лазурит

и вот ты снова спрашиваешь меня,  что важнее, - владеть даром слова или даром соучастия в жизни другого? говорить с бумагой или - с человеком? и я снова молча пытаюсь ответить: «весь секрет лишь в слухе, в способности расслышать; ведь слушать можно не один десяток лет, так и не поняв сокрытого за звуком, а можно, даже не расслышав ни единого слова, распознать многое; что важнее? скорее всего, дар расслышанного тобой слова, записав которое, ты поможешь кому-то вспомнить свои внутренние родники»;
ты снова спрашиваешь меня и сразу отвечаешь (мой человек, тот, который закончит любое начатое мною предложение),  – литературный дар? это способность видеть в отражении бумаги всю вселенную, способность истончаться так, что пролетающий мимо тонкопряд всенепременно проявит желание посмотреть на себя в зеркало, опустившись тебе на плечо, потому как плечо твоё станет для него самым безопасным местом на планете, а белый лист бумаги – пространством, которому действительно можно доверять, поверхностью, в которой видны звёзды, - в зрачках заглянувшего;
не секрет, если бросить камешек в воду, пойдут круги по воде, а что если в таком вот камушке временно расположился эпизод твоей души, нет-нет, не пергамент с историей о тебе, но нечто более живое, трепетное, ранимое, настоящее, пульсирующее – без названия и значения (как звёзда на ночном небосклоне,- если бы ты не знал её названия и предназначения, разве бы она стала менее прекрасной?); что если, твоя жизнь – всего лишь кем-то брошенный в воду камешек, и весь твой опыт – круги на воде, которые – рано или поздно – обернутся ровной, спокойной гладью, и всё любопытство мира вскинуло брови и расплылось в загадочной улыбке, в предвкушении заглянуть внутрь инородного тела, упавшего в местный водоём (как ни крути, минерал воде чужой);
и если литературный дар – подвид коммуникации, то коммуникация с подобным себе – не есть ли подвид истинной любви? 

и как бы ни был мягок песок – это ил, и ты под водой, свернувшееся в комок любопытство, неизреченный лазурит, и вот ты осторожно оглядываешься вокруг, и первое, что бросается в глаза – водоросли, сонные, всезнающие, колышущиеся водоросли, приспособившаяся безмятежность, изредка испускающая тончайшие цепочки воздушных пузырьков, как доказательство наличия разума; они научат верить всему, что несёт в себе течение, - будь то каннибализм рыб или очередной мюзикл морских коньков, перформанс коралловых рифов либо вызубренная до оскомины геометрия иглобрюха, здесь почти ничего не меняется десятки тысяч лет, и единственный шанс что-то изменить в себе (как это ни парадоксально) – довериться течению, нет, не верить глазам своим, но доверять потоку, вверить себя кровотоку воды;
чтобы однажды чья-то рука, по всей видимости, женская рука, подняла тебя со дна: «бог мой, какой цвет, это что-то невозможное», - и принесла домой, положив на камин;
- но у меня нет камина,
- нет? у вас же такой пасмурный город, смурной, дождливый…
- у меня нет камина;
- ладно…
чтобы однажды чья-то рука, по всей видимости, женская рука, подняла тебя со дна: «бог мой, какой цвет, это что-то невозможное», - и принесла домой, положив на одну из многочисленных полок с книгами;
- полки с книгами пойдёт?
- да, это идеальный вариант; камин в доме – лишь показатель достатка, а книги – присутствие души (между строк есть шанс провалиться под ил, обнаружив провал в необъятность, а это куда более интересное занятие, чем создавать искусственный обогрев – роскошно, тепло, трещит, но не греет), да, я положу тебя на полку с моими любимыми книгами, благо, у нас совпадают вкусы, точнее – послевкусие от расслышанного между слов;

теперь я - соучастник её действительности; не обладая зрением, знаю многие её откровения; повествовать о её жизни, значит – лгать; как ещё называется искажение, готовое вот-вот сорваться с губ говорящего, собирающегося поведать о себе? ведь то, что с тобой произошло, уже исковеркано впечатлением от произошедшего, и тот, кто собирается рассказать, очень сильно отличается от того, кто пережил само событие, дело в долях секунды: мысль подпрыгнула, словно телега на кочке, содержимое тряхнуло, перемешалось, перевернулось с ног на голову,- и ты уже держишь в руке стеклянный шар с танцующими хлопьями внутри, узор, который никогда себя не повторит, поток, не стоящий того, чтобы тратить на него слова, бархатная ложь повествования, которая снова будет искажена тем, кто слушает; и так - до скончания веков;
она пришла, с букетом, раскрасневшаяся, сияющая, впрыгнула в домашние тапочки, приняла душ, налила чай, села на диван (цветы поставила в вазу возле меня); такая тишина возможна лишь вокруг тиканья часов, да клацанья ножниц, клац-клац, 22 раза минутная стрелка догоняет часовую, тик-так-будьте-нате, тик-так и - как хотите в этом, так и будьте, клац-клац; тишине надоела эта нервотрёпка, и она поползла к дивану; тук-тук,- отдыхало сердце,- тук-тук; вдруг забилось чаще, канареечнее;
я у неё в руке – тёплая, мягкая, нежная ладонь, пока она дышит мне в затылок, рассматриваю изгибы, повороты, складки меня окружающие, странно, но слышу море; человеческая ладонь достойна удивления – приложишь её к уху, там - море шумит, и чем плотнее приложить руки к ушам, тем объёмнее шум, и вот это уже и не море вовсе, а солнечная система, планеты, орбиты, солнце, подлетаешь ближе, всматриваешься, нисколько не сфера, так – камушек, подумаешь, гладкий, беспропастный, прилизанный, прищуришься – щербатенький, конопатый, рябой, а на заднем плане – шум…вернуться! вернуться-вернуться…так, где это я? ах, да, её ладонь, её ладонь;
рассматривает меня: изгибы, повороты, направления – тропизмы; я же смотрю на стопку масок на её столе…

боюсь, ты никогда не станешь прежней, шаг сделан, Рубикон позади, тривиальность – уже не о тебе история; ты можешь обернуться и обнаружить нечто размытое, бесцветное, тусклое, а можешь посмотреть мне в  глаза,  и поразиться, - каким бывает мерцание, как колышутся цвета, какою кроткою случается музыка, поразиться той убегающей вдаль непостижимости, которую мне довелось постичь за мгновение до того, как увидеть тебя, - равносильно потрескавшейся от жары почве, у которой не осталось сил даже на вздох, - и вдруг…оцепенение, всё замерло…и где-то далеко-далеко, словно в другой галактике, едва уловимо – намерением, тенью, шевелением - что-то сдвинулось, лязгнуло, хрустнуло и – зажурчало, тонким-тонким, припустилось, понеслось, помчалось, неудержимо, яростно, мятежно, оголтело, весело, наполняя каждую извилину, излом, живительным, дерзким, проникновенным, и вот ты взят в кольцо – жгучим, густым, бьющим по глазам  малахитовым, зелёным, оливковым; горчичный под ногами, ультрамарин – над головой, шум, гам, рёв, стрёкот, трескотня, цвирканье; каким напоенным бывает цвет, каким густым – прикосновение, какой пронзительной - твоя недосягаемость во мне; боюсь, ты стала вне границ, и время для тебя – лишь детская считалочка; кому нужны часы? разве что лепесткам срезанных цветов,- угасание чуть более роскошней; ты можешь обернуться и обнаружить стопку масок на столе, а можешь посмотреть мне в глаза и – затаить дыхание: каким ласковым бывает ветер (прикосновение без рук), извилистой  тропинка  (стремление к тебе без крыльев), деликатной вода (нашёптывание без слов), недостижимым эхо (мелодия без мотива), а одиночество – лишь полутон  на тёмной маске, там – на столе – под светлой, которую совсем не обязательно носить, достаточно примерить, как и другие – печаль, гневливость, страх, все эти подоттенки блеклого, бездарная колода карт, дешёвый фокус, ловкость рук, флориш пружинка, не более того;
за мгновение до того, как тебя обнаружить, случился промельк, словно метнулось что-то, стряслось, включилось, не здесь, но в какой-то иной реальности, близкой, но иной, словно нечто открыло глаза и вздрогнуло – от непонимания, от неспособности объяснить, кто этот, открывший глаза, и что это за мир вокруг, и что же делать? что делать любопытству, - новорождённому, впервые сделавшему вдох (а что ещё, как не любопытство могло притянуть душу на эту планету? (недовольство, вина, обида, обеспокоенность, месть, похоть, ревность – пороки, это всё потом, периферия, отдалённые круги, дебютом было любопытство), и оно выдохнуло, и прислушалось (стремление обладает единственным свойством: слышанием, распознавать мерцания предсердия своих); мгновение, в котором стихли все пространства, мне показало блик, едва различимый блик у горизонта,  и во мне не было ничего, как идти к нему, и всякая зыбь света теперь напоминает о пути, - извилистой тропинке, виньеткой на твоей ладони;
единожды меня сподвигло обернуться, чтобы познать забвение (следов не было на песке), был только синий, с тысячью вкрапленных нитей, от белого до золотистого, совсем как на спине у лазурита, может быть, это были прожитые дороги, а может, - неизведанные откровения, какая разница? рано или поздно круги на воде затухают, и всё становится на свои места: ты никогда не станешь прежней (следов не было на песке), да и вода весьма разительно искажает отражение;

- не уходи далеко от текста, не уходи от меня далеко…
- хорошо;

стеклянный шар с танцующими хлопьями внутри; что связывает меня с Землей? тончайшая нить из написанных слов? и быть может, чем больше будет написано, тем глубже проникновение домой? туда – за невесомость, в восьмые измерения, где только создают поток, который принесёт того, кто это прочитает и что-то шевельнётся в нём; чем дольше будет нить, тем окончательнее невозвращение, билет в один конец, а пока нить танцует самую себя, самую себя и пленит, и чарует (совсем как на спине у лазурита);
я смотрю в окно (забыла меня вчера на подоконнике) и наблюдаю неприлично роскошный рассвет; исхудавший за ночь город ещё нежится под илитоном, но уже не спит; а вот и пошёл первый снег, робкий и несмелый, словно кто-то там – наверху – сидит и дует на одуванчики (одна из разновидностей медитации), но их там так мало, что приходится заполнять паузы длительным созерцанием каждой пушинки, чем я, собственно, и займусь близлежащий час;
или выключить здесь, а включить противоположный вектор,- наблюдать, как она спит? нет, это некрасиво, - когда фрагмент души невесть где, соглядатайствовать за телом некрасиво, окуляры в окно!
снежинка, ещё несколько минут назад я для неё даже не существовал, как для администратора гостиницы не существует четкости цвета в сутках, пока не появляется постоялец, и тогда – все настройки на максимум, восприятие даёт чёткую картинку, действие впечатывает шаг;
- давай обменяемся цветом, - застыла напротив окна снежинка, - мне так нравится твой глубокий сокровенный;
- боюсь, не получится, носитель глубоких цветов знает чуточку больше, чем остальные, а это вовлекает тебя в молчание, ведь только поверхностные вещи можно произнести вслух, лишь только малой толикой нежности можно поделиться, посмотрев другому в глаза, разве что…прикосновением можно поведать больше, и всё равно – это так неточно;
- странно, смотрю я на тебя, а вижу сосредоточенное лицо индейца, сидящего в каноэ, мощным, точным, единственно возможным движением весла, разрезающим воду, словно сливки, на фоне бесстыдно огромного солнца, фата-Моргана…
- вот уж не знал, что снежинки обладают даром проникновения в прошлое, даром видения…
- нет-нет, это скорее – тайнослышание, весь секрет лишь в слухе, в способности расслышать…
- ведь слушать можно не один десяток лет?
- ой…откуда ты знаешь? – покраснела снежинка;
- я же говорил, - зачем нам меняться цветами, ведь я, как и ты, из вовлечённых, достаточно – полуулыбки…
- пока, - снежинка ласково улыбнулась;
- пока, - легко вздохнул лазурит, - на фоне бесстыдно огромного солнца…хм…
в комнате человек под одеялом повернулся на другой бок и сладко засопел; первый снег – о нём так много записано, вообще на этой планете так много записанного, но почти ничего не написано;
- у неё нет камина; так хочется ей что-нибудь рассказать, о чём-то необъятном, таинственном, до слёз красивом, припрятанным где-нибудь в Египте, под пирамидой, или в районе Венеры, поведать ей о ней самой того, о чём она даже не догадывалась, но человеческий язык отметает даже намерение в посвящение, - она сама всё узнает, позже, там…прежде чем снова прийти…сюда; о, наверху закончились одуванчики, кто-то глубоко вздохнул и в городе поднялся ветер;
сопит, сейчас проснётся, первым делом подумает «сколько там времени?», но что такое циферблат на фоне солнца, что такое тиканье, на фоне её сердцебиения? жалоба уличного фонаря маяку (забавно, много лет слоняешься с идеей сочинить сказку в письмах стонущего бульварного светильника к стоику – маяку, а в итоге рождается не более как, чеканящая шаг, вымуштровавшая самую себя фраза, лаконичная простота, мудрость матовой поверхности, подобно человеческой памяти, не способной подобрать ключ к кандалам на ногах, там, на дне, глубоко под водой, где всякая попытка дёрнуться поднимает ещё больше мути, но однажды просто ставишь ступню на носок  и вот она – свобода, поднимайся к свету, замка-то и не было, и всё, что тебе было нужно, так это перестать искать ключ;
закрыть бы глаза, слезятся, пробел, она проснулась…
пожалуй, самое качественное любопытство сокрыто в кошачьей лапе,- где даже слово «деликатность» звучит как-то неестественно, выпукло, громоздко, словно камень упал с подоконника; и я упал; один кот меня сбросил, другой загнал в самый дальний угол (так бывает, человеку иногда необходимо, чтобы кроме него, кто-то ещё, неподалеку, обладал сознанием; за человеком надо наблюдать, когда он допускает мысль, что совсем один в своих юдолях, есть шанс заблудиться в них, и конечно же только кот – зачастую единственный цвет семафора, которому стоит доверять; ведь помимо деликатности и любопытства, страж порога изобилует иновидением с тайнослышанием, если бы люди воспринимали мир как кошки, они говорили бы в три раза тише и двигались чуть более теплее, чем сейчас);
итак, пространство подготовлено: кем-то неописуемо задолго до моего намерения упасть в камень, познать природу феномена «быть», кем-то, для меня; осматриваюсь – сумрак, полумрак/полусвет, собственно, весьма выгодная позиция (то ли под кроватью, то ли под шкафом, хотя, какая разница – полумрак/полусвет); в любом случае весь секрет в относительности: относительно поступи ты обездвижен, относительно пробелов между передвижениями по комнате, ты сильно жив, сплошь и рядом - фон – единственное знание о себе, чуть реже – он же – обряд посвящения в куда более сакральные мотивы, и совсем единичный случай – прорваться сквозь окружение собственной жизни, чтобы там, за городьбой так называемой судьбы, попытаться понять ту причину, благодаря или вопреки которой, ты оказался в центре конструкции (как в случае с Прустом, или Камю, или Кафкой, или Вульф; путь к просветлению – всегда медитация с остановкой ума, но занятие литературой – куда более интенсивное высвобождение из лабиринта (если текст пишет непосредственно душа, нет ничего ценнее «дневников колонизатора»); странно, познав шум моря в глубине её ладони, оказаться на периферии её личного пространства, наблюдая лишь фрагмент её тела – выжимку пути, шаги в спальне; интересно, что чувствует поверхность, по которой она ходит – линолеум или ковёр, слышат ли они море?
- я не слышу, - тихо сказал ковёр;
- а я вообще не знаком со значением данного слова, - чопорно вставил своё линолеум;
- глухой и приземлённый – чудесная компания…
- кто  бы говорил…кусок камня в дальнем углу комнаты…
- вы правы, господа, в помалкивании мне стоит натореть;
«мироточит, мироточит благая навязчивость, что надо заканчивать с сочинительством, мир ароматнее без слов, но дверь в комнату открылась, человек вошёл, мироточение схлопнулось, всё поплыло перед глазами, и вдруг стало тепло, словно тебе, озябшему, на плечи (небрежно, ненавязчиво, как нечто само собой разумеющееся) накинули кофту (в таинственных мирах некто небрежно затопил камин, убавил звук внешнего мира и уселся читать), восхитительно-небрежной бывает в доме тишина»;
откусила яблоко (смешной звук), перевернула страницу, замерла, вернулась, поднесла книгу к левому уху, осторожно потёрла страничку меж указательным и большим пальцем, отложила книгу, задумалась, «опять не то», - тихо сказала вслух;
- это нормально, - вздохнул я в углу, - не то, по-иному, меньше – так будет всегда, пока пытаешься расслышать, попытка загоняет в угол, но иногда это единственное место во вселенной, где ты способен выбирать, способен действительно что-то понять за частоколом знания, сквозь переливы чувств, под трелью восприятия (доела яблоко, вспомнила, что не сняла очки, пока гоняла мысли в унисон жеванию, задремала);
- бог мой, она ещё и храпит,- едва шевельнулись ворсинки ковра;
- я бы не стал так пошло выражаться,- в комнату вошёл белый кот, безапелляционно направляясь к кровати;
- сторожу лучше не перечить, - издал слепой звук линолеум;
- а вот это правильно,- спокойно сказал кот, устроившись в ногах спящего человека;
- знаете, - дрожали цифрами электронные часы, - иногда я чувствую себя лечащим врачом, прислушиваясь к вашим разговорам;
- закрывай глаза и спи дальше,- зевнул кот,- лечащий-калечащий, высокомерие – единственная ваша добродетель, которой даже я не стал бы гордиться, напыщенный мыльный пузырь, время, время…чванство, доведённое до абсурда – это ваше время, кремень вон знает…
- вообще-то я лазурит…
- да хоть мрамор, хотя…кому-кому, а вот мрамору, пожалуй, стоит доверять;
- слушайте, не мешайте человеку спать, - взвизгнула люстра;
- бооог ты мой, - часы закрыли дрожащие веки;

«прищуришься синим с золотистым вкраплением в тишину, в надрез солнечного луча, неспроста полоснувшего комнату, и вдруг – дождь? маски, планирующие с небес, маски с хмурых, серых небес, испещрённые мелким почерком, словно хлопья кружат, слой за слоем, падая в океан, дно которого усыпано блаженным минералом, где плоть каждого камня окроплена чудесной позолотой, - то, во что превращаются написанные-сказанные слова здесь, под толщей воды, и если посмотреть на океан сверху, в хорошую погоду, есть ощущение, будто солнце лупит прямо из-под дна, мириады тончайших нитей, устремлённые в небеса, высвобождают столько света, сияния, пронизывающей необузданности, что пытаешься сжаться в комок, столько счастья, боишься, - не выдержишь, но сжиматься давно уже некому,- ты всего лишь версия, нулевая версия мастера, без единого звука явившего миру «и если посмотреть на океан сверху», просто слова, за которыми никого нет, кроме голоса, изрекающего их сейчас голоса, слова, которые каждого делают богом; даже если ты лежишь на дне, свернувшейся в комок песчинкой, среди сонных всезнающих водорослей, в гуще мягкого, всепоглощающего песка, - откуда знать песчинке, что без её мерцания рушится весь узор? там, где однажды задерёшь голову напролом в ночное небо, весь, без остатка, и вдруг произнесёшь тихо-тихо: «эй, не грусти, слышишь? откуда тебе знать, что там, где ты сейчас – дно? а может это поток в Его песочных часах? и ты сейчас струишься вниз, на смену тем, неистовым, сгоревшим, но сумевшим, хотя бы на мгновение, вспышкой, осветить улыбку на восхищённом лице; откуда тебе знать, что ты не из Его резервов и запасов, приберегаемых лишь для эпохи перемен, для чрезвычайных ситуаций, когда миру нужно что-то особенное, безвестное, безымянное, как звездопад; и если посмотреть на звездный дождь сверху, - ничего не происходит, едва различимое мельтешение, не более того; звёзды стараются для тех, кто на них смотрит с Земли; когда-то, исступленно – давно, ты посмотрела,- этого было достаточно, чтобы из века в век просить Его переворачивать часы; откуда мне знать? зачастую метеориту известно куда много больше, чем самой яркой звезде тёмно-синего неба»

- открой глаза;
- что это? я опять в её руке?
- пока ты спал, она занималась уборкой, - умывался на окне кот, - хорошо, что ты не слышал, как она обрадовалась, когда тебя увидела в углу, ей-богу, как дитя малое, аж слезу сглотнула, тоже мне – нашла сокровище;
- боже мой, как же тепло, когда она на меня смотрит, совсем как там…где нас ещё не было, в потоке из ничего, совсем как здесь, на дне реки, где я сейчас нахожусь, - однажды, во время  нашей с ней прогулки, она пыталась рассмотреть какую-ту скульптуру на внутренней стене канала, внутренние карманы у людей так неплотно застёгнуты – иногда…действительно, какая ж это река, это канал, в её городе столько каналов, а она постоянно приходит сюда, теперь чаще обычного, и никакое преломление не мешает мне нашёптывать ей нужные слова, заканчивать фразы, начинающиеся в её голове – единственное, что связывает меня с этой планетой, тончайшая нить из неизречённых слов, ею расслышанных; весь секрет лишь в слухе.

04.09.2017г.

странно, познав шум моря в глубине её ладони, оказаться на периферии её личного пространства, наблюдая лишь её фрагмент – маленький портрет на письменном столе, человека, которого никогда не существовало в моей жизни, фотография, способная вызволить во мне Бога, подобно абзацу в тексте, не имеющего никакого отношения к религии, но благодаря которому словно прикасаешься к небесам; откуда мне знать, каким оно было в начале, до того, как было произнесено? может быть, это было имя, которое я не могу вспомнить, имя человека, перегнувшегося через парапет моста, чтобы рассмотреть нечто под водой, под своим собственным отражением…