - не понял Ряхин.
- А насчёт того... Может, я жениться хочу. Сочетаться узами брака.
- На ком? На Ленке? Узами?
- На Настасье Тихоновне.
- Кто? Ты?! На Настёне?! У, дурак парень, - Ряхин поливал перекисью водорода ссадину на лбу протезиста.
- Это, почему же “дурак”?
- Ты, Вась, только не обижайся. Я тебе, как старший товарищ скажу: кто ты есть на самом деле? Ты ж - бесплатное приложение к журналу “Вокруг света”.
Почему для сравнения Кузьмич выбрал именно этот журнал, и есть ли у него при-
ложение, к тому ж бесплатное, Ряхин не объяснил.
- Ведь у тебя, Васёк, ни дома, ни стажа, ни должности. А Настёна - девка серь-ёзная, тебе её не поднять. Тут тяжеловес требуется, вроде Пашки Цветкова.
“Своих пристраивает”, - понял Василий.
- А тебе нужна девка лёгкая и весёлая. Вон - Ленка Горохова - самое то. И дом, и хозяйство, а мужика нет, - одна с матерью.
“Точно! Своих пристраивает”.
- А Настёна: что? Да ничего. Скиснешь ты с ней.
- А Пашка не скиснет?
- Пашка не скиснет. Он и не поймёт ничего, - в Цветковых пошёл, в мать. А Ленка скучать не даст, - девка бедовая. В детстве её на баяне учили. Так, что подумай.
Василий вспомнил сегодняшних купальщиц.
“А ведь у Ленки фигурка-то получше, чем у Насти,” - шепнул ему кто-то.
 - А вы, Тит Кузьмич, - не без ехидства спросил Василий, - выходит, тестем мне будете? Породнимся.
- Ну... Это там... Не важно. Не в том суть... А про намерения свои ты не мне, а дев-кам говори. Меня же другое беспокоит: приятели твои из леса.
- Сектанты?
Кузьмич прошёлся по терраске, подошёл к висевшему на стене возле буфета ка-мешку с жучком, тому, что Лёва подарил Василию вместо скрипки. Взял в руки, раз-глядывая на свет.
- Да нет, Вася, выходит, что не сектанты.
Ряхин оставил  камешек в покое, сел напротив протезиста.
- Я тут, обиняком, у старшины нашего, у Валентина Ивановича интересовался: нет
ли каких ориентировок на этот счёт. Оказалось - нет. И в соседних районах - нет. И, во-
обще, ни гопников, ни бичей, ни шабашников - никого нет. Да и где, Вася, твои лесные
дебри? Чащоба где, я спрашиваю? Тут же кругом цивилизация. Там  - железка, там -трасса всесоюзного значения, - Кузьмич стал тыкать указательным пальцем в разные стороны. - Там - Спасское, там – санаторий ВЦСПС, тут - мы, там - химкомбинат, там - дачи. И ни о какой Вонючей речке я не слышал, а уж я здесь все места знаю, Ну, разве, на химкомбинате трубу прорвало, так это бывает. В общем, не в Игарке живём, не в тайге. И тут, Вася, появляются вопросы, ответов на которые нет.  А раз так, то будем считать, что ничего и не было. Этому учит нас материализм и родная Партия.

               
Глава
двадцать третья
ЕГИПТОЛОГ

По ту сторону железной дороги находился дачный посёлок. Когда Тит Ряхин оказы-
вался там, то всегда испытывал двоякое чувство. Он и презирал тамошних жителей, и
завидовал им. Завидовал тому укладу жизни, которого не было на селе. Здесь было тихо и уютно. Дома еле виднелись за зеленью в глубине участков. Всё не как в дерев-не: и огородов не было, и наделов под картошку. А представить себе местных обита-елей, торчащими на грядках с задницей выше головы,  вообще  невозможно.
Людей на улицах почти не было, а если и попадались, то вызывали удивление сво-
ей независимостью. Один такой старичок, уж за семьдесят, а ходил в шортах, вьетнам-
ках на босу ногу, в футболке с заграничным словом на груди и в пробковом шлеме.
“Небось, ровесник века, а ведь может себе позволить”.
Лицом дачник был похож на выдающегося испанского художника-коммуниста Паб-ло Пикассо. Про него Ряхин в “Огоньке” целую статью прочитал.
Встретившись вторично, они кивнули друг другу. В третий раз - поздоровались. А
потом, повстречавшись у приплатформенного магазина, Кузьмич пошутил шуткой, как
пошутил бы любой советский человек при виде пробкового шлема:
- Подарок из Африки?
- Из Каира, - уточнил двойник Пикассо.
- На пенсии? - без всякой связи спросил Ряхин.
- Египтолог.
Кузьмич призадумался.
Вечером он спросил у Василия, кто такие египтологи.
- Это учёные специальные, - пояснил протезист. - Они пирамиды изучают, раскопки делают. Саркофаги, там, мумии.
- А я думал - сектант.
Ряхин успокоился и зауважал старичка-дачника.
Очередная встреча произошла в Нижних Малинниках возле клуба.
Ряхин, прибыв к очагу культуры политинформировать, заметил у кассы египтолога в компании с молодым человеком - длинноволосым и бородатым.
Поздоровались теперь за руку.
Бородач оказался племянником дачника, Иннокентием. Он являлся художником, участником левой группы с громким названием “Художники возражения.”
- Возражают они, исключительно, по чердакам, - поведал дачник, - так, как в других местах им возражать не дают.
- Перфоманс, дядя, - произнёс Иннокентий. - А в подвалах “Братки” выставляются.
      Кузьмич в свою очередь представился сам и представил Ваилия. Назвал себя и египтолог. Звали его замысловато: Геракл Митридатович Сафари.
- А мы к вам в клуб, - пояснил дядя возраженца. - Узнали, что будут крутить “Во-семь с половиной”, так полпосёлка прибежало.
Ряхин огляделся. Действительно, было много дачников.
“Мне, что: им тоже политинформацию делать?” - растерялся Кузьмич.
- В Москве в Дом кино на Феллини не попасть, - сообщил Иннокентий. - А здесь -пожалуйста. Чудеса.
- А Феллини, это кто? - спросил Василий.
- Режиссер итальянский, - как ребёнку пояснил Сафари, - который этот фильм по-ставил.
       Кузьмич хотел сказать, что по плану должны были крутить другое кино, “Знакомьтесь, Балуев”, однако, неизвестно откуда, механик привёз это. Но так и не сказал.
- Фильм, - просвещал египтолог, - получил на Московском кинофестивале 1964 года Большой приз.
- Вот как, - Ряхин оживился. - Слышь, Василий, будем смотреть.
Проникнув первым в зал, Ряхин распорядился убрать трибуну и скомандовал в окошко механику:
- Крути сразу.
Погас свет.
Чем дальше смотрел Ряхин на экран, тем больше недоумевал:
“Как же это они Главный приз получили? Совсем, что ли бдительность потеряли?
Хотя ведь шестьдесят четвёртый год. Ещё при Хрущёве... А в своё время за такое ки-
но дали бы крепко по руками и не только. Отправили бы в Салехард небо греть”.
Но тут же испугался своей радикальности.
“С другой стороны, начальству виднее: раз оценили, значит так надо. Показали нам
язвы буржуазного общества. Хотя, какие же тут язвы?”
Кузьмич совсем запутался. А к финалу ему уже было на всё наплевать, и он был бы не прочь присоединиться к персонажам фильма и побежать вместе со всеми по кругу...
Зажёгся свет, и публика подалась на свежий воздух в летние сумерки.
- Куда ж вы теперь? - забеспокоился Тит. – Неужто, пешком пойдёте?
- Да, - сказал египтолог, - всей компанией  дойдём не спеша.
Мимо на мотоцикле протарахтел Цветков.
- Пашка, стой! - крикнул Тит и, подбежав, что-то сказал ему. Механизатор кивнул го-ловой и покатил дальше.
- Ну вот, - объявил Ряхин. - Сейчас вас на мотоцикле к месту доставят. Минут через пятнадцать Павел на станцию к матери поедет и вас подхватит.
- Удобно ли? - засомневался Сафари.
- Удобно, удобно, - успокоил Тит. - А пока ко мне можно. Тут недалеко. Посидим, чайку попьём.
Дядя с племянником согласились, и все пошли к дому Кузьмича.
Сафари, из деликатности, не спрашивал у Ряхина про фильм. А тому всё не дава-ла покоя эта странная кинокартина.
“Вот ведь мужик этот, - вспоминал он героя, - чего ему неймётся-то? А всё  оттого,
что в бабах запутался. Вот и полез под стол. Я, к примеру, до такого не докачусь: у ме-
ня  все бабы  соответственно, на дистанции... А Клавдия хороша. Это тебе не Пристенкова, это совсем другая категория. Где-то я её уже видел”.
А вот Василию кино очень понравилось, хотя он ничего  не понял. И название та-кое странное. Хотел спросить у дачников, но постеснялся:
“Выйдет конфуз, как с Феллини: все знают, кто он такой, а я - нет.  Даже Кузьмич сделал вид, что знает”.
Пришли.
Тит впустил гостей на терраску, включил свет.
- Василий, чайку организуй.
Гости стояли, оглядываясь по сторонам, как обычно бывает в незнакомом месте.
Египтолог вначале косился, а потом всё ближе и ближе стал подходить к стене, где
на гвоздике висел зелёный камешек. Потом достал очки и стал разглядывать предмет
вплотную.
- Не может быть... Кеша... Это же... Это... Скарабей. Это же древний Египет, Новое
Царство, эпоха Рамсесидов.  Девятнадцатая династия. Тысяча двести лет до нашей эры.
- Здесь-то откуда? - не поверил племянник.
- Но ведь артефакт налицо!
И, обратившись к хозяину дома, воскликнул:
- Откуда?!
Кузьмич и Василий переглянулись.
- Да это так, случайно, - пытался смягчить впечатление Кузьмич. - Василий, где ты это взял?
Внимание Сафари переключилось на протезиста. Безумные глаза Пикассо сверли-
ли его.
- Да тут... - отозвался Василий. Ему вдруг стало муторно.
- Где?!
- Тут... В одном месте.
- Где?!
Василий неопределённо махнул рукой.
- Вы должны показать мне это место, - требовал Сафари. - Я обязательно должен там быть.
- Конечно, конечно, товарищ профессор, - встрял Кузьмич. - Он всё покажет и отведёт. Но, я думаю, ничего особенного.
- В клубе “Восемь с половиной” крутят, - заговорил безучастно Кеша. - В магазине у них марокканские сардины, а по избам скарабеи висят. Инсталляция.   
На улице затарахтел мотоцикл.
- А вот и Павел, - обрадовался Тит. - Он вас быстро довезёт.
Все вышли за калитку. Сафари усадили в коляску, Кеша сел сзади.
- Счастливо добраться, - сказал Кузьмич и помахал рукой. - Спокойной ночи.
- Спасибо, конечно, - отозвался Геракл Митридатович. - Но, не думаю, что ночь бу-дет спокойной... Завтра я приду.



Глава
двадцать четвёртая
МУМИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ

…И пришёл-таки.
Кузьмич, как на грех, был выходной.  Он, с досадой, заметил, что египтолог уже тут – идёт от калитки к терраске.
- Впусти, - Ряхин обречённо махнул рукой, и Василий открыл дверь.
Прямо с порога Сафари заговорил о компетентной экспертизе:
- Вы уж простите, Тит Кузьмич, мой энтузиазм: это профессиональное. Необходи-мо выяснить: подделка или подлинник? Если подлинник… Короче, не могли бы вы дать
мне, под расписку, разумеется, на пару дней этого скарабея?
Он указал на камешек с жучком.
Ряхин хотел сказать: да берите вы его совсем. Но тут же смекнул, что вещь доро-гая и очень.
- Конечно, конечно, - заговорил Тит. – Всё, как положено, оформим. Владелец – вот. Василий, прими расписочку. А для науки мы всегда готовы.
Сафари забрал скарабея и исчез. Пара деньков обернулась неделей.
Наконец, явился. Долго извинялся, что затянул. Потом перешёл к делу:
- Подлинник! – сообщил он. – И даже верёвочка настоящая. Сенсация в мире егип-
тологии. В мире всего два экземпляра: один - в Каире, другой -  в Лондоне. Ну, а тре- тий - у вас.
- Неужели? – спросил Кузьмич, а сам подумал: «Ну, теперь начнётся…»
- Поймите, Тит Кузьмич, вы должны отвести меня туда, где это нашли.
- Это – Василий, - перевёл стрелку Ряхин.
- Василий, - взывал Сафари. – Вы просто обязаны.
- Вот – Тит Кузьмич… - отбрыкивался протезист.
- В конце концов, я могу привезти сюда пол-института.
- Конечно, конечно, - быстро согласился Тит. – Зачем пол-института? Мы тут сами
всё организуем. Через недельку или две. Надо собраться, подготовиться.
Три недели мурыжил Кузьмич египтолога, но тот не сдавался.
- Ладно, Вась, - согласился Тит, - сводим его. Только двинемся дальней дорогой, не
напрямки. Время потянем. А там, глядишь, что-нибудь придумаем, как-нибудь вывер-немся. Я всегда надеюсь, что всё как-то утрясётся, образуется.
- Попробуем, - нехотя согласился Василий. – Только я, Тит Кузьмич, никаких гаран-
тий дать не могу.


Через пару дней на терраске у Тита Кузьмича сидели: Сафари с племянником, Никита, Пашка и Василий. Сам Кузьмич блуждал по дому, закрывая многочисленные двери.
Египтолог теперь был одет в туристические брюки и куртку, обут в добротные бо-тинки на толстой подошве с протектором. Из ботинок исходили шерстяные носки гру-бой вязки, в кои были заправлены брюки. На коленях он держал пробковый шлем.
Кеша был в джинсовой паре, вызывавшей безудержную зависть, как сельской, так и всякой другой советской молодёжи.
Прочие были одеты повседневно, лишь обулись в резиновые сапоги.
На терраске появился хозяин дома.
- Посидим на дорожку, - сказал он, - и в путь.
Присел, но тут же поднялся.
- Пора.
Все встали. Египтолог взвалил на себя рюкзак со множеством карманов, застёжек
и ремешков. Василий был со своей противогазной сумкой, Пашка нёс солдатский ве-щевой мешок, Ряхин - с хозяйственной сумкой, Никита - с авоськой, из которой  торчали пара чекушек, буханка чёрного, банки с кильками и ещё газетные свёртки, со-
держимым которых были варёные яйца и картошка.
Иннокентий шёл налегке - руки в карманы - и постоянно курил.
Вышли огородами к реке. Там были приготовлены: моторная “Казанка” с помятыми бортами и, прицепом, узкая плоскодонка.
В “Казанку” загрузились Тит, Василий,  Сафари и Кеша, а Пашка с Никитой - в пло-скодонку.
Отчалили.
Кузьмич запустил мотор, и караван тронулся малым вперёд.
- А почему нужно идти так поздно? - спросил египтолог. - Ведь через час стемнеет.
- Так надо, - пояснил Ряхин. - Вот он знает.
И указал на Василия. Тот неуверенно кивнул.
- Там есть место на берегу, - продолжал Тит, - где заночуем, а потом двинемся ту-да, куда он укажет.
Василий опять кивнул
- Костерок разведём. Водочка, закусочка, - оптимизировал Кузьмич.
- Пикник, - проговорил Кеша.
- Шалашик, там. А то лапничку нарубим, переночуем. Ничего, ночи тёплые.
- Не волнуйтесь, Тит Кузьмич, я привык к спартанской обстановке, - успокоил Са-фари. - Спать приходилось и на песке и на снегу...
- Так в снегу ж мумий нет, - удивился Василий.
- Зато там есть лесоповал, юноша, - спокойно ответил Геракл Митридатович.
- И за что? - осторожно спросил Тит.
- За то, что в двадцать девятом был на раскопках в Египте. Вот срок себе и нако-пал.
- И за низкопоклонство, - добавил Кеша. - Безродный космополит.
- Английский шпион, - серьёзно проговорил  Сафари. – Был грех, поддался соблазну…Про Джеймса Бонда слышали? Так вот это - я.
Ряхин сидел тихо. В ранних августовских сумерках было не разобрать выражения его лица.
- Вот це мисто, - объявил Василий.
Заглушили мотор. Пристали к берегу, выгрузились и вытащили лодки на песок. По-
том взобрались на высокий берег, где некоторое время сидели недвижно и беззвучно.
Но вот заработал топор, захрустели ветки, поднялось пламя костра.
Пашка большим складным ножом вскрывал банки с консервами, Василий резал хлеб, свежие огурцы и помидоры, - всё это картинно разместилось на цветастой кле-ёнке, постеленной возле костра. Тут же - варёные яйца, зелёный лук, колбаса.
Время от времени из темноты на четвереньках выползал Никита и разливал оче-редную бутылку в те “бокалы”, у кого какие были. Потом вопрошал:
- У всех нолито? Тогда приняли.
После каждого принятия Кеша рёк в пространство очередную фразу:
 - Экономика должна быть экономной.
Или:
- Мы все придём к победе коммунистического труда.
Или:
- Секс, наркотики, рок-н-ролл.
- Любовь, комсомол и весна, - отзывался из темноты Пашка.
- И пиво, - добавлял Никита.
Египтолог закурил трубку.
- В вашей местности есть признаки аномальных явлений, - сообщил он.
- Каких, каких? - не понял Никита.
- Ненормальных, - произнёс Кеша.
- Видимо, это связано с тектоническим разломом по руслу реки.
Сафари провёл трубкой в воздухе.
- А нам, что: радоваться или горевать? - спросил Никита и уселся на пенёк.
- Радоваться, только радоваться, - отозвался Кеша. - И любить ближних. Трансцен-денталка.
- А скажите, товарищ учёный, - поинтересовался Пашка. -  Я читал...
- Ты читал? - удивился Тит.
- Да, читал... И ещё по телевизору... Могут быть в наших краях большеног или, ска-жем, снежный человек?
- Э, куда загнул! - ответил ему Никита. - Снежный человек! Так не зима ведь, - сне-
га нету. Тебе, может, ещё снежную бабу подать?
Сафари снисходительно посмеялся и похлопал сторожа по спине, как похлопыва-ет колонизатор туземца.
- Вечно ты, Никита, со своим невежеством, - проворчал Тит.
- Неве-е-ежеством! - пропел тот. - Может мне ещё и в институт записаться? А то уж
ты, Кузьмич, у нас шибко политграмотный.
- Да будет вам, - примирительно сказал Геракл Митридатович и подставил Никите
свой раскладной стаканчик.
- А, что касается аморальных явлений, - интимно сообщил египтологу Тит, - то лес-
ник наш летающую тарелку видел. И пришельцев.
- Неужели?
- Только мужик он сложный, вряд ли расскажет. К нему подход найти нужно.
- А я вот ещё про ненормальное явление расскажу, - хрустя огурцом возвестил Ни-
кита. - Аккурат в войну это было. Немцы сюда какую-то секретную бомбу сбросили...
- Тайны Третьего рейха, - констатировал Кеша.
- Ага... Долго её потом искали. Нашли - не нашли, нам не сообщали.  А как война закончилась, понаехали сюда эти, в синих фуражках, да ещё аж из ЦеКа Союза, - в сознании Никиты это был самый главный орган страны. - И хотели всех нас засекретить. Напрочь! Потому, как неизвестно, в кого мы после этой бомбы обернёмся: то ли в дураков окончательных, то ли обратно - в шибко умных. Сами понимаете:  с тех и других какой спрос? Но потом, видать, решили оставить всё, как есть. Но я бы по любому   не дался засекречиваться. Во-ка!
И показал лесу фигу.
- Как всегда политически безграмотно рассуждаешь, - осудил Тит. - Раз Партия ре-шила...
- Ну да, конечно, - перебил его Никита. - Ты ж у нас парте-е-ейный.
Он воздел руки к небесам, скроил фальшиво-радостную физиономию и, оторвав зад от пенька, отклячил его. В этой позе он выдержал паузу в манере мхатовских ко-рифеев.
Ряхин хотел ответить... Но Никита, опустив, как шлагбаум, правую руку с указующим перстом, совершенно трезво произнёс:
- А это ктой-то?.. Ктой-то такой?..
Все посмотрели в указанную сторону.
В свете костра стоял некто саженого роста. Стоял подбоченившись и в огромных
глазах его плясало пламя костра. На голове - шляпа.
И тут  сверху раздался пронзительный, очень знакомый Василию визг...
Все задрали головы, но ничего не увидели, а когда повернулись к исходной точке, то ночного пришельца уже не было.
- Анх! - вскричал египтолог. - Вы видели?! У него на груди был анх! Ключ Нила!
- Шляпа, моя шляпа! - стенал Ряхин.
- Мумия возвращается, - деревянно проговорил Кеша.
- Накликал… - сказал Никита, потому, что к костру стал приближаться кто-то длин-ный и очень худой.
Василий, вглядевшись, узнал Борю. Тот был без фески и весь обмотан  белым тряпьём.
Боря остановился, покачиваясь, как трава под ветром, потом вытянул руку и указал
на Кешу.
- Шаги командора, - только и успел сказать возраженец.
Тут же раздался слоновий топот. Из тьмы выскочил очкастый пришелец, схватил Кешу, перебросил через плечо и исчез в ночном лесу.
- Иннокентий, ты куда?! - бессмысленно возопил египтолог.
Он запалил еловую лапу и бросился в темень. Остальные, вооружившись импро-визированными факелами, устремились следом, но тут же потеряли друг друга из ви-да, заблудившись во мраке.


Глава
двадцать пятая
КОЛЯ И ГЕРА
    
 Пятеро усталых человек, выйдя из леса, поднимались по склону холма.Наверху, на фоне неба стоял художник и фиксировал мгновение. Алюминиевые ножки его этюдника поблёскивали в лучах низкого солнца. Художник то отскакивал назад, то вновь подбегал, фехтуя кистью между палитрой и холстом.       
       Пятеро достигли вершины и остановились. Впереди, за полем видны были Нижние Малинники. Путники, погружённые в собственные раздумья не видели художника. А тот, увлечённый процессом, не видел путников. Лишь Пашка топтался возле живописца и спрашивал:
- Рисуете, да?.. Картину рисуете?..


Пробегав всю ночь в поисках Иннокентия, Тит Кузьмич, Василий, Никита, Сафари и Пашка неожиданно соединились возле лесничества.
В белёсой мгле залаяли и выскочили навстречу чёрный Актай и рыжий Зингер, на-
званный так в честь швейной машинки. Вслед за псами появился бородатый, лет под
шестьдесят мужчина в форменной фуражке и с мосинским карабином наперевес. Но,
признав гостей, опустил ствол и стал здороваться. Кузьмич объявил, что пропал пле-
мянник товарища профессора, и общественность вышла на поиски. Он, Ряхин, глав-ный.
- Найдётся, - уверенно сказал лесник.
Общественники уселись за досчатый стол под навесом. Пашка, подложив под го-
лову руки, уснул.
Хозяин вынес какое-то варево, миски, ложки, стал угощать. Появился огромный чайник, банка с мёдом, хлеб.
Механизатора растолкали, и он взялся за ложку.
- Найдётся, - время от времени говорил лесник. - Некуда ему деться.
- Тут же кругом населённые пункты, - поддержал Тит. - Трасса, дачи, химкомбинат.
Сафари заметил на кисти руки лесника синие цифры: 503. Геракл Митридатович кивнул на наколку:
- Пятьсот третья стройка?
- Да, - ответил лесник настороженно.
- Игаркака-Салехард?
- Да...
- От Енисея?
- Да.
- А я от Оби. Пятьсот первая стройка.
И египтолог показал свою правую кисть. Там, меж костяшек, синела  соответствую- щая цифра.
 Пожали друг другу руки.
- Коля, - представился один.
- Гера, - назвал себя другой.
Они заговорили, то и дело похлопывая друг друга по плечу. Долетали слова: “Зо-
на... Зимник... Шконка... Пантеон... Сорок седьмой... Пятьдесят третий...”
Закурили: Коля - “Приму”, Сафари - трубку. Посидели молча.
- Говорят, ты видел, - заговорил египтолог.   
- Видел, - Коля сразу понял, о чём речь.
- Расскажи.
- Тебе можно.
- А они? - Сафари указал на остальных.
- Да пусть слушают, - разрешил лесник.
Он загасил окурок в консервную банку.
- Дело в апреле было, только снег сошёл. Возвращался я с платформы и уж почти
дошёл до кордона, как вдруг зазвенело всё вокруг, и уши мне заложило. Глянул вверх: она…
      - Тарелка?! - не выдержал Василий.
- Ну, вроде того. Скорее, на детскую юлу похожа...  Садится, ну, метров тридцать от меня, ну, вон как то дерево... Вначале всё спокойно: она стоит, я стою. А потом открывается снизу дверка, выдвигается лесенка и спускаются по ней...
- Пришельцы? - опять встрял Василий.
- Ну, вроде того.
- Марсиане? - подключился Пашка.
 Коля не уточнил.
- Увидели меня, остановились. А туманно было, разглядеть их хорошенько я не могу. И вдруг один из них кричит мне: “Хенде хох!” Я в ответ возьми и брякни: “Гитлер капут!” Тут он вскинул что-то, ну, как оружие вскидывают, вроде автомата... Я только успел в канаву рыбкой нырнуть. И пополз. Тут же очередью поверх меня резануло, лишь ветки посыпались... Ну, я прополз к коряге, выглядываю: они стоят. Потом, как будто напугал их кто: заторопились к своей тарелке, и - в люк. Тут опять всё зазвенело, уши мне заложило. Штуковина эта оторвалась от земли и зависла. А я гляжу: на ней кресты немецкие... Потом - фить - и унеслась.
Коля показал рукой по воздуху, как уносилась тарелка.
- С тех пор я без винтаря не хожу.
- Да як же ж так? - удивился Василий. - Да почему ж вы не заявили, куда следует?
- Где следует, там знают, - сказал Тит. - Нашему же брату здесь лучше не путаться, а то, слышал: в райцентровском дурдоме места свободные есть.
Никита согласно кивнул:
- Точно, есть места.
- Немцы в войну много чего изобрели, - заговорил Сафари.
- И тарелки? - спросил Василий.
- В том числе... Но что-то они перемудрили или недомудрили, только тарелки эти
стали проваливаться во времени. А потом выныривали во многих частях света, причём, спустя много лет.
- Вроде того поезда в графстве Ёркшир, - отозвался Кузьмич и, заметив удивлён - ный взгляд египтолога, пояснил: - Интересуюсь...
- А вот о прошлом годе, - заговорил Никита, - в райцентре цельный грузовик с де-
фицитом пропал. Глядишь, лет через сто возникнет.
Коля поднялся, сходил в дом и принёс круглую железную коробочку из-под зубного
порошка “Особый”. Крутанув, снял крышку и поставил на стол. В баночке лежали стре-
ленные гильзы.
- Я потом подобрал, - пояснил очевидец.
Никита достал одну, повертел перед глазами, понюхал, поглядел маркировку.
- Сорок третий год, - со знанием дела сообщил он. - Эм-пе сорок. Знакомая штука.

               
                ………….

  Все сидели на терраске у Тита Кузьмича на тех же местах в тех же позах, что и сутки назад. Только Иннокентия не хватало.
“И даже число то же, - обратил внимание Василий, глянув на отрывной календарь. – Кузьмич, вроде, листок оторвал… Или не оторвал?”
      Вдруг Тит заволновался. Он заметил, что кто-то идёт от калитки к терраске.
И тут же в дверь постучали.
- Войдите, - сдавленно разрешил Тит.
На терраску вошёл… Кеша.
Все уставились на вошедшего. А тот, как будто впервые их видел, поздоровался.
- Я за тобой, дядя, - объяснил возраженец.
Он был во всём белом - штаны, ботинки, футболка, кепочка. Казалось, от него шло сияние.
- Арамеевы приехали, как договаривались. Шашлыки будут.
- Кеша, ты где... - начал, было, египтолог, но передумал.
- Дядя, ждут. Неудобно. Договорились ведь на пятницу.
Геракл Митридатович, как-то странно улыбаясь, поднялся и пошёл к двери.
 -Так ведь лодки целы! – догадался Пашка и, сорвавшись с места, ракетой метнулся в дверь, чуть не сбив дядю с племянником.
- Пятница... - неопределённо проговорил Тит.
Василий потянулся к календарю, желая оторвать листок.
         - Не тронь, - остановил его Кузьмич. - Пятница сегодня.




















Ч А С Т Ь
В Т О Р АЯ

НЕВЕСТА







    
Глава
двадцать шестая
ЯВЛЯЕТСЯ КИНО



       В начале октября пришло бабье лето. После дождливого и ветреного сентября стало тихо и солнечно.
Тит Кузьмич, как распогодилось, зашёл в гости к Никите.
Домик сторожа стоял на другом конце деревни. В отличие от ряхинских хором это было строение с одной комнатой, сенями и маленькой терраской. Сзади примыкал сарай, а нужника у Никиты и вовсе не было.
Хозяин на терраске жарил на керосинке картошку с салом и луком.
- О! Кузьмич! – удивился Никита. – Проходи в дом, я сейчас.
Ряхин прошёл в комнату. Пока не явился хозяин, быстро перекрестился на иконы, темневшие в углу.
- Ты, что ж, свободен сегодня? – спросил появившийся со  сковородкой Никита.
- Жить в обществе и быть свободным от него – нельзя.
- А я думал – можно.
Никита поставил сковородку на стол, подложив засаленную дощечку. Сел сам и выжидающе уставился на Кузьмича. Тот крякнул и достал из кармана брюк бутылку «Перцовой».
Никита ожил.
- Вообще-то я в отгуле, - пояснил Тит. – Ленка приболела, так я пару дней Нюрку подменял.
- Перейдём с отгула в загул, - сказал Никита
Он достал с полочки стаканы, продул их и, откупорив бутылку, налил по первой.
- Давай, Кузьмич, за Ленкино здоровье.
Ели прямо из сковородки.
- А, что Нстёна? – поинтересовался сторож. – Свадьба когда?
- В эту субботу.
Никита оторвался от сковородки, закатил глаза к грязному потолку и занялся вычислениями:
- Сегодня вторник… Завтра среда… Послезавтра…
- Четверг, - подсказал Тит.
- Так, что в субботу я свободен. Как это быстро у них всё сладилось. Небось, ты, Кузьмич, подсобил.
Ряхин довольно кивнул.
- Давно я на свадьбах не гулял, - сообщил Никита. – Как там Цветковы, готовятся?
- Во всю. Пашке костюм новый справили, модный такой, фасонистый. Еду запасают, выпивку. Всё, как у людей.
- Я вот только не пойму, - зафилософствовал после второй сторож, - как Славка Цветков тебе, кобелю, до сих пор кости не переломал?
Кузьмич самодовольно усмехнулся.
- Да потому, что я – Тит Кузьмич, а он – Славка Цветков. Чуешь разницу? Слабо ему против меня. Всю жизнь Славкой проживёт, Славкой и помрёт. И на могиле напишут: «Цветков Славка».
Тит вилкой начертил в воздухе эпитафию.
- А на твоей могилке, что напишут?
- Не каркай.
В этот момент по улице мимо окон проехал автобус.
- Гляди, Тит! Что это?
- «Ки-но-съё-моч-ная» - по слогам прочитал Ряхин надпись на борту. – К кому это они? Помнится, года три тому вот таким же манером в Спасское приезжали бабку Агафью снимать. Она ж у нас народная сказительница. Я лично на съёмках присутствовал. Нарядили её во всё старинное, рядом прялку поставили, самовар. А она им частушку спела, в ладоши хлопнула, пальцами щёлкнула, и – все дела.
- Частушку спела? – переспросил Никита. – Эка невидаль. Я им этих частушек пропою, - успевай сымать.
- То ты, а то бабка Агафья. Правда, дело не в ней, а в дачнике, что у неё квартировал. Он-то, как выяснилось, большим учёным оказался, специалистом по этим самым сказительницам. У него-то и своя дача есть, и машина. А тут он, вроде, середняком прикинулся.
- Ваньку валял.
- Вроде того... Вот и выявил в Агафье таланты непомерные. Теперь она член Союза писателей, я лично членскую книжку видел. И всё через свои частушки.
Допив «Перцовую» и соскребя последнюю поджарку со сковородки, они покинули душный дом и вышли за калитку.
Никита раскланивался со встречными, приподнимая за козырёк кепочку с надписью «Tallin».
На их пути возникла Алевтина Колунова – доярка с фермы.
- Вот они, красавцы! С утра уже нализались, бобыли бесстыжие.
- Насчёт утра ты, Аля, брось, - возразил Тит. – Это всё предрассудки буржуазного общества.
- Ладно, общество, - пропела доярка. – Ты, Кузьмич, лучше б домой шёл. Там к тебе кино из Москвы приехало.
Ряхин с Никитой переглянулись, а потом рванули с места и, обогнув по флангам Алевтину, пустились по улице.
- Портки не потеряйте! – крикнула она им вдогонку.
Автобус они увидели ещё издали. Он, действительно, стоял возле дома Тита Кузьмича, и вдоль забора стал собираться народ.
В палисаднике толпились люди, одетые в замшу и вельвет. Василий был там же. Он что-то говорил гостям, а, увидав Ряхина, указал на него.
- Дорогой, Тит Кузьмич, - послышался голос Сафари, - здравствуйте.
Геракл Митридатович шёл навстречу с распростёртыми объятьями. Пробкового шлема на нём не было, его заменила рыжая замшевая кепочка.
Ряхин, завидя знакомое лицо Пабло Пикассо, несколько успокоился. Поздоро- вался с египтологом за руку, заулыбался присутствующим официальной улыбкой.
- Познакомьтесь…
Сафари стал представлять присутствующих:
- Гарик Макбетович Гудерьянц, кинорежиссёр-документалист.
- Что-то слышал, - напряг память Кузьмич. – Фамилия знакомая, на слуху.
Режиссёр - мужчина был видный: крупный нос с волосатыми ноздрями, крупные уши, крупные зубы. Очки его были с крупными диоптриями в массивной, по-блескивающей никелем арматурной оправе.
- Ассистент режиссёра – Земфира Яковлевна Кренделевская.
Сафари тронул за плечи моложавую шатенку. Она была в клетчатых вельветовых брюках, белом свитере и в красном коротком плаще в талию.
- Администратор на площадке - Марк Антонович Вектор, кинооператор - Тангейзер Рудольф Альбертович и его ассистенты - Вова и Гоша.
Обоим ассистентам было за сорок.
- Бригадир осветителей - Рапцевич Станислав Владиславович, помощник его - Саня Трускавецкий. Звукооператор – Ознобский, Марксен Энгельсенович. Гримёр -Борис Эльдарович Мизер. А это наш водитель - Улитин.
Кузьмич здоровался со всеми за руку.
- Ряхин… Ряхин… Очень приятно… Ряхин…
Представлял Никиту. Сторож, также, здоровался со всеми за руку.
Потом всей компанией переместились на терраску. Василий вскипятил чайник. Кузьмич достал из буфета бутылку зелёного «Шартреза». У киношников оказалась банка растворимого кофе. Повис дым от дорогих сигарет, и на терраске приятно запахло артистической жизнью.
Гудерьянц  раскрывал суть дела:
- Ещё два года назад Гера подал на киностудию заявку по своей излюбленной теме.
-  Тайны древнего Египта, - вставила Кренделевская.
- А, поскольку тайн у нас не любят, то  и тянулось это всё долго, – продолжил Гаррик Макбетович. – Как вдруг тенденция переменилась! Зазвучали голоса о гуманоидах, о Бермудском треугольнике, о филиппинских врачевателях. Короче,  сценарий утвердили и фильм запустили в производство. В масть попал.
- Я пытаюсь проследить связь древнего Египта с аномальными явлениями Подмосковья,- вступил в разговор Сафари. Тема разрабатывается мной давно. А тут, очень кстати, оказались наши с вами приключения.
Кузьмич закивал, а сам подумал:
«Ну, теперь глаз, да глаз».
- Завтра начнём, - сообщил режиссёр. – Надеюсь, что местное население и вы лично, Тит Кузьмич, окажете посильную помощь нашей работе.
-  Вы можете полностью рассчитывать на меня, - Ряхин  приложил руку к сердцу. - Это наш всех нас гражданский долг. Вы, к примеру, где остановились? Могу предложить своё помещение.
«Так легче держать руку на пульсе событий», - решил Кузьмич.
- Спасибо, - откликнулся режиссер. – Но мы уже разместились в дачном посёлке у Геры. А у вас, если не возражаете, оставим громоздкое оборудование и кое-что из вещей. Будем наезжать.
Режисёр поднялся и, умело заломив чёрный берет на седеющей голове, направился к выходу. За ним постепенно тронулись и остальные киношники.
- Гарик Макбетович очень известный документалист, - сообщила Земфира Яковлевна. – Недавно в «Клубе путешественников» проходил его сюжет «Среди зулусов». Не видели? Ну, как же? А в «Мире животных» на прошлой неделе был сю-жет «Среди павианов». Тоже не видели?
Тит, Василий и Никита мотали головами.
- А як буде прозываться наш фильм? – спросил  протезист.
- «Среди идиотов», - подсказал Никита.
- Ну, что вы… - сдерживая смех, отвергла Земфира. – Название пока рабочее: «Пришельцы из прошлого».
И, загасив окурок, ловко попала им в помойное ведро.
Когда киношники уехали, Кузьмич в недоумении остановился у поленницы.
- Вась, а, Вась, – позвал он ученика. – Ты дров не брал?
- Ни, Тит Кузьмич.
- А куда ж пол-поленницы девалось?
- Аномальная зона.




Глава
двадцать седьмая
ЗВУКИ НАРОДА

На следующий день, как и было обещано, начались съёмки. И начались они странными действиями администратора.  Он бегал по деревне, останавливал местных жителей и собирал с них по рублю.
Народ безропотно отдавал ему деньги, считая, что «так надо». Потом Марк Антонович воссоединился со съёмочной группой и стал выдавать эти рубли в качестве суточных, требуя с каждого расписку в ведомости.
Осветительская группа с ассистентами оператора, получив суточные, пошли по избам. Выносили иконы, прялки, какие-то деревянные ковши, варёные яйца, солёные огурцы, сало.
- Прям, как итальяшки в войну, - подметил Никита. – Тоже, бывало, эдак пойдут от избы к избе: «Перфаворе! Престо!».
Прошла Кренделевская с парой лаптей на верёвочке через плечо.
- Для реквизита, – пояснила она.
И только после трёх  часов занялись делом.               
Начали с Василия.
Протезиста нарядили в вышитую украинскую сорочку, которую отрыли у него в вещах, усадили в палисаднике за стол. Поставили сбоку  самовар, высыпали на стол яблоки, что нашли у Кузьмича в сарае. Во все стороны протянули провода и кабели.
Сафари с режиссёром долго объясняли Василию, о чём с ним будут беседовать и как он должен себя вести.
- Будьте естественным, – подытожил Гудерьянц.
Бригада осветителей установила свет, обесточив Нижние Малинники. Звукоопе-ратор протянул удочку с микрофоном на конце. Гримёр Мизер расправил  и припудрил Василию лицо. Ассистент Вова отмерил рулеткой расстояние от камеры до носа протезиста.
Протиснувшись к ученику Ряхин, скосив рот, успел шепнуть:
- Ты там не очень-то распространяйся. Если, что – переходи на украинский.
Гарик Макбетович занял место на раскладном стульчике с брезентовой спинкой.
- Внимание!.. – хлопнул в ладоши. – Тишина на площадке… Земфирочка, нача- ли… Рудик, мотор!
Кренделевская,  произнеся заклинание щёлкнула перед лицом Василия хлопушкой, сбив излишек  пудры. Камера застрекотала.
В кадр вошёл Сафари, поздоровался с Василием за руку, представил его в объектив.
- Мы беседуем с одним из  очевидцев тех событий, о которых я вам рассказывал.
Он участливо обернулся к протезисту и задал первый вопрос:
- Скажите, Василий, с чего, собственно, это всё началось?
Протезист выдержал паузу и… перешёл на украинский. Но языка толком не знал, и получалось, будто на одесском «Привозе» торгуются грек, еврей и цыган.
- Стоп, снято!.. – скомандовал режиссёр.
Сафари устало опустился на раскладной стульчик рядом с Гариком Макбетовичем. Оба закурили. Закурила и вся киногруппа.
- Ты снимаешь с переозвучкой? – спросил египтолог.
- Нет, пишем вживую. Очень прогрессивная тенденция: все эти шорохи и шелес- ты, все эти кряхтения и почёсывания. Звуки народа. Шукшинские типы.
- Придётся переозвучить, - Сафари порылся в папке со сценарием и, достав нужные страницы, стал править. – Я  для него, - он кивнул на Василия, -  текст потом допишу.
        Сделали ещё несколько дублей, но никак не могли согнать протезиста с радяньской мовы.
Потом быстро свернулись, забросили оборудование на терраску к Кузьмичу и укатили в дачный посёлок.
- Вась, а, Вась, - интересовался Тит. – Тут верёвки бельевые висели. Ты не видел, куда они делись?
 

С утра  вдоль забора ряхинской усадьбы образовался блошиный рынок. Здесь лежали засаленные тулупы, олеографические иконки, коромысла, подковы,  кадки, ушаты и тому подобное содержимое деревенских чердаков и сараев.
Марк Антонович собирал уже по три рубля со «всех желающих сняться в кино». Гримёр и звукооператор пили чай на терраске  ряхинского дома,  бригада осветителей пила ряхинский рассол. Кренделевская рылась в вещах вдоль забора.
Режиссера не было. Он подкатил на «Жигулях» в пятом часу.
Теперь взялись за Кузьмича. Его приодели в форменный пиджак и фуражку, отвели далеко в поле и велели неспеша идти обратно. Он проделал эту процедуру несколько раз.
Киногруппа переместилась со всей аппаратурой за огороды и, наблюдая за хождениями Кузьмича, грызла его яблоки.
- Вы;Тит Кузьмич, главное, в камеру не смотрите, - учил Гудерьянц. - Как будто нас всех здесь нет, и вы идёте своим привычным маршрутом. Прошли по тропинке и остановились возле вот этого кустика, - у нас до него отмеряно. Здесь к вам подходит Гера и задаёт вопросы.
- Отвечать будете, как мы договорились, - продолжил инструктаж Сафари. – Вам всё понятно?
Кузьмич кивнул.
- Тогда, по местам! – скомандовал Гаррик Макбетович и, отойдя задом к группе, опустился на стульчик. – Земфирочка!.. Рудик!..
Кузьмич строевым шагом прошёл по полю, поравнялся с кустом и остановился, как вкопанный, - руки по швам. Воздев глаза, посмотрел на микрофон вверху, потом – на подошедшего Сафари, пожал ему руку  и уставился в камеру.
- Стоп! – протрубил отбой режиссёр. – Я же просил, Тит Кузьмич, не надо смотреть в камеру. Вы разговариваете с Гераклом Митридатовичем, вот на него и смотрите. Начали!
Сняли ещё дубль, и ещё. Получилось только хуже.
- Темнеет, - пожаловался оператор.
- Ладно, - сдался Гудерьянц. – Пусть говорит на камеру, крупняком. А тебя, Гера, я потом досниму, вмонтирую, - будет нормально.
И Кузьмич заговорил на камеру…Залежи политической информации плотно складированные в его сознании,  теперь, перед камерой, стали высвобождаться и вылетать изо рта, как десантники из самолёта.
- Переозвучиваем? – спросил режиссёр, когда Сафари подсел рядом и раскурив трубку, стал править сценарий. – А при чём здесь Голда Меир и  Эдвард Хит?
Сафари пожал плечами.



Глава
двадцать восьмая
С ЗУЛУСАМИ ПРОЩЕ

Важнейшее из искусств отразилось на жителях Нижних Малинников глобальным образом: участились  и без того нередкие случаи пьянства, опозданий на работу и, даже прогулов. Вся деревня, особенно мужики, ощущали себя частью кинопроцесса, погружавшего их в мир грёз. Администратор группы продолжал собирать деньги, а Кузьмич продолжал недоумевать: собравшись попить чай, он обшарил весь буфет, но не нашёл сахара.
- Вась, а, Вась, ты не видел?
- Сахар киношники выпили.
Ряхин качнул печально головой.
- А кого сегодня снимают? Что-то не видно никого.
- Никиту, - сказал Василий. – Решили, прямо на улице.
- О! Это ж надо проследить.
       Кузьмич выскочил из дома, но к съёмкам всё же опоздал. Никита был уже припудрен и проинструктирован. В пару к нему поставили Петра Озимого с гармошкой, надев на него серый картуз с бумажным цветком на околыше. Никита же оставался в своей шапчонке.
- Хорошо бы косоворотку, - советовала Кренделевская. – И жилетку с цепочкой.
Но обошлись без этнографии.
- Рудик, мотор! – раздалась команда.
«Только бы он про секретную бомбу помалкивал», - досадливо думал Тит, стоя в толпе зевак.
Озимый заиграл, Никита заголосил. Исполнялась, видимо, частушка, только вот начала слов Никита проглатывал, и потому слышалось что-то несусветное:

                …ить ….тать …оть …ать
                …мать …мать – перемать.

Они шли вдоль улицы. Оператор с ассистентами, пятясь, снимали. Остановились. В кадр вошёл Сафари.
Кузьмич напряг слух.
И, конечно же, Никита заговорил про немецкую секретную бомбу.
Ряхин беззвучно застонал.
- Снято!
Когда Гудерьянц и Сафари заняли свои места на стульчиках и закурили, египтолог сообщил:
- Наконец-то. Это можно оставить.
- Нет, Гера, нельзя этого оставлять, - возразил режиссер. – Нас с такими откровениями разгонят, и это в лучшем случае. Одно «ЦеКа Союза» чего стоит.
Сафари устало молчал, потом согласился:
- Ладно, допишу.
- Вообще-то с зулусами было проще, - признался Гарик Макбетович. – Сидит туземец перед камерой, бормочет по-зулусски, а я потом поверх его воркования накладываю озвучку с переводом. Получается убедительно и изящно. А тут?.. Кто там следующий?
Египтолог заглянул в сценарий:
- Цветков Павел Вячеславович.
Пашку посадили накорточки перед мотоциклом и сунули в руки гаечный ключ.
- А что я? – сразу упёрся механизатор. – Мне вообще некогда, у меня свадьба за-втра. Вон дядя Фёдор Федосов самый первый, кто всё видел.
- Федосов? – Сафари искал в сценарии.
- Ну да. Он же тогда столкнулся непосредственно.
Режиссёр и сценарист переглянулись и посмотрели на Кузьмича. Тот сделал не-определённым лицо и незаметно погрозил Пашке кулаком.
Отправились к Федосову. Путевого обходчика застали дома. Фёдор со всей семьёй сидел за столом и обедал. Ворвавшиеся киношники пересадили хозяина за торец стола, детей построили сзади полукольцом, а жену и вовсе оттеснили в палисадник.
- Рудик, делаем так… - придумывал на ходу Гудерьянц. – Начнёшь с улицы. Потом – проход сквозь дом, зацепишь интерьер и, крупняком, очевидца с детьми… Двери убрать!
- И половики тоже, - добавил оператор, - Споткнусь ещё.
Всё моментально исполнили. Тангейзер с ассистентами пошёл сквозь дом. Скользнул камерой по стенам с семейными фотографиями и ходиками-кошкой, по комоду с кружевной салфеткой и статуэткой фигуристки. Наехал на Федосова.
Гримёр с кисточками и тампонами, а за ним Кренделевская с хлопушкой  уже напугали Фёдора. Надвигающийся же оператор с камерой и ассистентами  по бокам вовсе довел путевого обходчика до паники.
Готового сорваться с места и убежать Фёдора схватил за руку подоспевший Сафари и силой усадил на место.
- Фёдор Ферапонтович...
- Я!
- Фёдор Ферапонтович, - заговорил вкрадчивым голосом египтолог, - расскажите нам о том случае.
- О каком?
- О том, когда вам пришлось столкнуться с загадочным явлением на железной дороге.
- Так это ж… Того… Самого…
Промучились с Федосовым до темноты, но так ничего и не добились.
- Ну его, - сказал египтологу режиссер. – Мне тут сказали, что история эта уголовщиной пахнет. Пусть уж милиция разбирается… Хватит на сегодня. А завтра здесь, говорят, свадьба будет.
- Зачем тебе свадьба, Гаррик? – устало вопросил Сафари.
- Снимем. Пригодится для фактуры.
Киношники схлынули из федосовского дома, оставив многодетную семью без дверей и без половиков.



Глава
двадцать девятая
СОМНЕНИЕ
    
    В субботу утром Тит с Василием отправились по грибы. Этой осенью они оба, не сговариваясь, перестали ходить в дальний лес, а пробавлялись в перелеске, что по пути на платформу.
- Ты, Вась, сегодня, как договорились, к трём часам будь готов. Слышишь, что говорю?
- Да слышу, Тит Кузьмич, слышу… Это, что, сыроежка?
- Поганка, выброси… Костюмчик там, галстучек, чтобы полный парад.
- Полный парад, это у Пашки.
- А ты, что, оборванцем хочешь явиться? Хочешь демарш устроить? Нет уж, давай ка  без фокусов. Инициатива наказуема.
- Да понял я, понял… А это, груздь?
- Валуй, выброси. Волнушку вон прошёл.
- А, может, мне не ходить? Может заболеть?
- Сказал же: без фокусов!  Тебя пригласили, уважение оказали. Нельзя тебе ни заболеть, ни погибнуть, ни пропасть без вести. В конце концов, чего тут ужасного произошло? Ну, выходит Настёна замуж не за тебя, а за Пашку. Пусть выходит, туда ей и дорога.
- Тит Кузьмич, не надо.
- Ну, не надо, так не надо… Свинушки берём?
Некоторое время ходили молча, ковыряясь палками под ёлками.
- Васёк, а галстук у тебя есть? А то могу дать.
- Спасибо, у меня есть. Чёрный.
- Чёрный не годится. Я тебе дам нарядный, с пальмой.
- Спасибо, не надо.
- Как знаешь.
Походили ещё немного.
- Сходят грибы, сходят, - заметил Тит. - Пойдём и мы, а то ещё киношники обещались снимать. Надо проконтролировать.
Они вышли на тропинку и встретили отца Александра. Он спешил от платформы с саквояжем в руках.
- Здравствуйте, Тит Кузьмич, здравствуйте, Василий Иванович. Бог в помощь, – поздоровался батюшка, приподняв шляпу.
- Здравствуйте, гражданин Велосипедов, - сухо ответил Тит.
- По грибы ходили? Дело. Я тоже люблю грибы собирать. Да только зачем же здесь? Вы бы лучше шли к Варяжке, в сторону Брахманова. Вот там – самые грибы. А здесь, что? Мелочь.
- Скажите, отец Александр, - обратился Василий. – А, что это за фамилия у вас такая…
- Необычная? – помог иерей.
- Да.
- Фамилия эта  с восемнадцатого века тянется.
- Но тогда и велосипедов-то не было.
- А велосипеды здесь не при чём. В переводе с латинского велосипед, значит, быстроногий. И это весьма сочетается с моим распорядком. Приход большой, везде нужно поспевать быстрыми ногами. Там – крестины, там – больного исповедовать, там – соборовать. Служба. Так, что и по грибы-то сходить некогда.
Тропинка раздвоилась, и отец Александр, попрощавшись, пошёл в Спасское, а Тит с Василием – в Нижние Малинники.
- Вот ведь умеют эти клерикалы в душу вкрасться. И ты его уже отцом называешь. Но всё же лучше, чем сектанты.
Дома Кузьмич переоделся в парадный костюм, полил себя «Шипром» и, натянув фуражку, отправился.
- Ровно к трём, - бросил он на ходу Василию. – А пока грибки почисть.
Протезист, дождавшись, пока Ряхин выйдет за калитку, вынес на терраску старенький проигрыватель «Ленинград» и достал из нижнего ящика комода пластинки.
Бывая в райцентре он стал регулярно наведываться в отдел грампластинок универмага. Купил вначале Мусоргского «Картинки с выставки», потом – фортепьянные концерты Рахманинова, потом – «Времена года» Чайковского. Хотел купить Вивальди, но его в райцентре не оказалось, купил Глюка. Купил оперу Верди «Аида». А потом, разорившись,  купил за 8 рублей 37 копеек альбом пластинок «Фёдор Иванович Шаляпин».
Проигрыватель он обнаружил  бесхозно стоявшим у Тита Кузьмича. Ряхин позволил взять.
Ночами, на самой малой громкости, приникнув ухом к динамику, слушал Василий классику. По два, по три раза крутил он пластинки, всё более вживаясь в мир этой странной музыки.
Кузьмич как-то увидел диски. Надев очки, читал названия, смотрел на цену, качал головой.
- Это, конечно, хорошо, что ты подвергаешь себя всестороннему  развитию, - сказал он Василию. – Это, конечно, культура. Тут ничего не скажешь. Но нельзя же так резко. Жил, жил и  вдруг  - бац: симфония! Это ведь отразиться может, сказаться.
- На ком?
- Да на тебе, парень. Тут уж два пути: или – в запой, или – в дурдом. А, может, то и другое разом. Так, что, Вася, постепенно надо, исподволь. Тут же у тебя сплошные концерты, да оперы. А где музыка советских композиторов? Где Тихон Хренников?
- Разве, с Тихона Хренникова не сопьёшься?
- Не сопьешься. Так, что, гляди, с этим делом поосторожней, не форсируй.
…Протезист собрался, было, чистить грибы, но, отложив нож, включил проигрыватель и поставил пластинку.
Томно-печально заиграла виолончель, а ей вослед запел Шаляпин:

                Уймитесь, волнения страсти!
                Засни, безнадежное сердце!

Василий, подперев голову рукой, так и оцепенел над грибами.

                Минует печальное время,
                Мы снова обнимем друг друга, -

утешал Фёдор Иванович.
   
                С устами сольются уста.

«Не пойду!», - решил протезист и стал чистить грибы.



Глава
тридцатая
СВАДЬБА

Но чувство долга взяло верх, и Василий, облачившись в свой траурный костюм с чёрным галстуком, без пяти три вышел за калитку.
- Эй, извращенец, помогай!
Протезист оглянулся.
Ленка Горохова обеими руками тащила чемодан-магнитофон. На ней была модная юбка макси собственного изготовления, а сверху – куцее пальтишко.
- Фу-у-у, тяжеленная бандура, – она поставила магнитофон у ног Василия. – Гроб с музыкой. Бери и пошли.
Протезист послушно подхватил ношу и двинулся рядом с Ленкой.
- Шо там у тебя?
- Битлы, - ответила Горохова. – Роллинги, Высоцкий есть. А то, как затянут «При колхозном табуне», или – частушки. Похабель.
Василий кивнул.
- А тебе повезло, - неожиданно заявила Ленка.
- Как это?
- Тебя в кино снимали.
- Ну и шо?
- Не понимает!.. Да теперь тебе, куда угодно можно. Меня, вон, папаша после школы на ферму пристроил: в лабораторию пробирки мыть. Тоска. А если б меня в кино сняли, я  в Москву бы уехала.
- Тоже пробирки мыть?
- А хотя бы. Уж лучше в Москве, чем здесь.
- Ничего, и тебе повезёт. Вон, на свадьбе тоже снимать будут. Может, в кадр попадёшь.
- Правда?! Вот здорово. Перспектива.
Пришли.
Родители жениха и невесты соляными столбами стояли в палисаднике. Вокруг кучковались гости. Тит Кузьмич дефилировал между домом и улицей, где, приложив ладонь козырьком, вглядывался в сторону околицы.
Подкатил киноавтобус. Команда Гудерьянца, высадившись, загромоздила палисадник оборудованием, бесцеремонно оттерев присутствующих к стенам дома.
Наконец, Тит Кузьмич возвестил:
- Едут!
В палисаднике произошло движение. Гости подались за калитку, где смешались с толпой любопытных, которых прибывало всё больше, так ,как событие оказалось вдвойне значимым: свадьба с киносъёмкой одновременно.
Дали свет, застрекотала камера.
- Родители, вперёд, - командовал Тит. – Гости, подай назад. Тихон, застегни ширинку. Хлеб-соль! Где хлеб-соль?
Принесли каравай на подносе и с солонкой наверху. Кузьмич сунул всё это Славке Цветкову, расправил полотенце.
Вдали показался, увитый пёстрыми лентами председательский ГАЗик и, вырулив на улицу стал приближаться.
Напряжение росло.
- В Спасское ездили за невестой, - комментировали в толпе.
- Говорят, венчались.
- Кузьмич им повенчается!
- Да, говорят, тайно.
- А я сегодня отца Александра видела на дороге. Он как раз в Спасское торопился.
- Ну?
- Подъезжают!
Машина остановилась и все четыре дверцы разом распахнулись. Из-за руля выпрыгнул Пашка и, обежав мотор с пыльной куклой на радиаторе, помог выдти не-весте. Свидетели вышли самостоятельно. Это были: Юрик Мураев, со стороны жениха, и, со стороны невесты Лиза Монахова – девица полная и в очках.
Пашка был в ярко-синем, бьющим электричеством костюме. Воротник жёлтой рубашки лежал по пиджаку а ля апаш, показывая тельняшку а ля ВМФ. Настя в длинном белом платье со множеством складок, с букетом цветов, казалось, заняла собой пол-улицы. Фата была ещё шире и пышнее.
- Потом на занавески пойдёт, - заметил кто-то. – От комаров.
На циника зашикали.
Завитые волосы невесты возвышались сложной причёской над Пашкой, а лицо было щедро покрыто косметикой.
- Ну, Настька-то, прям принцесса, - звучали завистливые голоса.
Василий подавил тяжкий вздох.
Молодые, от которых подозрительно пахло ладаном и свечами, плечо к плечу, подошли к родителям. Те протянули хлеб-соль и Пашка с Настей стали ковыряться в каравае. Серафима Бычкова всхлипывала и утирала платком слезу.
Потом все двинулись к дому, но в палисаднике опять остановились. Цветкову –старшему был вручён поднос полный денег: рублёвки, трёшки, пятёрки и одна десятка. Копейки, пятаки, гривенники, пятиалтынные блестели меж бумажек.
Славка запустил руку в купюры, захватил горсть и швырнул, но не далее забора. Так он повторил несколько раз, пока поднос не опустел, и на его поверхности не засияли жостовские цветы.
Девочка, специально наученная, быстро прошустрила по палисаднику, подобрала все бумажки и большую часть монеток,  вернулв их Славке Цветкову.
Процессия потянулась в дом.
Стол был бесконечен и обилен, как в сталинском фильме про колхоз. Василий скромно присел на дальнем конце его напротив бутылки «Старки» и баночки сайры.
Гости долго рассаживались и весело переглядывались, предвкушая затяжную пьянку.
Над столом вырос Тит Кузьмич. Дождавшись всеобщего внимания, он посерьёзнел и заговорил:
- Павел и Настя, сегодня вы стали мужем и женой…
Василия резануло по душе. Он, не дожидаясь окончания тоста выпил «Старки».
- …а это налагает большую ответственность, так, как семья является ячейкой социалистического общества.
Потом, надев очки,  стал  читать по бумажке:

                Любовью дорожить умейте,
                С годами дорожить вдвойне.
                Любовь не вздохи на скамейке
                И не прогулки при луне.

…Говорил минут десять. Говорил о происках империализма и о достижениях народного хозяйства.
Гости осоловели, руки с рюмками и стаканами затекли.
- Совет вам, да любовь, - наконец, закончил Тит. – Горько!
- Го-о-орько! – заревели гости.
Пашка с Настей поднялись и чопорно поцеловались. Прошёл гул оживления, зазвякали стаканы, застучали вилки по тарелкам.
Торжество началось. Произносились тосты, каждый из которых начинался фразой: «Павел и Настя, сегодня вы стали мужем и женой…», а заканчивался: «Горько!».
Василий страдал и лечился «Старкой».
Стали пить за родителей молодых - «Горько!» За родственников - «Горько!» Пили за Нижние Малинники – «Горько!» Пили за Спасское – «Горько!» Пили за старшее поколение в целом – «Горько!», за молодое поколение – «Горько!», за светлое будущее, за среднее образование. Пили и просто так, под закуску и без.
Был внесён очередной ящик с выпивкой.
Молодые, будто каменные, сидели за торцом стола, а гости, постепенно стали забывать, по какому поводу собрались. Юрик Мураев, откинувшись назад бойко переговаривался за спиной новобрачных с Лизой Монаховой. Вездесущие киношники, остановив съёмку тоже были за столом. Они крепко пили и плотно закусывали.
Воздух в помещении становился непригодным для дыхания, наполняясь углекислым газом.
- Перерыв, перерыв! – провозгласил кто-то, и гости, гремя стульями и пустыми бутылками под столом, потянулись в палисадник.
Там уже сияло киноосвещение, и вовсю работала киногруппа.
Обстановка наэлектризовывалась. Тянуло на действия.
И вот рявкнула гармошка Петра Озимого, забренчала гитара, Битлы запели «Мишель», а бабы  грудными голосами затянули «Я люблю тебя, жизнь».
Все ринулись в пляс. С отрешёнными, упаренными лицами, как будто били кого ногами, гости и родственники прыгали в свете юпитеров на небольшой утоптанной площадке перед домом.
На некоторое время пляска ослабла. Это в круг вышел Фёдор Федосов. Плясал он с той серьёзной сосредоточенностью, с какой делят деньги.  Он, то выбрасывал в стороны руки и ноги, то проходился «петушком», то ловко прошлёпывл себя всего от пяток до лба и шёл вприсядку.
Никита, как будто хотел перекричать всех, горланил свои частушки. Народ, видно, разбирался в его  нечленораздельном пении, потому, что мужики начинали пьяно гоготать, а бабы визжали, будто их застали в бане. Алевтина  Колунова подбегала к Никите, игриво шлёпала  ладонью по спине и восклицала: «Хулиган!»
Те, кто постарше, курили в сторонке и обсуждали новости:               
- Воруют, кругом воруют. Вон в санатории ВЦСПС бильярд пропал.
- А что завхоз?
- Да с него, как с гуся вода.
Василий не принимал участия ни в веселье, ни в разговорах. Он отошёл к забору и безразлично глядел на пляски односельчан. Оглянувшись на толпу за забором ему почудилось, что в задних рядах стоит Лёва. Пригляделся… Нет, почудилось.
Проходившая мимо Кренделевская подмигнула протезисту, дымя сигаретой.
Ленка Горохова отобрала у Озимого гармошку и выбежала перед камерой.
- Римский-Корсаков, - объявила, икнув. – «Полёт шмеля».
Растянула меха и выдала что-то подстать частушкам Никиты.
- Ну вот, - шепнул Гудерьянц египтологу, - а ты спрашивал, зачем снимать.



Глава
тридцать первая
ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ

Со свадьбы Василий ушёл незаметно, как говорил Лёва: по-английски.
Дома он включил настольную лампу, открыл проигрыватель и, перебрав пластинки, поставил «Аиду».
Зазвучала увертюра.
Василий сел в угол дивана, притулившись к валику и подперев лицо рукой. Слушал.
За окошком стало светлеть. Сквозь дуэт Радамеса и Рамфиса прорывалась из деревни гармоника и нестройное пение.
«Гуляют. Теперь надолго».

                Изиде я молился целый день, -

сообщал Рамфис.
И тут в комнату буквально влетел Тит Кузьмич. Включил верхний свет.
Василий поморщился.
- Ну, Вася, держись. Чем смогу, защитю!
Протезист привстал с дивана. Нижняя челюсть его отпала и зависла.
Сейчас же комната наполнилась гостями от стола, похмельными, опухшими и выдыхающими перегар. Солировал Пашка-жених.
- Ты, Вась, лучше по-хорошему. Ты, Вась, Настьку не тронь.
Его поддержал речитатив гостей. Предлагалось оторвать протезисту руки и ещё кое-что.

                Берег наш священный Нила
                Охраним мы нашей грудью.

Возникший в комнате участковый, растопырив руки, стал  мощной спиной теснить нашествие к выходу.
Сквозь ограждение проникла Кренделевская. Дымя сигаретой, она исполнила женскую партию:
- Только без мата. Только, пожалуйста, без мата.
Ей вторила Амнерис:

Ведёт пусть нас к победе над врагом.

- Разберёмся, разберёмся, - твердил старшина. – Виновные понесут наказание.
- Ты, Вась, лучше по-хорошему, - пел из-за его плеча Цветков. – Ты Настьку верни.

Радамес… Радамес… -

неслось из динамика
- Не допущу суда Линча! – пошёл в атаку Кузьмич. – Не в Америке!
Слова эти возымели своё действие. Рыжов выпер-таки непрошеную компанию за пределы дома. Заперев терраску, вернулся в комнату и галантно предложил Кренделвской стул. Та села, нога на ногу, держа руку с сигаретой наотлёте. Старшина встал сзади, положив руки на спинку её стула. Кузьмич подставил чаровнице пепельницу.
Звучал марш победивших египтян.
Василий подтянул нижнюю челюсть и, соединив с верхней, проглотил комок в горле.
- Шо це?..
- Настёна пропала, - объявил Тит.
- Як же ж?
- Пойду, говорит, выду.
- В клозет, - уточнила Кренделевская.
- Вот, вот… Вышла. А  обратно…
- Из клозета, - вновь уточнила Земфира.
- Из него… Не вернулась. Поначалу ждали, потом пошли смотреть.
- Клозет.
- Да… И – ничего, пусто. То есть, вообще, нету нигде. Кричали даже.
- В дырку? – поинтересовался Василий.
- И туда тоже.
Ряхин махнул рукой.
- Такой момент, – подтвердил Рыжов.
- Фантастика! – оценила Земфира.
- А я-то здесь при чём? – наивно спросил Василий.
- Народ так решил, Василий, - объяснил Кузьмич. – Общественное мнение.
- Но я ж в хате был, - возмутился протезист.
- А кто видел? – спросил Рыжов.
- Я видела, я, – Кренделевская подняла руку с сигаретой. – Всё это время мы были вместе, скажите, Базиль.
Она целомудренно опустила глаза.
- Да не было такого момента, - досадливо сказал старшина. – Я же видел: вы при киногруппе постоянно состояли. А так, всё это ходы в сторону.
- Да, действительно, - согласилась Земфира и, загасив в пепельнице сигарету, вытянула  губами из пачки следующую, щёлкнув зажигалкой. – Нет ли чего выпить?
Кузьмич суетливо принёс с терраски бутылку «Стрелецкой» и четыре стакана.
Все выпили.
Ряхин подошёл к окну. Глянув поверх занавесок, покачал головой.
- Не расходятся.
- Такой момент, - решительно сказал старшина. – Посажу тебя, Василий, в пожарный сарай, там замок крепкий.
- Правильно, - поддержал Тит. – Посиди, Васёк, пока всё утрясётся. И тебе безопасней, и органам спокойней.



Глава
тридцать вторая
ДОЗНАНИЕ

Пожарный сарай был когда-то сторожкой, и потому в нём сохранилась  печка-буржуйка и дощатый топчан. Там же хранился пожарный насос, который не работал. К стенам были прислонены флаги, транспаранты и лозунги. В своё время опустившийся дачник-художник буквально за бутылку исполнил призывные тексты по заказу Льва Соломоновича Эндшпиля. С тех пор революционно-кумачёвый фон транспарантов и флагов превратился в застенчиво-розовый.
Само сооружение, хоть и выглядело хлипковато, но защитить Василия от поругания могло: единственное окошко в четыре стекла было маленьким, а на входную, обитую железом дверь, навешивался надёжный замок.
Тит Кузьмич выдал протезисту тулуп, полосатый матрас и подушку.
Василий, скрутив спальные принадлежности, шёл по деревне под охраной старшины. А сзади, на расстоянии, крались полупьяные гости с Пашкой во главе.
Протезист был доставлен в сарай.  Старшина выдал ему ведро для потребностей и, закрыв снаружи замок отправился производить дознание.
В оконце тут же возникло лицо Пашки. Он, приложив ладони к лицу и стеклу, пытался разглядеть протезиста.
- Вась, давай по-хорошему. Вась, верни Настьку.
Узник лёг на топчан и накрылся тулупом с головой.
А вот старшина, одержимый энтузиазном, начал производить дознание, и начал он его  с цветковского нужника.
Вооружившись длинной жердью он долго тыкал ей в сортирную дырку. Павел,  Славка и тётя Нина стояли поодаль, ожидая самого худшего.
Наконец, старшина покинул нужник и аккуратно поставил жердину на место. Потом достал из полевой сумки двухкопеечную тетрадку в клеточку, что позаимствовал у десятилетнего сына и, пристроив на коленке стал писать:
      
 « 1. При осмотре нужника (клозета) усадьбы Цветковых мёртвого тела
(трупа) гражданки Цветковой А.Т. обнаружено не было».

Затем отправился к Василию. Принёс ему чайник с водой, хлеб, колбасу, домаш-ние пирожки с капустой и малосольные огурцы. Всё это сунула ему жена Антонина Степановна, уложив в синюю сумку с надписью «Динамо».
- Совсем человека затравили, дураки, - пожалела она протезиста. – Заперли без еды и воды. Иди, покорми его.
Пока Василий закусывал, Рыжов задавал ему вопросы и записывал в тетрадку вместе с ответами: фамилия, имя, отчество, год рождения, национальность, место жительства, образование, место работы, должность… Записав эти общеизвестные и совершенно бесполезные для дела факты, Валентин Иванович устал. Былой энтузиазм куда-то выветрился, к тому же подходило время обеда.
- В конце концов, у меня на тебя никаких моментов нет и ходов в сторону тоже. А на пропавшую Цветкову Анастасию Тихоновну заявления от потерпевшего мужа не поступало. И – никаких накладок.
Он закрыл тетрадь, сунул в сумку и ушёл обедать, бросив дознание.
Когда старшина назвал Настю Анастасией, то этот вариант имени Василию очень понравился, но, услышав её  новую фамилию – Цветкова, снова затосковал.
Рыжова сменили Тит с Никитой. У Кузьмича в руках была авоська.
Приняв от старшины ключ и, заперев дверь на засов, они расположились в свете оконца, выложив на ящик, заменявший Василию стол, консервы, картошку, варёные яйца, солёные грибы в стеклянной банке. Появилась бутылка «Имбирной».
- Свидание с заключённым и передача разрешаются, - пошутил Тит и разлил настойку по принесённым стаканам.
Выпили, закусили, кто чем.
- Пашка говорит: «Хохла увижу – башку проломлю», - сообщил Никита, поедая рыжовский пирожок.
- Ну, ты уж не усугубляй, - сказал Тит. – По горячке, чего не скажешь. А Пашка, он отходчивый. Накуролесить, конечно, может. А потом – опять тихий, застенчивый: в мать пошёл, в Нинку.
- А, когда буйный, то в тебя? – хрюкнул от смеха сторож.
- Вот ведь сколько вредности в тебе, Никита,  подъелдыкивания этого… А ты, Вась, пока здесь посиди, не высовывайся: Павел, похоже, ещё не утих. Да и виновным побыть надо.
- Зачем это ещё? – насупился протезист. – Кому надо?
- А как же, Вася? За народ страдания принять, за общество. Если Партия скажет: «Надо!», комсомол ответит: «Есть!».
- Да ты не бойся, - успокоил Никита. – Я тоже в виноватых ходил, и, как видишь  - ничего.
- А народу, Вася, при всей необъяснимости события, я ж тебе говорил, установку дать надо.
- Почему ж меня-то? – возмущался протезист. – Что я вам, на смех дался?!
- Почему на смех? Вовсе не на смех. Дело, вообще, очень серьёзное, – строго сказал Тит. – Народ, можно сказать, тебя выбрал. А против народа лично я не пойду.
- И я, - подтвердил Никита, шелуша варёное яйцо. -  Это всё немецкая секретная бомба сказывается. Вот попомните моё слово.
- Вечно ты со своей бомбой, - раздражённо проговорил Тит, достав из авоськи  вторую бутылку «Имбирной».
- А ты вечно со своим Сталиным! – парировал Никита. – Тут, по крайней мере, объяснение. А хватать живого человека и – к стенке это как, дело?
- Ты, Никита, случаем вражьих голосов по ночам не слушаешь? – поинтересо- вался Тит.
- Давай, давай, хватай меня американского шпиёна! Вяжи руки герою-партизану!
Василий примирительно плеснул каждому по полстакана.
Выпили. Вроде успокоились.
- Киношники ноне собирались в лесничество ехать, Колю снимать, - сообщил Ва-силию сторож.
- Вот за кого я спокоен, так за Николая, - сказал Тит. – Знает человек, что можно говорить, а что нельзя. Не то, что ты, балабол, со своей секретной бомбой.
- Да уж, конечно, знает, - Никита привычно развёл руками. – Объяснили ему хо-рошенько на северах. Уж не ты ли, Кузьмич, и объяснял?
- У, дурак… Вот ведь, напьётся и начинает… - Ряхин покраснел. – Я всю жизнь на постах… Куда Родина… Куда Партия…
Тит стучал себя кулаком в грудь.
- А ты, зенки твои пьяные… Мне такое… такое… У, дурак.
- Да ладно, Кузьмич, не серчай. Свои все ребята, - успокоил друга Никита.
Василий сменил тему:
- А шо там Геракл Митридатович? Як он это всё понимает?
- Обыкновенно понимает, - сказал Тит. – Как и все: тоже ничего не понимает.




Глава
тридцать третья
РОСКОШНЫЙ МУЖИК

На следующий день пришла Кренделевская, принесла пакетик леденцов.
Сев на топчан, закурила и обвела взглядом помещение.
- Узилище. Замок Иф.
Василий присел на пожарный насос.
- Ну, похититель чужих невест, как вы тут? Рассказывайте, куда  дели Настасью Филипповну?
- Тихоновну, - поправил Василий.
Земфира снисходительно улыбнулась.
- Где у вас пепельница?
Протезист подставил ей банку из-под солёных грибов.
- Вчера ездили в лесничество, - рассказывала Кренделевская. – Мне очень по-нравилось. Масса положительных эмоций. Этот лес, этот дом, эти собаки, особенно чёрный. Да и рыжий тоже хорош. Кличка такая смешная – Зильман.
- Зингер, - поправил Василий.
- Зингер? Ещё смешнее… А лесник… как его?
- Николай, - напомнил Василий.
- Да, Николай! Эта борода, этот взгляд, это ружьё. Роскошный мужик!.. Снимали весь день.
- Коля о чём-то рассказывал?
- Да, рассказывал. Очень интересно. Гарик с Герой остались довольны. Он угощал нас мёдом и самогоном. Это – нечто! Главное - потом никакой мигрени.
Помолчали. Василий спросил:
- Земфира Яковлевна, вы Пашку на днях не видели?
- Пашка?.. А, этот несчастный жених? Бедный мальчик, он так страдает.
- Хорош мальчик.
- Какой  вы, однако, жестокий и бескомпромиссный.
- Я?..
- Да будет вам. Я-то вижу, Бэзил, вы -  роскошный мужик!
Василий не знал, как реагировать, а Кренделевская, открыв пакетик, быстрыми движениями клала леденцы ему в рот.
- Вам надо бежать.
Протезист округлил глаза.
- Да, бежать. Мировая демократическая общественность обязательно выступит в вашу защиту. Вы скажите решительное слово поддержки «Пепси-колы» в СССР. К вам, Вася, прислушаются. Американский президент выступит с обращением к нации. Общественное мнение встанет на вашу сторону. Не теряйте времени!
«Роскошный мужик» попытался что-то сказать, но леденцы забили ему весь рот и он поперхнулся.
- О, вы неподражаемы! – рассмеялась Земфира и, послав узнику воздушный по-целуй, исчезла из пожарного сарая.
Больше к Василию никто не приходил.
За окошком помрачнело и зарядил дождь. Призрачное бабье лето кончилось.
Протезист зажёг керосиновую лампу. В углу сарая он нашёл какие-то чурки, старую метлу и обломки рамы от транспаранта. Всем этим он стал топить буржуйку, поставив кипятиться чайник.
«Теперь дожди заладят до самого снега… Темень, сырость, холод. В нужник лишний раз не сбегаешь. Выходит, правильно Ленка говорит: тоска».
Он, закрыв глаза, приник лбом к стеклу окошка, слушая ночной дождь. А когда глаза открыл, то нос к носу столкнулся с Лёвиной физиономией. Вожак заглядывал из мрака в пожарный сарай. Их разделяло всего лишь четыре миллиметра стекла.
Протезист, от неожиданности, шарахнулся  вглубь помещения, задев, стоявшие у стенки транспаранты, и они, повинуясь принципу домино,  завалились на пол.
Входная дверь приподнялась и, выйдя из петель, отошла в сторону. Появившийся в проёме Лёва, был одет в длинный, до пят, балахон с высоким островерхим капюшоном и широкими рукавами. За вожаком виднелся Боря, закутанный в клетчатый шотландский плед.
Лёва сделал повелительный жест и Василий, надев тулуп, сомнамбулической походкой вышел из сарая. Боря тут же заботливо раскрыл над ним  дырявый зонтик.
Вожак поставил дверь на место, совместив петли и ладонью вбил на место скобу с замком.
- Пошли, - лаконично молвил Лёва, и они тронулись в ночь и дождь.



Глава
тридцать четвёртая
ВОСТОЧНЫЕ СЛАДОСТИ

 Первое, что бросилось Василию в глаза, когда он миновал «Тристана и Изольду»,  так это перестановка. Вся мебель и барахло были задвинуты по тёмным флангам, а в центре теперь красовался бильярдный стол. Сверху он был освещён из неведомого светильника, находясь в колоколе из голубоватых лучей.
«А с завхоза санатория ВЦСПС, как с гуся вода», - вспомнил Василий разговор на свадьбе.
Сбоку, покачиваясь на уходящих в тёмную высь канатах  висел гамак, набитый Лёвиными тюфяками и подушками. В глубине помещения пылал не виданный протезистом раньше камин, а из-за шкафов пробивался свет и доносились знакомые голоса.
Василий шагнул туда…
Горели свечи в канделябре. За маленьким столиком, обтянутым сверху зелёным сукном, сидели Змеевик и Настя. Змеевик был почему-то в белой чалме со страусовым пером.
При виде Анастасии Тихоновны у протезиста перехватило дыхание. Он забыл про усталость и про свои вымокшие полуботинки.
Настя набрала уже целый веер карт, а Змеевик, выложив перед ней свои последние две шестёрки, заметил:
- Это вам на погоны, мадам.
- Как? Опять я дура?
Из глубины строения раздался Лёвин голос, призывающий Тугарина, и тот исчез, а Василий, скинув тулуп, быстро занял его место.
- Ой! – воскликнула Настя и стала обмахиваться веером из карт. Высокая причёска её растрепалась, и волосы лежали на плечах. Косметика исчезла с лица.
- Вы как тут оказались? – спросил Василий.
- А ты?
- Доставлен силой воли.
- Вот дурной… - и бросила на стол импровизированный веер.
Подошёл Боря. Он убрал карты и постелил скатерть. Потом принёс на подносе два столовых прибора и сервировал ими стол. Выставил две глиняных кружки, наполненные чем-то горячим, с душистым и терпким духом. Поставил блюдо с пирожными и, прижав к груди опустевший поднос, пожелал приятного аппетита. По-том, оглянувшись назад,  сказал в темноту:
- Столик на двоих занят. Просьба очередь не занимать.
И, склонив по-официантски голову на-бок, ушёл. Заиграла музыка: Френк Синатра исполнял «Странников в ночи».
Настя брала пирожные руками, жадно ела, облизывая пальцы. Василий же, положив бисквитное пирожное к себе на тарелку, ел ложечкой.
- Ну вот, - рассказывала Настя, облизывая с губ крем, - вышла я… - она потупила взор, - …в туалет. Потом выхожу и вижу: мальчишечка за огородами стоит и рученьками меня манит.
Она показала, как её манили.
- Манит и зовёт, жалобно так: «Тётенька… Тётенька…» Ну и пошла. А он отбежит и опять манит. Я, как дурная, иду. А он: «Тётенька… Тётенька…» Вот и пришла сюда. Теперь с этим Змеевиком уж третий день в карты играю.
- Не надоело?
- Мне?
- Змеевику.
- Ну тебя…
- А меня-то, между прочим, из за вас, Анастасия Тихоновна, под арест взяли. Решили, что это я вас похитил.
- Вот дурные.
- А Пашка, вообще, грозился мне голову проломить.
- Пашка? Он, как выпьет, - дурной.
Настя, держа перепачканные в пирожных пальцы растопыренными, наклонилась к протезисту через стол и, округлив глаза, спросила шёпотом:
- Вась, а кто эти?
- Артисты, - неожиданно соврал тот. – Цирк шапито с улицы Менжинского.
- А, понятно. То-то я гляжу: дурные. Кормили меня силосом каким-то, и туалет у них дурацкий, в шкафу. Сплю, правда, на кровати, как принцесса, тут жаловать грех. Борька куда-то наверх спать залезает, а Змеевик, вот умора, в ящике из под стиральной машины спит. А ты, Вась, где будешь спать? Я видела, Борька раскладушку ставил. Пойдём, покажу, а то ты сейчас какой-то дурной.
Василий, действительно, чувствовал себя странно: голова кружилась, колени ослабли и, вообще, ноги плохо держали.
Он, цепляясь за мебель, пошёл к раскладушке. Меж развалов и нагромождений увидел Лёвину кровать, в которой теперь спала Настя. Ложе было устлано узорчатыми восточными тканями, убрано подушками и валиками. Сверху её прикрывал балдахин с кистями. На спинке висела фата.
Василию очень захотелось туда, но сил не было. Протезист рухнул на раскладушку и тотчас полетел куда-то вниз…
Упал он на морской песок.
Светало. Шелестело море, ленивое, по гальке, по песку, плескалось слабо возле скал прибрежных, летели брызги, солью становясь. Вдоль берега стояли и молчали недвижно сосны. Горы вдалеке зарозовели. Тени сокращались и уползали к скалам, к валунам, к кустам. Море было южно-бирюзовым с цепью островов у горизонта.
Василий сел на песке. Он увидел Настю. Та шла по кромке воды, приподняв мокрый тяжёлый подол венчального платья. Шла босая, и лёгкий бриз шевелил её распущенные волосы.
За спиной протезиста раздалось улюлюкание.  Голая Ленка Горохова выбежала на берег . Пропрыгав с фонтаном брызг по мелководью упала в море и поплыла на спине к островам, высоко, по-спортивному, вскидывая руки.
Настя поравнялась с протезистом, но не остановилась, а пошла дальше берегом.
Из сосен вышла Кренделевская. Она была в костюме Шахерезады. Её сопрово-ждали два полуголых негра. У одного была скрипка, у другого – гитара. Земфира держала в рукх бубен, а в зубах – сигарету. Она подошла к протезисту и, подмигнув, многозначительно спросила:
- Базиль, вы любите восточные сладости?
Тот, для начала, хотел поздороваться, но язык одеревенел, как под анестезией, и челюсти не работали.
Негры, с угрюмым видом, стали надвигаться на протезиста. Один из них, с явно грузинским акцентом, спросил:
- Пачиму малчишь? Не уважаешь, да? Обидеть хочешь, да?
Василий, наконец-то, совладал с артикуляцией, но голова с речью пока не совмещалась.
- Да здравствует нерушимая советско-индийская дружба! – провозгласил он.
Этого оказалось достаточно. Негры, улыбнувшись наивными белозубыми улыбками, стали исполнять зажигательные цыганские мелодии, а Кренделевская-Шахерезада, сплюнув окурок, пустилась в пляс, темпераментно тряся кудрями, плечами и грудями.
Над морем неслось:

                Бида мангэ, ромалэ,
                Бида мангэ, чявалэ…

Из-за прибрежных валунов появился Лёва и, поглядев на танец Земфиры Яковлевны, попросил:
- А теперь «Не вечернюю».
Но Кренделевская, вдруг остановившись, подняла бубен над головой и, ударив в него, произнесла:
- Либерте! Эгалите! Фрайтерните!
Запела по-французски «Марсельезу» и пошла вдоль берега, виляя бёдрами в шальварах. Негры, аккомпанируя, тронулись следом, обогащая песню марсельских добровольцев цыганскими междометиями: «Ай да-ну, да-ну, да-най… Ай нэ-нэ… Да-ну, да най…»
Василий же, увидав Лёву, с обезьяньей ловкостью вскарабкался на корявую сосну и стал оттуда кидать в вожака шишками.
- Бойцы вьетконга не сдаются! – выкрикнул он, сидя наверху одностворчатого платяного шкафа. Протезист был одет лишь в военно-морские трусы и галстук.
Внизу стояли Лёва, Настя и Боря со Змеевиком.
- Куда же ты забрался, дурной? – взывала Настя.
- Довольно восточных сладостей, юноша, - призывал вожак.
Боря принёс стремянку и приставил к шкафу.
- Слезайте, сеньор Шишко, слезайте, - торопил Лёва.
Василий перебрался на лестницу и сошёл на земляной пол.
- А ведь я вам в кружку всего лишь одну каплю свежего зелья капнул. Сильный галлюциноген. Вы уж, голубчик, не взыщите. Хотел, как лучше, а получилось ещё лучше.
Василия отвели к раскладушке и уложили, накрыв малиновым одеялом. После чего все разбрелись по своим спальным местам.
Теперь ночные звуки, помимо Лёвиного храпа и Бориных стонов, обогатились повизгиванием Змеевика из ящика, да Настя иногда выкрикивала:
- Силос… Сенаж... Комбикорм… Дурные вы, ой дурные…


Глава
тридцать пятая
СПОСОБНОСТЬ УДИВЛЯТЬСЯ

- Не желаете ли партию в американку? – предложил Лёва, появившись перед Василием с кием в руках. – Проигравший пролезает под столом.
Боря, в белых перчатках, выложил на бильярде пирамиду и, сняв с шаров треу-гольник, ловко прокрутил им между указательными пальцами.
Лёва, намелив кий, склонился над бортиком, прицелился и ударил. Шары разле-телись, причём, пара из них закатились в лузы. Подскочивший Боря проворно извлёк их и выложил на полку в узком и плоском шкафчике.
Вожак стал обходить стол.
- Нечего играть… Совершенно нечего играть, - бормотал он.
Но потом, всё же стал загонять шар за шаром в лузы.
- У Лёвки мощная кладка, - сообщил подошедший Змеевик.
Ещё один удар, и восьмой шар закачался в лузе.
- Однако, партия-с, - подытожил Лёва.
- Как, уже? – удивился  протезист.
- Восемь ноль в мою пользу. Прошу под стол.
Василий полез.
- У, дурные, - заметила проходившая мимо Настя.
- Продолжим, юноша?
Василий кивнул. Боря установил шары, но теперь начал протезист. На бильярде он никогда не играл, и потому удар был неумелым и беспомощным.
- Осторожно, батенька, - предостерёг Лёва.  – Сукно не порвите.
И, подойдя к столу, закончил партию с тем же результатом.
Вожак играл, а Василий пролезал под столом до тех пор, пока Лёва, извинившись, не ушёл в славянский шкаф.
Тогда Боря, подойдя к протезисту стал показывать ему, как держать кий, как прицеливаться, как бить, какие бывают комбинации шаров, и, как эти комбинации следует отыгрывать.
- В бильярде главное не шара закатить, - учил Боря, - а противнику подставы не сделать.
Василий в школе имел пятёрку по геометрии и потому сразу стал догадываться, какие возможны углы атаки.
- Нуте-с, продолжим, - возвестил явившийся Лёва. – Разбивайте, юноша. Борис, рюмку зелья мне!
Тот послушно принёс на подносе Лёвин бокал. Вожак  выпил и уставился на Василия. А тот прицелился и, ударив битком по углу пирамиды, закатил свояка в лузу.
- О! – воскликнул Лёва. – Мы делаем успехи.
Но уже на следующем ударе Василий промахнулся, и в игру вступил Лёва.
-  Абриколь…  Клапштос… - комментировал он. – Дуплет… А тут мы его с оття- жечкой… Контртуш… Сюда мы своячка положим… А, в итоге: так называемые «штаны».
Вожак ударил, и последние два шара раскатились по лузам.
Во время обеда Лёва поучал Василия:
- Дорогой мой, вы же совершенно не тренируетесь.  Так ничего не получится.
Они все сидели за столом, который по случаю холодов был внесён с поляны в дом и установлен вдоль камина.
- Опять сенажом кормит, - шепнула Настя протезисту и показала тарелку с какой-то травянистой размазнёй.
- А нельзя ли чего-нибудь посущественней, - подал голос Василий. – Может, колбаски.
- Дружище, - отозвался Лёва, испив очередной бокал. – Вы же первый пропове-довали  вегетарианство. Надо быть последовательным, мой друг. К тому же  пища, которую вы едите, помимо витаминов обладает свойствами антиоксидантов и стиму-лирует перистальтику.
- Что стимулирует? – переспросила Настя у Василия.
- Ну, не важно… В общем, хорошо нам всем будет.
Потом Василий опять играл с Лёвой на бильярде и опять  ползал под столом, хотя и наловчился уже закатывать шары в лузы. Боря, в отсутствие вожака, продолжал обучать протезиста премудростям игры.
- Вообще-то Борька лучше Лёвки играет, - заметил проходивший мимо Змеевик. Теперь на нём был надет  красный колпак, длиннющий конец которого с жёлтой кисточкой волочился по полу.
Протезист рассмеялся.
- А Настьку ну никак не могу рассмешить, - пожаловался Тугарин. – Рот откроет и глазами хлопает. Пойду карточные фокусы ей покажу, что ли.
Появившийся Лёва возвестил:
- На сегодня игра окончена. Ставок больше нет, стол закрывается до завтра.
Боря уложил шары на полки, развинтил кии и закрыл шкафчик.
- Идёмте, батоно Васо. Я вам кое-что покажу, пока светло.
Они стали подниматься по лестнице с перилами, пока не очутились на площадке под самым коньком крыши, где стоял телескоп.
- Прошу садиться, - Лёва придвинул гостю круглый табурет и тот уселся перед аппаратом. – Туда, туда смотрите.
Василий прильнул к окуляру.
Он увидел Нижние Малинники. Вон пошёл Юрка Мураев, встретил Пашку. Стоят, разговаривают. А вот Тит Кузьмич идёт по дороге на платформу.
«Во вторую смену заступает», - понял Василий.
Он повернул телескоп в деревню. У пожарного сарая ходил старшина Рыжов и всё искал что-то на земле.
«Следы ищет, - решил протезист. – Улики и вещественные доказательства. Что тут поделаешь: служба у него такая, а кругом – аномальные явления».
Теперь он увидел Никиту. Тот шёл от магазина с авоськой, остановился, что-то сказал старшине и пошёл дальше.
«А этот  выходной. Значит, отдыхать сегодня будет».
Повернув телескоп, Василий увидел поле. В котором виднелся киноавтобус и «Жигули» Гудерьянца. Снимали Геракла Митридатовича. Он стоял на фоне леса и что-то говорил в камеру. Кренделевская, скучая, бродила поодаль, дымя неизменной сигаретой.
Протезист вернулся взглядом в Нижние Малинники.
 Участковый сидел на досках возле пожарного сарая и что-то писал в тетрадке. Ленка Горохова прошла мимо. Поздоровалась.
«Пробирки, наверно, уж все промыла».
Он ещё поводил телескопом по крышам, по огородам, оглядел площадь возле клуба, но больше никого не встретил, да и понятно: осень, холодно – все по домам сидят.
Василий оторвался от окуляра и глянул в оконце, куда был направлен телескоп, но ничего кроме леса не увидел. Тёмные ели загораживали горизонт.
- Это… Это как же? – удивился он.
- Вот люблю я эту вашу юношескую жажду познания, – признался Лёва, - эту непосредственную способность удивляться… Впрочем, хватит на сегодня, темнеет уже.



Глава
тридцать шестая
ТЕМЫ С ВАРИАЦИЯМИ

       Настя вдруг стала хохотать.
Проходя по дому, ткнёт пальцем во встречного, скажет своё:
- Вот дурной.
И хохочет.
Когда она такое проделала с Лёвой, тот, сомневаясь, что вызвал подобную реакцию, оглянулся назад: нет ли поблизости иного объекта для хохота. Но рядом никого не было, и вожак призвал Змеевика.
- Ты, что с ней сделал? – строго спросил осмеянный Лёва.
- Да ничего не делал. Пощекотал только, вот и развеселил.
- Ну, спасибо.  Интересно, какое место ты ей пощекотал?
- А ты, Лёв, её напугай: Настька ржать и перестанет.
- Если я напугаю, то она, либо дара речи вовсе лишится, либо заикой останется, и ни один логопед ничего не исправит.
- Тогда пусть Васька с ней разбирается.
А Василий был занят постижением тонкостей бильярдной игры, гоняя шары по зелёному сукну. Когда к столу подходил Лёва, то всё равно обыгрывал протезиста, хотя счёт от раза к разу сокращался.
- Тренируйтесь, юноша, тренируйтесь, и вы достигнете вершин, - говорил он вся-кий раз вылезшему из под стола Василию.
Настя, растрёпанная, ходила по дому, и всё казалось ей смешным. Протезиста это стало раздражать. Как-то во время партии с Лёвой, она захохотала ему под руку, и Василий промахнулся.
«Смеялась бы тихонечко, - досадовал  игрок, - а то ведь гогочет, как Никита над анекдотом».
Вечером Настя сообщила:
- Эти дурные что-то придумывают. Ой, умора, - и зашлась в хохоте.
Василий, заглянув между шкафов и драпировок, увидел, что Лёва выдвинул из сумрака пианино, Боря, в манжетах и манишке, настраивал банджо, а Змеевик, установив на табуретке пионерский барабан, явился перед Настей с Василием и поманил их за собой. Те пошли.
Лёва был облачён во фрак поверх подтяжек, а на пианино  лежали скрипка и труба.
       Все трое были в галстуках-бабочках, но босые. По полу полукругом стояли горящие свечи, изображая рампу.
Василий с Настей сели на, приготовленные для них стулья и затихли в ожидании. Настя не хохотала.
- Итак, мы начинаем, - объявил Змеевик, выйдя на импровизированную авансцену. –  Маэстро Лео и ансамбль «Гротеск» исполнят вариации на тему…
- На темы, - подсказал маэстро.
- На темы… темы с вариациями.
Закончив конферанс он отступил к барабану.
Лёва, закрыв глаза и подняв вдохновенно лицо, исполнил на фортепьяно вступление к «Хованщине» Мусоргского – «Рассвет на Москве-реке».
      Потом, как с цепи сорвавшись, перешёл на «Славянские танцы» Брамса.
Василий вздрогнул.
А Лёва с Брамса перешёл на Блантера и, вновь перейдя на Брамса, ушёл в импровизацию, обогатив её восточным колоритом.  Боря сделал проигрыш на банджо, а Лёва плавно вышел на куплеты Эскамильо, подключив вокал:

                Тост, друзья, я ваш принимаю
                Тореадор солдату друг и брат.
                Храбрость солдата я уважаю
                С ним стакан осушить всегда очень рад!

   Вожак оставил клавиши и, взяв скрипку, продолжил. Змеевик отбивал такт на барабане, а Боря,  аккомпанируя на банджо, привносил мотивы Дикого Запада.

Тореадор, смелее.
Тореадор! Тореадор!
Знай, что испанок жгучие глаза…

Но не закончил, а, вновь взявшись за клавиши фортепьяно, буквально прогромы-хал фрагмент «Голубой рапсодии» Гершвина. Присоединившиеся Боря со Змеевиком, разлились в импровизации, перемежая Гершвина с Вагнером, а Вагнера с Маллером.
А Лёва уже перешёл на Верди.

Лети, мысль, на золотых крыльях,
Лети, отдыхая на горах и холмах, -

Запел, было, маэстро, исполняя тему пленных евреев из «Набукко».  Но вдруг остановился, подмигнул слушателям и голосом Луи Армстронга прохрипел:

                Let my people go!

Лёва  встал, взял трубу и, раздувая щёки, заиграл.

                Let my people go! –

поддержали Боря со Змеевиком и, выйдя вперёд, синхронно отбили чечётку босыми пятками по земляному полу.

                Moses, -

оторвавшись от трубы, провыл Лёва.

Moses, -

поддержали Боря и Змеевик.
Но Лёва, отложив трубу, взял скрипку и, экспансивно крякнув, завёл «Семь-сорок». При первых звуках этой мелодии музыканты «Гротеска», оставив инструменты, взялись руками за подмышки и пустились на полусогнутых в местечковый пляс, причём Тугарин, нарочито картавя, запел:

В семь-сорок он подъедет,
В семь-сорок он подъедет –
Наш старый наш славный
Наш агицын паровоз.

Здесь Лёва почувствовал, что ушёл куда-то в сторону и вновь сел за фортепьяно. Зазвучал Шопен, плавно перейдя в «Ночную серенаду» Моцарта, а следом вышел на патетику Бетховена. Затем – секундная пауза…
- И!... –  возвестил маэстро.
Зазвучал финал Первого фортепьянного концерта Чайковского.
Василий, скосив глаза, поглядывал на Настю. Та не хохотала, а сидела, как и прежде: с открытым ртом и хлопающими глазами.
…Лёва эффектно завершил вариации, замерев с закрытыми глазами  над клавишами.
Мгновение длилась тишина, и вот зал, то есть Василий, разразился аплодисментами.
- Браво! – кричал он. – Браво!
Настя тоже хлопала, но, скорее из вежливости, нежели от чувства.
«Лучше бы она совсем не хлопала», - досадливо решил протезист.
Лёва поднялся от фортепьяно, вышел на авансцену и поклонился.
-Браво! – кричал Василий и не жалел ладоней.
Вожак широким жестом указал на Борю, на Змеевика. Те тоже поклонились.
- Ансамбль «Гротеск», - представил ещё раз.
Потом Лёва отступил, взял за руки соих аккомпаниаторов, и теперь все трое, выйдя вперёд поклонились.
- Здорово! – обратился к Насте протезист. – И как он это ловко Гершвина ввернул… Хорошо, очень хорошо. А вам, Анастасия Тихоновна, как? Понравилось?
Та сидела безучастная.
- Мне, Вась, Ободзинский нравится, - созналась она.
Любовь умерла…


Глава
тридцать седьмая
ПО ДОМАМ

На следующий день Лёва объявил:
- Анастасия Тихоновна изъявила желание нас покинуть.
Василий воспринял эту весть, когда собирался произвести удар. Он оглянулся на вожака, согласно кивнул и ,ударив, загнал оба шара по диагонали в дальнюю лузу.
- Да с вами, мон шер, скоро будет опасно играть, - Лёва прикинулся испуганным.
Настю усадили в кресло перед трюмо. Боря накрыл ей плечи фиолетовой тканью, а затем, вооружившись ножницами, щипцами для завивки и расчёской, восстановил изначальную причёску на голове невесты и водрузил поверх фату. А затем, пользуясь артистическим гримом, навёл тени, подкрасил ресницы, накрасил губы, напудрил и нарумянил лицо в целом.
- Готово, - сообщил он и, сняв покрывало,  скромно отошёл в сторону.
Лёва, подойдя. Взял двумя пальцами Настю за подбородок, повернул лицо направо, налево.
- Годится, отправляйте. Змеевик, отведи Настасью Тихоновну туда, откуда при- вёл.
Её укутали в плед.
- Пойдёмте, тётенька, - позвал Тугарин.
Та послушно тронулась следом походкой Мальвины, по-кукольному выставив вперёд руки.
Василий хотел, было, проводить, но Лёва остановил его:
- Это лишнее. Змеевик всё устроит.
И протезист, со спокойной душой, вернулся к бильярду. Катал шары, потом обедал, приготовленным Борей супом из лебеды и крапивы. Опять играл.
Затем поднялся наверх и, приникнув к окуляру, поймал в телескоп Нижние  Ма-линники.
Вот дом Цветковых со стороны огородов. Пашка спешит в нужник. Хотел взяться за ручку, но дверь сама раскрылась и навстречу ему вышла Настя…
Действие разворачивалось, как в немом кино.  Долетавшие снизу фортепьянные звуки рэгтайма делали сцену перед  нужником совершенно в стиле Макса Линдера. Вот Пашка попятился, сел на перекопанные грядки, вновь поднялся, опять сел и дальше уже пятился сидя.
«Интересно, - подумал Василий, - обделался он от удивления, или у него рассосалось?»
Прибежали старшие Цветковы. Настя, выйдя из нужника, стояла, потупив взор и соединив руки под животом. Народ прибывал. Все бегали вокруг невесты в ускоренном темпе, повинуясь жанру немого кинематографа, вскидывая руки и вертя головами.
Потом Настя взяла Пашку под руку, и вся компания, темпераментно жестикулируя, двинулась за ними по узкому проходу между заборов к дому.
Василий скользнул телескопом по полю и увидел Змеевика, который шёл в сторону леса, замотавшись в плед.
Протезист вновь глянул на Цветковский дом, но там уже никого не было.
«Дальше – неинтересно», - решил Василий и спустился вниз.
Лёва перетаскивал свои тюфяки и подушки из гамака  обратно в кровать.
- А вы, юноша, когда собираетесь?
- Надоел?
- Ах, что вы, государь мой, - Лёва сделал обиженным лицо. – Я всегда высоко ценил общение с вами, как в интеллектуальном, так и в общепознавательном аспекте.
- Пару дней, думаю, переждать, - ответил «государь», покраснев от столь лесной оценки.
Два дня гоняли они шары по зелёному сукну и, наконец-то, протезист объявил:
- Восемь-семь в мою пользу.
-Да, батенька, - сказал Лёва, – вам, действительно, пора домой.
Но под столом пролезать не стал, послав туда Змеевика.
А к вечеру Василий надел свой тулуп и собрался уходить.
- Что так поздно? – удивился Лёва.
- Не хочу, чтобы меня сегодня в деревне видели.
- Разумно. А это примите от меня в подарок.
Вожак протянул Василию конверт с пластинкой. Надпись была не по- русски, но протезист всё-таки разобрал:
- Антонио Вивальди.
- «Времена года», - уточнил Лёва. – В исполнении камерного оркестра «Акаде-
мия святого Мартина в полях».
- Вот здорово! Спасибо, огромное спасибо. А то в райцентре нет.
Все вышли из избушки.
Лес стоял полуголый, лишь ели держали форму. Дождь то принимался моросить, то прекращался.
- Змеевик, проводи, - велел, было, Лёва.
- Спасибо, не надо. Сам дойду, - вежливо отказался Василий. –  Дорогу знаю.
Он попрощался со всеми за руку и стал спускаться к Вонючей речке.
- Иннокентию привет передавайте, - услышал он сзади Лёвин голос.
Оглянулся. Но на поляне уже никого не было, лишь туман.


Тит Кузьмич, надев очки, сидел в свете абажура и читал газету. В печке потрескивали дрова, уютно тикали ходики. На столе стояли чайник и стакан в подстаканнике «МПС», а на блюдечке лежал недоеденный бутерброд с сыром.
- Опять китайцы, - ворчал Тит по ходу чтения. – Сплошной валюнтаризм и левый уклонизм… А вот вьетнамцы – молодцы: наваляли-таки америкашкам.
- На газету к Кузьмичу села муха.
- Ишь ты, - заметил тот, глядя на неё поверх очков. – Видать, в тепле отошла.
Ловким движением руки он поймал муху и раздавил её.
- …Завершили плавку досрочно. Хорошо… Как это?! Как же плавку можно досрочно завершить?! Недоплавили, что ли? Странно.
В окно постучали.
«Кто это там?» - удивился Тит
Оставив газету и очки, он подошёл к окну, вглядываясь в темень. Потом вышел на терраску и открыл входную дверь.
- О, гость дорогой!  - произнёс Кузьмич. – Кого давно не видели. Проходи, проходи.
Василий вошёл в дом, снял тулуп и, пройдя в горницу, сел к столу.
- Хорошо выглядишь, - заметил Тит. – У них был?
- У них. У тех, кого нет.
- Ясно… Не будем вникать. А это, что?
Кузьмич взял конверт с пластинкой и, прищурившись, пытался прочитать надпись.
- Не по-нашему написано. Импортная. Чего это, Вась?
- Подарок.
- А, понятно. Они теперь ещё и подарки дарят. Шляпу мою тебе не предлагали?
- Далась вам эта шляпа.
- Это я так, к слову. Гляжу, зачастил ты туда. Может понравилось? Может совсем переберёшься?
- Гоните, Тит Кузьмич?
- Ну, что ты, Вась, что ты, - Ряхин подавил комок в горле. - Ты ж мне…как…
- Как кто?
- Как племянник… А ведь Настёна-то нашлась.
- Знаю.
- Тоже они?
- Эти.
- Вот дела… Пошёл Пашка в нужник…
- Знаю, видел.
- Видел?
- В телескоп.
- Понятно…
- Как разъяснилось-то всё, Тит Кузьмич? А то меня опять в злодеи запишут.
- Не запишут. Дело повернулось самым лучшим образом. Геракл Митридатович объяснил всё с позиций научного экспертизма. Она, де, Настёна, пойдя во время свадьбы в нужник, провалилась там во времени.
Ряхин сделал округлый жест от себя.
- А потом возникла вновь.
И он сделал округлый жест к себе.
- Аномальная зона. Немецкая бомба. Тектонический разлом.
- Поверили?
- А то!
Василий налил чай в стакан, взял недоеденный бутерброд и стал жевать.
- Вот с тобой пока неясность для народа, - произнёс Тит.
- Это почему?
- Есть мнение, что ты был на Марсе.
- Как это? – протезист перестал жевать.
- Да Пашка вбил себе в голову, что тебя марсиане похитили. Он, что-то такое где-то читал или по телевизору видел.
Конец фразы Тит выговорил  с трудом, так, как захрюкал от смеха.
- И ты, Вась, теперь этот… контактёр, - Ряхин сделал неприличный жест. – Пашку встретишь, расскажи, куда тебе эти марсиане лазили и как пользовали.
- У, дурной, - вырвалось у протезиста.
- А самое интересное было, когда мы с участковым пошли тебе в сарай харчи относить. Валька дверь открывает, входит и тут же замирает в недвижимости. Что такое? Лампа коптит, чайник выкипел, а тебя нет. Замок же снаружи целёхонький. Прям тайна «Марии Челесты». Лозунги, правда, повалены, что говорит об идеологической диверсии. И если б у Валентина Ивановича голова чуть пожиже была или чувство долга маленько ослаблено, тогда что? Свихнулся бы напрочь. А он – нет. Совсем даже наоборот: стал улики собирать, да протокол писать.
- Выходит, Тит Кузьмич, я должен с Марса вернуться?
Ряхин погрустнел.
- А и впрямь, как я тебя народу разъясню?
- Земфира Яковлевна здесь ещё?
- Нет. Уехало кино. Позавчера уехало. А на завтра по радио заморозки обещали на почве.


Глава
тридцать восьмая
СОКРАЩЕНИЕ ШТАТОВ

Неделя прошла спокойно. Василия в Нижних Малинниках восприняли так, как будто ничего не произошло. Да и воспринимать-то было особо некому. По заморозкам лишний раз на улицу не выходили. Помимо Тита Кузьмича реагировали на протезиста Никита, которому «и так всё было ясно», и Пашка. Тот, встретив «контактёра», совал ему руку, «сильно извинялся» и откровенно завидовал.
- Чему ж? – удивлялся Василий.
- Так ведь тебя на Марс забирали, - объяснял Цветков. – А я с детства мечтал в ракете полететь.
Василий, пожав плечами, шёл своей дорогой.
«Все мне обзавидовались, - раздражённо думал он. -  Ленка, - что я в кино снимался, Пашка, - что я на Марс летал. Прям счастливец».
Как-то вечером, вернувшись с платформы, Кузьмич предстал перед Василием с траурным лицом.
- Ты, Вася, главное, не переживай, - сказал он сквозь скорбь. - Ты, главное, отнесись со смыслом и пониманием.
«Чего ещё стряслось-то?» - заволновался протезист.
- Так, что, Василий, комиссия была сегодня из центра. Всё допытывались: что за должность такая – стажёр-лаборант. Спрашивали, кто её выдумал, и давно ли она существует? Я им про смену поколений, - не помогает. Я уж им и на благодарности напирал, и на Льва Соломоновича намекал, - не слушают. Водил их по перрону, художества твои показывал, - не глядят… Сократили тебя, Василий. Теперь ты не ученик мне, и я – не учитель твой. Только не расстраивайся особо, это по всей стране так сокращают. А сокращение – не чистка: оргвыводов не последует. Так, что безработным не будешь: в одном месте сократят - в другом оформят.
Вот это было совсем  некстати: Василий уже приглядел в универмаге Хоральную прелюдию и фугу  И-С.Баха, Концерт для фагота с оркестром В-А. Моцарта си бемоль мажор и оперу П.И.Чайковского «Иоланта».
- А как же мне теперь? – спросил он растерянно, не упомянув, однако, о пластинках. – Жить-то где?
- У, дурак, - рассердился Тит. – Да разве я гоню тебя? Разве Тит Кузьмич зверь? Как жил, так и будешь жить. И, потом, у меня жалование, пенсия. С голоду не помрём. А то ведь скажет… Думай сначала.
- Спасибо, Тит Кузьмич, спасибо за всё, - с чувством заговорил бывший стажёр-лаборант. – Вы же знаете: мне ведь не куда податься.
- Ладно, проехали, - примирительно сказал Ряхин. – А за тебя я похлопочу. Можно, хоть завтра на ферму устроиться, навоз выгребать. Но я поищу для тебя что-нибудь посолидней, чтобы женихом был завидным.
- Я ж отработаю. Я ж отдам. Я всё до копейки отдам…
- Сказал же: проехали. И всё! И не сметь мне про копейки!
Через пару дней Василий неожиданно собрался и, заняв у Кузьмича трёшку «до вечера», исчез из дома.
Вернулся ночью с авоськой, полной еды, и пластинкой Моцарта. Отдал Кузьмичу трёшку, а на следующий день вновь укатил.
И опять вернулся ночью. На сей раз Василий привёз бутылку молдавского коньяка, банку шрот, лимон и пластинку Баха.
- А теперь, рассказывай, - потребовал Тит.
- Да какая ж разница, - начал, было, Василий.
- Разницы, конечно, никакой. Но я должен знать на какие шиши ты банкеты справляешь. Говори.
Василий уже откупорил бутылку коньяка, открыл банку шпрот и порезал лимон.
- Да ничего тут особенного, - сказал он, протягивая Кузьмичу полную рюмку. – Ну был я в райцентре, в парке отдыха. В бильярдной.
- Эвона! – удивился Тит. – Так ты, что, шары катать умеешь?
- Умею немного.
- И на сколько ты этим «немного» накатал?
- На пятьдесят рублей.
Кузьмич аж присвистнул.
- Вот за что я тебя, Василий, всегда уважал, так это за скромность. Только ты в райцентр больше не езди.
- Почему ж? Прибыль ведь, пропитание.
- Ты лучше меня, как старшего товарища и бильярдного игрока с сорокалетним стажем послушай. Там, в райцентре, играть толком никто не умеет, вот и проигрывают друг дружке по рублю. А тут вдруг ты, такой красивый нарисовался и наказал их аж на полсотни. Ребята в парке отдыха простые, сразу не въедут, разве, что на третий раз.
- И, что тогда?
- Тогда деньги назад отберут, морду опротоколят, и это в лучшем случае. Чужаков нигде не любят. Короче, завязывай с районом. Играть, Вась, хорошо по санаториям, по Домам творчества, уж я-то знаю. Народ там тихий, покладистый, да только кто ж тебя туда пустит?
Василий сидел понурившись.
- А ты, парень, вот что: езжай-ка в Москву, в Парк Горького. Там в бильярдной был в своё время один эксперт. Гена Арголиди по прозвищу «Ришелье». Мы с ним в начале шестидесятых давали шороха.
Кузьмич заулыбался, порозовел, вспоминая былое.
- Поедешь, привет от меня передавай, если, конечно, Генка ещё жив.


И Василий поехал.
Тем вечером, когда Тит возвращался с платформы, шёл дождь со снегом. Кузьмич вымок и продрог.
Придя домой он, сняв форменное пальто, подошёл к тёплой печке и стал трогать её, точно бабу, греясь.
Из комнаты Василия доносилась музыка.
«Вернулся уже», - определил Тит.
Он тихонько открыл дверь и проник к  бывшему ученику.
Протезист был тих и неподвижен. Ряхин сразу всё понял.
- Проигрался?
 Василий кивнул. Тит подсел рядом на диван. Опять звучала эта странная, пугающая Кузьмича музыка.
- Много?
- Двадцать.
- Ого! И ничего не осталось.
- На то, что осталось, я лотерейный билет купил за полтинник, -  уточнил Василий.
- Молодец, «Волгу» выиграешь. Гену видел?
- Видел. Он-то меня и обыграл.
- С каким счётом?
- Восемь-пять.
- Ну, ты молодец! Значит, жив Генка. Как он?
- Старенький. Я думал, он и одного шара не закатит, развалится.
- Вот то-то и оно. Знай наших! Поколение такое – кремешки. Нас голыми руками не возьмёшь. А ты – туда же, тягаться. Нет, парень, шалишь.
- А может мне на ипподром съездить? Говорят, новичкам везёт.
- Это тебя в бильярдной подучили?
Василий кивнул.
- И не думай! Ты лучше меня, старика, послушай: выигранные деньги – деньги шальные, пропащие. Их, или пропьёшь, или потеряешь, или опять проиграешь. Так, что твёрже честно заработанной копейки валюты нет.


Глава
тридцать девятая
ВАКАНТНАЯ ДОЛЖНОСТЬ

Седьмого ноября Тит с Никитой опять поругались…
Вначале всё было пристойно: праздновали у Кузьмича государственный праздник. Смотрели по телевизору парад и демонстрацию трудящихся на Красной площади. Потом на экране возник хор: женщины в длинных белых платьях, а за ними – мужчины в чёрных пиджаках. Хор стоял полукольцом на фоне развевающегося знамени и огромного портрета Вождя. Песни исполнялись мрачно-торжественные.
Кузьмич слушал, слушал, а после второй бутылки не вытерпел и сам запел. Исполнять он стал «Столицу мира». Никита терпеливо внимал песнопению, мерно жуя квашеную капусту. И, даже тогда, когда Тит фальшивым баритоном вывел:

О красоте твоей неповторимой
Слагает песни лучшие народ
И о вожде, о Сталине любимом,
И о великой Родине поёт, -

тоже сдержался. Но, когда Ряхин пропел:

Покрылись небывалым урожаем
Московские колхозные поля, -

не выдержал. Прыснул от смеха, обдав Кузьмича фонтаном квашеной капусты. Тот рассердился и обозвал сторожа академиком Сахаровым. Никита же, в ответ, пообещал записаться в евреи и уехать в Израиль.
Даже, присутствовавший здесь Василий не смог их примирить.
Два дня не разговаривали, а на третий Кузьмич первым пришёл к Никите с бутылкой «Старки», и говорили только о бабах.
Василий же оставался безработным. Он даже хотел пойти стажёром-лаборантом к Никите, но тут в райцентр поехал Тит Кузьмич, а, вернувшись, сообщил:
- Везде побывал, обо всём договорился, и с Львом Соломоновичем тоже. Есть, Вася, должность для тебя покатая.
- Вакантная, - поправил тот.
- Это всё равно. Выхлопотал я тебе место заведующего нашим клубом.
- Неужели?!
- Временно, конечно. Исполняющим обязанности. Это пока, а там – поглядим, как проявишь себя, как зарекомендуешь. Это ведь первый твой шаг в номенклатурные работники. А там – в Партию тебя определим, я рекомендацию дам.
- Я ж не комсомолец даже, - признался Василий.
- Как?.. Почему я не знал?
Кузьмич посуровел.
- Вот видишь: много недоработано, много. Но мы будем стараться, не покладая, и результат даст о себе знать. Ладно, пошли хозяйство принимать.
Они оделись и вышли на улицу. Сыпал первый снег.
- Завтра съездим в район, оформим тебя. Одного не пущу: ты не знаешь, к кому ходить и что говорить, - поучал Тит.
Встречавшимся односельчанам он представлял Василия, как будто заново:
- Знакомьтесь: Василий Иванович Шишко, наш новый заведующий клубом.
Люди несказанно этому радовались и с чувством жали Василию руку. Поздравляли.
Подошли к очагу культуры. Ряхин отпер дверь и впустил Василия Ивановича в холодное помещение.
- Вот тут будка для кина, - показывал Тит. – Вот тут библиотека. О, целый шкаф!
Здесь же и твой кабинет. Потом приберёшься.
Василий огляделся. Он много раз бывал в этом помещении, но смотрел всё время на экран и не замечал интерьера. Оказалось, что над сценой висит транспарант:

ДА ЗДРАВСТВУЕТ НАРОДНАЯ ДЕМОКРАТИЯ!

Вдоль стены висел другой плакат:

ИЗ ВСЕХ ИССКУСТВ ДЛЯ НАС ВАЖНЕЙШИМ ЯВЛЯЕТСЯ КИ…

Конец был оторван. А под плакатом размещался стенд с, условно нарисованной кинокамерой и с выцветшими вырезками из газет и журналов. Тут же висели открытки с портретами артистов: Козаков, Ролан Быков, Фатеева, Пуговкин и, почему-то, зубастый Фернандель. Советские кинознаменитости были зафиксированы в интимно-вкрадчивом полунаклоне вперёд, лишь Фернандель смотрел прямо и весело.
- Вот тут в чулане аппаратура кой-какая. Магнитофон есть. Динамики, - продолжал знакомить с помещением Тит. – Вот тут на столике газеты и журналы лежат. Ты их встряхни и этак веером разложи. Если комиссия приедет, так они это  любят.
Библиотека, она же кабинет, ещё хранила следы Льва Соломоновича. На стене висел портрет Бетховена,  на которого Эндшпиль  был  очень  похож. Рядом – кален-
дарь «Аэрофлот» двухлетней давности. А на дверь был приклеен газетный заголовок:

                ОРГАНИЗАЦИЯ – НАЧАЛО ТВОРЧЕСТВА

Письменный стол был застелен афишей репертуара Большого театра на 1964 год. Она  была вся в винных и жирных пятнах и, казалось, приросла к столу. В комнате было ещё два кресла  с засаленной гобеленовой обивкой. А между ними – радиола «Ригонда».
«А вот это кстати», - подумал Василий.
- Дрова тебе правление отпустит так, что не замёрзнешь. Ну а вечером – кино. Деньги – в кассу.
Ряхин указал на сейф.
- Держи ключи.
И Василий вступил в должность.
Он каждый день приходил на службу, топил печь, ставил на радиолу пластинку и, пройдясь по помещению, усаживался в кабинете за стол.
Василий любил свой кабинет. Он ощущал в нём некую солидность, какое-то превосходство над всеми остальными, безкабинетными. Даже, когда Тит Кузьмич навещал его, то всегда стучал в дверь и спрашивал разрешения войти.
На своём рабочем месте новый заведующий особых перемен не произвёл. Он накрыл стол синей плюшевой скатертью, которую нашёл в книжном шкафу, а рядом с портретом Бетховена прикнопил портрет Арама Хачатуряна, вырезанный из «Смены».
В радиоле на диске проигрывателя лежала маленькая гибкая пластинка из журнала «Кругозор» с надписью «Мелодии итальянского кино». Там солировал аккордеон с неизбывной итальянской тоской, так, что впору по вагонам ходить. А затем, переходил вдруг на ритмично-весёлую мелодию со стуком каблучков по мостовой.
 За книгами, почему-то, никто не приходил. Явилась как-то Ленка Горохова и, порывшись в шкафу взяла Мопассана.
В том же шкафу заведующий  обнаружил кипу журналов «Советский экран», листая которые, натолкнулся на статью о  знаменитом Федерико Феллини с фотографией маэстро.
Съездив в райцентр Василий привёз фикус в горшке и портрет Л.И.Брежнева, который повесил за своей спиной.
- Вот это правильно, -  одобрил Тит. – Соображаешь. Комиссия приедет, ты кого ей покажешь? Этого лохматого?
Он указал на Бетховена.
- А про какую комиссию вы, Тит Кузьмич, всё время говорите?
- Ты ж теперь начальник, руководитель, и потому тебя надо постоянно проверять на предмет отклонения от Генеральной линии. Ну и, конечно, аморалка. Да ты не бойся, я тебя научу. Тит Кузьмич этих комиссий уж сколь повидал.
Он махнул рукой, как бы не в силах сосчитать.
- А любую могу вокруг пальца обвести. Старая школа!.. Ты чего это читаешь?
Ряхин взял с плюшевой скатерти раскрытую книгу, поглядел на обложку.
- Достоевский. «Идиот». А, понятно. Кино такое было. Там ещё, помнится, Яковлев играл. Очень жизненно. И ещё эта играла… Ну, не важно. Только ты, Васёк, на это не напирай, не напрягайся. Возьми книжечку попроще, из нашей действительности.
- «Васёк Трубачёв и его товарищи»?
- А хотя бы. Ты зря смеёшься. Хорошая книга. Жизненная. Между прочим, Сталинская премия. И кино такое было… Полистай методичку, тебе полезно. Законспектируй классиков марксизма. Я же говорю: комиссия приедет, так ты должен быть вовсеоружии.


Глава
сороковая
МАССОВИК- ЗАТЕЙНИК

Снег шёл весь декабрь.
А за неделю до Нового года подкатил к дому Тита Кузьмича киноавтобус. Ряхин встретил старых знакомых у калитки и провёл в тепло.
- Что-то я Геракла Митридатовича не вижу, - заметил он и заволновался.
- Сейчас расскажу, - пообещал Гудерьянц. – Вова, Гоша, заносите вещи!
И рассказал:
- Когда рабочий материал фильма был показан на киностудии, то руководство пришло в ужас. Пока мы тут снимали, тенденция неожиданно переменилась, и теперь всю эту аномальную эзотерику следует критиковать и разоблачать. Весь фильм приказано переделать: теперь, что утверждали, будем опровергать. Проскочили мимо масти. Не вписались.
- А, как же Геракл Митридатович? – участливо спросил Тит.
- Уехал в санаторий. Теперь вместо него - вон, консультант в штатском.
Режисёр кивнул на человека, который крутился по дому, будто чего искал. Он был среднего возраста, среднего роста, со среднестатистическим лицом и посредственно одетый. Звали его, как оказалось, Алексеем Алексеевичем.
-Так, что мы к вам, Тит Кузьмич, на постой, если пустите. Проживание будет оплачено, не волнуйтесь.
- Конечно, конечно. Василий сейчас на службе. Вечером подойдёт и поможет с размещением. Он теперь у нас клубом заведует, человек культуры.
Кинодокументалисты, разместившись в хоромах Тита Кузьмича, дружно запили. Снимать, ничего не снимали, а если и выходили из дома, то в нужник или в магазин, помогая Клавдии Пристенковой перевыполнять план по спиртному.
Администратор Вектор, как тать, бегал по деревне, останавливал колхозников и забирал у них рубли, обещая снять всех в кино.
Алексей Алексеевич какое-то время держался и призывал Гарика Макбетовича заняться кинопроцессом. Но потом и он, махнув рукой, стал наливать себе по полной и выпивать. В отличие от тихих киношников был он во хмелю шумен. Ходил по дому, шатаясь, бил себя в грудь и кричал, что он трижды контуженный: в Анголе и Мозамбике.
Василий старался приходить домой попозже. Там все свободные места были заняты бесхозной киноаппаратурой и нетрезвыми киноработниками. Даже в его ком-натке постоянно спал на раскладушке пьяный шофёр Улитин.
Гудерьянц, Кренделевская и Рудольф Альбертович Тангейзер безвылазно сидели в просторной, о четырёх окнах по фасаду горнице и тихо пили. А за четырьмя окнами валил снег.
Василий подсаживался к ним за стол, завтракал и уходил в клуб. Там он слушал музыку и читал книги. По вторникам, четвергам и субботам приезжал на горбатом «Запорожце» киномеханик и крутил до одиннадцати фильмы, а по четвергам, традиционно, Тит Кузьмич выступал с политинформацией.
Потом Василий проветривал зал и сидел ещё до двенадцати, писал афишу для следующего киносеанса.
Этой ночью к половине двенадцатого он плакатными перьями и разноцветной тушью дописал  текст:

        Художественный фильм
                Е С Е Н И Я
                (Мексика)
          Сеансы: 19.00 и 21.00

Потом плоской кистью навёл жёлтой и оранжевой гуашью диагональные полосы по свободным участкам листа, воплощая тем самым своё представление о мексиканской страсти.
Тут он услышал, как с улицы в клуб кто-то вошёл, и нехорошее предчувствие колыхнулось в душе.
В дверь постучали.
- Да, да, пожалуйста, - разрешил Василий.
В кабинет шагнул человек лет под сорок в хорошем городском пальто с каракулевым воротником и в заграничных ботинках. В руках он держал портфель крокодиловой кожи с блестящими замками. Сняв  дорогую пыжиковую шапку пришелец обнажил лысоватую голову.
- Чем могу… быть? – пробубнил в смущении Василий. Смутился же он тем, что плохо подумал о человеке, прежде, чем увидел его. А человек оказался очень приличным на вид и улыбался так приветливо, и лицо у него такое доброе, круглое.
- Растрёпа, - произнёс гость.
- Почему? – удивился заведующий.
- Растрёпа Леонид Васильевич, - пояснил обладатель заграничных ботинок и протянул Василию руку.
- Извините… - проговорил тот, поймав руку гостя. – Василий Иванович Шишко. Заведующий клубом.
- Очень, очень приятно.
- И мне.
- У вас, случайно, родственников в театре «Ромэн» нет?
- Нет.
- Ну и хорошо.
Василий предложил гостю сесть. Тот устроился в кресле, расстегнул пальто и, откинув кашне, продемонстрировал артистический галстук-бабочку.
- Снегу-то, снегу, – радостно произнёс Растрёпа и уставился на заведующего.
Тот, в свою очередь, скрутив готовую афишу в рулон, тоже смотрел на посетителя.
Наконец, Василию надоели эти смотрины и он, солидно кашлянув, заговорил:
- Шо це, товарищ? Вы до меня?
- До вас, Василий Иванович, до вас.
- Я слухаю.
- Видите ли, - начал Растрёпа, - приближается славный праздник – Новый год, когда все советские люди ждут сказки, ждут чуда. И, прежде всего, это дети. У вас  есть дети?
- Нет.
- Будут. Я предлагаю организовать в подведомственной вам организации, - он восторженным взглядом обвёл помещение, -  детский утренник. Новогодняя ёлка со вставными номерами, хороводом и подарками. Неужели, это плохо? Скажите.
- Да нет, не плохо. Я и сам хотел. Завтра вот в район собирался, в отдел культуры поеду.
- Значит, я вовремя!
Растрёпа вместе с креслом подъехал к столу.
- Чего вы добьётесь в районе? Ничего не добьётесь. Ну, разве, снегурочку пен-сионного возраста и зайчиков в исполнении подсобников из универмага – небритых, похмельных, с окурками в зубах. Вы хотите травмировать психику детей? Вам их не жалко?
Он выдержал паузу.
- А, что касается Деда Мороза, то вам придётся подавать заявку и становиться в очередь. Годика через три, может, получите дедушку, да и то – летом. Район большой, а Дедов Морозов мало, на всех не хватает. Система всеобщего дефицита.
Растрёпа вновь выдержал паузу.
- Ну, и подарки. Получите самый залежалый товар: с просроченными конфетами, засохшими вафлями, обкрошившимся печеньем и тухлыми мандаринами.
- А як же тогда?
- А вот тогда появляюсь я.
Растрёпа, обдёрнув рукава вниз, сделал руками манипуляцию и вытянул из кулака носовой платок.
- Апп!.. Дипломированный массовик-затейник, аккордеон-аккомпанемент, конфе- ранс, престидижитация, иллюзия и вокал.
Затем он достал и раскрыл перед Василием удостоверение, в котором тот разобрал слово «филармония».
- Деда Мороза и зайчиков я вам организую в лучшем виде. А снегурочка, - он плотоядно причмокнул, подмигнул и щёлкнул пальцами, - «Фридрих штадт палас». Ёлка, украшения, подарки – всё по высшему разряду и, заметьте, без очередей, заявок и проволочек.
- Так ведь всё это каких грошей стоит!
- Стоит это, Василий Иванович, не так уж много. Именно, сущие гроши.
Растрёпа, подняв глаза, стал загибать пальцы:
- Тэ-экс… Деду Морозу… Снегурочке… Зайчикам… Мне… Ёлка, подарки. На круг, эксцептис эксцепиендис, - пятьсяот рублей.
- Тю!
- Помилуйте, какое «Тю»? Вы соберете деньги на подарки с родителей, это общепринятая практика. Выйдете на профком, на правление… Кто тут у вас?  Ведь у всех дети, внуки.  Вы должны на что-то решиться: да – да, нет – нет.
- Да…
- Ну и правильно. Я одобряю ваш выбор. Деньги приходят и уходят, а прздник в сердцах остаётся. Буду у вас послезавтра. Успеете собрать означенную сумму?
- Постараюсь.
- Надо успеть. Время нас поджимает.
Растрёпа пожал Василию руку, надел шапку.  Улыбаясь, попятился задом и исчез в темноте за дверью.
«Куда это он? – удивился Василий. – А, впрочем, на часовую электричку успевает».
Оба следующих дня он ходил по домам, собирая деньги на подарки. Был на ферме, где Зинаида Тарасовна выдала ему под расписку двести рублей. Был в правлении, откуда вынес ещё двести. Потом выскреб из сейфа четырнадцать рублей тридцать шесть копеек. Приложил свой кровный червонец, занял трёшку у Кренделевской и пятёрку у Кузьмича. Так, что к приходу Растрёпы в столе у него лежало пятьсот рублей.
И в этот раз Леонид Васильевич появился поздно ночью. Опять улыбался и жал руку.
Василий достал деньги и, смущаясь, попросил расписку.
- Конечно, конечно, - серьёзно сказал массовик-затейник и выдал заведующему соответствующий документ по всей форме. – С вами приятно работать, Василий Иванович. Тридцать первого в девять тридцать мы у вас в полном составе. Ждите.
- Значит можно объявление писать?
- Обязательно. Ваша оперативность меня поражает.
Он уложил деньги в портфель и, подмигнув Василию, интимно произнёс:
- Снегурочка – «Мулен руж».
После чего канул в ночной снегопад.

Глава
сорок первая
РАСТРАТА

Днём тридцатого декабря Василий сидел в кабинете и, сдвинув скатерть, писал объявление об утреннике.
Раздался стук, и в кабинет, испросив разрешения вошёл  Тит Кузьмич.
- Объявление? – спросил он. - Насчёт утренника?
- Да.
Василий откинулся назад, давая Ряхину прочесть.
- Ну-ну, – странно проговорил тот и добавил:
- Переправь на первое число.
- Зачем?
Кузьмич сел в кресло и, тоскливо глянув, заговорил:
- Был я сейчас у Валентина Ивановича нашего. Ознакомился с ориентировками.
Василий напрягся.
- И вот... - Кузьмич слазил за пазуху и, достав листок, развернул. – На, полюбуйся.
Василий глянул и обомлел.
- Он? – лишь спросил Тит.
- Он… - упавшим голосом ответил Василий.
В глаза бросалась страшная надпись: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ  МИЛИЦИЕЙ». А слева – знакомое лицо Растрёпы, и  галстук-бабочка под ним. В тексте рассказывалось о роде деятельности Леонида Васильевича.
- Вот видишь: «Аферист»… «Входит в доверие с целью вымогательства»…  Он к тебе в доверие входил?
- Входил…
Василий был, как во сне.
- И вымогал! – Ряхин потряс в воздухе листком. – Товарищ старшина хотел это у клуба повесить, да я упросил, что повешу на станции. А если б я не успел? Если б он раньше повесил, а? Кто-нибудь взял бы да опознал. А потом к тебе: почему, Василий Иванович, не доложили? Соучастник? А может ты с ними на пару денежки делил.
- Тит Кузьмич, вы ж меня знаете.
- Я-то знаю. И всегда правду скажу. Да только, где доказательства? Так, что я тебя, Вася, поздравляю.
- С чем?
- С первой в твоей жизни растратой.
- Разве ж с растратой?
- С ней, родимой. Под неё и статья есть, и срок. Возьмут тебя, гражданин Шишко, под белы рученьки и повезут, сизого голубя, в райцентровский дом предварительного заключения, именуемый в просторечье тюрьмой. А потом выездную сессию устроят. Судить, думаю, будут в клубе, - Кузьмич обвёл взглядом кабинет. – По месту, так сказать, преступления. Ну, я-то, Вась, про тебя одно хорошее говорить буду. Я и Никите накажу. А потом мы тебя соберём всем обществом и проводим. Ты, конечно, можешь в бега податься: к тёте Олесе в Луганск. Но всё это до поры до времени, потому, как всё равно поймают. Я же, если спросят, молчать не стану. А то, как же, Вася: закон для всех един. Тут уж личное с общественным никак. Иначе, что? Иначе сплошное панибратство и кумовство получится. Слышь, Васёк?
Но Васёк уже не слышал. Он глядел в одну точку и раскачивался, как курильщик опиума.
Кузьмич понял, что перегнул палку.
- Вась, - Ряхин тронул его за плечо, - ты в голову-то не бери. Может и обойдётся ещё. Слышь?
Завклубом индеффирентно глянул на Кузьмича.
- Ты, главное, не теряй стези. Я ведь неспроста сказал  переправить на первое число.
- Зачем?
- Поглядим. Время потянем. Может чего и придумаем. Плохо, конечно, что ты с людей деньги уже взял. По рублю, вроде, и не так много, да людей много. Сложно с людьми, особенно, когда деньги замешаны.
Помолчал, соображая.
- А вот с Зинаидой Тарасовной я договорюсь. Сколько ты у неё взял?
- Двести.
- Нет, не договорюсь… Под расписку?
- Угу… И ещё в правлении двести. И у Земфиры Яковлевны.
Кузьмич встал, прошёлся.
- Ты, главное, переправь на первое января. Другого выхода я пока не вижу.
- А может скарабея продать? – вспомнил Василий. – Он ведь больших денег стоит.
- То-то и дело, что больших. Стоил бы маленьких, продали бы без проблем. А так: кому продашь? Частному лицу? Так этих частных лиц хорошо знать надо, чтобы не нарваться.
- А если государству?
- Государству можно только подарить. И, потом, государство очень любит вопросы задавать: «Откуда это у вас? И давно ли? А нет ли ещё? А всё ли вы нам сказали? Да кто был ваш дедушка?» Так, что держи свой камешек при себе и ни кому не показывай, миллионер без миллионов.
Василий опять понурился.
- Ладно, прорвёмся как-нибудь. И не из таких передряг выходили полусухими. Ты уж мне поверь, как человеку связанному с финансами.
- Он же мне расписку дал.
- Где она?
- В сейфе лежит.
- Отнеси в нужник и повесь на гвоздик.
- А у вас, Тит Кузьмич, была растрата?
- Чего, Вася, только не было: и растраты, и утраты, и потеря доверия, - сказал Тит неопределённо. – Но, запомни: отовсюду есть выход, даже из тупика. Всегда сыщется либо дверка, либо щёлка, либо дыра в заборе.



Глава
сорок вторая
КАНУН

- До Нового года осталось…
Гудерьянц выпрямился над столом, посмотрел на часы, но так и не сказал сколько осталось.
- Хочу ёлку! - вдруг очнулась Кренделевская.
Тит Кузьмич был ещё на службе, и потому Василию пришлось всё организовывать самому. В компании Вовы и Гоши он отправился в лес и принёс ёлку. Потом ходили в магазин, где купили, помимо пяти бутылок рома «Negro» целую коробку украшений.  Здесь были шары, шишки, сосульки, гирлянды, колёсики серпантина, серебряный дождь, хлопушки и несколько пачек бенгальских огней.
Кренделевская, встав на табуретку занялась украшением ёлки, а Василий снизу подавал, что требовала Земфира Яковлевна:
- Вон тот шар… Теперь, эту гирлянду… Ту шишку.
Вернувшийся с платформы Тит Кузьмич сам взялся ассистировать Кренделевской, отослав бывшего ученика в сарай за картошкой и морковью. Тот, взяв старую хозяйственную сумку отправился выполнять поручение. А когда вернулся, то Ряхин ( с гирляндой на шее) отвёл его в сторону и многозначительным полушёпотом сообщил:
- Экстренное дело, Василий. Земфира Яковлевна желает самогона. Я ей пообе-, щал, и ты уж меня не подведи. Давай – к Коле, у него есть.
- Да разьве ж я успею?
- Успеешь, успеешь. Сейчас отправляйся на ферму, там Никита сегодня сторожит. Он тебе Савраску с санями организует. Лошадь – не машина: права не нужны. Управление несложное, полуавтомат… Давай, давай. Раньше уедешь – быстрее вернёшься. Канистрочка вот, пластиковая, для пищевых продуктов на три литра. Приедешь - «Голубой огонёк» сядем глядеть.
Василий даже не возмутился. Мысль о растрате висела над душой, и он был рад очутиться подальше от людей. В тулупе, в валенках, в истёртой цигейковой шапке он полулежал на соломе в санях. Савраска шла по маршруту почти самостоятельно, лишь иногда бывший стажёр, уточняя курс передергивал вожжами и причмокивал.
Ещё вчера днём он вывесил переправленное объявление и, глядя поверх занавески пытался определить, что происходит в головах людей, читавших афишку.
Всё было, вроде, спокойно: никто не возмущался, не орал, не хватался за топоры и дреколье. Но завтра, первого января, должно  произойти что-то ужасное.
«Лучше уж вообще не возвращаться, - думал Василий. – Застрять бы у Коли, да подольше».
Он всё время пытался найти хоть какой-то выход: ту самую дверку, щёлку, дырку в заборе, лазейку, сквозь которую можно выскочить. Но ничего такого не находилось.
Проехав поле, Василий углубился в лес. Стало темнее, и приходилось напряжённо вглядываться, выискивая дорогу.
Меж стволов замелькал огонёк.
«Лесничество. Наконец-то».
Он привязал лошадку к дереву и, прихватив канистру, пошёл через овраг к дому.


Лёва со своими верными зуавами ещё утром установил в избушке ёлку, украсив её бусами, флажками, свечными огарками на бельевых прищепках и массой ярких и блестящих штук, сыскавшихся в развалах нечистого дома.
Потом ходили на речку, где Лёва, представ в костюме Адама, совершил в полынье омовение, способствовавшее, как он мнил, смыванию грехов. Обряд считался непременным в канун Нового года. Лёве-то, что? А вот Боря, оказавшись в ледяной воде, даже не пикнув, впал в анабиоз. Вожак извлёк подопечного из полыньи и, положив, как бревно, на плечо, отнёс в избушку, где поставил возле камина. Боря ожил, но ещё некоторое время пребывал в прострации.
Змеевик, наблюдая подробности, зябко вздрогнул и решительно отказался от купания.
- И так проживу, – заявил он.
Покончив с формальностями, вся компания уселась за стол, сервированный и уставленный яствами специфической инфернальной кухни. Зелье в высоких хрустальных графинах было трёх видов: купоросного цвета крепкое, половинное коричневое и слабенькое белое.
Лёва, сняв пробу со всех блюд, допустил до еды подопечных.
- А когда ёлку подожжём? – спросил Змеевик, чавкая мухомором.
- Не ёлку, а свечи, - уточнил вожак. – Тебе только дай волю, всё тут подожжёшь. И, пожалуйста, ешь аккуратней.
- Ну, когда же, когда? – томился Змеевик, поглядывая на стрелки напольных часов.
- Новый год уже едет к нам, - сообщил Лёва.
И ему в ответ из леса донеслось конское ржание.
- И, правда, едет, – заговорил Боря.
Змеевик на всякий случай спрятался под стол.
На какое-то время стало тихо, и даже граммофон, игравший «Турецкий марш» Моцарта, замолчал.
Ещё мгновение, и в избушку вошёл… Василий.
Месяц назад, в целях утепления жилища, Лёва поставил входную дверь. Она-то и ввела гостя в заблуждение: вместо привычного гобелена с Тристаном и Изольдой была обычная дверная створка.
- Вообще-то мне не сюда, - проговорил Василий и хотел, было, уйти.
Но Лёва, вскочив с кресла, бросился к нему и, схватив за рукава тулупа, повлёк к столу.
- Какой гость! Какой новогодний подарок! Не можете без сюрпризов, гражданин Шишко.
- Василий Иванович приехал, - произнёс оттаявший Боря и заулыбался.
- Давай сюда, - бесцеремонно позвал, вылезший из под стола Змеевик.
- Мне вообще-то надо… - гость указал на канистру. – Я обещал.
- Это ничего. Это мы организуем, - успокоил Лёва. – Змеевик, нацеди слабенького.
Тугарин взял канистру и, барабаня на ней что-то кавказское, пошёл исполнять повеление.
Василий снял шапку, тулуп и присел к столу.
- Прошу, прошу, - суетился Лёва. – На почётное место. Боря, холодца, грибочков. Рыбка есть -  бычки-ратанчики… Я всё же приверженец банкетов, - интимно сообщил он гостю. – А фуршетов не люблю. Ни посидеть, ни побеседовать толком.
Василий попробовал слабенького.
«Остаюсь», - решил он.
- А вас искать не будут? – осведомился Лёва. – Общественность вмешиваться не станет? Органы по следу не пойдут?
- Всё может быть… Но завтра. Растрата. А я ведь ещё Земфире Яковлевне должен и вам за скрипку.
- Ой, какие пустяки! – Лёва всплеснул руками. – Я вас умоляю.
И, извинившись, пошёл в шкаф.
Неожиданно внимание Василия привлекла пыжиковая шапка, лежавшая на конторке по соседству.
- Откуда? – спросил он Змеевика.
Тот залился смехом, да так, что не мог поначалу говорить.
- Это… Это дело… Ой, не могу…
- Да говори же.
Змеевик немного успокоился.
- Мужик тут один ночью шёл. Вот дурак!.. Сначала ему Борька глаза отводил, снегом порошил, по полю плутал.
Боря, улыбаясь, закивал.
- Ну, а потом на Лёвку и вывел… Лёвка всё остальное  сделал: наказал, как положено. Сам понимаешь.
- Догадываюсь.
- Шапку у него отобрал и ещё вот.
Змеевик достал из под стола знакомый портфель крокодиловой кожи.
- А потом… Вот умора… - Змеевик опять затрясся от смеха. – Лёвка-то повернул этого мужика, разбежался, да ка-ак даст ему ногой под зад… Мужик аж в десятку  улетел.
- Как улетел?
- А вот так.
Змеевик указал в воздухе траекторию полёта Растрёпы.
- Счёт по пенальти один ноль в нашу пользу.
Василий, раскрыв портфель, высыпал его содержимое на стол. Здесь были три носовых платка, теннисный мячик, флакон одеколона «Саша», блок сигарет «КОМ», зажигалка, пять нераспечатанных колод игральных карт. Денег не было.
- А где деньги? – спросил он Змеевика.
- Ими Лёвка шкаф оклеил.
- Как же?
- Очень просто: плюнет – приклеит.
И для убедительности Змеевик, плюнув себе на ладошку, шлёпнул ей о стол.
Василий сорвался с места и, наскочив на, вернувшегося в дом Лёву, бросился в снегопад.
Он кубарем скатился к Вонючей речке и, распахнув дверцу шкафа,  стал чиркать спичками.
Внутри все стенки, от потолка до дырки, в  которой гудел ветер, и залетали снежинки, были облеплены денежными знаками на очень крупную сумму. Здесь присутствовало в наличности гораздо больше пятисот рублей, и Василий понял, что не он один стал жертвой новогоднего афериста.
Завклубом пытался отодрать  купюры, но они не поддавались, лишь обдирались по краям.
- Деньги пришли в полную негодность, - констатировал он и, проваливаясь в пу-шистый снег стал карабкаться наверх.



Глава
сорок третья
- АВАНТИ!

А когда он вошёл в избушку, то вновь очутился на морском берегу. Тристан и Изольда, живые, стояли взявшись за руки. На фоне моря расположилась киносъёмочная группа. Но только в кресле режиссёра сидел не Гудерьянц, а сам Фе-дерико Феллини.
В стороне по берегу ходила Ленка Горохова. Она была, по своему обыкновению голая, но с аккордеоном, на котором исполняла «Полёт шмеля».
С другой стороны пляжа на песочке загорал Никита. Он был в чёрных сатиновых трусах и в своей неизменной шапочке. Большое махровое полотенце, на котором он лежал, имело надпись «Hotel Apollo».
Вспыхнули юпитеры. Кренделевская в длинном курортном сарафане и в широкополой соломенной шляпе подошла к Василию.
- «Роскошный мужик». Дубль первый, - объявила она.
После чего, щёлкнув хлопушкой шагнула в сторону.
- Рудик, аванти! – скомандовал корифей, и камера застрекотала.
Василий совершенно не знал, что ему говорить и что делать.
- Пэр фаворе, сеньор Базилио, - подбодрил Феллини. – Аванти!
Ленка Горохова подошла и встала рядом, продолжая играть бесконечный «Полёт шмеля».
- Вот и меня в кино снимают, - шепнула она Василию. – Теперь куда угодно можно. Везуха!
Над пляжем со свистом пролетел Растрёпа. Все присутствующие проводили его взглядом.
Вновь свист, и Растрёпа на бреющем полёте пронёсся в обратную сторону. Когда же он пролетал в третий раз то, выбежавший из кустов Змеевик сбил его камнем из рогатки.
Леонид Васильевич с воем пикирующего «Юнкерса» рухнул за соснами. Но тут же появился в сопровождении двух уже знакомых Василию негров. Растрёпа был упакован в смирительную рубашку, а на неграх были халаты санитаров. Правда, штанов у них по-прежнему не было.
Из-за этой группы вышел невысокий лысый человек. Из нагрудного кармашка его белого халата торчал медицинский молоточек, на шее висел стетоскоп.
- В приёмный покой нашей клиники поступил новый пациент: Растрёпа Леонид Васильевич,  тридцать четвёртого года рождения, национальности нет. Утверждает, что может летать. А, также, утверждает… Да, мало ли, что он там утверждает. Глупости это всё.
И, неожиданно повернувшись назад, где никого не было, крикнул:
- Да отстаньте  вы, отстаньте!
«Это же Ашот Месропович», - догадался Василий.
Ленка заиграла мелодию из итальянского кино и пошла вдоль берега. Киногруппа, снявшись с места, тронулась вслед за ней. Сеньор Феллини нёс раскладной стульчик, на брезентовой спинке которого было написано «MAESTRO». Следом, дымя сигаретой, шла Кренделевская с хлопушкой. Осветители несли юпитеры, оператор – камеру, звукооператор – микрофон на удочке, администратор считал на ходу деньги. Тристан и Изольда, держась за руки шли следом. Никита, поднявшись и перебросив полотенце через плечо, двинулся, пританцовывая, за ними. Замыкали шествие негры-санитары, ведя Растрёпу.
- Мне тоже пора, - сказал Ашот Месропович и побежал догонять уходящую компанию.
А вместо них на побережье появились Лёва, Боря и Змеевик.
Вожак был в роскошной шубе, крытой серебристой узорчатой парчой. Воротник, отвороты рукавов и опушка понизу были монархически-горностаевыми. Шапка и рукавицы соответствовали единому с шубой стилю. Но снизу виднелись босые ноги. Лёва был в седом парике и с окладистой бородой, щёки и нос нарумянены. Очки оставались на месте.
В одной руке вожак держал увитый лентами и серебряным дождём посох, в другой – трубу.
Боря стоял наряженным Снегурочкой: бледно-жёлтые  косы оканчивались голубыми бантиками, длинная белая дублёнка из «Берёзки», у которой даже не был оторван  товарный чек,  на голове – такая же шапочка. Рукавицы висели на тесёмках, а в руках – банджо. Боря был напудрен, с нарумяненными щеками и накрашенными губами.
Змеевик же был засунут в белый мохнатый костюмчик зайца, у которого одно ухо торчало вертикально, а другое согнулось на-бок. У Тугарина на ремне через плечо висел барабан.
- Ну, мы едем или не едем? – вопросил Лёва, протрубив кавалерийский сигнал «в галоп».
- Едем, - не своим голосом ответил Василий.
Они все находились в избушке.  Камин прогорел, на столе царило разорение.
- Тогда, вперёд! Дети не должны страдать.
Василий надел тулуп, шапку и вышел на поляну.
Чьей-то заботливой рукой Савраску укрыли знакомым малиновым одеялом. В санях лежала ёлка и огромный мешок вишнёвого цвета.
Василий чувствовал себя бодро, но, как бы в стороне от своего тела.
Отвязав лошадку и разобрав вожжи, он занял своё место в санях. Лёва с Борей поместились сзади. А вот Змеевик прицепился сзади на салазках.
Василий, в подражание Никите, шумно причмокнул и передёрнул вожжами.
- Аванти! – воскликнул Лёва, и лошадка пошла.


В деревню въехали, когда рассвело.
Василий всё время смотрел на часы.
- Нормально, юноша. Успеваем, - говорил Лёва и тут же мегафонным голосом вещал во все стороны:

Что раззявился, народ
На баранки-бублики?
Здесь халява не пройдёт.
Приготовьте рублики.

- Про рублики не надо, - попросил Василий.
- Хорошо…

Возле ёлочки скакать
Станет зайка беленький.
Будут знать Кузькину мать
Европа и Америка.

- Вот это годится, - одобрил Василий.
Змеевик бил в барабан, а Боря играл на банджо тему из «Кабаре».
Повстречавшийся Юрка Мураев замер с открытым ртом, да так и остался стоять.
«Хорошо, ещё народу мало», - подумал Василий.
Лёва поддержал трубой  Борино исполнение и перешёл в солирование.
Подъехали к клубу. Василий огляделся и увидел, что  со всех сторон сюда движутся женщины  Нижних Малинников, ведя за руки детей и внуков.
- Куда пройти? – осведомился Лёва
Василий снял замок и открыл дверь
- Сюда, пожалуйста. Надо бы истопить.
- Не о чём не волнуйтесь, товарищ заведующий, - успокоил Лёва, занося ёлку и мешок.
Василия не пустил.
- Дети заходят, родители остаются, - распорядился вожак из двери. – Впрочем, одну старушку поспокойней можно впустить, чтобы за детьми приглядывала. Праздник начнётся по сигналу трубы.

Глава
сорок четвёртая
ПРАЗДНИК

Когда Василий, с морозца, вошёл в дом, его обдало запахом помещения, где долго ели, пили, курили, а теперь спало много людей. Включённый телевизор показывал таблицу.
Тит Кузьмич сидел  во главе захламлённого объедками и грязной посудой стола и доедал холодец. На голове у него, держась на тонкой резинке, торчала маленькая жёлтая шапочка-колпак с красным помпоном. Шея была обмотана серпантином, плечи присыпаны конфетти, а на правой щеке красовался след от губной помады.
- Тебя только за смертью посылать, - сказал он вошедшему.
Тот подсел к столу и, поковырявшись в тарелках отыскал кусок варёной картошки.
- Хоть привёз, зачем ездил?
Василий поставил на стол канистру и как-то странно усмехнулся.
-Ты чего? – заметил Тит. – Чему это радуешься?
Тот помолчал, а потом, как бы невзначай, произнёс:
-Вообще-то сейчас в клубе утренник идёт.
      Тит, оставив холодец воззрился на Василия.
- Утренник, Тит Кузьмич, согласно объявлению. Начало ровно в десять ноль - ноль.
Ряхин мотнул головой и, плеснув в стакан остатки рома, выпил.
- Ты, Вась, не крути. Говори толком.
- Вот я толком и говорю. Сегодня первое число?
- Первое…
- С Новым годом, Тит Кузьмич!
- А в клубе-то кто?
Василий наклонился к Ряхину и тихо проговорил:
- Они… Те, которых нет.
Кузьмич вскочил с места.
- Ну, ты, Вась, даёшь… А ну, пошли!
- Погодите, Тит Кузьмич, - остановил Василий. – Ещё полчаса.
- Какие полчаса? Зачем полчаса?
- Всё нормально, всё под контролем.
- Какой контроль? ООН и та ничего не может проконтролировать.
- Вы же сами про дверку говорили, про лазейку.
Ряхин обмотался шарфом, надел синюю китайскую пихору с подстёжкой, нахлобучил ушанку поверх колпака.
- Пошли, говорю! Поглядим, что это за лазейка.
Василий глянул на часы.
- Ладно, если не спеша.
Он натянул тулуп и надел шапку. Кузьмич как-то странно на него посмотрел.
- А шапочка-то у тебя откуда? Тоже подарок?
Василий, подняв глаза, ощупал шапку на голове. Странно, это вовсе не цигейковая ушанка. Он снял её.
- Так это ж пыжик Леонида Васильевича.
- Ну, теперь я совсем ничего не понимаю.
Ряхин опустился на стул.
Василий рассказал ему о судьбе массовика-затейника, и Кузьмич тут же сделал оргвыводы:
- То, что деньги пришли в полную негодность, это даже хорошо: не будет путаницы с отчётностью, лишних вопросов и соблазна. А, что касается шапки, то это, считай, компенсация за моральные издержки. Трофейная!.. А тебе идёт: прям, жених.
Они поднялись. Василий указал Кузьмичу на щёку. Тот глянул в зеркало, покраснел, смутился и пятернёй стёр помаду.
- Савраску я на ферму отогнал, - сообщил Василий и посмотрел на часы. – Скоро должны закончить.
По пути они наткнулись на Юрку Мураева. Тот стоял неподвижно с открытым ртом.
- Отомри, - разрешил Василий, и Юрка, закрыв рот, продолжил движение по улице.
- То, что афериста наказали – хорошо, - рассуждал Тит. – Но, не будет ли это всё иметь непредвиденные последствия?... А сколько, Вась, там денег было?
- Несколько тысяч.
- Да, велик соблазн, - Ряхин покачал головой. – Аномальная зона.
Навстречу им шла Алевтина Колунова с внуком Алёшкой четырёх лет и шести-летней внучкой Танюшкой.
- Ну, Вась, - заговорила Алевтина. – Ну, ты даёшь!
Неопределённость оценки смутила и Василия и Тита.
- Вот какие подалки, - разъяснил ситуацию Алёшка. Обеими руками он прижимал к груди коробку, на которой был изображён самолёт. Танюшка несла большую, почти с неё ростом куклу, похожую на Настю Бычкову.
- Плинцесса, - пояснила Танюшка.
У самой Алевтины в каждой руке было по пёстрой сумке. Из одной торчали бананы, из другой виднелся хохолок ананаса.
- Дед Молос был в очках, – сообщил Алёшка.
- Ну и что, - рассудила сестра. – Видит плохо, вот и в очках.
- Спасибо тебе, Василий Иванович, - искренне сказала Колунова. – Дай Бог тебе здоровья. В церкви буду, свечку за спасение твоей души поставлю.
Тит с Василием пошли дальше.
Встречавшиеся матери и бабушки помогали своим чадам нести  огромных медведей, кукол, собак, коробки с автомобилями, с кораблями, с солдатиками. Несли яркие сумки со съедобными подарками.
Взрослые в один голос благодарили Василия и обещали за него Богу молиться.
Дорогу к клубу указывали, тянувшиеся по снегу обрывки ёлочной мишуры, мандаринные и банановые корки.
Последней им встретилась баба Маня Огрехова. Она сопровождала внучку, так загруженную подарками, что от неё видны были только ноги. Сама же она шла, как английский сержант с тростью подмышкой - несла длинный батон сухой финской колбасы.
- Меня Вася за детями приглядывать назначил, - рассказывала она. – Ну, я там и была непосредственно.
- И как? – хором спросили Василий и Тит.
- Да так, что мне, старой, и не рассказать. Всё было: и музыка, и песни, и пляски. И, тебе, «В лесу родилась ёлочка», и «Ёлочка, зажгись!» Не хуже «Голубого огонька», даже Кобзон был. «Не уходи…» - пропела баба Таня в подтверждение этому факту.
- А потом главный подарки стал раздавать. Тут я и подсуетилась. А нет ли, спрашиваю, колбаски для бабушки? Он и достаёт из рукава  цельный батон. А потом ещё из за пазухи вынимает и мне даёт…
Баба Маня раскрыла сумку и показала банку югославской ветчины.
Василий с Титом узнали оба продукта.
- Да, кто же этот «ОН»? –  допытывался Тит.
Баба Маня вскинула воодушевлённо голову и торжественно произнесла:
- Ленин.
Ряхин глянул на Василия.
- Он картавит, - шепнул тот Титу.
Бабка с внучкой пошли своей дорогой, а Кузьмич с  Василием вошли в клуб. Там пахло хвоей и мандаринами. Кресла с откидными спинками были сдвинуты к стенам, а в центре стояла ёлка, украшенная так, что зелени её почти не было видно  за игрушками. Пол был усыпан фантиками от конфет и мандаринными корками.
Когда же они возвращались домой, то Василий разглядел в поле за огородами три знакомые фигуры: Лёва тянул санки со Змеевиком, барабаном и трубой, а сзади шёл Боря-Снегурочка, неся на плече банджо.
- А, что, - спросил он у Кузьмича, - киношники до сих пор спят?
- Дрыхнут.







      



               
               








      









 





Ч А С Т Ь
Т Р Е Т Ь Я
В  ЛЮДИ

















Глава
сорок пятая
ХОР

Ещё в феврале выписал Василий лектора по распространению общества «Знание». Тема его лекции оказалась для Нижних Малинников самая неожиданная:  «Марксистско-ленинская эстетика и социалистический реализм».
Тит Кузьмич посоветовал объявления не писать, а привезти лектора в четверг и выпустить на сцену вместо политинформации.
Так Василий и поступил.
Народ сидел тихо. Лектора слушали, как песню на заграничном языке. Тит Кузьмич сидел в первом ряду и периодически оглядывался в зал с таким выражением, как будто ему всё ясно и понятно. Хотя, он тоже ничего понять не мог. Глядел на Василия: тот внимательно слушал и кивал головой.
«Неужели понимает? – удивлялся Тит, - Или, тоже прикидывается?»
А, между тем, слова долетали странные: Лаокоон… Налбандян… Вернисаж… Абсолютный дух… и тому подобное.
Жители Нижних Малинников терпеливо просидели час, слушая лектора, который произвёл своими заклинаниями столь сильное действие, что потом, когда запустили кинокомедию, никто не смеялся.
-  Вот за что я люблю наш народ, - признался Тит, - так это за сознательность.
- Нет, Кузьмич, - оспаривал Никита. – Это всё немецкая секретная бомба ска-зывется.
- Опять ты со своей бомбой?!
- А я к выводу пришёл, - сообщил Василий.
- Интересно, к какому? - поинтересовался Тит. – То, что жениться тебе пора?
- Я понял, как важно культурное развитие и эстетическое воспитание. Нам нужно организовать, что-нибудь такое… Драмкружок, скажем, или хор.
- Хор! – тут же выбрал Никита. – Чур, я «Хабанеру» буду петь.
- Ведь, что такое хор? – пытался формулировать Василий. – Это когда все вместе, в едином порыве. Это когда все взаимосвязаны. Тогда равенство, тогда рядом стоят и поют министр и рабочий.
- Ну это, Василий, ты брось, - осудил Тит, - У министров свой хор.
- Это я так, к примеру.
- Не надо таких примеров. Бери примеры из жизни, а не из книжек твоих. Что касается хора, то, действительно, дело это хорошее: и лёгкие прочищает и мозги поправляет. Я в своё время тоже в ансамбле участвовал - в самодеятельности от Управления. Правда, плясал, но и петь тоже могу. Так, что давай, Василий, оформляй коллектив.
Хор составился, на удивление, быстро. Помимо Кузьмича, Никиты и Василия к коллективу примкнули оба зоотехника с фермы – Сапега и Лисовский. Пришёл Пётр Озимый со своей гармошкой. Пришли Юрка Мураев и бухгалтер Иванов.
Из райцентра Василий специально выписал хормейстера – Роберта Анатольевича Финикийцева. Приезжал он по средам к шести вечера. Это был мужчина чуть за сорок, в зелёном кримпленовом костюме с консерваторским значком на лацкане. Галстука-бабочки у него не было, а был под рубашкой повязан пёстрый платок  а ля Вознесенский. По лицу – человек пьющий. Но держался уверенно и на хористов даже покрикивал. Коллектив он тут же поименовал «Хором Финикийцева».
- Ми.. Ми… Соль… Си, - начинал он, встав перед хористами и делая руками плавные жесты. – Не слышны в саду… Начали… Хорошо… Ряхин, пиано, пиано. Е-эсли б знали вы… Ряхин, я же сказал: пиано… Ну, допустим… Теперь, Василий Иванович, соло.
Василий шагнул вперёд.

Что ж ты, мила-я смотришь ис-ко-са, -

запел он малороссийским тенорком.
- Теперь все. Тутти! – скомандовал хормейстер, энергично взмахнув руками.

Тру-удно выс-сказать и не выс-сказать, -

грянул хор.
- Ряхин, пиано. Просил же… Озимый, форте!
Репетировали уже месяц. Кроме «Подмосковных вечеров» пели ещё  «Вернись в Сорренто» и «Партия – наш рулевой». «Хабанеру» в репертуар не включили.
Вслед за хором возник в Нижних Малинниках вокально-инструментальный ансамбль.
Ленка Горохова подбила местную шпану – Саньку Кузоватого, Лёньку Чернухина и Витьку Озимого, сына Петра – на организацию музыкального ансамбля. Они соорудили
электрогитары по схеме журнала «Моделист-конструктор», а усилители и ударная установка были некогда приобретены прозорливым Львом Соломоновичем и хранились в чулане клуба.
Василий не возражал. А попробовал бы он Ленке возражать!
Ансамбль репетировал по пятницам, и однажды на такую репетицию проник Тит Кузьмич.
Ещё не начинали. На сцене, в глубине её, сидел за барабанами Лёнька Чернухин, Витёк и Санька стояли по бокам, а впереди -  Ленка с ритм-гитарой. Она была в сверхкоротенькой юбке, и крепкие ноги её молочно белели, лишившись за зиму загара.
- Ленка! – закричал с порога Тит. – Прикрой коленки, бесстыжая. Почему волосы распустила?! Почему юбка короткая?!
- А нам с мамашей алиментов не платят, - нагло отозвалась ритм-гитаристка, - вот на длинную юбку средств не хватает.
Парни загыгыкали. А Лёнька, даже, произнёс:
- Срезала папаню.
- В армии вас, обормотов, подстригут! - крикнул им Тит и скрылся в кабинете у Василия.
- Это, что у тебя творится?! – Ряхин, оттопырив большой палец левой руки, тыкал себя через правое плечо. – Идеологический недосмотр, если не сказать больше. В своё время, знаешь, как это назвали бы?
- Да шо ж у вас опять стряслось, Тит Кузьмич? – лениво проговори Василий и, не вставая из-за стола протянул вошедшему руку. – Присаживайтесь. Водичка вот в графинчике, пожалуйста.
- Ты Ленку видел? – не унимался Тит. – Это же форменный стриптизм.
- Сейчас мода такая, - объяснил завклубом. – Все так носят.
- Товарища Сталина на них нет, а то бы он показал им, какие юбки надо носить… Ты, Вась, не улыбайся, не улыбайся. А, что поют?
- Здесь всё в порядке. Всё согласовано.
Василий достал из стола папку с надписью «ВИА «Юность».
- Вот, пожалуйста, – он стал доставать бумажки. – Репертуар утверждён. Песня гражданского звучания «И вновь продолжается бой». Песни протеста.
- Какого протеста? – насторожился Тит.
- Против войны во Вьетнаме и за свободу Анджелы Дэвис… Вот ещё лирические на слова Гребенникова и Добронравова… Шуточная «Толстый Карлсон». Название ансамбля тоже утверждено. Они хотели  «Новый мир», но я отговорил, убедил, что «Юность» актуальней.
- Это ты разумно поступил, - одобрил Тит. – Политическую линию чуешь. Моя школа.
- А вы домой, Тит Кузьмич? - решил выпроводить гостя Василий. – Я тоже. Пора на обед.
Они вышли в зал и попали к прелюдии.
- Раз!.. Два!.. Начали!.. – возвестил Лёнька и дробно громыхнул по ударным.
- Аааа, - затянул Витёк, дёрнув струны.
 Из динамиков ударило электричеством.
- Аааа, - подхватил Санька.
- Аааа, - заголосила Ленка. Она завиляла бёдрами и замотала головой так, что волосы её болтались, как уши у спаниеля.
Вновь раскат ударных.
- Хоп, эй хоп, - запел ансамбль.
- Что ещё за «гоп-стоп»? – зашипел в ухо завклубу Тит. – Не было такого.
- Это, Тит Кузьмич… - Василий искал объяснение. – Это песня такая, специ- альная…
А сам, невзначай, подталкивал Ряхина к выходу.
- Это, когда американские лётчики отказывались воевать во Вьетнаме. Поётся на английском языке.
Ряхин, вроде, поверил, но погрозил Гороховой пальцем:
- Ленка, смотри у меня!
И тут же Василий, окончательно вытолкнув Кузьмича из помещения вышел следом и закрыл дверь.
Песня протеста затихла.
А в очередную среду, после репетиции, когда Тит шёл домой заметил он на проталинах за огородами Ленку с хормейстером.
Ряхин торопливо подошёл.
- Не пора ли нам Роберта Анатольевича нашего отпустить, - начал он дипломатично. – Время уже позднее, а товарищу хормейстеру ещё домой ехать, к семье.
- Роберт Анатольевич в разводе.
- Это он тебе сказал?
- А, что по нему не видно?
- Тебе-то этот хоровод зачем?
- Роберт Анатольевич меня культурно развивает.
- Знаю я, чем эти развития кончаются.
- Чем же?
- Ребёночком.
- А вам, папаня, разве внуков не хочется?
- Он ещё и папаня? – вступил в разговор Финикийцев. – Вы, Тит Кузьмич, учите текст, а то путаетесь.
- Вот именно, - сказала Ленка и, взяв под руку хормейстера повела его от Ряхина. – Так, что вы говорите, Роберт Анатольевич: Гендель?
Кузьмич сплюнул.
- Гендель-Мендель, Вейсманисты-Морганисты.
А сам подумал:
«Ленку просто так не возьмёшь. Зубы обломаешь».



Глава
сорок шестая
ПРОСТО ЛЁВА

Первого апреля у Лёвы был день рождения.
Боря накрыл стол, приготовил вегетарианский каравай. Поскольку Лёва не сообщил, сколько ему исполнилось лет, то свечи не были использованы в украшении именинного пирога.
Боря подарил вожаку портмоне чёрной кожи.
- Это намёк на моё извечное безденежье? – спросил Лёва. – Однако, спасибо тебе, братец.  Тронут. О, да тут уже лежат монетки. Что это? Дидрахмы?.. Три рубля. Это ты славно придумал.
Боря, польщённый, покраснел ушами, застенчиво потупился, теребя фартук, в который был одет.
- Ну-с. – Лёва обратился к Змеевику.

- А вот мой сурприз, - загадочно проговорил Тугарин, что-то пряча за спиной.
Но вручить «сурприз» не успел. Тристан и Изольда распахнулись и в помещение вошли трое. Они были в телогрейках. Двое – в чёрных строительных подшлемниках со шнуровкой, третий – в кроличьей шапке.
- Бородайкин Григорий Ильич, прораб, - представился тот, что в шапке. – Хозяином вы будете? – обратился он к Лёве.
      Лёва кивнул.
Бородайкин протянул ему руку.
- Можно просто, Гриша.
- Просто Лёва.
Незваные гости топтались возле стола, косились на бокалы и графины.
- Прошу, прошу, - встрепенулся Лёва и налил им по стакану крепкого.
Те выпили. Прораб стал объяснять:
- Ведём трассу – высокое напряжение.
Гриша провёл рукой в воздухе, уточняя, где пройдёт трасса.
- А ваша дачка ни на одном плане не указана.
Он разложил на столе бумаги, раскрутил из рулона карту местности.
- Вот, видишь,  - ударил ребром  ладони по карте, - нет вас нигде. Не указаны вы, а приходитесь, в аккурат, по линии трассы.
Лёва с важным видом смотрел в карту, а Боря и Змеевик, с испугом - на вожака.
- Странно, - проговорил тот. – Очень странно.
- Да ты, Лёв, к сердцу не принимай, - успокаивал Бородайкин. – Документ тебе оформят. Домишко, конечно, снесут, но справку выдадут… Можно?
Пришельцы выпили ещё по стакану.
- Эх, хорошо зелье, - признался Гриша, закусывая мочёным мухомором. – Аж до задницы продирает.
Боря, отрезав кусок пирога, предложил гостям. Те съели. И грибы подъели, и запеканку из бузины.
Наконец, собрались уходить. Встали от стола, надели подшлемники, застегнули телогрейки.
- Так, что поспешай, брат Лёва, - сказал прораб, собирая бумаги со стола. – Жить под проводами запрещено.
И ушли.
- Какая наглость! – проговорил  «брат» Лёва. – Какая бесцеремонность!
Вожак вскочил с места и, в волнении, стал ходить взад-вперёд.
- Нас, видите ли, нигде нет. Нас, видите ли, не существует.
- Лёв, а ты отправь их за горизонт, во тьму внешнюю, - посоветовал Змеевик. – Раствори в пространстве.
- Не говори глупостей, - буркнул вожак.
С тех пор Лёве и его верным зуавам не стало житья. Выходили из леса люди в грязных ватниках, обмеряли поляну, копали землю в разных местах, мерили глубину Вонючей речки. Заходили в избушку, просили «самогону». Боря наливал им зелья и деловито забирал деньги.
- Ходят тут всякие, – бурчал Змеевик.
И вот настал день, когда из леса долетел рокот моторов и визг бензопил. За-дрожали и упали на поляну вековые ели, накрыв Лёвину ванну.
Нечистые спрятались в избушку. Вожак, приподняв гобелен, с беспокойством следил за тем, что творится на поляне.
А там вышли люди с бензопилами, выползли два гусеничных трактора, притащив на прицепе жёлтые вагончики.
- Сегодня уходим, - решился Лёва.
- А, как же дом? – заскулил Тугарин.
Боря всхлипнул.
- Скзано: под проводами жить запрещено, - отрезал вожак.
Когда  подступили сумерки, и лесорубы ушли в вагончики, Лёвина компания покинула дом.
На вожаке было длинное пальто цвета грязного асфальта, с ватными плечами и огромными, как блюдца, пуговицами по двум бортам. На ногах – галоши, на голове – «хрущёвка». В руках Лёва держал чемодан с потёртой этикеткой «Hotel Savoy”.
Борю одели в серый ватный халат узбекского дехканина, обули, поверх Васиных носков, в турецкие шлёпанцы, а на плечо  повесили полосатую перемётную суму.
Змеевик был обут в сандалии, одет в пиджак, который сходил ему за пальтишко. На голову он нахлобучил потёртую цигейковую шапку, оставленную Василием на Новый год. За плечами у Тугарина болтался мешочек на верёвочных лямках.
Они стояли напротив избушки, прощаясь с пристанищем.
Боря и Змеевик, грустные, держали друг друга за руки.
- Ладно, уговорили, -  произнёс Лёва, сквозь комок в горле.
Вожак вытянул правую руку в сторону дома и растопырил пальцы.
Избушка, вдруг, стала скручиваться, складываться, сворачиваться, пока не превратилась в маленький светящийся шарик, зависший в воздухе.
Лёва двумя пальцами взял  его и спрятал во внутренний карман пальто.
- А теперь, пошли, - молвил вожак. Он, поднял воротник  и, подхватив чемодан, шагнул в весенний туманный лес.
Боря и Змеевик поспешили следом, и вскоре инфернальная троица растворилась в апрельских сумерках.



Глава
сорок седьмая
ДВА ВЗРОСЛЫХ И ОДИН ДЕТСКИЙ


Переночевав на скамейках в приплатформенном помещении, которое Тит Кузьмич величал вокзалом, нечистые, потягиваясь, перебрались на солнышко.
Лёва пошёл к кассе и, достав дарёный портмоне, взял два взрослых и один детский билет до Москвы. Сквозь грязное стекло он узнал того мужика, у которого прошлым летом отобрал шляпу. Но кассир не опознал «филина с древа», уткнувшись в каменное блюдечко, с которого брал деньги, а обратно выдавал билеты со сдачей.
В электричке нечистые забросили  пожитки в сетку над окном и уселись на жёсткую скамейку. Лёва и Боря дремали под стук колёс, а Змеевик, прильнув носом к стеклу, смотрел на  огромный мир, открывшийся его взгляду.
- Москва пассажирская. Конечная, - сказал женский голос с потолка. – Выход с левой стороны.
Нечистые беженцы были подхвачены потоком пассажиров и вынесены на перрон. Боря со Змеевиком жались к вожаку, опасливо озираясь по сторонам.
- Держитесь за руки, - предупредил Лёва.


Они вошли в высокое прохладное здание метро. Лёва выдал каждому по пятачку, указав, куда их опускать и куда проходить. После чего подал пример, преодолев турникет.
Но верные зуавы не захотели расставаться с пятаками: Боря, посадив на плечи Змеевика просто перешагнул сомкнувшиеся дверцы турникета и поспешил за вождём.
       Несомые потоком граждан нечистые оказались на эскалаторе и, вцепившись друг в друга поехали вниз, где их втолкнули в переполненный вагон. Двери, с шипением, сомкнулись, и поезд нырнул во мрак, наполнив всё вокруг грохотом.
Лёва с Борей стояли, стиснутые со всех сторон, а где-то внизу ныл Змеевик:
- Хочу сесть. Хочу сесть.
Шум поезда заглушал его голосок.
Через три остановки, не выдержав дальнейшего пути, все трое вышли  из поезда и поднялись наверх. Там они долго бродили по весенней Москве без дела и цели.
Змеевик устал и просился на руки.
Нечистые перешли по мостам Москву-реку и канал. Здесь Тугарин раскапризничался окончательно: он сел прямо на асфальт тротуара и заплакал.
- Хочу домой. Хочу домой.
Лёве пришлось взять его на руки. Вожак заботливо отлепил от седалища не-пристойного прилипший окурок, вытер несчастному личико. Гордый потомок Мерлина уже и сам начал терять самообладание, но тут раздался знакомый голос:
- Лёвка, балбес, пожаловал!
И в следующее мгновение перед ними возникла Баба Яга. Вместо безрукавки-душегрея на ней был потёртый серый жакет, коричневая юбка, из под которой торчали войлочные ботинки «прощай, молодость». Седые космы  болеё-менее причёсаны и накрыты зелёной тирольской шапочкой с обломанным пером.
- Бабушка! Бабушка! – обрадовался Змеевик.
Лёва, всегда недолюбливавший эту старую женщину, которая называла его своим внуком, теперь обрадовался встрече с ней. Ему самому надоели скитания, и у вожака отлегло от сердца при виде родственницы.
- Это я, бабушка, твой внучек Лёва приехал, - промямлил он, глядя на неё поверх очков.
- Сама вижу, - буркнула  Яга, блеснув золотым зубом. – Или ты думаешь, что твою мордень можно с чьей-то перепутать?
Вожак проглотил обиду.
Она повела внуков по переулкам, проходным дворам и пустырям. Высокие дома остались в стороне, а навстречу попадались уютные зеленеющие дворики. Прошли мимо церкви красного кирпича, на которую Боря, незаметно для остальных, перекрестился. Затем, миновав заросли готовой вот-вот распуститься сирени очутились перед двухэтажным деревянным строением с мезонином.
Яга повела гостей по наружной лестнице, мимо коммунальной кухни, из открытой двери которой долетела фраза:
- К Перуниде Велесовне из деревни приехали. Лимитчики.
- Перунида Велесовна это кто? – поинтересовался Лёва.
- Это я, - ответила бабка. – Фамилия – Капищева-Яга.
- Но у меня-то другая фамилия, - удивился вожак.
- У меня - по мужской линии, у тебя – по женской.
- А у Борьки со Змеевиком и вовсе фамилий нет, - вспомнил Лёва.
Маршрут завершился в мезонине о двух окнах. Комната была меблирована кроватью, вроде той, что стояла у Лёвы в избушке, комодом с радиолой наверху, огромным сундуком, обеденным столом с четырьмя венскими стульями. Славянский шкаф с витражиком на дверце выполнял функцию гардероба, о чём Яга предупредила внуков. Возле окна располагалась конторка, заваленная листами исписанной бумаги. На подоконниках – горшки с геранью, а в углу комнаты – ступа,  набитая номерами журнала «Новый мир». На стене – портрет  Франклина.
     - Так и живу, - рассказывала Яга. – В здешней бане гардеробщицей служу. Оклад семьдесят рублей. Могу устроить кочегаром на полставки.
- Благодарю-с, - буркнкл Лёва и сделал ужимку.
- А ты не брезгуй, государь мой, не брезгуй. Сейчас все приличные люди, кто в истопниках, кто в сторожах, а кто и в дворниках. Так-то. И этих губошлёпов, - она кивнула на Борю и Змеевика, – тоже к месту определим. А пока располагайтесь.
Потом добавила:
- У меня ещё дела. Ночью опять глаз не сомкну.




Глава
сорок восьмая
МОСКОВСКИЙ ДВОРИК


Для Бори поставили раскладушку. Змеевика Лёва хотел, было, отправить спать во двор, но бабушка не допустила, постелив Тугарину на сундуке.
Вожак собрался уж лечь на полу, постелив пальто.
- Ладно, забирайся в кровать, – разрешила Яга.
Она, надев очки и дымя папиросой, сидела за конторкой в свете настольной лампы и что-то темпераментно писала ученической авторучкой.
- Мемуары? – осведомился Лёва.
- Обращение в поддержку… Манифест с требованием… Меморандум…
«Она неисправима», - подумал Лёва и захрапел в кровати.
А, когда проснулся, то увидел следующую картину: Боря и Змеевик уже сидели за столом и шумно ели. Перунида Велесовна была тут же и что-то подкладывала им в тарелки из кастрюли. Впервые они ели в присутствие вожака первыми!
- Ова-эва, - только и сказал вождь.
Он рывком поднялся с никелированного ложа и, подойдя к столу строго воззрился на своих подчинённых. А те продолжали трапезу, нисколько не смущаясь присутствием благодетеля и покровителя. Знай себе уплетали макароны с сосисками.
Возмущённый таким положением вещей Лёва сердито хмыкнул и решительно сел за стол.
- А ну, пошёл отсюда! – прикрикнула на него Яга.
Тот опешил.
- Живо руки мыть! Распустился совсем. Не в лесу. Я тебя здесь живо к порядку приучу.
Лёва что-то пробормотал про нарушение его прав, но, всё же отправился выполнять указание, а когда вернулся к столу, то Боря и Змеевик уже пили чай с бубликами, а ему досталась лишь горстка макарон и полсосиски.
- Так-то, сударь мой, - говорила Яга, наливая Лёве чай. – Пора жить начинать, а то мне на пенсию и жалование вас троих не прокормить. Вон Бориска и тот три рубля дал.
- Зельем спекулировал, – сообщил Лёва.
-Экий ты моралист, как я погляжу. У самого-то в кошельке копейки и те – Борискины.
Лёва криво усмехнулся.
- Пишите свои требования с поддержками, а в мой кошелёк не заглядывайте.
- Поговори мне ещё, тунеядец!
Лёва выскочил из-за стола и, надев пальто, скатился по лестнице в палисадник, где за столом сидели несколько стариков и играли в домино.
Вожак прошёл мимо, чинно раскланявшись.
- Культурный, – услышал в след. – Вежливый.
Он бродил по дворикам и палисадникам, проходил под  арками и блуждал по переулкам. Наконец, увидел в некотором отдалении высокий дом с гранитным цоколем.
Лёва зашёл в гулкий двор-колодец. Здесь он огляделся и, проникнув в один из подъездов, поднялся на лифте на самый верхний этаж. Там он, не сковыривая замка снял с петель чердачную дверь, прошёл внутрь и поставил дверь на место.
Крыша дома оказалась плоской.
- То, что надо, - заметил Лёва.
Отсюда, с высоты, открывался вид на Кремль.
- Значит, будем соседями.
Вожак достал из внутреннего кармана пальто светящийся шарик, и тот завис в воздухе. Лёва вытянул вперёд теперь левую руку и растопырил пальцы.
Шарик стал раскладываться, раскручиваться, разматываться и, в итоге, развернулся в избушку, что стояла в лесу на поляне.
Лёва, откинув гобелен вошёл внутрь. Первым делом он отыскал фиолетовый цилиндр. Щёлкнув, раскрыл его и установил на одноногом столике.
- Поглядим, кто здесь тунеядец, – запальчиво проговорил вожак, блеснув очками.
Он запустил в цилиндр руку и достал… плюшевого зайца.
- Странно.
Вновь полез в цилиндр, но теперь вытянул вереницу цветных платков, связанных друг с другом.
- Да, что же это такое? – пыхтел Лёва.
Он вытаскивал ленты серпантина, ёлочные гирлянды, плюшевые игрушки, даже, бельевую верёвку с прищепками – всё, что угодно, кроме денег.
- Возможно, на новогоднем утреннике случилось перенапряжение. Что-то сломалось.
Он опустился в своё насиженное кресло и задумался.
Часовая стрелка напольных часов совершила полный оборот, когда Лёва очнулся:
- Решим вопрос иначе.
В мезонине у Яги вожак появился в растянутом буром свитере без ворота. Белые штаны он поменял на драные джинсы, а галоши – на шлёпанцы-вьетнамки.
Он выложил перед Ягой канделябр, песочные часы в корпусе из красного дерева, том «Гаргантюа и Пантагрюэля», фарфоровую статуэтку «Павлин и нимфа» и ещё какую-то бронзовую завитушку, назначение которой было утрачено.
- Всё продать, - велел он Яге. – Потом ещё принесу.
- Вот это другое дело, – оживилась бабуля. – У меня тут связи есть: в «Антикваре» оторвут с руками. Да и Лев Соломонович, думаю, заинтересуется.
- Лев Соломонович в Москве?
- Уже с полгода. Ты знаешь Льва Соломоновича?
- Впервые слышу.
- Болтун… А скрипку тоже продать?
Вожак отложил инструмент в сторону.
- Нет, скрипка понадобится для иного.


Глава
сорок девятая
БЛАГОДЕТЕЛЬ

Этой ночью Перунида Велесовна ушла к соседям играть в преферанс.
В темноте комнаты мирно посапывали Боря и Змеевик. Лёва начал, было, засыпать, но был разбужен неприятными голосами, запевшими песню.
Это в доме напротив собралась весёлая компания и стала праздновать Первомай уже сегодня. Как назло песни попадались длинные, а исполнители знали все слова и повторяли куплеты по два раза.
Лёва ворочался, скрипя пружинами. Потом, не выдержав, накидывал пальто и несколько раз выбегал во двор, взывая прекратить безобразие. Но, тщетно.
 И  ушёл спать в избушку, что на крыше.
Утром, явившись к завтраку в мезонин объявил:
- Борька и Змеевик, с инструментами на выход.
- Куда собрался? – вопросила Яга. Она была уже дома и кормила внуков.
Лёва взялся за скрипку.
- Пойдём к Галерее. Выступим, подработаем. Сами меня в тунеядцы записали.
- Только не надо выбирать между тунеядцем и дураком.
Вожак потупился.
- То, что за дело берёшься, это, конечно, хорошо, - вразумляла бабуля, - но отправишься туда, куда я скажу. Здесь светиться нельзя.
И Лёва с подельниками был отправлен в Парк культуры и отдыха имени Горького.
Обогнув фонтан, они долго бродили по аллеям и дорожкам парка. Смотрели на  аттракционы. Задрав головы следили за движением кабинок колеса обозрения. С эстрады Зелёного театра звучали цыганские переборы, как явствовало из афиш, «Братьев Васильевых». Из динамиков пел Муслим Магомаев. Пахло расцветшей черёмухой и чебуреками из закусочной.
На одной из аллей  послышался перестук бильярдных шаров. Лёва с Борей переглянулись и решительно пошли на звуки.
В бильярдной было просторно, несколько столов и вовсе пустовало.
Навстречу вышел дедок с кием и небрежно спросил:
- В Пирамиду или в Американку?
- В Американку, - выбрал Лёва и, подтолкнув вперёд Борю, шепнул  ему: - Обработай дедушку,  а я вон с теми академиками сыграю.
Боря снял ватный халат и пошёл к столу №9.
… Из бильярдной нечистые вышли, пересчитывая деньги. Дед с кием и прочие игроки стояли в дверях и глядели им вслед, как крестьяне - в спины продотрядовцам.
Потом, выйдя на людное место,  остановились, огляделись и Лёва, достав скрипку положил к ногам раскрытый футляр.
- Играем! – дал команду Боре и Змеевику. – Раз… Два… Раз, два, три!
Начали с простенького - с чардаша Монти. Но потом Лёва перешёл на импровизацию. Скрипка плакала в его руках, разливаясь звуками по всему Парку культуры  аж до Нескучного сада,  заглушая и Магомаева и Братьев Васильевых.
Стал подтягиваться народ. Понравилось. В скрипичный футляр полетели гривенники, полтинники, рубли и, даже, одна трёшка.
Всё это продолжалось до тех пор, пока в толпе слушателей не замелькала серая с красным околышем фуражка милиционера. Сержант подошёл к музыкантам и стал приглашать их «пройти». Народ схлынул.
Чем бы всё это кончилось – известно. Но не кончилось. Рядом со стражем порядка появился солидный человек с бетховенской шевелюрой и шепнул что-то ему на ухо. Милиционер тут же исчез, оставив в воздухе лишь облачко пыли.
- Ну, вот всё улажено, – сообщил неожиданный благодетель. – Разрешите представиться: Лев Соломонович Эндшпиль.
- Лео, - в свою очередь назвал себя вожак.
Все трое были приглашены на открытую веранду ресторана «Лето», что на берегу Голицынского пруда. Уселись возле самого барьера, за которым катались на лодках отдыхающие.
Эндшпиль сделал какие-то магические жесты в зал, а, когда у столика возник официант, то, не заглядывая в меню шепнул ему несколько слов, добавив вдогонку:
- И сразу – минералочки. Сейчас всё будет, - пообещал Эндшпиль, обернувшись к вожаку. Говорил он медленно, глухо, как из под одеяла. – Стало быть, мы с вами тёзки.
Лёва неопределённо улыбнулся.
- Сегодня я был свидетелем вашего исполнительского мастерства. Я редко бываю поражён, но сейчас это именно так. Извините, где вы учились?
- Академия Блаженного Августина в лесах.
- О!.. – Лев Соломонович понимающе кивнул. –  Чувствуется школа. А все эти самородки-дилетанты погубят любое дело. Я же, в данный момент, руковожу Московским проблемным центром цветомузыки имени Скрябина.
- Александра Николаевича?
- Конечно… Вы в курсе? Это хорошо.
Официант принёс салат, шашлыки, «Нарзан» и бутылку «Саперави».
- Прошу, - пригласил Эндшпиль, встряхнув салфетку.
Лёву и его компанию не пришлось уговаривать на этот счёт. Звякнули ножи и вилки, зазвенели бокалы, забулькал «Нарзан» по глоткам.
- Борис, - распорядился Лёва, – порежь Змеевику мясо.
- Скажите, Лео, - вопрошал Эндшпиль, со вкусом прожёвывая шашлык, - вы знакомы с Ильёй Ильичём?
- Нет, не знаком.
- Неужели?!
- А с Аристархом Кучумовичем? Не знакомы? Странно… Ну, а с Земфирой Яковлевной? Как, вы и с ней не знакомы?.. Удивительно.
- Мы - странствующие музыканты, - смиренно ответил Лёва. – Совсем недавно пришли в этот город издалека.
- Как вы сказали? «В этот город»…  «Издалека»… - Эндшпиль прикрыл глаза фиолетовыми веками и некоторое время сидел молча, что-то комбинируя.
Боря со Змевиком, притихшие, открыв рты, смотрели то на Льва Соломоновича, то на вожака.
- Я думаю, - наконец заговорил Эндшпиль, - нам следует объединить наши творческие усилия. Музыкантов в Москве, конечно, много, но я хотел бы работать именно с вами.
Лёва сделал вежливый полупоклон.
- Сегодня у нас тридцатое, - Лев Соломонович достал записную книжку с па-лехской миниатюрой на обложке и паркеровскую авторучку. – Завтра, первого, вы  придёте вот по этому адресу.
Он начертал в книжке, вырвал страницу и протянул её Лёве.
- Очень важно для вас. Скажите, что от меня. Надеюсь, вы согласны?
Лёва кивнул.
- Тогда, до завтра.
Лев Соломонович расплатился с официантом и, распрощавшись со всеми за руку, отбыл.

Из парка Лёва принёс двести с лишним рублей, в основном, за счёт бильярдной. Яга тоже времени не теряла.
- Всё продала, - сообщила она. – Ровно сто пятьдесят. Неси ещё: всё купят.  Я тут распорядилась некоторой суммой. Вид у вас, внуки мои, уж слишком экстравагантный
- прям фонтан «Дружба народов».  Вот я в комиссионке и приобрела кое-что.
Тут же начались переодевания, сопровождаемые деловитым Лёвиным сопением, простодушным смехом Бори и повизгиванием Змеевика.
Первым облачился вожак. Он был в новых роговых очках, широких белых брюках, чёрном, в серую полоску старомодном пиджаке на два борта, в голубой рубашке и полосатом  галстуке. На ногах, облачённых в электрические носки красовались жёлтые сандалии.
- Ну вот, вроде на человека стал похож, - заметила бабушка. – За модой мы, конечно, не гонимся, но и приличия не забываем. Хватит, отхиповали в шестиде-сятых… Как очки? Диоптрии-то подошли?
- Подошли, - молвил Лёва. – Премного благодарен.
Принарядились и Боря с Тугарином. Змеевику досталась детская матроска с короткими штанишками и бескозырка с лентами в якорях и надписью «ГЕРОЙ». На ноги ему Яга купила новые коричневые ботинки, которыми тот оглушительно топал, распространяя запах кожгалантереи и раздражая Лёву.
Борю одели в бежевую рубашку «джерси», полотняную кепку, чёрные полуботинки со стоптанными каблуками, а балканские шальвары были заменены узкими брюками-дудочками, не доходившими Боре до щиколоток.
- Хорош, хорош, - поощрила Яга. – Брючки, правда, коротковаты. Ну, ничего, нет худа без добра - от долгов легче бегать будет.
Она придирчиво оглядела Борю.
- Сойдёт. Ещё и невесту ему найдём.
Боря покраснел ушами, щеками и кончиком носа.
- Вот тут ещё вам подарочек. Сегодня в ЖЭКе билеты распространяли бесплатно.
- В консерваторию?
- В консерваторию сам купишь. А это на концерт самодеятельности.
- Что?! – возмутился Лёва. – Мне?! Смотреть самодеятельность?!
- Не о тебе речь. Бориску со Змеевиком сводишь. Им нужно на людях почаще бывать, пообвыкнуть.
- А невесты там будут? – поинтересовался Боря.
- Будут, Боренька, будут, - обнадёжила Яга.
- Тогда пойдём.
- Невест ему только не хватало, - буркнул Лёва.
- Дело житейское, - добродушно сказала Яга. – Не ворчи.
В своих новых костюмах очеловеченные внуки пошли прогуляться по Москве, при этом Лёва надел ещё и «хрущёвку».
Они дошли до метро, где пили квас. Потом вожак купил всем по эскимо, а  себе - в киоске «Союзпечати» -  «Литературную газету».
- Приобретите «Весёлые картинки», - советовала продавщица. – Вашему ребёнку будет очень интересно.
- Это не мой ребёнок, - ответил Лёва, покраснев. Но «Весёлые картинки» всё же купил и сунул Змеевику.


Глава
пятидесятая
ВО ФРАКАХ

На одной из репетиций Роберт Анатольевич торжественно объявил:
- Нас выдвигают на концерт-смотр. Первого и второго мая будем выступать в Центральном доме культуры железнодорожников. Так, что прошу отнестись к этому мероприятию со всей серьёзностью и ответственностью.
Вместе с Василием он  ездил и в район и в Москву. Ещё раз всё утрясали и согласовывали.
Возник вопрос: в чём выступать? Те разномастные одежды, что носили хористы, годились, разве, для Нижних Малинников. Но выпускать людей на Большую сцену в подобных  костюмах было нельзя.
Василий и Финикийцев поехали в райцентровский дворец культуры и обшарили там всю костюмерную. Чего там только не было! И купеческие поддёвки, и драгунские мундиры времён Николая Второго, и балетные пачки, и боярские шубы, и стрелецкие кафтаны. Были даже бутафорные скафандры космонавтов. Отыскав партию косовороток  хотели уже на этом успокоиться, но вспомнили, что «Вернись в Сорренто» песня итальянская и с косоворотками не монтируется.
- Давайте, Василий Иванович, не побоимся, - предложил хормейстер, - и нарядим всех итальянцами.
- А как же «Подмосковные вечера»?
- Да, действительно. Там ведь у нас ещё и «Партия – наш рулевой».
Но тут появился хранитель реквизита старичок Междуречьев и радостно сообщил:
- Есть фраки.
Василий с Финикийцевым переглянулись.
- А ведь это выход, – сказал Роберт Анатольевич. – Универсальный костюм. Подходит, практически, к любой песне.
- Классика! - поддержал Междуречьев.
Фрачные комплекты сдали в химчистку, а потом отвезли в Нижние Малинники и роздали хористам. Те стали подгонять необычную одежду по своим нестандартным фигурам.
Титу Кузьмичу и Василию фраки подгоняла Ленка Горохова.
Ряхин с завклубом стояли на терраске в патетических позах, как братья Гракхи на Форуме, а Ленка бегала от одного к другому с булавками в зубах.
- Да не вертитесь вы, папаня, - она обдёргивала рукава и вгоняла булавки в чёрное сукно. – Берите пример с Васеньки: стоит смирно, как памятник.
- Слышь, как она тебя? Ва-асенька.
- Опять вертитесь! Времени у меня нет с вами возиться. Сама уезжаю.
- Куда это? - Кузьмич, не поворачиваясь скосил глаза в сторону дочери.
- Да туда же, куда и все – в Москву. Роберт Анатольевич нам рекомендации дал кой-куда. Выступать будем.
- С чего бы он так раздобрился? Подозрительно.
- Ничего тут подозрительного нет, - Ленка гоняла иголку с белой ниткой по проймам. – Половину денег – ему.
- Во как! – изумился Тит. – За что же такая несправедливость?
- Не надо было мне вам говорить. А вы, папаня, не лезьте, куда не просят. Поёте? Ну и пойте… Раздевайтесь. Пойду, прострочу.
К тридцатому апреля фраки были подогнаны по фигурам. Лишь Никита ничего не перешивал: ему достался экземпляр абсолютно впору, как будто специально сшитый по фигуре сторожа.
В комплект входили белые жилеты, рубашки с воротниками-стойкой, галстуки-бабочки и, даже, белые нитяные перчатки.
- Завтра к двенадцати ноль ноль мы все должны быть в ЦДКЖ, – инструктировал Финикийцев. – Василий Иванович, проследите, пожалуйста. Встречаемся у служебного входа.


- Москва пассажирская. Конечная. Выход с правой стороны.
Нижнемалинниковские хористы высадились из электрички и двинулись к выходу с вокзала. По мере приближения к Дому железнодорожников  волнение в их рядах росло, и каждый по-своему пытался бороться с ним - кто пил газированную воду из автоматов, кто ел пирожки, кто мороженое. Никита купил в киоске журнал «За рулём», Тит Кузьмич – расчёску, а Василий  - коржик.
У выхода с вокзала стоял распространитель лотерейных билетов и декламировал в мегафон:
- Ждать не долго, в субботу – «Волга»!
Перейдя площадь, «Хор Финикийцева» был встречен своим художественным руководителем и направлен в подъезд служебного входа.
Там, в прохладе, все остановились. Василий и Роберт Анатольевич убежали куда-то и вернулись с пожилой дамой в очках и с толстой папкой под мышкой.
- Идите за мной, - велела дама и пошла. Хор послушно двинулся следом.
Поднявшись по лестнице на два пролёта все попали в закулисье.
Здесь бродили мужчины в косоворотках и женщины в понёвах и рогатых киках. Двое молодцов в клетчатых костюмах репетировали чечётку. Толстяк в костюме тореадора  ел  бутерброд. Девушка в сиреневом трико жонглировала булавами, а, чуть поодаль, атлет в одних лишь плавках, жонглировал гирями.
Процессию хористов обогнала вереница балерин в белых пачках. А навстречу, враскачку, прошли оленеводы севера с шаманом во главе. Пробежали лилипуты в костюмах Пьеро. Исполнительница танца живота курила возле пожарного. Псевдо-цыгане расположились табором в декорациях «Заседания парткома».
- Вам сюда, - указала дама в очках.
И Финикийцев, как регулировщик на улице, направил движение хора в дверь, что слева.  Хористы попали в помещение, где уже раздевались, одевались и гримировались  люди мужского пола.
- Вот ключ, - сказал Роберт Анатольевич. – Вот шкаф. Переодеваемся и вешаем одежду - сюда. Деньги и документы - Валерии Михайловне: во фраках нет карманов.
Тут же появился гримёр, который пудрил, чуть румянил и дорисовывал недостающее. Никите пришлось заново рисовать всё лицо.
Облачившись во фраки и натянув белые перчатки хористы стали похожи на лордов Адмиралтейства, если б не Пётр Озимый, который нёс гармошку.
- Ваше выступление через два номера, – сообщила Валерия Михайловна.
Со сцены только что отбыла певица в шубе боярыни. Её сопровождали баянисты-аккомпаниаторы, одетые в серые современные костюмы.
- Как много значит внешний вид, - сделал вывод Финикийцев. – Половина успеха исполнителя зависит от его костюма.
Хористы подошли вплотную к кулисе, Но тут, чуть не сбив их с ног, на сцену выскочили будёновцы и пошли вприсядку, размахивая ненастоящими шашками. Сделав под мелодию «Тачанки» несколько кругов по цене они, дружно, сложив руки на груди и выбрасывая ноги ускакали в противоположную кулису. А на смену им выбежали женщина-комиссар и красноармеец со знаменем. Повязка на голове бойца говорила о том, что он ранен, а разрез  на комиссарской юбке говорил о многом.
Интрига хореографического номера заключалась в том, что  женщина, то спасала раненого, пытаясь нести его на себе, то плясала со знаменем, ловко размахивая им во все стороны.
- Хор финикийцев, - раздался со сцены голос ведущего, когда танцоры со знаменем убежали с подмостков.
- Почему «финикийцев»? –  проговорил в недоумении Роберт Анатольевич.
- На выход! – скомандовала Виктория Михайловна.
Нижнемалинниковцы подтянулись, посерьёзнели и, гуськом, двинулись на ярко освещённую сцену.



Глава
пятьдесят первая
СТАРЫЙ ДОЛГ

Кренделевская проснулась, но ещё долго лежала в постели, щурясь от солнечных лучей, которые били сквозь щель в гардине прямо ей в лицо.
Дальше так лежать было невыносимо, и она решилась встать. Надела длинный халат и, перешагнув через Иннокентия, спавшего на коврике подле её кровати, отправилась  в ванную. По пути она включила приёмник на полную громкость. Грянули первомайские призывные песни и марши, разбудив Кешу.
В ванной Земфира долго разглядывала своё лицо в зеркале. Она, то высовывала язык, то оттягивала веки, то трогала слезники.
«Надо зеркало сменить», - в итоге, решила она.
- Кеша, приготовь кофе, - крикнула, не поворачивая головы.
В прихожей тренькнул звонок. Земфира только-только успела накраситься.
- Кеша, открой.
В прихожей появился Лёв Соломонович. Он был со свёртком в одной и с красной гвоздикой в другой руке.
- Доброе утро, очаровательница, – льстиво пропел он. – Поздравляю всех с Днём раскрепощения труда.
- Уж вы-то свой труд давно раскрепостили, - заметила Кренделевская, принимая цветок и протягивая руку для поцелуя.
Она провела гостя в комнаты. Кеша принёс на подносе чашки с кофе, печеньё, сыр.
- Я ещё не завтракала, - пояснила Земфира. – Составьте мне компанию, Лев Соломонович.
Все трое взялись за кофейные чашки.
- А это, что у вас? – поинтересовалась Земфира, кивнув на свёрток.
- Это… Так…
- Покажите, покажите, - она стала настаивать.
Эндшпиль развернул жёлтую крафт-бумагу, и на свет явился Лёвин канделябр.
- Какая прелесть, - оживилась хозяйка.
- Несомненно, ампир, - определил Кеша.
- Уступите, Лев Соломонович!
Тот замялся.
- Хватит с вас импровизатора.
- Импровизатор? Кто это?
- «Египетские ночи», - опять встрял Кеша.
- Музыкант, - стал рассказывать Эндшпиль. – Я встретил его, буквально, на улице. Странствующий менестрель, паломник-кришнаит с учениками. Говорит, что пришёл в этот город издалека. Гениально импровизирует на скрипке. У меня на него большие виды.
- Лев Соломонович, - заинтересовалась Кренделевская, - а когда я увижу менестреля?
- Набравшись смелости, я пригласил его к вам на сегодняшний вечер. Или вы против?
- Лев Соломонович, не кокетничайте, - Земфира допила кофе. – Вы всё сделали правильно. А, как насчёт канделябра?
Эндшпиль изобразил на лице отчаянье. Потом, как бы покорившись судьбе, сдался:
- Уговорили. Берите. На какие только жертвы не пойдёшь под влиянием ваших чар.
- Кеша, принеси деньги. Сколько?
- Да, полно вам. Потом. Как-нибудь при случае.
- Не будем полагаться на «случаи». Сколько с меня?
- Триста.
- Сколько?!
- Так и быть, вам отдаю со скидкой. Двести пятьдесят. Своими ручками вы из меня верёвки вьёте.
- Держите.
 Кренделевская отсчитала деньги.
– Петя, поставь на полку.
Эндшпиль распрощался и вышел налегке.


К семи вечера стали подтягиваться гости. Все приносили по красной гвоздике, иронизируя по поводу Первого мая.
В прихожей очередной раз тренькнул звонок.
- Петя, открой… Нет, я сама. Это он!
Но в открывшейся двери стоял Василий Иванович Шишко. В руке у него была красная гвоздика.
«Разве импровизатор – он? - недоумевала Земфира Яковлевна. – Чего только не бывает».
Василий поздоровался, шагнул в квартиру и, протянув цветок, сразу пояснил:
- Я к вам по делу, Земфира Яковлевна.
- Да, что же мы тут, - засуетилась Кпенделевская. – Проходите в комнаты.
- Это ненадолго, - успокоил гость.
Вышедший с кухни Кеша нёс в каждой руке по несколько бутылок, зажав горлышки  пальцами. Увидав Василия поприветствовал:
- Труженикам полей!
- Я, собственно, долг отдать.
- Какой долг? – удивилась Земфира.
- Разве не помните? Под Новый год я у вас три рубля занял.
- Три рубля?.. Ах, да… Вероятно…
Василий достал из кошелька трёшку.
- Какие пустяки. Не стоило вспоминать, - сказала Кренделевская, но трёшку взяла. - А как вы меня нашли?
- Встретил Льва Соломоновича в ЦДКЖ. Он ваш адрес дал.
- В ЦДКЖ? Как вы там оказались?
- Мы там поём.
- Как это?
- Хором.
- А Тит Кузьмич?
- Тоже поёт.
- Потрясающе… В кино вы уже снимались, теперь осваиваете подмостки сцены. Вы далеко пойдёте, Базиль, и мы все будем ещё брать у вас автографы.
- Да ну уж… Автографы…
Василий смутился и покраснел.
Из комнат вышел Сафари-старший. Увидав Василия поздоровался за руку и стал приглашать пойти дальше передней.
- Спасибо большое, но не могу, - стал объяснять гость. – У нас сбор в восемь часов на вокзале. Едем домой. А завтра в двенадцать  будет финальное праздничное  выступление  с танцами и акробатическими пирамидами. Приходите.
- Представляете, Гера, они теперь  хором поют, - сказала Земфира египтологу, как говорят между собой врачи, когда ставят диагноз.
- Аномальная зона, - констатировал Сафари. – Я это всегда утверждал.
Василий распрощался и, покинув квартиру,  спустился на лифте вниз. В темноте подъезда на него наскочил какой-то человек, произнёс: «Пардон», потом запел голосом Лёвы: «Карамболина, Карамболетта…», зашёл в лифт и с шумом поехал ввысь.
Василий вышел на улицу. Проехавший мимо трамвай осыпал его дождём искр. Небеса были пасмурными в преддверии надвигающейся грозы. Ветер принимался дуть порывами, подхватывая и вертя мелкий мусор. С верхних этажей из раскрытых окон долетал малиновый перезвон ножей и вилок, томные мелодии Глена Миллера, всплески женского смеха и чей-то басок: «Всё очень вкусно!»




Глава
пятьдесят вторая
ИМПРОВИЗАТОР

До семи часов Лёва сходил в Кадашевские бани, парикмахерскую, почистил и подстриг ногти, с хрустом побрился и, надев свой немодный костюм, собрался идти в гости. Под мышку он взял подарок – второй канделябр, завернув его в номер газеты «За культурную торговлю».
Боря со Змеевиком хотели, было, увязаться за вождём, но тот приказал им сидеть дома.
- Слушайтесь бабушку, - сказал Лёва и вышел за порог.
Солнце уже спряталось за высокими домами. Иногда оно прорывалось сквозь арки проходных дворов, через сквозные коридоры коммунальных квартир, сквозь кроны деревьев. И тогда появлялись вдруг на стенах домов оранжево-красные пятна солнечного света, принимавшие то форму продолговатого окна, то – полукруглой арки, то полосатились, раздробленные старинной чугунной решёткой.
Лёва шёл, растворяясь в голубых тенях узких переулков, то  загорался своими белыми штанами в потоке света, то вдруг частился яркими тигровыми полосами, проходя вдоль решётки, то светился одной лишь физиономией, кидая солнечных зайчиков по холодным кирпичам теневых стен.
На метро он доехал без приключений. Вышел наверх и купил белую розу. А вот в поисках улицы и дома пришлось поплутать. Лёва, приподняв шляпу, спрашивал у всех подряд  «как пройти», ссылаясь, что он от Льва Соломоновича.
Наконец, предстал искомый дом, и вожак шагнул в подъезд. В темноте он наткнулся на кого-то, буркнул: «Пардон» и, поднявшись на лифте на пятый этаж, позвонил в дверь с указанным номером.
Когда дверь отворилась, то на Лёву пахнуло свежими, только что нарезанными  огурцами, жареным мясом и лёгким табачным дымом.
- От Льва Соломоновича, -  сказал гость и шагнул в квартиру навстречу открывшей ему брюнетке.
- Лео, - представился он.
Поставив свёрток с канделябром на подзеркальный столик вожак снял шляпу и протянул хозяйке розу.
- Земфира Яковлевна, - в свою очередь представилась та.
Кренделевская была несколько разочарована. Вместо обещанного паломника- кришнаита и странствующего менестреля явился завхоз небогатого пионерлагеря.
«Ладно, - решила она, - поглядим, что дальше будет».
Лёва, присев в прихожей на маленький стульчик разулся и, пыхтя, надевал тапочки, выданные хозяйкой.
Потом встал, выпрямился и развернул свёрток.
- Как?! Неужели?! Это мне?! – Кренделевская радостно встрепенулась. – Это же канделябр парный моему. Кеша, погляди!
Прибежал Кеша, поздоровался за руку с Лёвой и замер, чего-то не в силах вспомнить.
- Да смотри же сюда, - Земфира вертела канделябром перед носом возраженца.
Но Кеша впал в прострацию, напряжённо вспоминая.
- А на вернисаже Супова мы с вами не встречались?
- Не встречались, - ответила Земфира. – Лео пришёл в этот город издалека и Супова твоего в глаза не видел. Ведь так?
Лёва кивнул.
- Странно, - проговорил Кеша. – Но где-то я вас определённо видел.
- Иннокентий, мы утомили гостя. Лео, прошу к столу.
Вожак был введён в гостиную, где гости сидели прямо на полу, а на скатерти, постеленной поверх ковра, стояла выпивка и закуски.
Лёв Соломонович  был уже тут. Он поднялся  и, протянув обе руки вперёд, пошёл к гостю.
- Лео, маэстро, а мы уж заждались, - пророкотал Эндшпиль.
- Прошу прощение за опоздание, - пробубнил вожак.
- Какие пустяки, - снисходительно заметила Кренделевская.
- Но в следующий раз я уже не заблужусь, - интимно шепнул Лёва, блеснув оч-ками.
«А в нём что-то есть», - подумала Земфира.
- Садитесь здесь, – указала она, – возле меня.
Лёва, кряхтя, уселся на ковёр подле хозяйки.
- О! Я сижу между двух Львов, - воскликнула она. – Могу загадывать желания.
- А я организую их воплощение, - вызвался Эндшпиль, покосившись на канделябр.
Кренделевская полушёпотом стала представлять вожаку гостей.
- Вон тот, - указала она на человека с лицом кондотьера Гаттамелаты, - Илья Ильич Берцовский, наш знаменитый портретист. А вон тот – Владимир Вадимович Кислинкин.
- Тоже знаменитый?
- Тоже. Правда, работ его никто не видел. Но, тем не менее, гений по всему. С Берцовским не разговаривает уже четыре года.
- А Берцовский?
- А Илья Ильич с ним и раньше не разговаривал.
Были  здесь и Гудерьянц, и Сафари, и художественный критик - седобородый Аристарх Кучумович Вантус-Эзоп, и журналист-международник Овидий Стручков, беседовавший с неким Димой Крыловым – молодым человеком, закованным в джинсовые доспехи. Бледнолицая поэтесса Роза Тирпитц, писавшая под псевдонимом Аврора Крэйсер, пила водку и не закусывала. Администратор с киностудии Вектор тоже присутствовал. Все гости – в тапочках.
А в углу сидел в неподвижности знаменитый Наумов – парапсихолог, гипнотизёр, спирит и телекинетик. Острая лысая голова его искрила электричеством, а маниакальный взгляд – устремлён на закуску.
- Чем, спрашиваете, закончились съёмки нашего фильма? – весело рассказывал Гудерьянц. – Да ничем. Когда была смонтирована вторая редакция с  опровержениями, вновь переменилась тенденция. Снова заговорили о гуманоидах, о снежных людях и прочей сволочи. Снова потребовали всё переделать. С какой же радостью я буду снимать фильм о проблемах алкоголизма в Средней Азии. Уже не говорю про шашлыки, манты, фрукты и прочий достархан.
- Профанировать можно любую идею, - заметил Сафари.
- А на «Чердаке номер шесть» вы не были? – всё допытывался Кеша у Лёвы.
- Увы.
- Вон сидит, - шепнул ближайшему окружению Гарик Макбетович, кивнув в сторону Наумова. – Мой новый консультант.
Парапсихолога как разбудили. Он, без околичностей и предисловий сразу же заговорил о телекинезе, о филиппинских врачевателях, о гипнозе. При этом хрустели его цепкие пальцы, а уши шевелились.
- Феноменальный случай: - рассказывал он, – женщина двигает взглядом предметы различной тяжести.
- Неужели?! – воскликнул Лёва.
- Долгое время этот факт вызывал резкое неприятие у официальной науки. Но я лично был свидетелем прецедента. Всё зафиксировано на киноплёнку и  подтверждено подписями авторитетных людей.
Наумов подцепил вилкой маринованный грибок и съел его.
- Возможности человеческой психики исследованы ещё очень слабо. В Голландии, например, есть человек, который взглядом останавливает поезда.
- В Голландии? – переспросил Лёва.
- Этому есть неопровержимые доказательства, - вкрадчиво произнёс парапсихолог и ушёл куда-то, в туалет, должно быть.
- Наш гость Лео -  музыкант-импровизатор, – объявила Земфира.
Раздались хлопки и возгласы: «Попросим, попросим».
- Но, у меня нет инструмента.
- Есть труба, - сказал Иннокентий.
- Труба подойдёт? – спросила Кренделевская.
- Подойдет, подойдёт, - ответил Лёва. – Хоть губная гармошка – всё подойдёт.
Принесли и сунули в руки вожака трубу. Он встал и исполнил несколько импровизаций в стиле Луи Армстронга.
Кренделевская пришла в восторг. Она выпила коньяка и раскраснелась.
«А в нём, действительно, что-то есть», - убеждалась она.
- Может, в Доме журналистов? – тщетно вспоминал Кеша.
- Скажите, - обратилась к вожаку Роза Тирпиц, - разрешится ли проблема го- мосексуализма?
- Есть тенденция, - обнадёжил Лёва.
Вожак был пьян и либерален. Он снял пиджак и ослабил галстук. После очередной рюмки его потянуло совершить какую-нибудь безобразную выходку.
Лёва встал и, шагнув через закуски, вышел из комнаты.
…А появился уже в окне, забрызганный последними каплями дождя.
- Вуаля!
Тут же раздался залповый грохот, и за спиной вожака вспыхнул праздничный фейерверк.
Лёва грузно спрыгнул с подоконника, опрокинув горшок с кактусом.
Присутствующие разразились аплодисментами. Наумов согласно кивнул, а Сафари с Гудерьянцем понимающе переглянулись.
Гость-импровизатор вновь подсел к Кренделевской.
- Не возвражаете, если впредь ваши желания исполнять буду я?
- Однако, какой вы!
- Какой?
- Роскошный мужик.





Глава
пятьдесят третья
КОТУ ПОД ХВОСТ

Финальный концерт  был обставлен с древнеегипетской роскошью.
В глубине сцены возвышалось гигантское изваяние Вождя, указывавшего кепкой путь в светлое будущее. Вокруг развевались знамёна союзных республик. Кулисы были обрамлены бутафорными ветками цветущей яблони.
Вновь плясали будёновцы, и женщина-комиссар с бойцом размахивали знаменем. Но теперь красноармеец не изображал раненого. Теперь они, с радостными улыбками, сливались в танце, используя па классического балета. «Тачанка» уже не звучала, а всё действо происходило под марш Прокофьева из оперы «Любовь к трём апельсинам».
Оттанцевав, красные конники со своим комиссаром не ушли со сцены, а выстроились у правой кулисы, аплодируя вместе с залом.
На смену им, враскоряку, выбежали люди Севера, и под фонограмму «Увезу тебя я в тундру», скрестив руки над головами, стали исполнять танец  не то  оленей, не то оленеводов.
- Вернувшихся из командировки мужей, - съехидничал бухгалтер Иванов.
Между плясунами из тундры крутился шаман и бил в бубен.
Эти тоже не ушли со сцены, выстроившись у правой кулисы.
Выбегали и бойко били по сцене крепкими ногами  бедовые молдаванки. Псевдо-цыгане всем самодеятельным табором сначала пели свои «Чавалэ-ромалэ», а потом тоже отдали дань хореографии. Мужчины с приклеенными бородами залихватски вскидывали руки, хватали себя за головы, как бы проверяя: на месте ли, и топали по сцене лаковыми сапожищами, а женщины трясли юбками.
Их  сменили почему-то греки, исполнив «Сиртаки». За греками вышла фольклорная группа в косоворотках и пела «Выйду на улицу». Потом гимнасты подбрасывали друг друга , а в конце, взгромоздившись всем коллективом на здоровяка-нижнего, крутили на ногах обручи и размахивали красными флажками.
Участники концерта, исполнив свои номера, постепенно заполняли сценическое пространство.
- Приготовились! – скомандовал Финикийцев. – Следующие – мы. Тит Кузьмич, пожалуйста, в припеве не упоминайте Сталина. Пойте по редакции пятьдесят шестого года.
Хормейстер глянул на сцену.
- Пошли!
Нижнемалинниковцы, щеголяя фраками, вышли к публике. Раздались апло-дисменты.
- Людям нравится, - шепнул Тит Василию.
Сцена уже вся была заполнена участниками концерта, и хор выстроился возле самой рампы. Роберт Анатольевич, раскланявшись, повернулся лицом к своим подопечным и, вскинув руки, повёл перстами.
Заиграл невидимый оркестр. Озимый растянул меха гармошки. Василий глубоко вдохнул, выдохнул и, солируя, запел первый куплет:

Слава борцам, что за правду вставали,
Знамя свободы высоко несли.
Партию нашу они создавали,
К цели заветной вели.

К следующему куплету подключились уже Сапега и Лисовский. Втроём они спели и про «годы царизма» и про «зарю коммунизма». Далее следовал припев:

Под солнцем Родины мы крепнем год от года
Мы беззаветно делу Ленина верны.
Зовёт на подвиги советские народы
Коммунистическая партия страны.
Коммунистическая партия страны.

На лице Финикийцева выразилось облегчение: Тит Кузьмич Сталина не упомянул.
И вновь солировал Василий:

Партия наши народы сплотила,
В братский единый союз трудовой.
Партия – наша надежда и сила,
Партия – наш…

Но тут Роберт Анатольевич сделал шаг в сторону, и перед Василием открылся вид в зал, в первый ряд. А там, как раз по центру, сидели Лёва, Боря и Змеевик.
Василий от такой неожиданности, вместо слова «рулевой» даже не пропел, а скорее выкрикнул на весь Дом железнодорожников: 

                …Лёва!

И тут же всё стихло. Невидимый оркестр прекратил играть. Озимый замер с растянутой гармошкой. Потом из зала послышался ропот, кто-то пару раз хлопнул в ладоши, кто-то свистнул. И тут же сомкнулся занавес.
А в первом ряду поднялся Лёва и, повернувшись к публике, раскланялся. Потом, взяв за руки Борю и Змеевика, вышел.
На сцене же появились трое. Они были одного роста, в одинаковых костюмах и с полным отсутствием выражения на одинаковых лицах. Взяв хор в клещи, и, отогнав его за кулисы в дальний коридор, отделили  Василия  и под руки  увели куда-то. Третий же выстроил хористов вдоль стенки и стал по одному вызывать в кабинет администратора.
Подбежала Валерия Михайловна, принесла паспорта.
- Всё впустую, - страдал Финикийцев. – Всё коту под хвост.
- Это в лучшем случае, - произнёс Тит.
- И здесь сказывается, - заметил Никита.
- Я тебя умоляю, - подскочил к нему Кузьмич. – Ты только про немецкую бомбу там не говори.
Он указал на дверь в кабинет администратора.
Оттуда как раз вышел бухгалтер Иванов. Он был бледен, лоб – в испарине.
- Ну, чего спрашивал? – подбежал Тит.
- Паспортные данные переписал. А больше ничего не спрашивал.
- Это плохо. Это самое паршивое, когда ничего не спрашивают, - со знанием дела сказал Кузьмич.
Пропустив через кабинет весь «Хор Финикийцева» с маэстро во главе, человек из Органов, который оказался Сергеем Сергеевичем, вышел в коридор и, с улыбкой хирурга, попросил всех следовать по месту прописки и ждать дальнейших указаний.



Глава
пятьдесят четвёртая
ЛЕО, КОТОРЫЙ ЖИВЁТ НА КРЫШЕ

Этим вечером Земфиру Кренделевскую обступили сомнения и страхи. Она бродила по полутёмной квартире, как в лесу. Проходя мимо зеркала, шарахнулась от собственного отражения.
- Нервы, нервы…
Ей уже захотелось пойти разбудить Кешу, но тут зазвенел телефон.
- Это я, - услышала она шамкающий голос Лёвы. – Вы ждали моего звонка?
- Добрый вечер, Лео, - поздоровалась она вместо ответа.
- Я еду.
Из трубки понеслись короткие гудки.
Земфира разволновалась и, чтобы как-то успокоиться опять бродила по квартире, доставала со стеллажей альбомы по искусству и машинально листала страницы. Росписи Благовещенского собора мешались с Босхом.
Потом она включила телевизор. Там шла постановка. Героиня в коротеньком платьице, держа в одной руке букет цветов, а в другой фату, томно пританцовывала под замедленную мелодию чардаша Монти. Далее – крупный план героя, бой часов, и – пошли титры. Спектакль закончился.
Земфира прощёлкала переключателем по другим программам, но, ничего не найдя выключила «ящик». Затем, пересев к приёмнику, стала привычно крутить ручку настройки. Сквозь шумы эфира проступил усталый голос диктора:
- Вы слушаете радио «Свобода». Наш специальный корреспондент из Москвы сообщает. Вчера в так называемом Доме железнодорожников во время официозного первомайского концерта один молодой человек, имя которого не установлено, прямо со сцены заявил, что его партия это Лев Давидович Троцкий. Молодой диссидент тут же был схвачен агентами КГБ и брошен в застенки Лубянки. Мировая демократическая общественность встала на защиту репрессированного троцкиста. Президент США обещал сделать завтра специальное заявление…
- Бред, - фыркнула Земфира и выключила приёмник.
Она поставила чайник, достала медную турку и принялась молоть кофе на ручной мельнице.
В прихожей раздался звонок.
Подойдя к двери Земфира помедлила и, зажмурившись, дёрнула рычажок замка.
- А вот и я.
Лёва явился в своём завхозовском костюме, но без шляпы и галстука. Он сразу же прошёл в квартиру, не переобувшись в тапочки.
- Кофе… Не желаете? – предложила хозяйка.
- Желаю.
Вожак переместился на кухню, где уселся на эфемерную табуреточку возле стола.
- Что это с вами, Земфира Яковлевна?
- Что?
- Вы, как будто не в своей тарелке. А, впрочем, это вам идёт.
Кренделевская заварила кофе и разлила по чашкам.
- И ручки дрожат, – заметил Лёва, отхлёбывая горячий мокко.
- Какой вы, однако, наблюдательный.
- Я внимательный… Ещё, пожалуйста… Благодарю.
Недопив вторую чашку он отставил её и схватил Земфиру за руку. Повернув ладонь к свету Лёва поднял очки на лоб и, прищурившись, стал разглядывать линии.
- Так, так, - бормотал он. – Очень интересно.
- Что там? Ну, говорите же, - томилась Кренделевская.
- Вас ожидают грандиозные авантюры и рискованные предприятия.
- Неужели? А, поточнее.
- Поточнее могу лишь сказать, что вы поедете на юг. В Крым. В Ялту.
- Одна?
- О, нет. Вас будет сопровождать  очень интересный попутчик.
- Кеша?
- При чём здесь Кеша?! – Лёва несколько возмутился.
- Так, кто же этот таинственный попутчик? –  Земфира изобразила наигранное недоумение. – Просто ума не приложу.
- И не прикладывайте. Вы всё узнаете в своё время.
Лёва, отпустив руку Кренделевской, взял с подоконника колоду карт и сноровисто перетасовал её.
- Загадайте.
- Туз червей.
- Я одобряю ваш выбор.
Лёва наугад выдернул из колоды карту и поднял над головой. Действительно, это был туз червей.
- Непостижимо, - произнесла Земфира, сделав большие глаза.
- А теперь, - гость отложил карты, - пожалуйста, минералочки.
Она достала из холодильника и поставила перед Лёвой бутылку «Нарзана», полагая, что минеральная вода потребна для каких-то мистических манипуляций. Но гость просто налил в стакан, просто выпил и даже поморщился, когда газы ударили в нос.
- Время зовёт, - загадочно молвил Лёва и поднялся. – В полночь мы должны быть на месте.
- Лео, вы меня интригуете.
- Собирайтесь.
- Но… Как же так, сразу? Уже поздно, Кеша спит.
- Пусть спит. Я жду вас внизу.
Когда Кренделевская вышла из подъезда, то увидела такси и Лёву, который держал открытую заднюю дверцу.
Он усадил Земфиру, уселся рядом и повелел шофёру:
- В Ордынский тупик.


На крышу они поднялись ровно в полночь.
Совсем рядом сиял Кремль, делясь светом с Лёвиными владениями. В избушке уже горели свечи, и был сервирован столик на двоих: шампанское в ведёрке со льдом, фрукты, коробка конфет ассорти и вазочка с рахат-лукумом. Марио Ланца пел о любви.
- Нет слов, - призналась Земфира. – Вы просто чародей.
- Добрый волшебник, - уточнил Лёва. – Дед Мороз круглый год.
- Но, что всё это значит?
Кренделевская повела взглядом вокруг.
- Считайте, инсталляция. Одни устраиваются по чердакам, а я – на крыше. А крыша – выше.
Кренделевская оценила намёк, но выразилась неопределённо:
- Это удивительно.
- Люблю я в людях эту способность удивляться. А сам люблю удивлять.
- Вы, действительно, волшебник!
Лёва утробно рассмеялся.
- За наше случайное знакомство, - поднял он бокал.
Они чокнулись и хрусталь зазвенел.
Затем Лёва водил гостью по дому. Показывал разные диковины, учил играть на бильярде:
- Земфирочка, ножку вперёд. Нагнулись… Локоток, бесценнейшая, повыше… Прицелились… Так, правильно… Кий должен двигаться параллельно столу.
Потом, взяв Кренделевскую за руку и сделав таинственным лицо, повёл по лестнице наверх. Там он, усадив Земфиру за телескоп, показывал ей потаенные стороны ночной московской жизни, приводя «бесценнейшую» в неописуемый восторг. Правда, когда навели телескоп на Кремль, то ничего не увидели, кроме расплывчатых пятен.
- Глушат, - пояснил Лёва. – Не пробиться.
Спустившись из-под крыши они вновь сели за столик.
- Может, водочки? - предложил Лёва, когда шампанское закончилось.
Кренделевская согласно кивнула.
- Вот я сейчас напьюсь, - игриво сообщила она. – Что вы тогда со мной будете делать?
- Уж я-то знаю, что с вами делать, - Лёва зловеще блеснул очками.
- Чудовище! – кокетливо вскрикнула она. – Я совсем не в этом смысле.
- А я именно в этом смысле, - волшебник почесал руки. – Не в вытрезвитель же вас сдавать.
- О, вы – монстр!
И, чокнувшись, выпила ещё одну рюмку водки. Закусила конфеткой и, дожёвывая, повторила:
- Монстр.
На глаза Земфире попалась «хрущёвка» Тита Кузьмича.  Она надела шляпу на себя.
- Ну, как?
- Королевна, - оценил Лёва.
Кренделевская  вскочила с места и выбежала на крышу. Хозяин устремился во след.
- Ах вы, проказница.
Он пытался догнать её. А Земфира, сняв шляпу, трясла ею перед Лёвой, изображая тореадора.
- Торе… Тореро… - выкрикивала она.
И вдруг, размахнувшись,  запустила «хрущёвку» в небо. Шляпа, крутясь, как летающая тарелка, вспыхнула на миг в каком-то одиноком луче и исчезла во мраке ночного Замоскворечья.
- Ах, шалунья вы этакая.
Лёва настиг Земфиру, стал хватать её за локти.
- Я буду называть тебя Фирочкой, - проговорил он, тяжело дыша.
- Называй.



Глава
пятьдесят пятая
ДРУГ РОДА

Через три дня после концерта к служебному входу ЦДКЖ подъехала чёрная «Волга» со шторками на окнах. Человек в штатском проворно выскочил с переднего сидения и, обежав машину, открыл заднюю дверь. На свет показался Василий. Он был по-прежнему во фраке, и со стороны могло показаться, что высаживается представитель какого-нибудь королевского дома. Но вслед за Василием вылез ещё один в штатском, и оба сотрудника повели опального хориста в служебный подъезд.
Где Василий был эти три дня - оставалось только догадываться, так как сам он дал подписку о неразглашении.
 Одинаковые люди в штатском, проведя заведующего клубом через пустое полутёмное закулисье,  вывели его на сцену.
Зал был пуст, а на подмостках стоял в полном составе «Хор Финикийцева». Правда, люди были уже не во фраках, а каждый одет в своё. Нижнемалинниковцы сгрудились в кучку, подсвеченные снизу огнями рампы.
Агенты поставили Василия в центр вокального коллектива и исчезли.
Послышались шаги, и явилась Валерия Михайловна со своей толстой папкой.
- Хочется поздравить вас, - произнесла она официальным тоном, - с успешным выступлением на нашем концерте-смотре.
Потом раскрыла папку и, найдя взглядом Финикийцева, вручила ему «Диплом», коим его коллектив награждался  за участие в первомайском мероприятии. Правда, в документе всё же ошиблись: написали «Хор финикийцев», но это уже никого, кроме Роберта Анатольевича, не волновало.
- Хочется пожелать вашему коллективу новых творческих успехов. Так держать! – подытожила Валерия Михайловна и тоже исчезла.
Хористы переглянулись и, постепенно ускоряя шаг двинулись к выходу. По лестнице они, буквально, скатились и, миновав безразличного ко всему вахтёра, высыпали из служебного подъезда на майское солнышко.
Здесь, придя в себя, они с любопытством стали разглядывать Василия. Вертели его во все стороны, хлопали по плечам.
- Ну, Вась, целый, - говорил Никита. – А ты, Кузьмич, сомневался.
- И ничего я не сомневался. Ни на секунду. Потому, что я в Василия всегда верил, как в самого себя.
И, понизив голос, вкрадчиво поинтересовался:
- Как там, Вась? Чего спрашивали?
Василий не ответил, а, придав лицу многозначительное выражение, указал глазами вверх.
- Понятно, понятно, - среагировал Тит. – И правильно. Не следует распростра-няться.
- Сегодня по утру старшина наш, как угорелый, в окно стучится, - рассказывал бухгалтер Иванов. – «Вызывают!» - кричит.
- Всех нас спозаранку поднял, - добавил Пётр Озимый, - и на платформу препроводил. Я даже гармошку взял на всякий случай.
Он показал инструмент, висевший у него за спиной.
- Приехали сюда, - продолжил тему Кузьмич. – Нас всех на сцену отвели и велели ждать.
- А тут выходишь ты, - пропел Никита. – Живой и красивый.
- Я всегда говорил: - подвёл черту Ряхин, - честному человеку арест не страшен.
- Домой-то поедем? – заныл Юрка Мураев. – Пошли на вокзал.
- Сейчас не получится, - сказал Тит. – Перерыв. Первый поезд через два часа.
- Тогда поехали в центр, по магазинам прошвырнёмся, - предложил Финикийцев, оторвавшись от перечитывания «Диплома». Хормейстер, несмотря на путаницу с названием, был особенно рад тому, что проблема столь благополучно разрулилась.


Прибыв на Калининский проспект нижнемалинниковцы начали с пирожковой «Валдай», а закончили магазином «Подарки». Никто ничего не купил, кроме бухгалтера Иванова, который приобрёл рожок для обуви.
Василий сначала стеснялся идти по городу во фраке и норовил забиться в середину компании. Но потом пообвыкся и даже принял горделивый вид. Народ, правда, на него всё равно внимания не обращал. Одна лишь длинноногая девушка в больших очках, посмотрела на Василия изумлённым взглядом, как будто встретила Вячеслава Тихонова.
Кузьмич глянул на часы.
- Пора, едем на вокзал.
Все вышли из стеклянных дверей на проспект, а Василий, обернувшись во след длинноногой девушке в очках, замешкался.
- Уважаэмый, или прахади или памаги, - услышал он голос с грузинским акцентом.
Оглянулся. Действительно, усатый, носатый и притом рыжий «гиви» пытался протащить в дверь ковёр, свёрнутый в несколько раз.
Василий придержал стеклянную створку, но сын гор всё равно застрял в проходе. Сдвинув на затылок национальную кепку, пыхтя и отдуваясь, он пытался протащить свою ношу.
- Э, дарагой, - обратился он к Ваилию, - памаги до такси данэсти. Ва!
Заведующий клубом подхватил увесистый свёрток и они вместе, бочком, понесли ковёр к машине.
- Василий, ты это куда? – удивился Тит.
- Куда ты? – вторил ему Никита.
- Я сейчас. Помогу, - ответил тот на ходу.
В багажник, и без того забитый покупками, ковёр не входил, и его запихнули на заднее сидение.
Василий хотел уже отбыть, но Грузин цепко схватил его за руку.
- Брат! Паэхали!
- Куда?
- Дальше паможэшь.
Он сдвинул кепку на лоб, и конопатое лицо его совершенно исчезло в её тени, оставив светиться лишь рыжие усищи.
- Вэк тибэ этого не забуду! Всэ тибэ благодарны будут, вэсь род: и дедушка Автандил, и дедушка Резо, и бабушка Тамара, и тётя Ламара, и дядя Гоги, и дядя Заур, и брат Шота, и племянница Манана…
Он стал перечислять всех родственников, которые, якобы,  будут благодарны Василию.
- … и маленький Арчил, - закончил он список.
Завклубом пожал плечами и согласился.
- Тит Кузьмич, я -  потом. Я попозже приеду, - крикнул он и втиснулся на заднее сидение.
Сидя рядом с ковром Василий затосковал и стал постепенно жалеть, что поехал.
А грузин, который оказался вовсе не Гиви, а Реваз Жоржадзе, постоянно оборачивался с переднего сидения и, не переставая говорил Василию про то, какой у него гостеприимный род, какой дом в Гори, какие бараны у дяди Заура, какие дочери у дяди Гоги.
- Тэбя, батоно Васо, там так встрэтят, как пэрвого сэкрэтаря района. Э! – он сделал выразительный жест. – Жэним тэбя. Кунаком станэшь, другом рода.
Батоно Васо кивал головой и натужно улыбался.
Подъехали к гостинице (где-то в районе Ботанического сада). Там вновь перетаскивали ковёр, а потом – покупки из багажника, сначала в -  лифт, а потом – по длинному коридору до номера, который весь был завален коробками, ящиками, рулонами, тюками и свёртками.
Василий попросил водички, и гостеприимный Реваз достал из холодильника бутылку «Боржоми». Друг рода выпил, поблагодарил и собрался уходить.
- Стой! Куда?! – Реваз аж завёлся. – Нэ пущу! Абидеть хочешь, да? Всех абидеть? И дедушку Автандила, и дедушку Резо, и бабушку Тамару, и тётю Ламару…
Он вновь перечислил всех членов рода Жоржадзе, закончив маленьким Арчилом.
- Едэм!
- Куда? - растерялся Василий. – В Гори?
- В Гори патом. А сначала – в «Арагви»!
- У меня денег нет, - признался Василий.
- Ва! Апять абижаэшь?! А я тибэ, что: кинто с базара?
Реваз достал из одного кармана веер червонцев, а из другого – веер четвертных.
 – Меня ждут, - промямлил батоно Васо.
 – Ждут? Падаждут!
Василий вздохнул и согласился:
- В «Арагви», так в «Арагви».
- Маладэц, джигит! Маладэц, абрэк!


Глава
пятьдесят шестая
МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА

- Бабушка, я на работу устроился, – сообщил Лёва, повязывая у зеркала галстук, подарок Кренделевской.
Яга, оторвавшись от своей писанины, удивлённо посмотрела на внука.
- Устроился? – переспросила она, стряхнув с папиросы пепел. – А паспорт-то у тебя есть?
- Целых три, - спокойно ответил Лёва.
- И куда же таких обормотов на службу берут?
- Исключительно, в «Московское общество проблем цветомузыки», - ничуть не обидевшись ответил Лёва. – Заместителем заведующего. Это на первых порах.
- А на вторых?
- Скоро стану завом. Прежний начальник устраивается на новую должность. Так, что высвобождается вакансия.
- Понятно, - Яга окинула Лёву с ног до головы саркастическим взглядом. – Значит, в номенклатуру пролез?
Она хотела сказать ещё колкость, но Лёва опередил:
- Там в чемоданчике кое-какие вещи. Потрудитесь, Перунида Велесовна, сдать на комиссию.
- Зачем же на комиссию? – я лучше надёжным людям пристрою.
- Мне ваши махинации неинтересны.  Я приношу вам вещи, а вы приносите мне деньги. Здесь, думаю, рублей двести получить можно.
Яга, раскрыв на столе чемоданчик стала, с любопытством, перебирать и осматривать, принесённые Лёвой предметы антиквариата.
- Думаю, больше дадут, - определила она. – Вот этот бюстик Достоевского рубликов на тридцать потянет.
- С Борькой и Змеевиком, что надумали?
- А ты о них не беспокойся. Бориску я к нам в баню пристроила.
- Мозоли срезать?
- Нет, - кротко ответила Яга, - простым гардеробщиком. Потом, глядишь, на банщика выучится. Не всем же в начальники идти. Кому-то надо и в народе побыть. А Змеевик с осени в школу пойдёт
- Вот и славно.


В глубине арбатских переулков стоит особнячок, охраняемый государством. Архитектурное чудо начала ХIХ века, типичное для Москвы вообще, а для этого района, особенно. На домике, кроме охранной таблички, нет других вывесок или каких-нибудь указателей. Но внутри него творятся непонятные для непосвящённого, даже фантастические вещи.
Сначала, ничего особенного: калитка с переулка в тенистый дворик, а там – дверь с кнопкой звонка. Щёлкает английский замок, дверь отворена, и вот тут-то начинается…
Прежде всего, звуки: гаммы, обрывки музыкальных фраз, переходящие в какофонию оркестра перед увертюрой. Звуки усиливаются электричеством, становясь то сверхнизкими, то сверхвысокими, переходящими в ультразвук. Откуда исходит эта музыка – тоже непонятно: сверху, снизу, справа, слева? Не определить.
В помещении безлюдно. Выскочит из-за двери лохматый бородач в белом халате и тут же скроется за поворотом коридора. А там – зал. Зал очень необычной формы: потолка и стен нет, а есть лишь белый свод, купол-полусфера.
Иногда в зале собираются несколько человек интеллектуального вида. Они чинно рассаживаются в кресла, двери закрываются, гаснут лампочки на штативах, и начинается самое фантастическое.
Теперь музыка играет в полную силу, и купол озаряется то красным, то фиоле-товым, то синим цветом. Вместе с нотными нюансами меняются и цвета в зале. Вот по синему своду пошли голубые круги. Их всё больше и больше. Они сливаются в сплошное пятно, в котором рождаются малиновые вкрапления и, раскручиваясь из спирали, заполняют собой всю полусферу. Но теперь спирали уже не малиновые, а изумрудные, и между ними извиваются жёлтые полосы. Всё сливается, и зал становится зелёным, затем – ярко-жёлтым и, наконец, пурпурно-красным. Цвета меняются, шныряют пестротой по сферической поверхности, по серьёзным лицам слушателей.
Но вот музыка смолкает. Исчезает цветовая феерия, вспыхивают лампочки.
Люди встают со своих мест и неспешно идут к выходу, обмениваясь вполголоса замечаниями.
Такой непростой особнячок, охраняемый государством.
Здесь-то и размещалось знаменитое «Московское общество проблем цветомузыки», которым заведовал  Эндшпиль.
- Я приветствую вас, Лев Соломонович, - возвестил Лео, распахивая дверь в кабинет.
Там на стене висел портрет Бетховена, а на двери – газетная вырезка:

ОРГАНИЗАЦИЯ – НАЧАЛО ТВОРЧЕСТВА

Хозяин кабинета поднялся навстречу.
Лёва, пожав протянутую руку, грузно уселся в кресло и, прикрыв очки ладонью, начал говорить:
- Я долго размышлял: идти ли мне от пятна или к пятну? Скажу, что сомнения эти давно беспокоили меня и возбуждали. В конце концов, я пришёл к единственно верному, как я считаю, выводу. У Скрябина в начале «Поэмы экстаза» есть такое место…
Лёва собрался сыграть это место на губах, но Эндшпиль остановил его:
- Дорогой мой, всё это замечательно, и я нисколько не сомневаюсь в правиль- ности ваших выводов.
Лев Соломонович немного побаивался, когда его новый коллега начинал возбуждаться.
- Давайте-ка лучше ознакомимся с рутинной частью нашей «музыкальной шкатулки». Просмотрите документы, проверьте инвентарные номера, освойте оборудование и, вообще, займитесь хозяйством. Очень скоро вам править здесь бал.
- Вы уже переводитесь? Так быстро?
- Да, открылось одно потаённое местечко. Ухожу на должность заведующего Домом творчества в Мамонтовке. Всё уже решено и подписано. Со следующей недели приступаю к исполнению. Воздух, река, бильярд, ресторан. Так, что если пожелаете отдохнуть от тягот цветомузыки – милости прошу.
И добавил:
- Земфире Яковлевне там очень нравится.
- Действительно?
Эндшпиль, в знак подтверждения, прикрыл глаза фиолетовыми веками.
- Кирюша, - крикнул он в дверь, - сеансов сегодня больше не будет. Мы тоже уходим. Пожалуйста, сделайте перезапись опуса номер три.

Глава
пятьдесят седьмая
СТОЛИК В УГЛУ

    Лёва с Эндшпилем, покинув «музыкальную шкатулку» двинулись по переулкам в сторону бульваров. По пути они обсуждали насущные проблемы цветомузыки, проблемы с выездом за рубеж и проблемы жилищные.
Так, за разговорами, они дошли до ресторана «Арагви» и, приветствуемые, вытянувшимся во фрунт  швейцаром, прошли в зал, где заняли столик в углу.
Лично подбежал метрдотель и, сделав руками пассы, материализовал рядом со столиком официанта.
Эндшпиль принялся неторопливо заказывать, а Лёва солидно молчал и лишь изредка кивал головой.
- И сразу – минералочки, - распорядился Лев Соломонович.
Спустя некоторое время, когда корифеи цветомузыки принялись за гурийскую капусту, в ресторан ввалилась шумная компания грузин. Для них в центре зала специально сдвинули несколько столиков.
Эндшпиль заговорил о легендах Кавказа:
- В одном горном ауле жила красавица, которую полюбил молодой джигит. Но отец девушки не захотел…
Продолжения Лёва не услышал из-за взрыва хохота, раздавшегося от сдвинутых столиков. Там дети гор всё больше и больше входили во вкус. Они приваживали к себе грудастых блондинок и поили их коньяком.
Вскоре появилась ещё одна компания: рыжий конопатый грузин, две девицы в мини-юбках и долговязый молодой человек во фраке.
Компания за столиками встретила их шумно:
- Реваз, гамарджоба*!  Ва!  А это кто? Мэгобаро** – друг рода? Кунак?!  Мохарули вар***! На почётное мэсто гостя, вот сюда! А как момхиблвели**** дэвушэк зовут, а?
Лёва и Эндшпиль периодически поглядывали на юношу во фраке.
- Кажется, я его знаю, – наконец, признался Лев Соломонович.
- И я, - подтвердил Лёва.
- Это Василий… э… Иванович, если не ошибаюсь.
- Товарищ Шишко.
- Да, действительно. Но почему он во фраке? Что за маскарад?
      - Вероятно, собирается на приём  в Английское посольство. Сейчас вот только выпьет для храбрости и отправится.
Эндшпиль недоумённо посмотрел на своего визави.
- Вы по  «голосам» про хориста-троцкиста слышали?
- Да, - вспомнил Лев Соломонович, - что-то слышал.
- Так вот он перед вами.
- Неужели? Кто бы мог подумать.
- Куда катится мир? – задался Лёва риторическим вопросом.
Но тут официант как раз принёс им цыплят-табака.
Заиграл оркестр.
Грузины заказывали зажигательные кавказские мелодии и с криками «Асса!» плясали картули. Василий, ухватив за талии двух девиц, тоже пытался плясать, но у него выходило нечто вроде гопака.
Гуляние достигло апогея. Звучали бесконечные тосты и песнопения. Лилось вино на скатерти, звенела об пол посуда.
- Народ очень обеспеченный, – рассказывал Эндшпиль. – Тысяча рублей для них – ничто. Помнится, когда мы, компанией, на Кавказе отдыхали, то одного товарища ______________________   
    * Грузинское приветствие «победы тебе!»
   ** Друг.
 *** Приятно познакомиться.
**** Очаровательные.
нашего всего червонцами облепили, рот сотенной заткнули и пустили с горы. Это за то, что, покупая абрикосы, он у них сдачу попросил. Так и катился, пока мы его у подножья не поймали.
- А Василий Иванович, по-моему, скоро будет готов, – определил Лёва.
- Очень похоже на то.


Реваз Жоржадзе и Василий не сразу попали в ресторан. Вначале они посетили Центральный телеграф, где Реваз получил денежный перевод, а потом, выйдя на ступени, долго пересчитывал ассигнации.
Затем они были в ГУМе, где внук бабушки Тамары приобрёл каракулевую ушанку. Оттуда поехали в Измайлово, вернувшись с двумя девицами: Тоней и Инной. Встречались возле Консерватории с каким-то старичком академического вида, которому Реваз отдавал деньги.
- Бальшой челавэк, - шепнул Василию.
И, наконец, подъехали к «Арагви».
В ресторане их встретили радушно. Василия усадили на видное место, тут же вручив объёмный фужер с вином.
«Напьюсь, - решил он. – Пропади всё пропадом».
Грузины ели, пили, громко хохотали, произносили многозначительные тосты.
Василий не отставал. На голодный желудок он быстро захмелел. Всё для него в жизни становилось по своим местам, всё было хорошо. Он пил и за дедушку Автандила, и за бабушку Тамару, и за тётю Ламару. Пил за маленького Арчила, пил за Гори, за Тбилиси, Кутаиси, Зугдиди, Батуми. Пил за Картли и Кахети. Пил за Реваза и за его друзей. Пил за грудастых блондинок и длинноногих девиц в мини-юбках.
Мысли его стали путаться
Мимо плыли фужеры, шампура, поющие рты, чьи-то золотые зубы…
На мгновение Василию почудилось, что на него с возмущением смотрит Лёва.
- Опять? – изумился друг рода. – Исчезни, призрак!
Он опрокинул в себя ещё одну рюмку коньяка.
Гремел оркестр, и кто-то темпераментно плясал, как показалось Василию – Лёва.



Глава
пятьдесят восьмая
ГОРМОНАЛЬНЫЙ ВСПЛЕСК

Кордебалет был великолепен.
Полуголые танцовщицы синхронно вскидывали ноги, и страусовые перья на их головах колыхались, как морские волны.
В центре находился Тит Кузьмич. Он был во фраке, цилиндре и монокле. Ухватив под руки ближайших девушек  Ряхин тоже канканировал, выкрикивая в такт:

Партия – наш рулевой. Эх!
Партия – наш рулевой.

Василий открыл глаза и, пошевелившись, застонал от головной боли. Вновь сомкнул веки и так лежал ещё некоторое время в неподвижности. Во рту была засуха. Язык, как кусок наждачной бумаги, зацепился за верхнее нёбо и не функционировал.
Разлепив глаза вновь и, немного оглядевшись, Василий не мог понять: проснулся он или всё ещё спит?
Луч света пробивался через оконце. Предметы вокруг были до боли знакомы: шкафы, конторки, столы, бильярд, гобелен с Тристаном и Изольдой. Напольные часы громко тикали и маятник в них качался.
Приподнявшись на локтях, Василий обнаружил, что лежит на раскладушке, застеленной  драным малиновым одеялом. Сам он был в белом жилете. Фрачный пиджак  и галстук-бабочка аккуратно висели поодаль на спинке стула.
- С добрым утром, юноша, - услышал он знакомый голос.
Тотчас, сквозь мутную пелену возник Лёва. В руках у него была керамическая кружка с надписью «Киiв», которую он протянул Василию.
Питьё пахло корицей, гвоздикой и обжигало пищевод.
- Пейте, батоно Васо. Ну, как, баланс восстанавливается?
Действительно, выпив всё до дна, Василий утратил головную боль и ощутил прилив сил.
- Ну и чудненько, - сказал Лёва.
- Где мы? – спросил Василий. – В лесу?
- Почти.
И он, приподняв гобелен, продемонстрировал гостю вид на Кремль.
- Понятно, - спокойно констатировал Василий.
- Что-то вы перестали удивляться, шер амии. Это настораживает. Поёте со сцены всякую дребедень.
- Исключительно, из политических соображений.
- Я политикой не интересуюсь.
- А мне приходится. Не споёшь «Партию», не разрешат петь «Вернись в Сорренто».
- А вы и это поёте?
- Поём.
- На каком же языке, интересно знать?
- Естественно, на итальянском, - гордо ответил Василий.
- И тот чудак, у которого я прошлым летом скрипку отнял, тоже на итальянском поёт?
- Тоже.
- Колоссально! А этот… сторож… тоже?
- И дядя Никита поёт. У него, между прочим, баритон. А вы, уважаемый, с чего это вдруг на концерт самодеятельности пожаловали? Я думал, вы в Консерваторию ходите, в Зал Чайковского.
Лёва смутился.
- Это так… Надо было Борьку со Змеевиком к человеческому обществу приучить. Чтобы пообтёрлись.
- Вы бы их лучше в цирк сводили, в Планетарий или в Зоопарк.
- Обязательно свожу. А сейчас, Василий, вынужден с вами раскланяться. В другое время – милости прошу, а сегодня не могу.
И, понизив интимно голос, признался:
- Жду даму. Сами понимаете: весна, гормональный всплеск.
- Да, да, конечно, - проговорил Василий. – Ведь я вам ещё за скрипку должен.
- Вы всё об этом?
- Пожалуйста, дайте мне ваш адрес, я по почте вышлю.
Лёва, вздохнув, достал записную книжку, начиркал адрес и, вырвав страницу, передал Василию.
- Перунида Велесовна, это кто? – прочитал тот в бумажке.
- Ну, не я же, - Лёва сделал ужимку. –  Про Бабу-Ягу слышали? Вот на её имя и перечисляйте.
- А нельзя ли, в счёт долга, у вас ещё рубль попросить?
Лёва достал портмоне, которое за последнее время значительно разбухло, и протянул Василию трёшку.
- В счёт долга вставлять не надо.
- Надо.
- Ну, как пожелаете. Кстати, – сказал он, оглядев гостя, - а где вы держите свои документы, деньги?
- В носках.
Василий, задрав штанину, достал из носка паспорт. В него он уложил Лёвин адрес и трёшку.
- Но это же не гигиенично, – поморщился Лёва.
Он ушёл куда-то и вернулся со знакомым портфелем Растрёпы.
- Держите и не мучайтесь.
Василий взял и поблагодарил.
Лёва помог гостю надеть фрак и повязать галстук-бабочку. Потом щёткой прошёлся по Васиным плечам.
- Чаевых не беру.


Василий спустился вниз и побрёл тихими двориками. Уже цвела сирень, шелестели клейкие тополиные листочки.
В одном из дворов  он увидел, как ребятня играет в футбол. Но гоняли они вовсе не мяч, а помятую шляпу, точь-в-точь, что была когда-то у Тита Кузьмича.
- Василий Иванович, - раздался голос.
На скамейке под сиренью Василий увидел Борю. Тот был не один, рядом сидела невысокая пухленькая девушка с ямочками на щеках.
Боря поднялся и, пожав Василию руку, представил:
- Это Аллочка.
- Очень приятно, - Василий кивнул, а сам подумал: «И у этого гормональный всплеск».
- В бане познакомились, - рассказывал Боря. – У Аллочки шкафчик не открывался. Позвали меня.
- Все тётки, как завизжат, - сказала Борина подружка. – А я – нет. Боренька мне шкафчик и открыл.
- Да. Так и познакомились. Она здесь работает – проходной двор на Пятницкую.
- «Плиссе-гофре соломка», - уточнила Аллочка. – Ателье. Я там приёмщицей.   
- Я вас на концерте видел, - продолжал Боря. - Мне очень понравилось.
- А вот Лёве – не очень, - заметил Василий. -  Что-то Змеевика не видно.
- В кино побежал, в «Ударник» на «Волшебную лампу Аладдина». Мы вечером с Аллочкой тоже в кино идём на двадцать один пятнадцать.
Василий, попрощавшись с Борей и его подругой пошёл в метро.
Но поехал он не на вокзал, - там опять был перерыв. Поехал он в Парк Горького.
Гена Арголиди встретил Василия, как родного и тут же выиграл у него последнюю трёшку. Потом, правда, стал успокаивать, внушая, что у того всё впереди, а у него, у Гены, всё позади. Угостил чайком из термоса и рассказал, как повадились ходить в бильярдную двое.
- Один здоровенный такой, в очках. А другой – худой и длинный.
Василий сразу же опознал своих учителей.
- Придут, сыграют и по куску зараз унесут.
Потом, вздохнув, добавил:
- Гастролёры.
Василий распрощался с Геной и пошёл на выход.
- Титу Кузьмичу привет передавай, – крикнул ему вслед Арголиди.


Глава
пятьдесят девятая.
НЕУДАЧНИК ТРОЦКИСТ

Когда Василий сквозь пропилеи Парка Культуры вышел на Крымский вал, то осознал вдруг, что денег-то у него нет ни копейки. Возвращаться в бильярдную и просить у Арголиди пятак он посчитал неудобным. Идти в метро не имело смысла, и проигравшийся бильярдист, свернув налево, двинулся к вокзалу пешком. На билет домой денег не было тем более, но Василий решил:
«Пока дойду, что-нибудь придумаю. Учил же Тит Кузьмич, что из любой ситуации всегда есть выход. Нужно только время потянуть, а времени у меня предостаточно».
Перейдя мост, он пошёл вверх по Садовому кольцу. Народ по-прежнему не обращал на фрачника никакого внимания. Лишь однажды долетела фраза: «Кино снимают».
Свернув на Метростроевскую Василий услышал раскат грома. Зависшая над головой туча хлынула майским дождём.
Василий прикрылся портфелем и бросился бежать. Дождь перешёл в ливень и хорист-троцкист, не имея вариантов, заскочил в первую попавшуюся дверь.
Это было отделение сберкассы. В сумрачном помещении толпился у окошек народ, одержимый получением с вкладов, оплатой коммунальных услуг, оформлением аккредитивов, переводом платежей, оплатой штрафов и другими банковскими операциями.
Василий, присев на скамеечку стал дожидаться окончания грозы. Напротив него стоял гражданин в шляпе и с пачкой лотерейных билетов в руках. Он смотрел то на билет, то на таблицу выигрышей, что висела на стене.
Василию стало интересно. Он даже загадал:
«Если этот тип выиграет, то я сегодня буду дома».
Но билеты, один за другим, скомканные, летели в урну. Туда же отправился и последний билет. Гражданин поправил шляпу и неспешно вышел за дверь. Ливень тут же смыл неудачника.
Василию стало тягостно.
«А ведь и я неудачник, – осознал он. – Неудачник троцкист во фраке».
Неожиданно Василий вспомнил, что и у него есть лотерейный билет, купленный им за 50 копеек ещё осенью. Теперь он нашёл его, вдвое сложенным, между страничек паспорта и, поднявшись, шагнул к таблице.
- Кофеварка «Орбита»… Мопед «Верховина - пять»… - бормотал он, знакомясь со списком выигрышей. – Велосипед «Орлёнок»… Тридцать рублей. Хорошо бы!... Электробритва «Харькiв – три»… Магнитофон «Маяк».
Василий стал сличать номера билета и серии. Для надёжности он вёл пальцем по столбцам таблицы.
- Автомобиль «Волга» ГАЗ двадцать четыре – ноль два… - проговорил он дрогнувшим голосом.
Сердце бешено забилось, давление подскочило.
В кассе сразу стало тихо. И вдруг:
- Вах! Гамарджоба, батоно Васо!
Из сумрака возник конопатый Реваз и, взяв Василия под руку, потащил на улицу.
- Выйдэм!
Дождь ещё шёл, но солнце уже сияло над городом, отражаясь в мокрых тротуарах.
Василий с Ревазом опять сели в такси и проехали под радугой.
- Пока тибэ всэ фармальности исполнят! Пока выигрыши выдавать начнут! – Реваз уговаривал Василия продать счастливый билет. – А тут сразу живыэ дэньги. Ва!
- Думаю.
- Думаэшь? А что тут думать?!  Сразу плачу. Вдвое плачу. Э!
Василий был на распутье: ему и деньги были нужны и машину хотелось.
- Дэньги будут – всё будэт, - аргументировал Реваз. – И дом будэт, и жена будэт, и дэти будут, и машина будэт. «Запорожец» купишь.
Василий стал поддаваться.
- Продай! Вэк тибэ этого нэ забуду. Все тибэ этого нэ забудут: и дедушка Автандил, и дедушка Резо, и бабушка Тамара, и тётя Ламара…
- И маленький Арчил?
- И маленький Арчил.
- Согласен.
- Ва! Дзалиан каргад*! Шесанишнавад**!
Ударили по рукам.
Они вновь оказались в гостиничном номере. Теперь Реваз достал из-под  кровати чемодан и раскрыл его. У Василия аж зарябило в глазах от  обилия денежных знаков. Рыжий Жоржадзе ещё раз сверил цифры билета с таблицей, которая оказалась у него под рукой, и отсчитал Василию обещанную сумму.
Они распили бутылочку «Алазанской долины» и поехали к Киевскому вокзалу в магазин «Берёзка» приодеть друга рода.
Купили чемодан с мягкой, на молнии, клетчатой крышкой. Купили чёрный велюровый  берет, купили тёмные, в пол-лица, очки с фирменными наклейками на стёклах.
- Италия, - пояснил Реваз.
      Набрав костюмов разных фасонов и размеров, они пошли в примерочную. Василий занял одну из двух кабинок, а племянник тёти Ламары подавал ему за занавеску.
В магазин вошла под ручку пара: эффектная шатенка и грузный мужчина в очках. Она пошла между вешалок, набирая пиджаки, джинсы и рубашки.
- Лео, – велела дама, - зайди в примерочную.
Мужчина в очках послушно занял вторую кабинку.
- Коротковато, – послышался голос Василия из-за шторок, и, высунувшаяся рука вернула костюм.
Реваз, глянув на ярлыки, сунул в кабинку следующий.
- Фирочка, – донеслось из соседней примерочной, - узковато.
И Фирочка, забрав, из явившейся между шторками волосатой руки замшевый пиджак, подала другой.
      - Реваз, дайте, пожалуйста, брюки.
__________________________ * Очень хорошо** Великолепно.
- Фирочка, галстук, пожалуйста.
- Реваз, пожалуйста, носки.
- Фирочка, джинсы в пору. Дай, пожалуйста, шляпу.
Первым вышел Лео. Он был в замшевом пиджаке песочного цвета, в бразильских джинсах и в полуботинках вишнёвого цвета. Поверх палевой рубашки лежал белый галстук. На голове красовалась светлая стетсоновская шляпа.
Лео стал похож на американского миллионера южанина.
Фирочка вертела его вправо-влево, поворачивая к свету, обдёргивала рукава и поправляла галстук.
- То, что надо. Тебе пойдёт сигара, - сказала она. – Не переодевайся, в этом и пойдёшь.
- Фирочка, возьми, пожалуйста, мне что-нибудь из парфюма. Выбери на свой вкус.
И они, оплатив покупки чеками «Внешпосылторга», вышли на улицу.
Распахнулись шторки, и явился Василий. Он был в тёмно-синем костюме-тройке. Воротник голубой рубашки лежал поверх пиджака.
- Ну, как? – спросил он Реваза, вертясь перед зеркалом и постоянно поправляя манжеты.
- Ва! Гадасарэвад*! – сказал Реваз и, приложив к губам пальцы щепоткой, причмокнул. – Челавэк!
Из «Берёзки» они поехали обедать в «Прагу», где ещё в вестибюле их встретил метрдотель Саул Львович Окунь и, виляя хвостами вишнёвого фрака, повёл  в «Ротонду».
Вечером Василий с Ревазом ходили в цирк, а потом, уже ночью, взяв по бутылке «Ркацители» поехали в Измайлово: Реваз – к Тоне, а Василий – к Инне.
Следующий день был столь же насыщен: ходили по магазинам и ресторанам.   
Василий нашёл всё же время и, забежав на почту, послал денежный перевод на имя Перуниды Велесовны. После чего был отвезён Ревазом Жоржадзе на Курский вокзал и посажен в мягкий вагон поезда Москва-Симферополь. Провожала Василия всё та же шумная компания грузин, что были в «Арагви».
Поезд тронулся и медленно поехал в сторону юга, а грузины шли по платформе рядом с вагоном и пели, высунувшемуся в окно Василию «Тбилисо».



Глава
шестидесятая
ОТ ПЯТНА ИЛИ К ПЯТНУ?

Гастрольное турне ансамбля «Юность» переживало кризис. Они отыграли на двух свадьбах, выступили в каком-то ЖЭКе на юго-западе, и на этом рекомендации Финикийского иссякли.
Ленка, Санька, Витёк и Лёнька сидели в летнем кафе на Бронной и пили пиво.
      - А ещё Роберту Анатольевичу половину отдавать, - вспомнил Озимый-младший.
      - Каждый день в Москву туда-обратно мотаться, это как? – добавил сомнений Санька.
________________________________
* Умопомрачительно.

- Вот именно, - согласился Лёнька.
- Непруха, – сделала вывод Горохова.
Они сидели, уткнувшись в середину стола и потому не заметили человека представительной наружности, который остановился поодаль и внимательно раз-глядывал зачехлённые гитары и, связанную верёвочками ударную установку.
Но вот он многозначительно кашлянул.
Ленка, обернувшись, посмотрела на него: американская шляпа, дымчатые очки, сигара во рту. Вылитый расист-плантатор с карикатур Бориса Ефимова.
Ребята, поставив стаканы на стол, тоже уставились на незнакомца.
- Играете? – спросил тот, не выпуская сигары изо рта.
- Играем! – гордо вскинулась Ленка.
Плантатор выдернул стул от соседнего столика, поставил его перед «Юностью» и уселся, нога на ногу.
- Так, значит, играете?
- И поём, - добавил Санька.
Незнакомец, молча, посмотрел на него невидимыми под тёмными очками глазами. Потом, достав из внутреннего кармана замшевого пиджака записную книжку с обложкой под карельскую берёзу, написал в неё что-то, вырвал листок и протянул его Ленке.
- Завтра всем быть с инструментами к одиннадцати часам  по этому адресу. Не пожалеете. Скажите, что ко Льву Капричиозовичу Мерлину. Это я.
- Очень приятно, - заулыбалась Горохова. – Елена.
Капричиозович кивнул ансамблю, встал и пошёл в сторону Пионерских прудов.


Лев Соломонович переместился из «музыкальной шкатулки» в Дом творчества, а Лёва переместился в его кабинет. Там он рядом с портретом Бетховена повесил портрет Моцарта, а в конце коридора – портрет А.Н.Скрябина.
Ровно в одиннадцать часов в дверь постучали. Заведующий, выдержав паузу, разрешил:
- Войдите.
В кабинете появился ансамбль «Юность».
- А, молодые люди, - Лёва встал и, обойдя письменный стол, вышел к посетителям, поздоровавшись с каждым за руку.
- Так, значит, играете? – спросил он ещё раз.
- Играем, - не отреклась Ленка.
- Тогда следуйте за мной, - сказал Мерлин, прихватив синюю папку.
Все двинулись по коридору.
- Кирюша, Вадик! – крикнул Лев Капричиозович по пути.
Вошли в зал-полусферу. Заведующий сел  в кресло и указал ансамблю на раскладные стулья. Те сели.
Появились Кирюша и Вадик. Первый был лохматым бородачом, второй –  в причёске а-ля Анжела Девис , в очках и в татарских усах. Оба – в белых халатах.
Лёва кивнул, и они стали подключать к усилителям электрогитары ансамбля. Когда всё было готово, лаборанты заняли свои места за пультами и воззрились на своего нового зава.
- Лев Капричиозович, - спросил Кирюша, - идём от пятна или к пятну?
- От пятна, – ответил Лёва и скомандовал ансамблю: - Играйте!
Ленка что-то сказала своим коллегам и коллектив, громыхнув ударными, затянул:
- Шизгара-а-а.
- Стоп! – велел Лев Капричиозович. – Этого не надо.
- Из Моцарта нам что-нибудь, – сострил из-за пульта Вадик.
Лёва шутливо погрозил в его сторону пальцем и, раскрыв синюю папку, достал  листы партитуры.
Из всей музкоманды одна Ленка Горохова более-менее разбиралась в нотах. Она, наморщив лоб и, закусив губу, вглядывалась в сочинение.
- Тут диез?
- Диез.
- Сейчас… Попробуем.
То, заглядывая в ноты, то, глядя на струны своей гитары, Ленка сыграла несколько фраз.
- Так? Правильно?
Лев Капричиозович согласно кивнул.
Затем Ленка показала Саньке и Витьку, как надо играть. Те неуверенно перебрали пальцами струны, а Лёнька отбарабанил.
- Теперь, вместе со мной, - велел Мерлин.
Лёва поднялся и взял в руки электроскрипку. Встав перед ансамблем, он, подобно Иоганну Штраусу, взмахнул смычком.
- И!
Ансамбль сыграл вступление, а маэстро, отсчитав такты, заиграл на скрипке.
Зал осветился пульсирующими пятнами, потом пошёл полосами, меняя, как хамелеон, цвета.
Лёва темпераментно работал смычком, и пухлые щёки его тряслись в унисон с музыкой. Ансамбль «Юность», поймав идею и войдя в ритм, следовал за скрипкой.
Под натиском нот и цветового безумия зал разрастался. Полусфера расширилась до космоса. Засияли созвездия и планеты, замелькали кометы и метеоры. Полетели спутники Земли и летающие тарелки.
Ансамбль ощутил невесомость. Лев Капричиозович и Кирюша с Вадиком тоже пошли на отрыв.
Присутствующие, на миг зависнув, устремились ввысь, заняв места на орбите. Земля ушла вниз и превратилась в глобус. Ленка Горохова подключила вокал, и вся цветомузыкальная компания, кувыркаясь в пустоте, облетела Луну, на обратной стороне которой им кто-то показал язык.
Лёва, достигнув кульминации, перешёл к финалу, увлекая всех в плотные слои атмосферы навстречу «голубой планете».
Проплыла мимо Антарктида. Летающие тарелки возвращались на свои базы. Пронеслась Африка. Стремительно увеличиваясь, стала надвигаться Европа. Мелькнул Парфенон, Потёмкинская лестница, Киево-Печерская колокольня, аэропорт «Внуково». Зажглись предупреждающие надписи: «Не курить!», и голос маэстро возвестил:
- Пристегнуться! Идём на посадку.
Сыгран последний аккорд, умолк последний звук. Цвет исчез, дав место обычным лампочкам.
- А что это было? – нарушил тишину Лёнька.
Только сейчас все перевели дух и огляделись.
- Кстати, – заметил Лев Капричиозович, выйдя из творческого ступора, - неплохая идея. Исполнение произведения будет заканчиваться фразой «А что это было?».
Потом заведующий отвёл ансамбль обратно в кабинет и, вынув из ящика стола деньги, отсчитал каждому по сто рублей.
- Это аванс, – пояснил маэстро. – Завтра продолжим.



Глава
шестьдесят первая
ПРИВЕТ ИЗ ЯЛТЫ

В конце мая Лёва опять удивил бабушку.
- Уезжаю на курорт. В Ялту.
- Что-то быстро, - сказала Яга. – Не успел в должность вступить и тут же устал.
- Это моё дело. Еду за свой счёт.
- Тогда возьми Змеевика. Пусть мальчишечка на море поглядит, по водичке побегает, камушки пособирает, ракушки.
- Я не один. Я с дамой.
Змеевик заныл:
- Хочу к морю, хочу камешки.
- Возьми ребёнка, бабник, - сурово говорила Яга. – Какой же ты, Лёвушка, легкомысленный эгоист.
Тугарин уже ныл в сторону бабушки:
- Тоже на курорт хочу. Пусть возьмёт.
- Может, мне ещё и Борьку прихватить?
- Бориске некогда: он работает, не в пример некоторым, и не устаёт. А вот Змеевика возьми.
- Ну, хорошо, хорошо, - поморщился Лёва. – Только не давите на психику. Вы денежный перевод получили?
- Лежит квитанция под зеркалом. Давно уже. Я думала – тебе. Мне-то, сироте, откуда денег ждать?
- Вот идите и получите. Можете взять себе, - разрешил Лёва. - Сирота.
Накануне отъезда Капричиозович поднялся на крышу и, свернув избушку до состояния светящегося шарика, спустился на лифте вниз. В подъезде он встретил участкового милиционера, техника-смотрителя и дворника Макарку.
- Своими глазами видел, - твердил дворник. – Стоит оно на самой крыше. Снизу-то незаметно, а вот из восьмого дома, с чердака, просматривается.
- Да что там может на крыше стоять? – удивлялся техник-смотритель.
- Сейчас поднимемся и выясним, - резонно заметил участковый.
Они вошли в лифт и поехали вверх.
Лёва, проводив взглядом кабину, выразил удивление:
- Действительно, что там на крыше может быть? Нет там ничего и быть не может.
Назавтра он подкатил на такси к Кренделевской, чтобы ехать на вокзал. Увидев Змеевика, она шепнула Капричиозовичу:
- Это интересно. Оказывается, ты у нас отец-одиночка. Мог бы и раньше сознаться.
- Нет… Не то, - проговорил Лео.  – Фирочка, это племянник. Не с кем оставить.
Кренделевская игриво погрозила Лёве пальчиком и обратилась к Змеевику:
- А ты славный мальчуган. Скажи, чего ты хочешь?
- Мороженого.
На вокзале она купила Тугарину эскимо на палочке. Вожак тихонько подтолкнул Змеевика в спину.
- Что нужно сказать?
- Спасибо, тётенька.
- Не говори «тётенька», – оборвал Лёва.
- Нет, почему же? Пусть он зовёт меня тётей Фирой.



Несмотря на то, что в ялтинских гостиницах свободные места, по обыкновению, отсутствовали, для Лёвы, Земфиры и Змеевика нашлось два номера, благодаря связям Льва Соломоновича. В одном прописали Кренделевскую, в другом – Капричиозовича и Тугарина. Оказалось весьма удобно: ночью вожак оставлял спать Змеевика одного.
С утра, позавтракатв в гостинице, все трое шли на пляж.
Лёву Земфира приодела в шорты, белую шапочку с пластиковым козырьком и надписью «Riga», жёлтую футболку навыпуск с буквами «АВВА». Обут он был в белые носки и синие кроссовки. Змеевика одели в коротенькие штанишки, полосатую маечку и панамку. На ноги ему купили сандалии. Кренделевская была в лёгком сарафане из индийской марлёвки, босоножках и широкополой соломенной шляпе с пёстрым газовым шарфом.
Раздевшись до купальных костюмов и прилепив к носам бумажки, Лео с Земфирой устраивались на лежаках загорать.
Море ещё не прогрелось. Один раз, правда, Лёва шумно вбежал в воду, проплыл до буйков, вернулся и, выскочив из холодной воды, упал на тёплую гальку, согреваясь.
- Как водичка? – спросила Земфира.
- Не рекомендую.
Рядом вертелся и ныл Змеевик:
- Мороженого хочу.
- Иди, камушки пособирай, - отмахивался Лёва.
Тот нехотя брёл к полосе прибоя, но потом, вернувшись с ведёрком полным разноцветной гальки опять ныл:
- Газировки хочу.
- Иди, ракушки поищи, - советовала Земфира. – Лео, купи ребёнку лимонад.
Лёва, кряхтя, поднимался и шёл в буфет за мороженым и газировкой.
- Купи мне эклер, - добавила в след Кренделевская. – И кофе.
С пляжа они шли в гостиницу, где обедали. Потом ездили на экскурсию к водо -паду Учан-Су или в Ливадию. Перед отъездом Лёва купил фотоаппарат-зеркалку «Зенит» и теперь постоянно щёлкал Земфиру и Змеевика. Иногда он,  попросив кого-нибудь из курортников сфотографировать их втроём подбегал к Фирочке, брал её за талию, а другую руку клал на плечо Тугарину.
Однажды, когда они шли по набережной, Лёва услышал знакомый перестук бильярдных шаров.
- Я зайду, - сказал он Земфире.
- Лео, мы опаздываем на морскую экскурсию. Завтра зайдёшь.


Прошло уже три недели, как Василий вселился в номер-люкс «Ореанды» с видом на море. И если связи Льва Соломоновича были почти беспредельны, то связи конопатого Реваза были ещё шире: пройдя просторами СССР они погружались в Чёрное море и, вынырнув на Анатолийском побережье, проползали весь Ближний Восток и гасли где-то в Арабских Эмиратах.
Поэтому в Ялте Василий был встречен с тем беспредельным радушием, с каким встречают друга славного рода Жоржадзе.
Он ходил на пляж, ездил на экскурсии, ел в ресторанах люля-кебаб, шашлыки и украинский борщ. Пил крымские вина, покупал сувениры и фотографировался на фоне зубцов Ай-Петри под вывеской «Привет из Ялты!». Он посещал Никитский ботанический сад, ездил смотреть на Ливадийские дворцы и Ласточкино гнездо. Василий полюбил, наняв катер, кататься вдоль побережья от мыса Ай-Тодор до Массандры. Он регулярно навещал местную бильярдную, где играл по маленькой, слегка пополняя свой бюджет.
Благодаря денежной жизни Василий приобрёл внешнюю солидность, стал малоразговорчив. В ресторане он тыкал пальцем в меню и лаконично говорил официанту:
- Вот это, это, это… И сразу – минералочки.
Каждый раз, придя на пляж он, прогуливаясь в полосатых плавках вдоль моря, трогал ногой воду и досадливо констатировал:
- Опять холодная. Когда же она прогреется? Безобразие!
Однажды, в конце мая он увидел героя, который, войдя в море, проплыл до буйков и обратно.
- Морж, - решил Василий и улёгся на полотенце.
Мимо, к воде прошла девушка в сиреневом бикини. Чем-то она была похожа на Ленку Горохову. Но нет – причёска короткая.
И Василий, лёжа под крымским солнцем, что-то затосковал. Он вспомнил Нижние Малинники, Тита Кузьмича, Никиту, вспомнил о своих пластинках.
«А ведь в Варяжке уже купаются», - подумал он.
Приехав на курорт он первым делом отбил телеграмму Кузьмичу:

ПРИВЕТ ЯЛТЫ ТЧК ВАСИЛИЙ

«Мог бы и поподробней написать. Денег много, а всё копейки считаю», - признался он самому себе.
… Девушка прошла обратно, и купальник её был мокрым.
«Неужели, плавала?»
Василий вскочил и решительно ринулся в воду. Море обожгло его холодом, но он, преодолев дискомфорт, быстренько проплыл полукругом и вышел на берег очень довольный собой.
«Жаль, дома остались маска и ласты, – вспомнил он. – Сейчас бы пригодились».
Василий поймал себя на мысли, что всё это можно и здесь купить.
«А ведь не куплю, денег жалко».
Но тут же рассудил:
«Зачем  покупать, когда есть?»
Вечером он сидел в приморском ресторане и под звуки разухабистого оркестрика ел азу по-татарски, запивая крымским хересом.
Ему показалось, что по набережной, вдоль ограды, прошла та девушка, похожая на Ленку Горохову.
Он, покинув столик, с салфеткой на шее, не выпустив из руки вилки, побежал к ограде и стал искать девушку в толпе.
Но не нашёл.
Вернувшись к столику он продолжил ковырять вилкой азу.
Аппетит пропал, и подступила ностальгия. Василию вдруг захотелось того, чего никому никогда не хочется – слякотного осеннего дождя в деревне.


Глава
шестьдесят вторая
ТОСТ ЗА ДРУГА

Светлым июньским вечером зашёл Никита к Титу Кузьмичу. Друзья расположились на терраске, пили «Стрелецкую», закусывая квашеной капустой.
… Вернувшись из ЦДКЖ в Нижние Малинники, они ждали Василия к вечеру, но тот не появился. Не приехал он и на следующий день.
Тит с Никитой забеспокоились и поехали в Москву сами, где скитались от одной больницы к другой, справляясь в моргах о покойнике во фраке.
Так они ездили три дня. Ряхин додумался-таки заглянуть в бильярдную Парка Горького. Гена «Ришелье» напоил их чаем из термоса, поведав, что видел Василия живым и здоровым, а куда тот пошёл после, сказать затруднялся.
Постепенно  энтузиазм поисков иссяк, уступив место апатии и покорности судьбе.
Кузьмич сник и постарел.
- Ничего, найдётся, – подбадривал его Никита. – Обязательно найдётся. Ты мне, хоть что говори.
Неожиданно пришла телеграмма из Ялты.
- Я ж говорил: найдётся! – сторож тыкал пальцем в телеграмму.
Кузьмич приободрился, взгляд его ожил.
- Паршивцу этому, когда появится, я все уши надеру, - говорил он улыбаясь.
Но кончился май, начался июнь. Новых вестей от Василия не поступало.
- Как там дачники в этом году? – поинтересовался Тит.
- Всё сплошняком сняли, – сообщил Никита. – Даже я свою терраску сдал двум студентам.
- А как же ты в дом проходишь? – удивился Тит.
- Через окно. Ничего, привык. Тридцать рублей, Кузьмич, на дороге не валяются.
Выпили, помолчали, собираясь с мыслями. Никита, глянув на улицу через от-дёрнутую занавеску, заметил:
- Вон ещё одного принесло. Нет, брат, опоздал. Все места, как в гостинице, заняты. В марте надо было суетиться. Разве, что ты, Кузьмич, впустишь дачника-неудачника.
Ряхин не отвечал. Он, привстав со стула, вглядывался в человека, что стоял на улице.
- Ты чего, Кузьмич?
А дачник-неудачник вдруг снял тёмные очки и улыбнулся знакомой улыбкой.
- Да это же!.. Это!.. – вскричал Никита и выбежал с терраски.
- Оу!.. – только и сказал прозревший Тит, устремившись следом.
Нижним Малинникам явился Василий.
Выбежав на улицу Тит с Никитой крутились вокруг него, всплескивали руками, боясь  дотронуться. Но чувства возобладали, и друзья бросились обнимать Василия и троекратно целовать. Потом, подхватив два чемодана, многочисленные сумки и кульки повлекли долгожданного гостя через палисадник на терраску.
- Как же ты один всё это дотащил? – удивился Тит.
- Я на такси, – скромно ответил Василий.
Ряхин с Никитой многозначительно переглянулись.
Гость был в костюме-тройке с серым плащом через плечо. Из рук он не выпускал портфель крокодиловой кожи. На терраске Василий, не переставая улыбаться загадочной византийской улыбкой небрежно бросил плащ на спинку стула и сел сам.
- Хорошо выглядишь, - сглотнув от волнения проговорил Тит. – Загорел. Давай, Никита, наливай дорогому гостю.
У Кузьмича дрожали руки.
Но Василий, отставив початую бутылку «Стрелецкой», достал из портфеля грузинский коньяк и крымский мускат. Сам откупорил и разлил по стаканам.
Чокнулись, выпили, закусили капустой.
- А теперь, Васёк, рассказывай, - произнёс Тит.


Бутылка коньяка подходила к концу.
Василий, сняв пиджак, остался в жилете. Ряхин с Никитой распечатывали свёртки и дивились на подарки.
Титу была куплена «хрущёвка», такая же, что когда-то отобрал Лёва. Кузьмич, при виде шляпы, порывисто обнял Василия и, прослезившись, шмыгнул носом. Затем долго вертелся в обнове перед зеркалом, а потом так и остался сидеть в ней с болтающимся возле уха ярлыком. Ещё Ряхину были подарены кожаные татарские тапочки, белый шарф-кашне и ракушка-рапан. Никита получил новые сандалии жёлтой кожи, сувенир «Гора Аю-Даг» и керамический графин с набором таких же стаканчиков.  И ещё в подарок каждому досталось по рулону туалетной бумаги. Но Никита, поблагодарив, отказался:
- А то привыкну ещё.
И, обратясь к Титу, напомнил:
- Ведь ты, Кузьмич, хотел его за уши оттаскать.
- И оттаскаю.
Ряхин, перевесившись через стол, добродушно потрепал Василия за ухо. Потом, сев на место, задался вопросом:
- Это ж сколько денег тебе тот грузин отвалил? При таких-то средствах иной к нам в деревню и носа бы не показал. А ты – вот, со всем уважением. Только, ведь, не задержишься  у нас: в город переберёшься, в столицу. Оно и понятно.
Василий неопределённо развёл руками.
- Чудеса, - продолжил Тит. – Аномальная зона. Только ты, Никита, про это по деревне не трепи. Говори, если спросят, что Васёк мопед выиграл. Или, лучше - велосипед. Но дорогой.
А потом вдруг спросил:
- Ты в Ялте Ленку не встречал?
Василий вздрогнул.
- А какой у неё купальник?
- Откуда ж я знаю? – резонно ответил Тит. – Из Москвы тогда вернулась вся приодетая, вроде тебя. Тоже при деньгах. Я, говорит, на музыкальную должность устраиваюсь, а пока в Крым сгоняю, отдохну на курорте. Позавчера вернулась. Их-то  гоп-ансамбль распался: ребят всех в армию позабирали. А Ленка где-то в Москве всё же зацепилась.
- Коньячок-то кончается, - загрустил Никита.
Василий, лязгнув замками портфеля, достал ещё бутылку.
- Сколько их там у тебя? – полюбопытствовал сторож. – А то доставай все.
Василий же, сделав загадочным лицо, бережно достал из портфеля прямоугольную пачку:
-Вот, - торжественно объявил он.
Кузьмич взял коробку и , щурясь, прочёл:
-«Лесная быль», вафли фруктовые… Оу! Так это же… это же… Дефицитная вещь, однако.
Тит благоговейно положил пачку на стол.
-Баловство, - заметил Никита. – Мы и с сахарцом вприкуску можем. Вполне.
В этот момент на терраску вошла Ленка.
- Я к вам, папаня… Ой, Васенька, привет!
Дочка Кузьмича была в джинсах клёшем и в тонкой белой водолазке, ещё больше оттенявшей её загар. Волосы – коротко подстрижены.
- Давай, к столу, - подтолкнул её Тит, усадив рядом с Василием. – Мускатику вот, дамского. Угощайся.
Василий сразу спросил:
- У тебя купальник сиреневый.
- Ну да, сиреневый. А ты откуда знаешь?
- Видел.
- Где?
- В Ялте. Я ведь тогда тоже плавал.
- Класс!..
- А ты, между прочим, до сих пор в библиотеку Мопассана не сдала.
- Перечитываю.
Кузьмич постучал вилкой по бутылке.
- Тихо там! Я поднимаю этот тост…
- Шляпу сними, – указала Ленка.
- …Этот тост, - Тит, наконец-то, расстался со шляпой, - за моего воспитанника, за моего, можно сказать, друга - за Василия. Работая с ним бок-о-бок, я постоянно убеждался в его моральной устойчивости и политической грамотности. Генеральную линию Партии понимает правильно.
- Прям, как я, – вставил Никита, весело замигав пьяненькими глазками.
Тит недовольно крякнул, но продолжил:
- Вась, ты мне как…
- Зять, – вновь встрял Никита.
- Да ну вас, - Ленка покраснела сквозь загар и смущённо заулыбалась.
Кузьмичу понравилось.
- Так вот… О чём я? Сбили с мысли… Да! Когда Василий уедет от нас, мы сохраним о нём…
- Погодите, Тит Кузьмич, - остановил тостуемый тостующего. – С чего это вы взяли? Никуда я не еду.
И, не глядя на Ленку, но слегка подтолкнув её локтем в бок, сказал:
- Я остаюсь.


















О Г Л А В Л Е Н И Е












      ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ
СЕЛЬСКИЙ
ПРОТЕЗИСТ

      
      Глава первая УЧЕНИК…………………………………………………………… 5
Глава вторая ТАЙНЫ БУФЕТА…………………………………………………. 7
Глава третья  КАТАСТРОФА……………………………………………………10
Глава четвёртая  - НЕ Глава пятая ОДИНОКИЙ ПУТНИК……………………………………………. 14
Глава шестая В ПЛЕНУ ИЛИ В Глава седьмая – КУШАТЬ Глава восьмая ВСЁ-ТАКИ В ПЛЕНУ………………………………………….. 21
Глава девятая БЕЗ ПРОБЛЕМ………………………………………………… 22
Глава десятая «ШАБАШ ВЕДЬМ»………………………………………………24
      Глава одиннадцатая ПОЛЁТ ВАЛЬКИРИЙ……………………………………26
Глава двенадцатая  ПУСТЫЕ ХЛОПОТЫ……………………………………  28
Глава тринадцатая ПРОТОКОЛЬНАЯ МОРДА……………………………… 30
Глава четырнадцатая СКРИПКА………………………………………………  32
Глава пятнадцатая …- БУДЕМ ДУМАТЬ……………………………………… 35
Глава шестнадцатая СЦЕНЫ ИЗ БАЛЕТА…………………………………… 37
Глава семнадцатая МИРУ-МИР…………………………………………………40
Глава восемнадцатая НЕПОНЯТНОЕ………………………………………… 43
Глава девятнадцатая БАБУШКА ПРИЕХАЛА…………………………………45
Глава двадцатая ШУТКИ В СТОРОНУ…………………………………………48
Глава двадцать первая РЕДКИЙ СЛУЧАЙ…………………………………… 50
Глав двадцать вторая СЕРЬЁЗНЫЕ НАМЕРЕНИЯ …………………………53               
      Глава двадцать третья ЕГИПТОЛОГ……………………………………………55
      Глава двадцать четвёртая МУМИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ………………………58
      Глава двадцать пятая КОЛЯ И ГЕРА……………………………………………61


ЧАСТЬ
ВТОРАЯ
НЕВЕСТА

      Глава двадцать шестая ЯВЛЯЕТСЯ КИНО………………………………………64
Глава двадцать седьмая ЗВУКИ НАРОДА……………………………………… 67   
Глава двадцать восьмая С ЗУЛУСАМИ ПРОЩЕ………………………………. 69
Глава двадцать девятая СОМНЕНИЕ…………………………………………… 71   
Глава тридцатая СВАДЬБА…………………………………………………………73   
Глава тридцать первая ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ…………………………. 76 
Глава тридцать вторая ДОЗНАНИЕ……………………………………………… 78
Глава тридцать третья РОСКОШНЫЙ МУЖИК………………………………… 80
Глава тридцать четвёртая ВОСТОЧНЫЕ СЛАДОСТИ…………………………82
Глава тридцать пятая СПОСОБНОСТЬ УДИВЛЯТЬСЯ………………………. 84
Глава тридцать шестая ТЕМЫ С ВАРИАЦИЯМИ……………………………… 87
Глава тридцать седьмая ПО ДОМАМ……………………………………………. 89
Глава тридцать восьмая СОКРАЩЕНИЕ ШТАТОВ……………………………. 92
Глава тридцать девятая ВАКАНТНАЯ ДОЛЖНОСТЬ…………………………. 95
Глава сороковая  МАССОВИК-ЗАТЕЙНИК……………………………………… 97
Глава сорок первая РАСТРАТА………………………………………………….. 100
Глава сорок вторая КАНУН…………………………………………………………102
Глава сорок третья  – 105
Глава сорок четвёртая ПРАЗДНИК……………………………………………… 108


ЧАСТЬ
ТРЕТЬЯ
В ЛЮДИ

Глава сорок пятая ХОР……………………………………………………………..111
Глава сорок шестая ПРОСТО ЛЁВА…………………………………………….. 114
Глава сорок седьмая ДВА ВЗРОСЛЫХ И ОДИН ДЕТСКИЙ.......................... 116
Глава сорок восьмая МОСКОВСКИЙ ДВОРИК…………………………………118
Глава сорок девятая БЛАГОДЕТЕЛЬ…………………………………………….120
Глава пятидесятая ВО ФРАКАХ………………………………………………….. 123
Глава пятьдесят первая СТАРЫЙ ДОЛГ…………………………………………125
Глава пятьдесят вторая ИМПРОВИЗАТОР………………………………………128
Глава пятьдесят третья КОТУ ПОД ХВОСТ………………………………………131
Глава пятьдесят четвёртая ЛЕО, КОТОРЫЙ ЖИВЁТ НА КРЫШЕ………….. 133
Глава пятьдесят пятая ДРУГ РОДА………………………………………………..136
      Глава пятьдесят шестая  «МУЗЫКАЛЬНАЯ ШКАТУЛКА»…………………….. 138
Глава пятьдесят седьмая  СТОЛИК В УГЛУ………………………………………140
Глава пятьдесят восьмая ГОРМОНАЛЬНЫЙ ВСПЛЕСК……………………….142
Глава пятьдесят девятая НЕУДАЧНИК ТРОЦКИСТ…………………………….145
Глава шестидесятая ОТ ПЯТНА ИЛИ К ПЯТНУ?..............................................147
Глава шестьдесят первая ПРИВЕТ ИЗ ЯЛТЫ…………………………………….150
Глава шестьдесят вторая ТОСТ ЗА ДРУГА………………………………………..153