Zoom. Глава 13

Предложение поехать в парк «Коломенское» было отличной идеей, и я ее горячо поддержал. Когда мы приготовились тронуться и поехать, я сразу вспомнил, как кто-то из авторов, в одной из статей, которую я прочитал, писал о том, что метрополия причудливо вбирает в себя все лучшее, сочетает в себе разные города, она и есть, как лоскутное одеяло, дивна сумiш, фьюжен, смесь атмосферы и колорита этих городов, при этом парк «Коломенское» был похож на города Золотого кольца. Мы прежде, во время нашей транзитной поездки, были с Буду! и Коганом в парке «Царицыно», когда ходили по вечернему парку, полному заведенных фонтанов. В этот раз, мы поехали в парк «Коломенское», потому что Жена захотела туда, где еще не была. Feeling рулила, а Буду! штурманом ориентировал ее по навигатору. Я взахлеб рассказывал про всех баб Буду!, чему Feeling так необыкновенно радовалась, ее затягивало и забавляло: «расскажи об этом поподробнее», собственно, это и был краткий пересказ всех предыдущих 12 глав Zoom. Она фиксировалась, как будто была единственным человеком, кого это затрагивало напрямую и было реально интересно. Я рассказывал про всех этих персонажей, и про девушку, у которой мама была скрипачкой в «Норд-осте», и про двух сестер на нашей стороне улицы, провожая которых мы встретили «пророчицу», и про девушку, к которой Буду! ходил на другую сторону улицы от метро, откуда нас забирал наряд милиции, когда мы выпивали с подростками, были счастливы, и совсем не хотели и не собирались оттуда уходить, а дождаться милиции для нас стало делом принципа. Буду! тогда проявлял или отчаянную смелость, или очевидную беспримерную глупость. Для меня тогда это были «вехи (этапы) большого пути». Позерское Эго в его поведении у меня никогда не вызвало восхищения, как восприятие парня в футболке, который шел навстречу мне, прямо на меня в Куте на Бали, у которого большими белыми буквами на груди было написано «мейк трабл», «причиняю неприятности», он был покрепче меня, тяжелее и позагорелей. А Буду! не нужно было носить такую футболку, когда он и так всю жизнь всем «мейк трабл». Вместе с Feeling мы по дороге также говорили о Нос, прежней «девушке Бонда» Буду!. Жена говорила, что она была недовольна своей судьбой и считала, что нужно убрать из имени первую букву, и хотела имя, как у нее. Feeling сказала, что она парилась, взяв мою фамилии, вышла замуж за мужика, которого зовут именем Буду!. «Вот девчонка парилась!»- резюмировала Feeling, и я понял, эта мысль была понятна не всем, что Нос взяла что-то от каждого из нас, что ей нравилось во мне, и что в Буду!-тем  самым послав каждому из нас недвусмысленные сигналы. Наверное, и есть то, что человек никогда не выложит на поверхность, в чем никогда не признается, что никогда не скажет, не озвучит вслух, но выразит поведением и действиями, потому что ему так мало нужно, чтобы почувствовать себя действительно счастливым, а в основном он чувствует себя одиноким. Наверное, мы плохо знали друг друга, а может это и была причина, потому что ни меня, ни Буду!, не было на ее свадьбе, или просто «от греха подальше», решила не воскрешать призраков прошлого, достав скелеты 48 размера. Она прошла не ангажировано, не афишировано, исключив нас из своего круга, и во многом это предопределило, что мы не общаемся с ней в настоящее время. В машине я всех смешил, было так, что это было соприкосновение для меня с местами «моей боевой славы». Я вспомнил, что я демонстративно отказывался от курения, и вместо этого подсадил всех на соленые палочки, и пил квас вместо пива. Мы проехали мимо «сельпо», как тогда мы «окрестили» супермаркет, а потом появилась целая сеть «сельпо», и кажется, именно так и назвали тот самый супермаркет. Все равно, когда Feeling вела машину, мне казалось, что она слушала вполуха, как и когда-то меня Тетя. А я не люблю, когда меня так слушают, или отвлекаются, и невнимание считаю неуважением к себе лично. Она водитель, которому всегда было простительно. Мы с Женой сидели на заднем сидении рядом с ребенком, пристегнутым в детское кресло, и я хотел большего контакта с ребенком, сдружиться и больше держать при себе. Когда мы приехали в парк, так и представилось, что я катил детскую коляску, потом бережно на руках таскал ребенка. Пока мы искали парковочное место, какая-то машина расположилась впереди нас, и пока мы усаживали ребенка, там не был заглушен двигатель. Буду! подал знак парню, и он заглушил машину, увидев, что у нас ребенок в коляске. Я подумал, вот так, то ли отношение к детям, то ли то, как автомобилисты с полуслова и знаками понимают друг друга, все как «на одной волне». Мы удачно припарковались, и пошли вчетвером взрослыми, с пятым- ребенком на руках. Мне казалось важным демонстрировать, что ребенок находится именно у меня, и мои руки почти не устают от этого. Я так держал ребенка все время, вспоминая, как Папа был пьяным, и уронил ботиночек Брата, и чуть ножка не замерзла, а потом, уже когда отнес его домой, он пошел к маршрутным автобусам искать с мамой, где затерялся этот ботинок, и он уже от отработавшей смены водителя, стоял на лобовом стекле, а может, как талисман, а может, как именно то, чтобы владельцы быстрее отыскали пропажу. С ребенком я хотел быть бережней и сознательней, чем мой отец, потому что я именно готовился стать крестным отцом, что мне тогда казалось более важным, потому что должна была между нами состояться духовная связь, которая важнее и прочнее физического и кровного родства, потому что затрагивает, пронизывает внутренний мир человека, и протягивает его духовную жизнь, это совсем другая материя. Я думал про кого можно больше подумать, что он отец– на меня или на Буду!? Мы прошли большую поляну с ветеранами, где уныло тянули какие-то фронтовые и военные песни: «Мне кажется, порою, что солдаты» - «Журавли» Расула Гамзатова. Я хотел бы и сам продраться на сцену, чтобы столкнуть горе-певцов, и самому взбодрить публику, спеть от души, чтобы зажечь публику, потому что это были не песнопения, а преснопения «для отметиться», «ради галочки». Мы пошли наверх к церквушкам, куда также  шли гуща народу, потоки были огромные, толпы людей. Люди сновали туда-сюда, молодежь и подростки, счастливые молодые родители. Я нес ребенка на руках, подносил его ближе к распустившимся веточкам деревьев, все вокруг дышало весной и зеленью. Было настолько солнечно, что могло казаться, что в природе не было еще такого светлого дня. Мы шли неторопливо, все переговариваясь между собой, и при этом не говоря ни о чем серьезном и подолгу. Я уже, как мне казалось, поостыл, спустил пар, и уже не травил никаких историй. Там, уже поднявшись на горку, мы сфотографировались у памятника Петру Первому, но в домик мы не пошли, потому что было платно, следуя заповедям Буду! ходить только на бесплатные экскурсии и в музеи. Я повис на рукаве у огромного Петра Первого, и подумал, как еще можно по- дикарски отметиться на фотосессии, залезть сзади, на спину. Потом мы проходили мимо церкви, я стал в воротах, где прежде гулял не то с товарищами, Усом и Русой. Потом мы видели гусляра, который играл древнюю славянскую музыку. Там были небольшие проигрыши старинной музыки, и мы долго стояли там, на пятачке, под воротами, созваниваясь с друзьями и ожидая, когда нам ответит Коган, Комар и Ангеллоны. Все было безуспешно, мы почему-то никому из них не могли дозвониться. Я поднимал ребенка, когда мы делали фото, где ребенок выглядывал из-за каких-то препятствий, в окошко или какие-то прямые щели в воротах, и в этом была какая-то загадка и недосказанность, как ребенок, с широко открытыми глазами, своими глазенками, познающими и пожирающими мир, фиксирует впечатление и удивление. Печать удивления на его глазах, inscription. Мы подошли к огромной яме, вымощенной камнями, и я вспомнил, что этот пересохший еще 10 лет назад фонтан, так и не восстановили, почему-то в моей памяти крепко осел этот кадр, что это было, как форменное «дежа вю». Мы с Буду! уже когда-то видели это странное место, острили и хохмили по поводу него. Ходя вокруг да около этих заезженных газонов, где ходили по тропкам и отдыхали, лежали на ковриках люди. Буду! постоянно фоткал,  а Feeling подкалывала его едкими комментариями, что так фотографирует как «ни два, ни полтора», что-то из области того, что Буду! каждый раз так примерялся так серьезно, как делают фотографы. Но мы все ерничали над ним, зная, что из сделанным им фоток не выйдет ничего стоящего. Буду! предложил поесть, и мы не решили, куда именно пойти. Я сказал: «давай не выпендриваться, поедем в «Лулумбу» (кафе «Пикассо»), закажем как в старые добрые времена шаурму». Потом от девочек были предложения сходить в итальянский ресторанчик и кафе. Буду! высказал вулканическое недоумение, зачем туда. Очевидно, его непременно тянуло ностальгировать. Я сказал, что для девушек важно куда-то сходить, ты не понимаешь.  На что он сказал, что можно купить еду и с таким же успехом съесть ее дома. Feeling запорола эту его инициативу, и в итоге мы осели в чайхане, куда, по замечанию Feeling, он водит своих блудных, или с тем, у кого с ним складываются неслужебные отношения. Про это его поведение мне вовсе ничего не ведомо, он не делится ничем, и мне спокойнее, и это скорее, и не есть важно, потому что не знаю, что он делает, что разрушает его недоверие, или у них портятся отношения из-за этого, но вникать и интересоваться этим неохота, потому что это грязно и мерзко, как обсуждать чью-то личную жизнь. Как бы там не было, долго побродив в окрестностях в поисках места, что опять провоцировало словесную перепалку между ними, мы припарковались у ресторанчика. Мы заняли места на террасе, на улице, и там было тепло. Мне показалось, что я нарочито громко разговариваю. Мне принесли тан с зеленью, и какое-то свиное блюдо. Буду! затупил, ничего не стал заказывать. Он тогда забунтовал в кафе, потому что ему отказали в покупке пива, и это было его «протестное голосование». Он как бы нам объявил «бойкот», и «сиднем просидел» с кислой мордой, отгрызаясь только язвительными замечаниями и словесными уколами, стараясь сделать «хорошую мину при плохой игре», выжидая и наблюдая, как мы будем реагировать, и уступим ему, или нет, поддавшись на его скулеж, нытье и провокации. А мы устроили ему «пивное эмбарго», не позволив администрации кафе продавать ему определенные виды алкогольных товаров. Не то, что мы в своей стае нашли жертву, которую собрались гнобить. Просто вышло так, что он нарвался на всеобщее осуждение и отчуждение, и стал «белой вороной», изгоем нашего вечера, «слабым звеном» «мальчиком для битья». Не знаю, почему мы все дружно вцепились в Буду!, это было же не сговариваясь, наверное, это был тренд. Наверное, каждый к нему имел определенные претензии, чтобы высказаться, чтобы ужалить, уязвить, дать ему пинка побольнее. Я за то, что он злоупотребляет спиртными напитками. Feeling за то, что он трудоустроен на непривлекательной не социально престижной низкооплачиваемой работе, или просто «потому, что он Буду!», за свои обманутые ожидания. Feeling сказала, что он «обиделся, как ребенок», «что ты ведешь себя, как баба»- сказала она, и Буду! вообще ничего не попробовал из еды. Мы ели, а Буду! мы не дали курить, и он пошел что-то купить в соседнем магазине, когда хотел проявить свой характер, или диктовать условия, все выходило отчасти нелепо, со стороны выглядело даже смешно. Прежняя «рисовка» не удавалась, отчасти потому, что публика уже знала его, как облупленного, и была искушенной и прожженной, в этом плане, зная его чувствительность, и при том при всем, предо мной я видел налицо перипетии его поведения, и оно мне казалось таким человеческим в своих слабостях и невоздержании, что я теперь поразительно часто вспоминал фразу товарища про руководство: «Я долго думал, в чем его секрет, в чем его тайна?». Да и это была его фишка, то, что мы знали его поведение, мы знали, как он реагирует. Он был предсказуем, но каждый раз он привносил какой-то элемент неожиданности, поступки были резкими, он болезненно и уязвленно, раненно реагировал на невнимание к себе, ревновал в чем-то по-детски, так искренне и неподкупно, на невнимание, и может даже поддавался, давая почву шуткам над собой, но не оттого, что он ронял чувство собственного достоинства, позволял вить из себя веревки, строил из себя дурака, от чувства того, что его поведение не воспринимали всерьез и адекватно. Вскоре приехал Комар, и я сразу вспомнил, как мы объявляли по радио в Учкуевке на пляже о нашем приезде. Они приехал с женой и Крашеным.  Крашеного, спустя 5 лет как мы не виделись,  я даже обнял, и в шутку долго не хотел выпускать его из своих тесных объятий. Было очень трогательно, но я не сдерживался и не стеснялся своего поведения, и не думаю, что он от моих резких движений и открытого проявления чувств и симпатии к нему, чувствовал себя отчасти неловко и неуютно. Крашеный с нескольких попыток пробовал рассказать историю про Билли Миллигана, парой фраз попытался обозначить, начинал, но не выходило, его не слушали. Именно этой истории суждено было быть рассказанной на ночь, как страшилке про альпинистов или истории про горы Домбая или Теберды, и что-то из Северо-Кавказских мифов и легенд. Крашеный немного подурнел, если можно так говорить, как про девушек, так и про мужчин. У него появились старческие бородавки или возрастные прыщи, так от Рикки Мартина он внешне эволюционировал и стал больше похож на Эвана Макгрегора, уже даже не на младшего брата из «Хроник Нарнии», высокого и черненького, который издает такой чуть при-свистящий звук. Он своего не утратил своего прежнего шарма или «скромного обаяния аристократии», когда он еще при нашем первом знакомстве 10 лет назад при нашем знакомстве, совместной поездке в Крым в 2004 рассказывал про свою жизнь за границей, как он воспитывался на русской литературе, но внешним лоском и напускной вальяжностью не обзавелся. При том, что он еще был в черном бадлоне (водолазке), это придавало ему такую нотку лондонского денди, какого-то интересного персонажа, каким он прежде был. Такой свободный и мобильный, он был персонажем всех произведений, в которых играл герой Оуэна Уилсона, скорее, из фильма «Марли и я», такой в чем-то непутевый парниша, какой-то мечтательно-романтичный, юноша-непоседа, положительно заряженный,  который всегда фонтанирует идеями, но не такой крепкий, сбитый и морально постоянный, как все. Я его вижу, как-то приукрашено, в нем заложен богатый потенциал, и не хочется, чтобы он его растратил. Нам было весело общаться, мы нашли какие-то общие темы. Если бы Буду! все не испортил разговорами про работу, а его неудачные пасы были направлены на то, сколько зарабатывает Комар, что я непременно бросился отбивать Комара, успокаивая говорившего забияку и провокатора – словесного агрессора, хотя Комар был и в состоянии защититься, справиться сам и заткнуть его.

Чем Буду! становился задиристее, буйнее и ершистей, выпуская наружу все свои колючки, Комар становился спокойней и выдержаннее, как слон или танк, всем видом и своей массой показывая, что его не уязвить, настолько он толстокожий. А потом Буду!, наседая, стал «меряться членами», сказал, что он наложит арест на их счета, пустит в ход исполнительные производства. Я сказал, что ты сначала все свои исполнительные производства к прежнему работодателю реализуй, как кредитор, а потом будешь на Комара оказывать впечатление и запускать свои псевдо «рекламные ролики». Эти мелкие пакости, когда человек рисуется своими властными полномочиями, со стороны выглядят как «месть маленького человека». Я увидел в нем вахтера, «короля квадратного метра», или того напившегося ревизора в поезде в Эстонию, «еще того» взяточника в красном свитере, который по- пьяне орал по телефону «Я хрен вам дам воровать! Родину продавать!». Тогда мужик в коровьей крутке возопил: «Слышишь, мужик, дети здесь!»- после долгого стоического молчания его пресек, а я думал, что никто так и не отреагирует и стерпит. Короче, со стороны Буду!, это был апломб, крайне дешевая и неинтересная,  подчеркнуто тупая и наигранная рисовка, которая с моей подачи не принесла ему никаких профитов. Нам еще принесли вкусного тана. Комар специально просил без сельдерея, но в сельдерее была сама сила. Я выпил весь зеленый чай, который принесли Крашеному. Я покормил еще ребенка два раза детским питанием с брокколи и сливой, и у меня получалось. Я вытирал подбородок той же пластмассовой ложечкой, которой кормил, и что-то даже приговаривал, когда кормил, которое делал это дело бережно, и на совесть. Я подумал, что я в это действо вкладываю такую же нежность и заботу, когда причесывал во время фотосессии волосы Первой. И я хотел это делать лучше, чем делают биологические родители, хотя бы потому, что я новичок в этом деле, я брался за это дело с азартом, мне хотелось проявить нерастраченные родительские чувства, и то трепетное отношение к ребенку,  которое можно испытывать даже не к ребенку своих близких,  а просто к ребенку, не потому, что чужих детей не бывает, а потому что самим фактом крестного родителя ты принимаешь на себя иной уровень ответственности, ты даешь духовную пищу ребенку, что не есть физическая пища для насыщения утробы и пресыщения.

После ресторана  мы  разъехались, и поспешили с Комаром и Крашеным к Ангеллонам. По дороге мы заехали на подворье Храм Знамения Богородицы в Дубровицах, которую построил  князь Голицын. Там была такая лепка и барокко, как мы видели в Италии, и поразило не только это внешнее сходство, но и само место, я долго оглядывал окрестности, говорил про моих предков-священников, это было первый раз, когда я заговорил о генеалогии и своем происхождении с друзьями, и я подумал, что я  должен именно в этом месте почувствовать что-то особенное, я заглядывал сквозь закрытую дверь, и смотрел в окно, и пытался разглядеть то, что можно увидеть оттуда, даже не входя в церковь. Там была представлена какая-то интересная работа деревянного зодчества внутри, инкрустация и внутреннее убранство храма. То, что мне удалось зафиксировaть и увидеть, было интересно. Прижавшись к стеклу, я почти не дышал, чтобы стекло не запотевало и не нарушало и без того ограниченный обзор, чтобы отметить все особенное, я хотел почувствовать энергетику, оказавшись в таком особенном и примечательном месте. Это не была тяга  просто к архитектуре, а желание причаститься, увидеть и прочувствовать какое-то энергетическое начало. Там было небольшое возвышение с решеткой, огороженное, на которое местное население по примете навешивало кучу амбарных замков, и в этом есть какое-то легальное колдовство, какое-то ворожейное действие, которое приписали в новые приметы, и от этого символизма действия, которое шло в разрез с христианством и православием, я видел то же самое двоеверие, которое сопутствует нам в нашей жизни, с которым сопряжена вся наша действительность, и проходит наше существование. Потом мы поехали к Ангеллонам. Дорогой мы проезжали комплекс архива, и я попутно рассказывал ребятам про все свои архивные разыскания. В дороге я все подмечал, мне все напоминало какие-то окрестности спальных районов, и я хотел показаться сведущим, что я хорошо ориентируюсь по городу, мне важно было подчеркнуть, что я один из всех работал риелтором, а эта школа жизни меня многому научила, и в том, что я больше горожанин по праву, потому что, в отличие от их всех, именно я родился здесь. Жена родилась в Питере, Комар в Риге, его жена в Уфе, Крашеный где-то заграницей. Крашеный дорогой много рассказывал про фильмы, про сериалы, против которых много предубежденных, где детектив и маньяк в одном лице «Декстер» или что-то вроде того, фильмы, которые стоит посмотреть, и уже дома у Комара он показал нам кровавую сцену из корейского фильма  «Я видел дьявола». Короче, Крашеный сообщил кучу интересной информации, чем открыл себя с неожиданной стороны, но я не все из рассказанного им запомнил. Он оказался разборчивым синефилом, с которым приятно было бы пообсуждать не только наше общее прошлое, но еще и важнейшее для нас искусство кино.

Ангеллон жил официально в городе, но территориально и  географически это уже была область. Когда мы приехали к Ангеллонам, солнце еще только садилось где-то в яру, мы его проводили взглядом, смотрели на огромное открывавшееся взгляду поле. Собака залаяла, долго не открывался забор, но когда загнали машину,  я, наконец-то, увидел Ангеллона в спецовочном комбинезоне и поднял его. Мне всех не терпелось поднять, это было для меня не только доказательством моей силы и здоровья, что я крепок, раз могу таких толстых кабанов объять и поднять, но и демонстрацией радушия, искреннего проявления чувств и благостных намерений. Ангеллон растолстел, прибавил кучу килограммов, и это было заметно. Девчонки были смешливые, той, которой, постарше, было уже четыре года и она говорила. Младшей было всего два годика, она молчала, как и подобает кокетке. Когда время подошло салюта, я посадил обоих его дочек себе на руки. Одну в одну руку, другую в другую, и они визжали от салюта. Я понял, как это прекрасно иметь двоих таких птичек, которых можно сажать на плечи. Не знаю, очень ли они испугались бородатого дядьки и насколько я им запомнился, но я хотел быть тогда больше, чем социальным и более ладящим и дружным с детьми. Раздались первые выстрелы, хлопки, гучно и кучно перемежевывающиеся залпы, мы все дружно кричали «ура, ура» и народ все подхватывал, и мы тоже, во весь голос кричали. Детки держались за изгородь, мы вопили «Уррра!», что было мочи в наших глотках и легких, но дети Ангеллона еще не выговаривали «р» в «Ура» по возрасту, а Ангеллон не выговаривал «Р» вообще. Даже пока салюта еще не было, у всех уже было какое-то приподнятное всеобщее веселое праздничное настроение, и в нем не было ощущения искусственности, натянутости или будничности. Мы долго говорили у мангала после того, как Ангеллон показал дом и что сделал, я забирался на самый верх, чтобы осмотреть и оценить масштаб, куда без обуви было дальше идти уже невозможно, чтобы не испачкаться. Ангеллон говорил, какие работы выполнял самостоятельно, а что он поручал нанятым работникам, и в нем я видел крепкого парня, который держится за землю, хозяйственника, почвенника, традиционалиста, который устроил уют на смой земле, не в какой-то квартире и бетонном скворечнике, а дает детям и жене ощущение пространства и своего собственного дома, что намного серьезнее и рачительнее того пространства, которое мы имеем в многоквартирных домах, испытывая на себе неприятные моменты, связанные с соседством, когда оно иногда нежелательно или в тягость. Мы много говорили, я называл фамилии все ребят из четвертой группы, которые вспоминал, и Ангеллон давал мне по каждому из них аналитическую объективную справку, «кто чем дышит», чем занимается, что про кого он знал. Мне это было безумно интересно знать, кто как устроился и адаптировался после увольнения. Меня это интересовало как создателя файла «зависть», в который я занес всех ребят, с которыми учился, видя, что каждый из них достиг, и задумывался о причине, благодаря чему каждый из них вознесся, чтобы понять, что и как, и куда мне дальше двигаться, и сообщать себе дальнейшее движение. Для меня это мощная эмоциональная сотавляющая-подпитка и наводка увидеть, чего достигли ребята, благодаря чему. Во многом это вселяет веру в себя, дает стимул для развития, если только «не топит» окончательно, и главное, правильно использовать это внутреннее топливо, во благо себе, для дальнейшего роста, а не для того, чтобы хиреть и мучить себя рефлексией и самокопанием. Я тот, который получает от этого скупого анализа мазохистическое удовольствие, терзая себя самокопанием, находя в себе огрехи в своих ошибках и просчетах. Было отрадно слушать про ребят, которые не вознеслись, но вообще чего-то достигли, которые стали успешными и состоялись. В основном, я не испытал такого ожидаемого резкого и отравляющего чувства зависти. Но и в личных достижениях ребят, и даже  в их личном прогрессе, не было никакой моей личной  заслуги, ни участия, ни совета, ничего, чего бы они достигли, благодаря мне. Не знаю, принимал ли я что на свой счет, гордился ли я оттого, что я учился «бок о бок» с этими ребятами, которые, как герои, состоялись или чего-то добились? Для меня была честь быть с ними рядом тогда или нет? В основном, я услышал, что они работают инхоум юристами, или адвокатами. Более непонятно мне было слышать про тех, кто получил солидное базовое академическое юридическое образование, и кинул его ради других проектов, как например, Горошек, который «отпустил бороду» (что тогда еще не было трендом, несмотря на то, что я сам бородатый, как и Комар, выглядел исключением), занимается духовной практикой, так зарядил и проконсультировал мужика, который заработал на его совете полмиллиона долларов на перепродаже недвижимости. Приятно осознавать, что есть не только шарлатаны и дауншифтеры, но и те проводники, которые открывают новые неизведанные качества в человеке, какие-то скрытые качества, какие-то кладовые, какие-то внутренние резервы, которые позволяют человеку как-то реализоваться или состояться, и развить все, что есть в себе. Неужели это не важно, когда кто-то ведет тебя, как путеводная звезда и служит тебе советом, помощью и опорой. Потом про банкротство Лома, который в кризис потерял все, ему пришлось, чтобы выплатить кредиты, распрощаться с имевшейся недвижимостью и с прочим имуществом, находящимся в залоге. Видишь, как шатко и валко положение людей, которые в моменты потрясений или изменения своего трудового статуса, утрачивают все, что имели, и «все, что было нажито непосильным трудом», и как важно наше пороговое состояние всегда быть мобильными и  ощущать все то, что мы имеем. Все перманентно и  временно, также как и рост ребенка. Вот он, пока не научился тебе возражать, он тебя слушается, потом начинает бунтовать и протестовать против твоей власти, его перехватывает улица и друзья, и он тебе вовсе не принадлежит. Девочка уходит и принадлежит уже своему избраннику и будущему мужу. И все происходит так, что собственного сына хомутает будущая невестка, «крутит из него веревки». Мать обижается, потому что не имеет власти над сыном, а ее приобретает другая выдра- вертихвостка, которая вовсе его не рожала, и у которой нет на него никаких правов, и никаких мозгов. И вот все родительское Эго, что мы имеем. Это все те же кредиты, которые рано или поздно надо отдавать, и они подорвут наше благосостояние, и подорвут наше здоровье. Злополучные люди, которые приходят в судьбу, и неустроенные вопросы, пущенные на самотек, доставляют только очевидные неприятности и ощутимые неудобства. Я видел, как ребята, которые шли на все, были готовы ради карьеры есть говно, землю и друг друга, тоже ошибались и просчитывались, и никто не шел по пути безоблачно, прошибая собой стены, выигрывая время, когда другие были в затруднениях и поиздержались, в то же время, потом обгоняли других, вырвавшихся вперед, на поворотах. Ничей путь не был прямым и безоблачным, все проходили суровые и важные, и не очень жизненные испытания. Всем пришлось менять насиженные места и идти путем преодоления. Я, как любопытная Варвара, все расспрашивал Ангеллона про всех, и ничего не рассказывал о себе, потому что было решительно нечем хвастать. Когда я сел с девушками за стол, мне показалось, что я больше всех съел шашлыка, «под шумок», параллельно обсуждая свои темы, пока ребята деловито возились во дворе. Я травил какие-то истории про то, как Ангеллон приезжал ко мне на рыбалку, и как его чуть не побили рыбальщики, а потом, как Ангеллон просыпался среди ночи, чтобы  готовиться к сдаче экзаменов или зачетов, «поботанить» или побегать с радио в наушниках. Я всегда говорил так, чтобы все слышали и поняли, что я всегда был центральной фигурой этих всех моих баек и историй, рупором правды. «Сейчас я расскажу самое важное»- и при этом все заслушались и переключили все внимание на меня. «Сейчас скажу самое главное». Держать аудиторию «на цыпочках» внимания. В этом и был свой интерес, потому что все были в предвкушении, все были в нетерпении и ожидании. Публика была подготовлена и заряжена, чем еще я мог заинтересовать и удивить всех этих, совершенно разных, людей? Разговорами про свою работу, про трудное ремесло, о котором и так все знали на своей шкуре и не понаслышке, что было ближе всем, все наши пляжные и летние истории, скорее, все то, что нас связывало, наш совместный отдых и точки соприкосновения, общие знакомые и наши совместные досуги. Кто-то из присутствующих чересчур эмоционально заметил: «Леха у нас такой редкий гость!». Наверное, все внимание ко мне было обусловлено тем, что я не так часто у них появляюсь, и поэтому все было оправдано. Не помню, рассказывал я про какие-то судебные темы, или  про работу, но я бы тоже зажег, что-то приправляя чем-то казусным из своей работы или из сферы своей профессиональной жизнедеятельности. Потом мы собрались к Комару и поехали, когда было уже далеко за полночь, вместе с Рыжим, я тщетно пытался найти в анналах интернета песню: «Рыжий, ты как рак!», но в качестве компенсации спел  ребятам песню про «Как упоительны бывают вечера!», а они не все ее прочитали в Интернете, и пожалуй, это было интересно, как они все послушали, и там была будущая жена  Рыжего, я, в то же время, еще не знал особо про ее статус, тогда как в моем стихе было: «Видать, еще в Башкортостане еще очередная жена не подросла!». Но я не хотел ни ее задеть, или обидеть, просто писал от недостатка информации о них. Наверное, многие не обратили внимания на эту нотку-несостыковыку. Пока ребята меня ждали в машине, я изрядно подзадержался, не то, что я не торопился уходить и получил безоговорочное право, чтобы все под меня подстраивались, как денщики, но мне хотелось уважить и провожавших ребят своим вниманием. Так просто, как все, дежурно помахав рукой, я не мог уйти, чувствовал, что мне не хватало общения с ними, и я готов был провести его много больше. Когда у Ангеллона я тоже оделся, как он, засунув себя в безразмерный комбинезон, сидевший на мне мешком, но это лишь для того, чтобы меня чувствовал лучше, и быть своим, компанейским, и мне это было важно не мимикирировать на фоне их, не втираться в доверие, не вызывать у них чувства обратного, отторжения. В том, что я отзеркаливал от них во всем в поведении и даже во внешнем виде, не было стремления их обаять и заслужить, втеревшись в доверие. Скорее, это было искреннее чувство быть «душой компании» и «гвоздем программы», как фраза из бесполезного Вавилонского разговорника: «А теперь цыгане!». И я думал раньше, что меня удивляло в этих людях, вот взять хотя бы Ангеллона- традиционалиста с семинарами, выходя от которого, я застрял, попросил его достать мне приложения к дипломам, и когда стал говорить с ним «на посошок», еще и подключилась к разговору его жена, пригласила меня  в эти проекты. Я немного ерничал по поводу, как он вел эти семинары, и немного было стеснение, после того как я показал свою информированность о темах его семинаров. Как он сказал, что новинка про «тихие налоговые гавани» не пошла даже на фоне кризиса, никто не купил семинар. Даже если держать «нос по ветру», и привлекать на горячие новости, на информационные поводы свежий и актуальный комментарий, не факт, что окупится эта тематика «на потребу дня». Потратил силы на это, сделал ставку, и не пошло. Куча разных факторов. На что-то неудачно переключился, не сработал расчет, не выстрелило. Я видел их быт и жизнь, как они живут и строят дом, не пребывая в полной уверенности, что он выстоит. Они живут на лезвии ножа, «на переднем краю» столкновения с большим капиталом, их дом и сам район, занятый садоводством, могут попасть в черту перспективной застройки, и им придется стоять единым фронтом, отстаивая свое право где-то жить и растить своих дочерей. Я видел и понимал, что хорошо, что Ангеллон умеет отстаивать права, сильный и крепкий, другой бы на его месте не справился. Они живут на земле, и нет чувства того, что живут на «отшибе», и это не есть дауншифтерство. Он освободился только от офисного рабства, зарегистрировал фирму и работает на себя, чем не удачный пример человека, который живет для себя, наслаждается своей жизнью, и ведет ее близко к земле, в своем патриархальном ключе, будучи таким вебинарщиком, ведя свои семинары, будучи фрилансером, который ни от кого не зависит ни временем, ни материально. Я думал, что со своими ораторскими выступлениями у меня вышло бы лучше. Я рассказал им про свой опыт проведения семинаров по тендерам. Большинство людей, которые посещают, если не рубят, то это удобно. Бывают из слушателей и те, кто пытается разобраться более глубоко, чем могут и поднасрать и испортить все впечатление о лекторе. Есть куча приемов избежать таких людей и справиться с ними. Неужели неудобный вопрос или потенциальная возможность конфликта на семинаре с кем-то, кто более подготовлен или всезнайкой, должна остановить от желания зарабатывать деньги и желания, есть купленный на заработанные деньги хлеб? Неужто поубавит аппетит и желание, здесь нет ничего чрезвычайного, худшего сценарий не произойдет. Зря я себя отговариваю, надо бы попробовать, надо бы пытаться. Я рассказал им про свои неудачные опыты, включая семинар для увольняемых военнослужащих, с одним пришедшим на него посетителем товарищем с моей работы, и в то же время, как будто понимал, что сам я стою на перепутье, и могу пробовать, быть удачен и успешен, но как будто сам себе подбираю и плюсы и минусы, и, в то же время, сам себя пытаюсь в чем-то переубедить, от чего-то отговорить и отвадить. Почему ответы я опять ищу сам в себе? Общаясь с интересными людьми, я всегда ожидаю от них слова, совета, участия,  и всего того, чтобы принять решение, как будто я откладываю принятие того или иного решения по результатам такого общения, как щелчка и условного сигнала.  Как будто после каждой встречи я делаю такие оргвыводы, что это важно, как будто у меня есть возможность передумать, пере-решить, которой нету у судьи в цейтноте и дедлайне совещательной комнаты. Зачастую и ты пишешь что-то на обеде, еще думаешь об этом, потом приходишь с обеда, перечитываешь то, что ты написал, пере-исправляешь по итогам того, как еще читаешь в законодательстве, так и здесь, возможности пересмотра уже принятого собой решения, может и не быть. Это мифы, что все поправимо. Вот так, уже свернул не туда, пошел не той дорогой. Что еще ты хочешь изменить, почему ты отговариваешь сам себя? Человек, вообще-то существо, которое задает слишком много вопросов, и зачастую ответы на самые неудобные, которые сводят «все попытки на нет», и скрадывают интенсивное и продуктивное общение, настолько противоречивы, что время, затраченное на их поиски, безнадежно впустую растрачено.

Потом от Ангеллона мы поехали к Комару. Дома у Комара. Ночь. Приключилась какая-то история с тем, что были выбиты пробки, и нам пришлось продираться наощупь, как-то идти, почти цепью, чтобы пробраться на нужный этаж, как группа захвата в «Матрице»-ствол на плече у идущего спереди товарища. Как апьпинисты, перехватившие друг друга железными шнурками, простирая каждый свой шаг в шаг от камешка к камню. Жизнь в кондоминиуме сразу накладывает свой неповторимый отпечаток. Мне казалось, что общение между нашими соседями будет происходить иначе, или взаимоотношения с управляющей компанией  будут более требовательными. Я видел, как Комар ведет себя, как собственник, по –хозяйски, был удручен, потом озадачен, потом сосредоточен, устраняя неполадки, а не прыгал с мобильником, восклицая: «Ах, какая беда, что же мне делать!». Выводов было два- или он уже сталкивался с этой  проблемой или действительно деловой парень и настоящий мужик, хозяин квартиры, особенно двухярусной-они точно такие! Он носился из квартиры вон в коридор и подъезд, все пытаясь определить, в чем же причина того, что все гаснет, и электричество не работает, как следует. Я видел также, как общение общению рознь. Все просто расслаблены, общаются, шутят, смеются, что-то вспоминают, пьют расслабляющий чай, а тут еще нужно что-то выяснять, человек вовсе меняется в поведении и в лице, становится озабочен, и мне было интересно за ним понаблюдать в такой роли озадаченного. Мы стояли в их квартире, как грабители банка, в полной темноте. Лишь дергался где-то лучик фонарика, ведомый Комаром.

Когда все устроилось, и мы сели за стол, я хотел ностальгических ноток с поездки на Азовское море и заинтересовать их лишний раз моим творчеством, для чего безуспешно пытался найти музыку на компе, пока не включил им: «Все цвета моей кожи». Крашеный рассказал нам про Билли Миллигана, видео мы не смотрели, но и так рассказ был захватывающим. Я сказал, что тебя затянет, как любую историю журналиста и ведущего Малахова, как история про альпинистов на перeвале Дятлова, что все идет к тому, что эта тема будет обсуждаемой, и будет в тренде, если про нее наконец снимут фильм. Мы долго сидели, общались, говорили, и так незаметно наступило далеко за полночь. Я без конца пил взахлеб зеленый чай всех элитных сортов  и непременно пытался съесть все пироженки, которые были у Комара. Потом мы все разбрелись -Рыжий со своей парой уехал, и Крашеный остался у них ночевать наверху, и в этом он был совсемкак персонаж Оуэна Уилсона из фильма «Марли и я», игравший непутевого друга. Я видел в Крашеном неженатого меня, который ночует у «желтозубых» женатиков, у которых в браке твердый тыл, и все есть, где ты, как неприкаянный, «мирный атом», которого они считают бунтарем и революционером, «порхающим, как бабочка», живущим в свое удовольствие, потому что не отягощен взрослыми проблемами, инфантилен, еще, большей частью, сам как ребенок, не созрел и не состоялся, ни в каком качестве. И может, они даже к тебе относятся, как к подопечному, тому, которого стоит опекать, защищать, заботиться над ним, и воспитывать, поправлять во всем и научать советами, из дружественных и лучших побуждений.

Я просто полностью попытался в описании передать свои ощущения целиком. Когда мы все легли спать, я слышал, как все по очереди заходят в туалет, и все справляют свою естественную нужду, и я думал, что мы все- большая -пребольшая семья? И в этой моей мысли было что-то детское и интимное. Я думал, как мы все повзрослели, когда у твоих друзей есть отдельное жилье, в котором тебя принимают и ждут. Ты можешь у кого-то остановиться, и в этом столько такого посыла, что прошло каких-то десять лет, а мы умудрились чего-то достичь, и состояться, как люди, что мы можем «принимать» друг у друга, как какие-то американские яппи, и что у нас все по-взрослому, и все уже стало по-большому. Что мы хоть чуть-чуть, но состоялись. Эта мысль была очень важна и обнадеживающая для меня. Что я могу быть желанным гостем и приезжать с женой, и мне здесь будут бесконечно рады, и нас будут принимать, хотя мы и не родственники какие, и даже не родные, а просто сокурсники. Или, не знаю, вряд ли к кому из товарищей можно будет также заявиться, с кем  я был так прежде дружен, и был бы «не разлей вода», с кем мне было бы приятно не просто перекинуться парой словечек на бегу, а серьезно поговорить, «за жизнь». Это и действительно есть важное, на что стоит обратиться внимание. Казалось бы, мы совершенно чужие и посторонние друг другу люди. Наверное, в нашей среде, в среде молодежи, люди легко сходятся друг с другом. Мы мобильны и адаптируемся, у нас формируется круг общения, но наши привязанности вовсе не увязаны с теми, с кем мы имеем отношения еще с самого нашего далекого детства, самые ценные, дорогие и трогательные. Эти связи и отношения уже пришли к нам в зрелом возрасте, когда мы учились, стали работать, обрастать знакомствами и связями. Мы уже стали достаточно самостоятельны и сознательны, чтобы по вкусу и по предпочтениям выбрать себе компанию. Избирательно определиться, с кем нам стоит иметь отношения, вести свои дела, и быть достаточно разборчивыми к тому, чтобы оградить себя от нежелательных  персонажей, и скользких, мерзки и гадких типов, которые норовят нам втереться в доверие, и поддерживать отношения именно с теми, кто нам близок и приятен, «от кого не веет холодком». В этом есть все естественное и простое, но вместе с тем, и очевидное желание, не приближаться на более близкое расстояние, и удерживаться на таком почтительном расстоянии, где не нарушат твое привычное состояние и равновесие. Не залезут «на шею», «с ногами», и не начнут понукать, пока ты будешь чувствовать себя полноправным «хозяином положения»-не будучи зависимым ни от кого, пока гости не будут тебя обременять и напрягать, и быть тебе в тягость. Это и имеет определенные сложности, хотя бы потому, что общение между людьми и коммуникации не такая простая штука.  Среди ночи, когда я шел в туалет, я думал, как не наступить ногой по ошибке в  миску с питанием котов или в кошачий туалет с шариками, вбирающими в себя все неприятные запахи, мне даже хотелось для бравады задеть зачем-то кошачье пространство или подшутить над ним. Показать, что-я –человек-Царь зверей, Царь природы, животного мира, хозяин положения. Пусть даже повыпендриваться перед чужими котами. Я старательно изучал все магниты, которые были на холодильнике, и пытаться определить, как много и где они путешествуют, сколько на это все счастье слили бабла, и как много они повидали, а раз повидали, то, значит, соответственно и о многом том могут мне поведать. Проснулись мы поздно, я думал, может провести конкурс на того, кто дольше будет спать, и в то же время  я задумывался о том, что от такого времени пробуждения зависит многое, как распределятся места в ожидании, чтобы занять очередь и попасть в совмещенный туалет, попеременно принять душ и освежиться перед утром. Это ощущение метрополии и окраин общего ощущения утра в доме, где тебя приняли, проснуться в гостях тоже редкое и необычное чувство. Я в этот раз очень сосредотачивался на ощущениях, чувствуешь ли ты себя комфортно, когда ты в гостях, когда тебя принимают вместе с женой, когда нас принимали у Когана, потом у Буду!.

В гостях мы и наутро съели много сладостей, как будто желудок позволял ими запасаться впрок, а потом по пути  Комар завез сначала Крашеного, а после повез нас к Буду!. Комар рассказывал про ношение бороды, что его собеседники вовсе не воспринимают всерьез такого юного, что ему проще быть таким, выглядящим взрослее, даже не с косметических целей из-за проблем с кожей и оспин, а с декоративной целью. Просто человек выглядит мужественные и серьезней, вот ради чего он осознано идет на то, что у него пышная растительность на лице, а не из-за того, что ему просто лень и он царапает, когда скребет ежедневно лицо, приводя себя в порядок, хочет дать своей «коже отдохнуть» после ежедневного изнурительного сдирания слоя за слоем. Комар говорил ровным и тихим голосом, не раздражался, был сосредоточен на дороге, вовсю выражал уверенность и излучал спокойствие, как хозяин положения, который держит полный контроль над разговором и дорожной ситуацией. Так не то, чтобы поселил во мне видимость того, что он уверен и во всем разбирается,  говорил обо всем и рассуждал, как практик, не давал оценок, не спорил, рассказывал о чем-то спокойно и невозмутимо, такая сдержанная европейская манера. Пока вез нас к Буду! дорогой, мы попали в пробку,  он рассказал про манеру вождения «маздоводов». Потом мы приехали к перекрестку улицы по дороге к Буду!, а Комар дольше не поехал, ремонтировалась дорога, заменялось дорожное полотно. Эта фраза ключевая у многих водителей: «Дальше я не поеду, мне жалко машину, мне там не проехать дальше» it means: «Идите сами, топайте, ковыляйте  потихонечку, дальше как-то сами, своими ножками». «Вон!-  это прямо, а потом налево!».

Вообще, вся поездка к Комару была «протестная», отчасти от того, что Жена предчувствовала, что все пройдет не так гладко, и поэтому мы избегали провести с семьей Буду!, все время. Это была пропасть, значительная разница, что мы увидели в двух домах, «там» и «там». «Небо и земля». Точно, что все познается в сравнении. Мы должны были побывать в тихом и «милом Комарском болотце», прежде чем окунуться в «ледяной душ семьи Буду!», эту бодрящую купель, в это кипучее море страстей и бытовых скандалов, мелочей жизни и мелких потрясений. После «штиля» сразу в «идеальный шторм», в костотряску. Просто там было гораздо больше действующих лиц, и поэтому накал страстей был ощутимым и драматичным, и нам удалось все прочувствовать «лицом к лицу», что я даже вынес это не поверхностно и по касательной, а на своей собственной шкуре, всю трагику и драму, «зеркало человеческих взаимоотношений», под которым бы спасовал самый опытный быто-описатель или живописец, и выбирал бы единственный верный путь-«тикать звидцы», пока не втянуло в эту воронку и его самого, от греха подальше.