Часть III. Глава 31. Чудесная зима верхнего мира

назад, Глава 30. И опять на земле... И над облаками: http://www.proza.ru/2017/09/04/442


Часть III. Воскресение

Глава 31. Чудесная зима верхнего мира


                Я не знаю, когда начинается Рождество в других местах, но у нас в Бюллербю оно
                начинается в тот день, когда мы печём пряники...
                Астрид Линдгрен, «Мы все из Бюллербю»

                А Ёжик, прикрыв глаза, пил чай, слушал тишину, птицу, вдруг тонко и чисто
                запевшую за рекой, и думал, что, если б не все они, зачем бы понадобилось
                тепло этому зимнему лесу?
                С.Г. Козлов, «Ёжик в тумане»


    Вместе с первыми ноябрьскими днями в надводопадный мир пришла прозрачная осень. Так называли здесь те дни, когда деревья стояли уже лишённые листвы, робкие травы ещё протягивали ускользающему солнцу забывчивую зелень и воздух дрожал, прозрачный, как слёзы. Всё было похоже на то, как если бы кто-то, вздохнув, на миг задержал дыхание. Но вот сейчас он опять вздохнёт – и первый снег коснётся притихшей земли...
    Боброцк до крайности обезлюдел. Впрочем, для городка бобров нужно было бы найти какое-то другое слово... Однако простите меня, теперь как-то нет слов.
И вот, что же делать – утёрли они слёзы и снова принялись за дело.
    Собственно, ничего особенного, просто стали продолжать жить. Произошло это как-то само собой, но последовали этому события необыкновенные... И случилось всё в тот день, когда здесь, в верхнем мире, выпал первый снег.

    Бровка (так, если вы помните, братья звали маленькую Бобровию) в тот день в первый раз пошла в осинник за хворостом. Он рос совсем рядом с их хаткой, потому в семье Бобреуса никогда не запасали его на зиму, тем более что зимы в верхнем мире вообще небурноснежные и редко бывает слишком холодно.
    Она перешла по мосткам уже покрывшийся хрустким ледком ручей (чуть ниже он впадал в реку) и вошла в серебристый полумрак перелеска.
    В прежнее время мама, выйдя на крыльцо, позвала бы её:
    – Бобровия! Вернись и надень безрукавку!
    Но теперь она уже ничего не произносила громче, чем шёпотом или вполголоса, да и вообще их семья вела себя так, чтобы их было не слышно и не видно, словно их и не было вовсе.
    Впрочем, было нечто звучащее в их семье – это была тележка. Когда Бобреус, наконец начавший хотя бы иногда подниматься с одра, слегка нагрузив её чем-нибудь, тянул её за собой, сиплый скрип колёс старой тележки звучал удивительно похоже на стоны и плач. Но поскольку их семья жила теперь ещё дальше, – и этот звук, смешиваясь со стонами водопада, вряд ли привлекал чьё-либо внимание. Старая хатка, в которой родились и выросли Бобрисэй и его братья и сёстры, теперь служила им хранилищем старых вещей. Бобрия стала возделывать огород, потому что добывать пропитание где-то подальше от дома они не могли. Так и жили они втроём – БобрЕус, БобрИя и маленькая БобрОвия...
    ...Перелесок холодил её синевою теней, сладко-зелёным серебром осин. Какие они будут весной!.. Печально истончившаяся, уже потерявшая прекрасные тёплые осенние цвета листва шуршала под лапами. Бобровия стала собирать мелкие веточки. Набрав довольно большую охапку, добавила несколько крупных и уже собиралась возвращаться, как вдруг...
    Простите, тут мне надо немного перевести дух, откашляться, что ли.
    Конечно, вы знаете, что такие события всегда происходят вдруг. Ну, такие, об одном из которых я хочу сейчас рассказать. Так вот... Закройте на минутку глаза... А потом, как только можете быстро, откройте! Заметили ли вы, как появился мир? Правда же, он вспыхнул у нас в глазах, как внезапная астра на тёмной осенней клумбе?..
    Так вот, в таких случаях бывает совершенно противоположное.
    Бровка уже, как я говорил, собиралась повернуть назад, к мосткам, и вот на этом движении, когда окружающий мир пробегает вокруг нас, как морская волна, вдруг услышала она в нём что-то иное, – именно иное, однако словно бы всегда в нём бывшее, – и о чём никогда прежде она, кажется, не знала... Ну, в каком смысле не знала? Знала, конечно, потому что слышала. Но именно потому и не знала, что только слышала...
    Простите меня, я тоже ничего не могу сказать об этом. Говорю о том, как слепой о драгоценном камне... Если хотите, расспросите её о том сами.
    И... она замерла на полуобороте. Прикрыв глаза, она осторожно умеряла дыхание, словно заслоняющее что-то важное... И вдруг наступил мир. Исчезло волнение, и она просто и весело посмотрела на старца. Добрибобр стоял перед ней, с улыбкой ожидая, когда...
    А потом взял так и тихонечко так дунул на неё, как старики, бывает, дуют малышам в макушку, так что ветерок пробежал по её голове. Она засмеялась и открыла глаза...
    Они ничего не сказали друг другу – сияющий старик Добрибобр и маленькая Бобровия с охапкой хвороста в лапах. Слова прекратили своё существование. Он просто улыбнулся ей и ушёл, словно бы и не было его. И, однако, он остался здесь, как и не прекращал быть!
    Только теперь она уже улыбалась, и слёзы, сладкие слёзы, которых не замечаешь, когда они бегут по щекам... Всё изменилось в один миг! И где теперь всё то ужасное горе?
    И внезапно пошёл снег, тихий и мягкий, серебристый от светящего сквозь снежные тучки солнца – словно бы улыбающегося им в щёлочку: мир вам!
    Она бросилась бежать, легко промчалась по одной жёрдочке и внезапно остановилась у самых дверей. Отец, в это время дня всегда лежавший на тюфяке, сидел в креслице на веранде, завернувшись в пуховый плед. Он помахал ей лапой, и она вошла.
    – Ну что? – тихо проговорил он. – Ты положи хворост-то... Что... видела ДобрибОбра?
    Она всё поняла.
    Она бросилась к отцу, от радости забыв про его незаживающие раны, и со всего маху обняла его за шею. Но он не выказал даже признака, что ему больно.
    Всё изменилось в один миг...
    – А ты знаешь, – тоже шёпотом сказала она отцу, – я даже боялась подумать о том, что я... хорошо, что ты мне сказал...
    Мама тоже вышла к ним на веранду – они улыбались друг другу, как будто у них было какое-то семейное торжество, но никто не  хотел портить праздника, предваряя его непосредственное совершение словами о нём...
    Они больше ничего о том не говорили. Как страшно было это! И как удивительно и непостижимо...

    Тогда, уже, кажется, годы назад, когда вернулась горсточка оставшихся от огромного (по их меркам) и величественного отряда, один из братьев Бобрилианы – это был Бобришторм – рассказывал, что в один из моментов сражения взгляд его случайно проник сквозь ветви противоположной стороны реки и попал ко входу в какую-то пещеру, и вот тогда он увидел там Бобрисэя... Который стоял, глядя на сражение и не делая даже шага, чтобы прийти к ним на помощь... Даже не пытался... Всё это было до дикости непохожим на Бобрисэя, но и Бобришторм, брат Бобрилианы, это было ясно тоже, не лгал. Что-то было во всём этом непонятное...
И когда он говорил это, малявка Бобровия, которую ещё не допускали в собрания взрослых, стоя сзади всех, шептала: «Значит, он жив...»
    Она не слушала, что говорили дальше. А ведь его обвинили... Сколько было всего сказано в охватившем всех горе!
    И вот теперь... Не значило ли это, что он... Нет, кажется, они боялись даже подумать о чём-то таком, не то что сказать.

    Но каково же было удивление Бобровии, когда она пошла в город выменять на сладкий тростник немного моркови и услышала, что Ветробобр... видел своего брата!
    К вечеру того дня ко всему этому прибавилось ещё и то, что его видели несколько старых бобрих, и, кроме того, Бобрилиана и её брат Бобришторм!
    Тогда Бобреус, впервые за всё время своей болезни придя на главную площадь, сказал и о них, что произошло... Но что, собственно, произошло? Вот это и было удивительно – ничего особенного, но весь город при этом изменился.
    А снег, прекрасный ласковый снег, всё шёл и шёл.
    И – удивительно! – как изменилось вдруг и всё вокруг города, и всё было новым, словно только что сотворённым... И ведь в этот именно день выпал первый снег! Наверное, теперь все семьи Бобрианов всегда будут любить приход зимы...
    И в этот удивительный день впервые после долгих мрачных дней слёз и стенаний Бобрианские хозяйки пекли овсяное печенье с осиновой пастилой,  при одном воспоминании о котором у всех Бобрианских детишек всегда текут слюнки... Над городком Боброцком, укрытым чистейшим снегом, плыл сладкий ликующий запах праздника.
    Страшно говорить мне обо всём этом – и очень боюсь солгать. Но, подумайте, где она, Бобритания? И если так, то что тогда означает всё сказанное?
    Кто-то скажет: всё это – не более чем слова... Что ж – и это хорошо. Страшно сказать что-либо худшее, чем слова – неверное...

    Когда Бобровия в тот вечер укладывалась спать, лицо её выражало страх.
    Но на следующий день всё оставалось таким же чудесным! И снег продолжал идти!
    И город изменился воистину, не только на один момент! Все наводившие в нём смущение предпочли скрыться в иных местах. Заметнее всего это произошло с Бобрижаром Бобродеевым (или Бобридуевым, как его обычно звали).
    Вот как это случилось.
    После того как произошло удивительное то событие... Странно, кстати, что никто не говорил о нём подробно – просто называли: «Событие», и только, – и всем было понятно.
    Так вот, после того как выпал в Боброцке тот удивительный снег, продолжавший идти не переставая восемь дней, Бобрилиана, дотоле ничем не выказывавшая какого-либо нерасположения к Бобрижару, решившему оттого, что она его невеста, теперь просто сказала ему уйти. И он бежал, позорно, торопливо и... к тому же распустив про неё всевозможные слухи, последним из которых был тот, что она ему просто разонравилась. Бобрилиана же молчала, не оправдывая себя и не обвиняя его.
    Многие верили и тоже говорили о ней разное.
    И маленькая Бобровия решила тогда вмешаться. Кто-кто, а уж она-то всё точно знала! Что все эти букетики цветов, все эти Бобрижаровы подарочки принимала Бобрилиана потому, что тем могла помочь родителям Бобрисэя, которых тот уже готов был выселить из Боброцка – такую он взял власть в городе, и даже Ветробобр молчал! Тайком приносила Бобрилиана им пищу, тайком и старшая дочь их Бобрара что-то им привозила... И как могла Бобровия этого не знать, когда столько раз Бобрилиана рыдала у неё на плече, не жалуясь, впрочем, и ничего не говоря, но она-то видела, в чём дело, всё ведь было перед её глазами...
    Как было слышно потом, Бобрижар убежал в верховья реки и занял там какое-то достойное положение. Ну что ж – пусть... Это известно – жизнь никому не даётся легко... Никто не говорил о нём после того плохо – это имя просто стало чужим.
    И Ветробобр, наконец пришедший в себя от всех этих ударов, перемен и событий, стал править градом Боброцком с мудростью и кротостью, как когда-то и Добрибобр...
    И зима в том году впервые была такой снежной, но, впрочем, не стала оттого холодней. И юные Бобрианчики (и даже, я видел, и не очень юные) лепили из снега нишлишш, шишемышей, мидь и прочие замечательные вещи. Играли в снежки, кто-то из них потом придумал санки... И сугробы мягкого снега были такой высоты, что даже со Смотровой скалы разрешалось (правда, под безусловным присмотром Чакая) летать в них на снежном самолёте!
    А госпожа Бобрилиана стала воспитательницей в Бобрианском детском саду, и, говорят, не было никого её любимей... Её даже воспиталкой не звали никогда. И даже за глаза. И даже сами дети.
    А вернувшийся к любимому делу Бобреус изобрёл, как устроить по городу ночные фонари, и теперь улицы были украшены светящимися многранниками с оплетёнными ивой краями, и пушистые снежины, плавно ниспадающие с уютного зимнего неба, парили в их свете... Тихи были улицы Боброцка, и как хорошо было прогуляться по ним в эту пору! Недалеко от фонарей тотчас же установили гнутые скамеечки, так что любителю симфоний тишины было, где притаиться, чтобы как-нибудь лишним движением или вздохом не вспугнуть хрупкого её таинства...
    А маленькая Бобровия любила сидеть на краю фонарной галереи, под Смотровой скалой, с Чакаем и слушать его рассказы о прекрасном Острове налаков и о том, как он встретился там с Бобрисэем... Однажды они заметили, что кто-то слушает их, прячась за ледяной горкой... Они зашли с двух сторон, чтобы посмотреть – в Боброцке нет страхов, просто было любопытно... Это была Бобрилиана. Смущённая и покрасневшая, она вышла из тени и стояла перед ними, переминаясь с лапы на лапу. Тогда, одновременно рассмеявшись все втроём, они вернулись на последнюю скамеечку фонарного ряда, и говорили... пока у истоков великой реки Бобривер не забрезжил рассвет. И с тех пор они часто встречались там и сидели втроём, и беседы их... Если бы мог их запомнить! Была бы книга, исполненная красоты и радости... Такая вот наступила в тот год зима.
    И я слышал, что с тех пор зимы там всегда такие.
    Однако история на этом не имеет ещё конца.

дальше, Глава 32. Процвела есть пустыня яко крин...: http://www.proza.ru/2017/09/06/354